Текст книги "Две жизни. Том II. Части III-IV"

Иллофиллион посадил мне на одно плечо Эту, на другое – доброго карлика и подвёл меня к Франциску, на руках которого сидел смирившийся теперь бунтарь. Взяв его из рук Франциска, Иллофиллион посадил его мне на руки.

Зейхед и Никито переплели свои руки с моими, Франциск положил обе свои руки на мои плечи, а Иллофиллион положил одну руку мне на голову, во второй у него сверкнула знакомая мне палочка, огнём которой Иллофиллион очерчивал круг, вовлекая в него всю нашу группу. Всё держа свою руку на моей голове, он обошёл три раза вокруг нас, точно заплетая сеть огней своей палочкой.

Затем он коснулся ею каждого из нас в отдельности и обнял каждого, крепко прижимая к себе и отдавая каждому поцелуй в голову. Теперь карлики превратились в простых, весёлых детей, забыли обо всём и принялись выражать своё обожание по отношению к павлину. Франциск тем временем вышел и вернулся очень скоро, неся на руках что-то небольшое, закрытое покрывалом.

К моему удивлению, когда покрывало было снято, под ним оказался Макса. В первую минуту он точно ничего не видел, кроме меня и Иллофиллиона. Но затем взгляд его различил карликов, и он неистово закричал, весь дрожа от страха и цепляясь за Франциска.

Карлики, как и Эта, привлечённые диким криком Максы, с удивлением глядели на него, как смотрят на совершенно неизвестное существо. Макса же, крепко вцепившись во Франциска, плакал и бился на его руках. Иллофиллион коснулся его палочкой, он вздрогнул, ещё минутку поплакал и затем затих, как бы уверясь в крепкой защите своих покровителей.

Мне стало ясно, что все ужасные раны на теле Максы были нанесены ему этими карликами – моими вековыми врагами, только что раскрепощёнными окончательно от зла. Но я ошибся, предполагая, что все следы зла уже уничтожены. Позже выяснилось, что карма моя с карликами была уничтожена совсем, но их кармическая связь с Максой ещё требовала труда и любви наших великих защитников.

Иллофиллион подошёл к порогу, куда Франциск поднёс Максу, поднял высоко над головой свою палочку, на кончике которой всё ещё горел огонь. Внезапно огонь сильно разгорелся в яркое пламя, которым Иллофиллион коснулся лежавшей у порога тряпки. Смрад, который и раньше чувствовался в ней, распространился по всей комнате. Дым, тёмный, плотный, потянулся из комнаты через дверь. В моём воображении мелькнуло воспоминание о злом джинне из «Тысячи и одной ночи». Через несколько мгновений дым весь исчез, и воздух опять стал обычным, благоухающим розами и жасмином. Я ещё не успел прийти в себя, как карлики уже мирно беседовали с Максой, показывая ему Эту и кубики. Только теперь я мог посмотреть на Бронского и Наталию. Если бы я не знал, что именно они вошли с нами сюда, – я не узнал бы ни его, ни её.

Бронский стоял навытяжку, точно часовой на часах с примкнутым штыком, он точно охранял пороховой погреб. Его обычного живого лица не было. Это была совершенно белая маска с остановившимися стеклянными глазами. Наталия же, наоборот, вся сжалась в комочек, точно на пуд похудела. Лицо её обострилось, всё было залито слезами, и ладони она сжала так судорожно, что на них было больно смотреть.

Как ни глубоко тронуло меня всё здесь происшедшее, всё же славословие Жизни возносилось из моей души всё той же нескончаемой песнью торжествующей любви, с которой я вошёл сюда. Я ещё раз преклонился перед величием Силы и Любви, которые были мне сегодня переданы.

Иллофиллион коснулся Бронского палочкой, и он рухнул бы на пол, если бы Зейхед и Никито не поддержали его. Казалось, жизнь стала возвращаться к нему. Иллофиллион снова подошёл к нему и ещё раз коснулся его темени палочкой. Бронский снова вздрогнул, на щеках его выступил румянец, глаза засияли, он схватил руку Иллофиллиона и поднёс её к губам.

– То, что вы видели здесь, – сказал ему Иллофиллион, обнимая его, – научит вас нести верность тем делам и встречам, которые Жизнь будет указывать вам. Не ищите возможности облегчать людям их внешнюю жизнь. Стремитесь проникать в духовное царство каждого человека и очищать тёмные углы, мешающие каждому видеть свой путь Вечного Света на земле.

Иллофиллион подошёл к Наталии, коснулся крестообразно палочкой её лба, груди, плеч и сказал:

– Неси, сестра, свой подвиг труда для счастья и блага людей до конца своей земной жизни в этом теле. Стремись к полному самообладанию, и не успеешь ты выйти из этого тела, как войдёшь в новое, юное тело, чтобы снова учиться и учить. Ежеминутно помни, что для тебя не будет ни минуты отдыха от земного труда. И ты начнёшь новый земной путь, но уже с тем духовным совершенством, которое успеешь выработать сейчас. Мчись как молния в своих духовных порывах, но всегда держи в сознании мысль, что каждый порыв духа, который ты замараешь раздражением или слезами, уведёт тебя от возможности передать труд Али стонущей земле.

Ты видела здесь бывших убийц и грабителей, получивших развязку старинной кармы и освобождение от тенёт зла. Почему смогла закончиться вековая драма? Только потому, что юноша, грешивший постоянно раздражением, нашёл в себе самообладание и силу такой чистоты в любви, которая сожгла в его сердце все пережитки страстей и злобы. При этой встрече юноши с его старинными врагами он смог открыть им врата своего сердца. Он встретил их жалостью и состраданием, забыв обо всём, кроме их несчастья. Одно мгновение полной отдачи себя труду Учителя, одно мгновение до конца проявленной преданности и верности может создать в тебе ту новую гармонию, которая необходима Учителю для его нового труда с тобою.

Не печалься больше потрясениями, которые тебе приходится приносить людям. Чем яснее будет твоё сердце, видя горе и скорбь людей, тем скорее ты забудешь о своём «я», так тяжко переживающем эти печали. И тем ближе ты войдёшь в тесное единение труда с не видимыми никому, кроме тебя самой, самоотверженными тружениками светлого человечества. Мало ещё – для истинного ученика – слышать слово Учителя. Надо ещё так настроить всё твоё существо, чтобы сила твоей мысли и духа могла включиться в огонь духовного действия Учителя.

Забудь навсегда о слезах, смейся весело. Но бдительно следи, чтобы ни в одном твоём слове не было язвительности, когда ты говоришь с братьями своими. Установи новое правило поведения: не говори никогда и ничего о братьях и сёстрах твоих, когда их нет с тобою. И говори только то, в чём не будет отражаться твоё раздражение. Каждый раз, когда слово осуждения готово сорваться с твоих уст, вспоминай, как мало тебе остаётся ещё жить в этом теле и как каждое упущенное мгновение разлагает не один лишь твой дух, но и дух каждого, с кем ты в это мгновение встретилась. И духовный путь от тебя к Учителю не может охранить невидимый круг твоих защитников и помощников. Чтобы твои защитники и помощники могли охранять твой творческий духовный канал, необходимо держать главный приёмник – твой организм – в непоколебимом самообладании и верности.

Будь благословенна. Иди любимая и любящая, радующая и радующаяся, творящая и вдохновляющая к творчеству.

Иллофиллион ещё раз коснулся крестообразно своею палочкой Наталии, склонившей перед ним колени.

– Подойди сюда, дитя!

Я даже не понял сначала, к кому Иллофиллион обращался с этими словами. По направлению его взгляда я определил, что он звал Алдаз. Девушка, спрятавшаяся в самом отдалённом углу комнаты, вышла сконфуженная, вся зардевшись. Увидев её, все три карлика бросили свои игрушки и окружили её, всеми наивными способами выражая ей своё обожание. Франциск помог ей освободиться от ласковых, но цепких ручонок карликов, увёл их в дальний конец комнаты и переставил кроватки, запретив им переходить за их линию.

– Алдаз, – продолжал Иллофиллион, – ты хочешь дать обет целомудрия, хочешь стать монахиней и остаться навеки в Общине. Ты любишь детей и хочешь стать наставницей в доме, где Община собирает сирот и беспризорных детей. В этом ты видишь подвиг наивысшей любви. Я не спорю, это действительно подвиг: заменить сиротам мать. Но есть подвиг выше. Есть подвиг великой любви: забыть о себе, о своих желаниях и выборе. И выполнить тот урок и завет любви, в котором вся великая Жизнь Вселенной нуждается в этот час. Каждый самоотверженный и честный труженик должен услышать и понять час его наивысшей мудрости, чтобы вложить свой труд в мудрость бьющего часа его родины. И только тогда он поймёт и реализует наивысшую задачу своего воплощения.

Родина твоя, Алдаз, страдает сейчас больше всего от отсутствия чистой, честной и доброй семьи. Все её несчастья происходят от распада этой первоначальной ячейки мира и гармонии. Сейчас моими устами к тебе идёт зов Жизни. Хочешь ли выполнить этот зов Мудрости и стать женой и матерью, центром семьи для воплощения новых людей? Если ты радостно возьмёшь на себя этот подвиг материнства и воспитания, ты дашь возможность сегодня же завершиться бедствиям трёх созданий, по несмышлёности своей очутившихся в центре зла. Подумай, друг. Не забывай, что ты совершенно свободна в своём решении, тебя ничто не принуждает и ты можешь идти своим подвигом заботы о чужих детях и даже не меньше будешь благословенна и на этом пути. Ты только не выполнишь в это воплощение наибольшего урока любви, какой ты могла бы выполнить, но об этом сказано: «Могий вместить да вместит».

– Мне выбирать не приходится, Учитель! – мягким, серебристым голосом ответила Алдаз. – Если ты думаешь, что я могу создать такую семью, какая сейчас нужна моей родине, да будет на то воля Бога и твоя.

– Счастлива твоя жизнь, смиренная сестра моя, кроме радости, ты ничего не принесёшь тем душам, которые будут даны тебе для спасения, рождения и воспитания. – Иллофиллион склонился к прелестной девушке и обнял её. – Иди теперь с миром по своим делам. Я укажу тебе жениха и всё объясню о тех душах, которым предстоит счастье иметь тебя матерью.

Алдаз низко поклонилась Иллофиллиону, так же низко поклонилась всем нам и тихо вышла из комнаты.

Ко мне подошёл Бронский, и я снова был поражён его лицом и его фигурой. Я подумал, что таким он, по всей вероятности, выходит к толпе, когда играет роли великих героев. Блистающие глаза, энергия, брызжущая, точно искры, сила, уверенность, радостность. Я стоял, остолбенев от неожиданности этой перемены в нём. Меня привёл в чувство Эта, внезапно взлетевший мне на плечо.

– Что, Лёвушка, – услышал я смех Никито, – твой воспитанник уже не только не спрашивает разрешения для себя, но и всех своих новых приятелей привёл к тебе.

Действительно, карлики пытались, подражая Эте, тоже «взлететь» на мои плечи, преуморительно подпрыгивая. Видя неуспешность своих попыток, они ловко, точно обезьяны, карабкались друг другу на плечи, лезли на меня, и первым, чуть ли не на голову мне, залез Макса. Мои друзья помогли мне освободиться от осады лилипутов, разобрав всех трёх уродцев на свои плечи, чем те остались несказанно довольны.

Мы вышли из комнаты и направились в столовую сестры Александры. Здесь мы сдали наших маленьких друзей Алдаз и самой сестре Александре. Малютки не желали покидать своих «мехари», на плечах которых они сидели с таким удобством и гордостью, но запах вкусной пищи и любовь Алдаз скоро заманили их к приборам у стола, где сидело сегодня много самых разнообразных людей, лечившихся в больнице.

Франциск, подойдя к Наталии и Бронскому, предложил им пройти к нему в комнату, мы же вернулись обратно домой, где Иллофиллион предложил нам снова поужинать в отдельной комнате, чему мы все были очень рады.

Ужин наш был ещё более скромен, чем обед, и состоял из зелени и фруктов. Всегда отличавшийся отличным аппетитом, я на этот раз даже не испытывал желания есть и не замечал, что мне накладывали на тарелку друзья. Все мои мысли, в противовес хаосу, который наполнял меня всегда раньше, когда мне приходилось испытывать много разнообразных впечатлений, были чётки, ясны и ложились легко целыми рядами гармоничных образов и воспоминаний.

Встав из-за стола, мои дорогие поручители крепко меня обняли, поклонились мне, и Никито от лица обоих сказал:

– Благословен твой сегодняшний день, когда ты начал новый период жизни, друг и брат Лёвушка. Никогда теперь не ощущай себя одиноким. Ты и твой Господь – вас всегда двое. Ты и твои великие Учителя – вас всегда четверо. Ты и твои смиренные поручители – вас всегда трое. Кроме того, глаза твои открылись, ты видел сегодня бесчисленное множество тружеников живого неба. Не считай больше дня или ночи. Считай только миг вечного счастья – дежурства у Учителя. Учись жить в труде с Ним, то есть жить в единении со всеми трудящимися неба и земли. Мы – твои слуги и помощники во всех делах и встречах, куда ты пожелаешь нас позвать. Велико счастье тех людей, которые смогли, ещё живя на земле, встретиться у ворот Вечности и познать в ней дружбу и истинную преданность.

Оба друга покинули нас. Мы с Иллофиллионом возвратились в наш дом. На пороге моей комнаты Иллофиллион обнял меня и напомнил, что меня ждёт записная книжка моего брата.

Глава 7. Записная книжка моего брата

Войдя в мою комнату, где меня ласково и бурно приветствовал проснувшийся Эта, я долго не мог собрать своих мыслей, чтобы полностью сосредоточиться, настолько я был переполнен чувством радости. Моё восторженное настроение наконец вылилось в славословие Жизни; я почувствовал внутри себя те великие умиротворение, гармонию и Свет, с которыми я вышел из оранжевого дома Иллофиллиона после прочтения Книги моей жизни.

Я мысленно прильнул к моему дорогому другу Флорентийцу, попросил его помочь мне понять всё то, что записал в драгоценной записной книжке мой любимый и дорогой брат Николай, и не осквернить его святыни, но суметь разделить все те страдания и радости его пути, о которых мне предстояло узнать из этих записей.

Я ласково поцеловал Эту, глазки которого смешно слипались, хотя он хорохорился и встряхивал головкой, когда замечал, что я вижу, как ему хочется спать, затем уложил его опять в его гнездо-постельку и вынул записную книжку брата.

Теперь, когда я вынул её из футляра, она меня ещё больше поразила своим видом, чем раньше, хотя я уже два раза держал её в руках. В первый раз это было в комнате моего брата в К., когда мне передал её Флорентиец; тогда она поразила меня как чудо ювелирного искусства. Второй раз я взял её в руки в вагоне, разбираясь в вещах, присланных мне Али-молодым, и тогда эта книжка уже была для меня летописью жизни брата-отца, живой тайной, к которой я не счёл себя вправе прикоснуться.

Теперь же, держа её в руках в третий раз, я точно трижды поразился и её высочайшей внешней красоте, и свету того великого, что пережил брат Николай, и неожиданному дерзновению, которое чувствовал в себе сейчас, решаясь раскрыть то сокровенное, что записал брат.

Я взял чудесный маленький ключик, тоже сделанный в форме белого павлина, и не без труда отыскал замочек, которым служила одна из маленьких белых фигурок павлинов на бордюре. Она сдвинулась с места, и я увидел под нею замочек.

Всё это заняло немало времени. Но до чего же я сам себя не узнавал! Несколько месяцев тому назад я был бы в полном изнеможении от раздражения и нетерпения, бросил бы и книжку и футляр и, пожалуй, выразил бы свой гнев топаньем ног и слезами. Теперь же чем сложнее казалась мне задача и чем больше я понимал сложность замка, тем больше я восхищался человеком, сумевшим так его сделать, чтобы никаких следов его сложности не ощущалось вовне. Я смеялся и радовался, когда открыл все тайны затвора, и вот книжка оказалась наконец раскрытой, и моему взору предстал знакомый почерк, которым я так дорожил, почерк единственного в мире родного человека.

Каково же было моё изумление, когда я увидел, что записи в этой книжке были сделаны не на нашем родном русском языке, как я того ожидал, но что – страница за страницей – книжка была исписана текстом на языке пали.

Нечто вроде робости и неуверенности охватило меня. Я ещё недостаточно хорошо знал этот язык и подумал, что, пожалуй, буду сейчас снова в роли слуги, который вытирает пыль с драгоценных книг, не понимая их смысла и значения. Но лишь один миг длилась моя неуверенность. Образы Флорентийца, Иллофиллиона и моего брата промелькнули передо мной, как мои величайшие помощники, и мой дух снова загорелся дерзновением.

СЛАВА ТЕМ, КТО ДОВЁЛ МЕНЯ ДО ЭТОГО ВЕЛИКОГО МОМЕНТА МОЕЙ ЖИЗНИ. СЛАВА ТЕМ, КТО, КАК И Я, ДОЙДЁТ ДО НЕГО —

таков был заголовок первого листа. На нём не было указано ни даты, ни места, где была произведена запись.

«Рождение моё, – прочитал я дальше, – совершилось недавно, хотя мне уже двадцать четыре года. Если бы меня спросили сейчас, сколько мне лет, я бы ответил: год и семь месяцев. Всё, что было в моей жизни до этих пор, – всё покрылось туманом. Всё было преддверием жизни, а Жизнь я понял, только родившись вторично год и семь месяцев назад.

Я сам спрашиваю себя: что особенного, собственно, случилось? Внешне – ничего. Заблудился в горах, встретил горца в его уединённом жилище и остался там переждать внезапный буран. Это был эпизод, какими пестрит жизнь каждого. Эпизод, каких были тысячи и, быть может, будет ещё немало в моей скитальческой жизни.

Но рождение нового человека совершилось на этот раз не от встречи с хозяином сакли, а от встречи с его гостем.

Когда я проснулся ночью, передо мной сидел индус.

Что я могу сказать о нём? Его глаза словно прожигали насквозь, их взгляд был поистине пламенным. Моему сердцу, не знавшему до сих пор страха, этот незнакомец внушал страх, граничащий с полным параличом тела.

Я не мог двинуть ни рукой, ни ногой, у меня не было сил крикнуть, я не мог решить вопроса, кто передо мной: Бог, дьявол или видение моей собственной фантазии. Минуту, которая показалась мне вечностью, минуту, которая остановила во мне биение сердца и ритм дыхания, длилось молчание этого необыкновенного существа. Я изнемогал и сознавал, что умираю от какого-то давящего на меня света.

Незнакомец внезапно улыбнулся, поднял руку ладонью ко мне, и в меня точно влилась сила бушевавшего за окном бурана. Лицо незнакомца, озарённое улыбкой, показалось мне лицом Бога, и я не мог отдать себе отчёта, что было принято мною в нём минуту назад за дьявольскую, подавлявшую меня силу.

Под действием его взгляда и жеста его большой, смуглой, прекрасной руки в меня вливалась и вливалась какая-то сила, содрогавшая всё моё тело с головы до ног. Точно электрические токи, пронзала меня эта сила.

Мне казалось, что я весь охвачен каким-то светлым пламенем, и сердце моё расширялось от радости. Эта радость подступала к моему горлу, заполняла весь мой мозг, и я думал, что сейчас, сию минуту, я улечу в экстазе неведомого блаженства.

«Сын мой, – услышал я голос незнакомца. – Ты ищешь знаний. Ты жаждешь ответов на пожирающие тебя вопросы: есть ли Бог? Какой Он? В чём выражается Его природа? Как Его постигали те, кто о нём писал и говорил?

В эту минуту ты в Боге и Бог в тебе. Сейчас вся Вселенная открылась тебе не потому, что в своих познаниях ты достиг вершины. Но потому, что чистота твоего сердца, чистота твоей жизни в простых действиях твоего обычного трудового дня помогла тебе вместить радость божественной силы и слиться с нею.

Если человек не живёт в лени, стараясь называть её созерцанием, если он ищет возможности передавать свою простую доброту во все дела и встречи, если он готов принять на себя слёзы и скорби встречного, если он хотя бы в чём-нибудь сумел развить свою преданность до конца, если его искания Бога не были личной жаждой совершенства, а несли людям бескорыстный труд, гармонию и радость – значит, этот человек вступил на ту ступень духовной зрелости, когда мы, индусы, говорим: «Готов ученик – готов ему и Учитель».

Сегодня, во время этой встречи с тобой, я ответил на твой постоянный зов. Почему я мог подойти к тебе и сила моя не сожгла тебя? Потому что сердце твоё чисто. И пламень, который я пробудил в тебе сейчас, – это твой пламень, он не спалил твоего тела, не вынес твой дух за грани земли, но закалил всё твоё сознание в ясности и силе.

Каждое летящее мгновение земной жизни – это не простая жизнь плоти и духа, соединённых в одной земной форме. Это частица того вечного движения, которое вложено, как творческий импульс, в каждую земную форму. И потому у человека нет иного пути к духовному освобождению, кроме его простых трудовых будней, где бы он ни жил.

Если люди заняты одним созерцанием, если сила их ума и сердца погружена только в личное искание совершенства, – им закрыт путь вечного движения. Ибо в жизни Вселенной нет возможности жить только личным, не вовлекаясь в жизнь общемировую.

Сознание человека не может расти и совершенствоваться, если сердце его молчит и он не видит в другом существе того же Бога, которого познал в себе.

Взгляд, критически осматривающий вошедшего к тебе, останется перегородкой крепче чугуна и железа между тобой и им, хотя бы за миг до этого ты был в порыве самого пылкого искания путей к Истине.

Только тогда, когда ты поймёшь, что во всяком встречном сама Истина пришла к тебе, чтобы раскрыть тебе твои же преграды, за стенами которых ты держишь свою любовь, – лишь тогда ты сможешь приблизиться к пониманию второй истины, ставшей поговоркой у нашего народа: «Никто тебе не друг, никто тебе не брат, но всякий человек тебе учитель».

И поскольку ты прочёл в себе свой урок, общаясь со встречным, поскольку ты впал в раздражение, осудил, солгал, лицемерил или был недоброжелателен к человеку – постольку ты раскрыл самому себе своё ничтожество и отсутствие любви.

Но чем выше была твоя искренность, чем легче проходила эта встреча, чем добрее ты был – тем больше ты забывал о себе и ставил интересы встречного на первое место. И встреча эта стала действенной, потому что в ней приняла участие доброта целого круга тех невидимых тружеников, которые ежеминутно мчатся над землёй в поисках куда приложить свой труд любви.

Нет на земле пути к совершенству без труда, единящего человека со всеми окружающими его людьми. Нельзя отъединиться ни от одного существа, пересекающего орбиту твоего движения по земле.

Если ты озлобился в той или иной встрече – ты раскрыл и без того не завязанный мешок своих предрассудков. И ты привлёк к себе и своим делам мелких злодеев, духовных вампиров и развратников, ищущих жадно, куда бы прилепиться, чтобы утолить жажду и голод их разнузданных и не умирающих вместе с плотью страстей.

Мучительнейший из путей – путь отрицателей. Их вековая карма наслаивается всё новыми и новыми наростами на их духовном теле, и без того безобразном.

Чем яснее тебе в твоём теперешнем просветлённом состоянии жизнь всей Вселенной, жизнь, пульс которой ты чувствуешь горячо, ровно и сильно бьющимся в твоём сердце, – тем яснее тебе и путь любви через свои трудовые будни к этой Жизни, которая Сама трудится во всём и во всех.

У тебя до сих пор была одна задача: всё найти и понять самому. Теперь твоя задача усложнилась: не только для себя одного ты должен найти и понять, но тебе надо стать слугою для огромного круга людей, чтобы в них пробудить сознание, деятельность, силу и стремление к труду на общее благо.

Ты любишь родину. Ежедневно, бесстрашно ты вступаешь в бой с её врагами по первому зову набата, призывающего тебя к защите родины от врагов. Но этого мало. Ты видишь толпы инертных, для которых слово «родина» – пустой звук. Ты видишь сотни и тысячи старающихся под всякими предлогами обмануть бдительность своих властей, чтобы избежать призыва. Ты видишь всюду трусов или лентяев, изображающих из себя больных, лишь бы подставить под угрозу другого и благополучно избрать лучшую долю самому.

Разве можешь ты проходить равнодушно мимо них? Разве можешь не призывать их к пробуждению? Обязательно ли сходить в ад, чтобы там раскрепощать тёмные создания? Вокруг тебя кишат толпы заблуждающихся людей. Они думают, что живут в любви и правде, целыми днями живя в безделье и наслаждаясь счастьем личного мира и славословий своему Богу.

Они поняли по-своему Бога и Его пророков и считают себя прозорливцами и избранниками, потому что прилепились к той или иной церкви и религии и славят их. Но их славословие – бездейственное, оно не даёт силы ни их родине, ни другим людям, встреченным ими. Оно расслабляет их самих, вводя их в мелкие экстазы ложных видений и пророчеств.

Тормоши их всеми путями: вводи в их день тысячи предлогов к труду и действию, выводи их из этого ленивого счастья.

В других людях ты найдёшь высокий дух скованным уродливой формой гордости и самолюбия. Вноси пример простой, нежной любви и докажи своим трудом, насколько неприменимо всё знание человека, если оно преподано высокомерно и нудно.

Ещё чаще ты встретишь вид отрицателей, поносящих свою родину за её беспорядок, неустроенность, пороки и так далее. Эти люди – всегда и неизменно – наиболее тяжко больны самовлюблённостью. У них самих в домах такая же грязь, смрад и неразбериха, как и в их перепутанных мыслях и желаниях. Их внешность, их манеры действовать и мыслить – антиэстетичны, как и их манера одеваться, сидеть, говорить, спать. Для них самих нет труднее задачи, чем вылезти из слепоты отрицания.

Здесь бдительно разбирайся, к кому из них можно прикасаться священной любовью и усердием, а где надо пройти мимо, послав благословение их тёмному пути, который они сами сделали таковым.

Всякий тёмный путь начат с отрицания. Революционер, видя страдания своей родины под пятою деспотов капитализма, борется, неся в мир уверенность в лучшем будущем, неся общее благо на своём знамени борьбы. Он вдохновенно держит оружие в руках, зов его вырывает тысячи сознаний из спячки безволия и смерти. Он сам озарён призывом раскрепощённой Жизни в себе и своих братьев тоже зовёт к Свету и свободе. Его путь светел, и он ложится светом на пути встречных. Он трудится, ежеминутно видя миллионы несчастных и угнетённых перед собой.

И если он становится вождём народа – он освящён божественной силой любви, помогающей ему нести на плечах свой многомиллионный народ к свету и славе. Такой вождь живёт, нося в своём существе все миллионы сердец своего народа. Он един в радости и боли с каждым тружеником своего народа. И он выводит свой народ на то место, которое Мудрость бьющего часа ему определяет.

Из отрицателей же создаются кадры слуг тёмных захватчиков власти, основывающих своё – отъединённое от народа – счастье и благополучие на личном обогащении, осуществляемом за счёт порабощения всего народа под пятой олигархии капиталистов.

Вождь олигархов, пробирающийся к власти, не зовёт народ к свободе и раскрепощению. Он бросает ему мелкую кость собственности и ищет все возможности закрепостить свой народ в жажде наживы и кастовых предрассудках, чтобы легче прорваться к мировому владычеству.

Мимо таких людей иди, тщательно разбираясь, будет ли твоя помощь им своевременна и полезна. Иначе ты можешь попусту истратить великие силы усердия и любви; можешь затупить много мечей ума, радости, энергии – и не достичь ничего.

Отрицатели, если попадут в полосу несчастий, придут к тебе. Они воспользуются твоей помощью, а потом отвалятся, как насытившиеся пиявки, чтобы снова заняться наращиванием жиров тела и духа, как только ты поможешь им пройти период временных неудач.

Подлинное усердие человека, вступившего на путь осознания в себе Света и мира, должно заключаться в бдительном распознавании, где, куда и как приносить свои духовные сокровища.

Совершенно бессмысленно остановиться в жизни на религиозном восхвалении своего Бога. Если не дошёл до понимания, что Бог Един для всех и что путь к Нему, Единому, одинаков – вся религиозная жизнь пропала. Такой человек совершенно так же закрепощается в своём добре, как отрицатель – в своём зле. И тот и другой не поднялись в своём духовном понимании выше обид, объяснений, переживаний личных драм, самолюбия и бичеваний гордыни.

В пути, которого ты ищешь, не может быть остановок. Сила, движущая Вселенную, раскрепощаясь в человеке, даёт ему возможность трудиться, трудиться и трудиться. Иногда больной человек – былинка по своим физическим данным – тащит много лет воз с таким грузом на общее благо, что глядящим на него со стороны становится жутко. Ему же самому его жизнь кажется простой и лёгкой, ибо без включения в труд и жизнь своего народа он не мыслит своей собственной жизни на земле.

Раскрывающееся сознание человека постепенно сбрасывает с себя чешую предрассудков. Мелкий вздор наказаний и наград, условных подаяний «за добродетель», которую человек понимает как «отказ» себе в чём-то, чтобы принести «жертву» насилия над собой другому, спадает с сознания просветлённого человека одним из первых. Он начинает понимать всё величие Жизни. Он начинает ощущать радость жить в труде для другого. Он скучает, если сегодня в нём никто не нуждался. Понятие «быть нужным кому-то» становится ритмом его дня – как ритм дыхания, – неощутимым, если оно идёт в гармонии и мире.

Проходя день, живи его как свой последний день. Но последний не по жадности и торопливости желаний или духовных напряжений, а последний по гармоничности труда и его бескорыстию.

Ты носишь в сердце вопрос: где личное «я» и где «не я»? Для тебя с момента твоего рождения к Единой Жизни уже нет возможности этого разделения. Для тебя всё, с чем ты общаешься, – всё пути к Величию в форме временной. Для тебя палач, жертва и плаха – всё та же Единая Жизнь, единицей которой ты сам являешься и которую видишь во всём вокруг себя.

Проходи же свой день в мире и чести. Храни целомудрие и чистоту, и ты дойдёшь до жизни в кругу тех, кто раньше тебя пришёл к такому сознанию себя частицей Единой Жизни, единицей всей Вселенной.

Твой путь – путь служения Богу в человеке. Твой труд – путь знания, приложенного в любви и труде простого дня».

Внезапно я почувствовал, что сила, та огромная сила, которая меня только что наполняла, покинула меня. Место, где сидел незнакомец, стало пусто».

Так кончалась первая запись брата Николая.

Я лёг спать с рассветом, и мой друг Эта разбудил меня вовремя, чтобы догнать Иллофиллиона по дороге к озеру.

Я весь ещё находился под впечатлением записей брата, которые читал ночью, и, поздоровавшись с Иллофиллионом, сразу же выпалил ему:

– Как я поражён, что мой брат Николай мог понять без посторонней помощи и руководства всё то, что ему в первое свидание сказал Али.

– Почему ты знаешь, что это был Али?

– Потому что описание его глаз в записях может принадлежать только ему. А ощущение, что в присутствии Али что-то тебя теснит и давит, настолько характерно, что не может быть спутано ни с чем и ни с кем. Именно какой-то свет, от него исходящий, слепит и подавляет. И это ощущение мне тоже очень знакомо, ощущение резко меняющееся, когда Али улыбается или прикасается. Тогда уходит куда-то его подавляющая сила, и сердце наполняется блаженством. Никогда ни возле вас, мой дорогой, милосердный Учитель, ни подле Флорентийца, ни подле сэра Уоми я не чувствовал такой силы, потрясающей весь организм. Поэтому в описании брата я сразу узнал Али. Достаточно раз его увидеть, чтобы навеки и всюду его узнавать.