Текст книги "Две жизни. Том II. Части III-IV"
![](/books_files/covers/thumbs_240/dve-zhizni-tom-ii-chasti-iii-iv-310497.jpg)
Автор книги: Конкордия Антарова
Жанр: Литература 20 века, Классика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 70 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]
Иллофиллион обнял Аннинова, подал его руку мне и подошёл к Скальради. Она всё ещё стояла на коленях, он обнял её, поднял с коленей и прижал к своей груди. На мгновение мне показалось, что оба они исчезли и только пламя дрожащего огня колеблется и движется в том месте, где они стояли, – огромный шар сияющего оранжевого цвета, со всевозможными языками и полосами всех цветов.
Через несколько секунд пламя рассеялось, и я снова увидел Иллофиллиона, державшего за руку художницу. Но, боже мой, до чего она преобразилась! Её глаза сияли, вся фигура отражала силу и волю, все её движения и походка, когда она решительно подошла к полотну, были быстры, энергичны.
– Так ли я помог отразиться на полотне твоей мысли, друг? – спросил Иллофиллион, улыбаясь художнице.
– Так, Учитель. Только моя рука не могла бы никогда изобразить подобного образа. Он отражён здесь гениально. Но не я изобразила его, и пусть эта картина остаётся навеки в Общине как драгоценный дар вашего милосердия.
– О нет, мой друг, – ответил ей Иллофиллион. – Картина пойдёт в широкий мир под твоим именем. Я только собрал твою мысль, твой труд и усердие. Ты всё равно сделала бы сама мой образ таким же, только не так скоро. Смирись и иди по жизненному пути так, как вижу и указываю тебе я. Становись в ряды тех наших гонцов, где уже нет «я» и «меня», но есть простая радость: «через меня». Тому легка жизнь, кто знает, что каждый миг, каждое его дыхание – только простая, чистая доброта. Не стремись выше, пока земля нуждается в тебе. На этой картине будут учиться толпы людей, ты же забудь о себе и думай о них.
Иллофиллион поцеловал высокий лоб художницы и подозвал нас с Анниновым. Обратившись ко мне, он сказал:
– Лёвушка, ты видишь себя здесь красавцем. Куда же ты смотришь, друг? – рассмеялся Иллофиллион, увидев, что мой взгляд прикован к его лицу. – Я кажусь тебе красивее тебя? – продолжал Иллофиллион смеяться.
– Ах, Иллофиллион, дорогой мой Учитель. Я действительно заслуживаю, чтобы вы надо мной смеялись, потому что я снова стал «Лёвушкой – лови ворон». Но я весь так активно переживаю сейчас тот момент, когда мы стояли с вами на борту парохода после того, как закончилась та чудовищная буря. Ваше лицо тогда имело такое же выражение, как сейчас. Выражение неземное было на нём тогда – оно лежит на нём и сейчас, и на картине отражено оно же. Мне хочется встать на колени и молиться, не говоря уже о красоте и жизненности всего вашего образа на полотне. Поистине можно сказать: счастлив тот, кто увидит вас хотя бы только на этой картине. Он будет знать, что такое человек, чем он может быть и каким счастьем может стать жизнь для тех, кто знает, кто живёт на одной с ними земле.
– Хорошо, Лёвушка, но в данную минуту я прошу тебя обратить внимание на твой собственный портрет. Ты должен быть джентльменом и кавалером и поблагодарить синьору Беату за то, как прекрасно она тебя изобразила.
– О, Учитель, я глубоко, более чем глубоко благодарен синьоре Беате. Я никогда не ожидал такого счастья, такой ничем не заслуженной чести, как быть изображённым рядом с вами, – сказал я Иллофиллиону. И, обращаясь к художнице, продолжил: – У меня нет слов, чтобы выразить вам свою благодарность, синьора. Но, если когда-либо сила и красноречие моего пера смогут быть равны вашему художественному таланту, я воспою вам славу в романе. И постараюсь по памяти так же точно воссоздать ваш портрет, как вы, по словам нашего Учителя, отобразили мой. Всё, чего я желаю, – чтобы люди так же много пережили великого и трепетного у вашей картины, как пережили возле неё все мы.
Аннинов поцеловал руку художницы и тихо сказал ей:
– Если бы я был так же молод, как этот пробуждённый лебедь, я написал бы вам сонет «Волшебница-освободительница». Как много я понял из ваших полотен сейчас. Я пришёл сюда несчастным, а ухожу счастливым и утешенным.
Художница, поцеловав прекрасный лоб Аннинова, сказала:
– Как странно слышать от вас слова о вашем несчастье. Человек, порывами звуков вырывающий целую толпу людей из какого угодно уныния, даже из предельного отчаяния, и пришивающий ей крылья восторга, уверенности и энергии, вдруг говорит о собственном внутреннем разладе. Мне всегда казалось, что у вас может быть недовольство собой, потому что вы слишком далеко видите в искусстве, слишком высоко слышите его, и средства земного выражения его для вас уже недостаточны, чтобы передавать людям всё то, что ваш дух постигает. Эту неудовлетворённость в художнике я хорошо понимаю. Но чтобы вас, такого гиганта, грызли сомнения и личный разлад, чтобы вы – утешитель – нуждались в утешении, этого я никак предположить не могла.
– Вот этот случай, мой друг, пусть будет тебе примером, как мало люди задумываются о душе другого, встречаясь с кем-либо на своём пути, – сказал Беате Иллофиллион. – По всей вероятности, ни один из вас во всю свою жизнь не останется заполненным только своими собственными мыслями и чувствами. В каждом из вас великий художник и слуга Учителя, как путь для помощи людям, будут на первом месте. И тем не менее при всём знании величия человеческого пути на земле ни один из вас не может найти такой освобождённости, чтобы быть радостным и счастливым. Почему в каждом из вас нет удовлетворённости? Почему нет спокойствия? Потому, что каждый из вас приписывает качества своего дара себе, своему труду именно в данном воплощении. Мысль, что каждый из вас заслужил своё положение, что всем, что он имеет, он обязан самому себе, стоит отправным и основным пунктом жизни каждого из вас. Между тем в помыслах освобождённого человека не живёт понятие «заслужил», подобно тому, как там не живут понятия страха, самолюбия, любопытства, ревности, зависти и так далее. Это понятие «воздаяния» за какие-то доблести – понятие одной лишь земной жизни, соответствующее человеческому закону справедливости.
Во Вселенной всё движется закономерно и целесообразно, всё подчинено закону причин и следствий. Во Вселенной нет суеверия; там всё следует точно закону вечного движения. Ни одно светило не может засиять ярче или раньше времени, хотя бы ему самому и миллиардам жизней казалось, что оно заслуживает большего. Но в его окружении могут произойти катастрофы распадения ближайших к нему миров; и если оно окажется в гармонии с теми мирами, которые погибли близ него, оно притянет к себе свет гибнущих светил и засияет ярче.
Все вековые труды человека-гения – это труды освобождения его духа в бесчисленных земных жизнях. Это его бескорыстная преданность тому роду искусства, которое он принёс с собой. Мир его неугасимого духа, заключённый в тленный чехол, который должен был много раз гибнуть и снова воссоздаваться, возвращался на землю как усовершенствованный тип сознания. Он достигал той или иной ступени совершенства через неустанное освобождение и соединялся со всё более высоким кругом невидимых помощников, в гармонию духа которых он становился способным проникать. Он соединялся с их гармонией, чтобы переносить Свет их сияния через свой проводник на землю. Вы видите сейчас, как тяжко гнетёт одарённого человека каждый из тех моментов, когда он думает о себе; когда он забывает о радости жить, служа людям источником Света и Любви, которые посылают ему сотрудники трудящегося неба.
Пойдёмте, друзья. Скоро я покину вас на некоторое время. Не тоскуйте, не делайте таких печальных лиц. Каждый из вас уже вырос за эти несколько месяцев жизни здесь настолько, чтобы снова идти в мир и быть там действенным проводником Света людям. Тебе, Беата, надо самой отвезти свои картины в Париж, где они произведут немалый переполох. Тайна той манеры, в которой изображён мой образ на картине, тайна прозрачных красок завесы, за которой он виден, – эта тайна умрёт с тобой. Она не для широкой публики. Тебе послушание: молчать об истинном происхождении моего образа на полотне. На все просьбы выдать тайну красок, открыть секрет для преуспеяния потомства, отвечай, ласково улыбаясь, что ты ни у кого не просила помощи в раскрытии тайн и секретов, когда достигала побед в своём искусстве. Говори, что ты хорошо помнишь, насколько враждебно тебя встречали при первом появлении твоих картин в залах выставок. Пусть каждый сам достигает совершенства в своём творчестве. Есть вещи, которых не указывают, до которых талант доходит сам. И чем меньше ему мешают указаниями, чем больше ему предоставляют самостоятельности, тем выше и скорее талант может развиваться.
Не смущай своего сердца тем, что ты якобы вынесешь в мир ложь. Ты не можешь ещё так ясно видеть, чтобы знать, для чего надо твоей картине увидеть свет именно в таком виде. И потому я даю тебе в послушание охрану тайны картины, но не могу открыть тебе сейчас больше того, что сказал. Иди, друг, весело, легко, без смущения в мир. Ты здесь не только отдохнула, но и переродилась. Теперь пора влиять на встречных не только полотнами, но и собственным живым примером.
Я видел, как была поражена художница тем, что ей надо ехать в Париж, оставив Общину. Я читал на её лице страстную борьбу и желание умолить Иллофиллиона отдалить её отъезд. Но лицо Иллофиллиона было теперь твёрдо: точно стальной клинок, сверкал какой-то блеск в его глазах. Беата поклонилась и попросила Бронского помочь закрыть полотна.
Иллофиллион взял руки Аннинова в свои и сказал ему:
– Вам тоже, мой друг, я даю послушание: уезжайте обратно в Америку и не теряйте там времени в пустоте. Не занимайтесь спорами, так или не так протекает нынешний исторический момент в жизни вашего народа. Все ваши споры не принесут пользы ни одному человеку. Но один аккорд, взятый вашей рукой, может подвигнуть десятки и сотни людей к новому росту, к новой силе. Уезжайте, вы здоровы. Живите эти годы так, чтобы в последний час не упрекнуть себя, что за это воплощение вы мало сделали в своём отрезке вечного труда. Не забывайте, что человек сам прокладывает себе путь к следующему воплощению; сам творит своё «завтра»; сам притягивает окружение своей следующей жизни той энергией, в которой он живёт своё «сегодня». Изжитая сегодня вся полнота чувств мчит дух к цельным чувствам завтра. Только этим путём изживается компромисс. Поезжайте, и вот вам мой подарок.
Иллофиллион снял с руки прелестное кольцо с топазом и надел его на безымянный палец левой руки музыканта. Я никогда раньше не замечал на руках Иллофиллиона никаких драгоценностей и не знал, что сегодня на его руке был этот перстень. Ещё раз я должен был убедиться в своей рассеянности.
Я посмотрел на лицо Аннинова. Слёзы текли по его щекам. Но какая разница была между его слезами сейчас и час тому назад. Весь он представлял собой одну благодарность, когда благоговейно целовал подаренное ему кольцо.
– Я сделаю всё, Учитель, чтобы руки мои были чисты, чтобы я мог достойно нести ваш дар до конца жизни. Я не буду говорить вам, как мне грустно расставаться с вами. Я даже не знаю, что во мне сейчас сильнее: радость, что я получил дар от вас, или грусть, что я покидаю вас. Я буду стараться трудиться так ревностно, чтобы не оказаться больше ни разу в роли вора, утаившего частицу тех сокровищ, которые мне дано постичь в музыке. Я буду жить так, как вы сказали, думая, что в каждый новый день я живу свой последний день. И если проживу какой-то отрезок времени достойно, буду надеяться, что перед смертью я ещё раз увижу вас.
– Я вам это обещаю, мой милый друг, – ответил Иллофиллион.
Он обнял ещё раз каждого из присутствующих, сказал Бронскому, чтобы он шёл с нами, а Аннинову предложил помочь художнице, прибавив, что пришлёт ещё на помощь Зейхеда.
Простившись с Беатой и музыкантом, лица которых, несмотря на предстоящую разлуку с Иллофиллионом, сияли энергией и радостью, мы вернулись в парк и прошли прямо в комнату Иллофиллиона. Усадив нас, он взял большой фолиант с полки и сказал Бронскому:
– И вам, и Лёвушке надо прочесть вот эти страницы книги, которые заложены здесь лентами. Вы не знаете языка пали, но Лёвушка им владеет уже настолько, что может перевести их вам. Здесь вам обоим будут даны указания, как вести себя в пути, который будет не особенно лёгким. Кроме того, вы поймёте, как вести себя с теми людьми, к которым мы поедем. В тех домах Общины, где вам необходимо побывать, вы увидите людей, проходящих свой земной путь очень тяжело. Среди всей массы людей, собранных в этих частях Общины, вы не увидите ни одного счастливого лица, за исключением тех, кто пришёл туда отсюда, из нашей Общины. Чтобы понять, как труден день несчастного, всё мечтающего о каком-то дивном «завтра» и не умеющего прожить в радости своё «сегодня», вам самим надо быть в полной освобождённости. Все остающиеся короткие дни жизни здесь и то время, которое мы будем в пути, трудитесь над вырабатыванием самообладания.
Чтобы в человеке мог раскрыться его внутренний, духовный глаз, сам человек должен войти в иное понимание собственной жизни. Это мгновение для обоих вас не составляет только внутреннего минутного раскрытия духа и разрешения мучительных вопросов творчества и бытия. Это мгновение состоит в рождении новых сил для дальнейшей, более высокой формы вашего труда. Если человек призывается к более высокому труду с Учителем, то в его внешнюю и внутреннюю жизнь входит полное раскрепощение, освобождение от всех пут условного, поглощавшего до этого часа его духовные силы, вернее сказать, связывавшего его тугими тесьмами условностей. Вновь наступающий период раскрытия «я», высшего сознания в каждом из вас, должен быть подготовлен сознательно.
Нет в ученичестве таких ступеней, куда можно было бы войти чужим опытом, чужими знаниями. Каждая искра нового Света в себе раскрывается самим человеком, его трудом. Но это вовсе не значит, что указания и опыт тех, кто пришёл к освобождению раньше, не нужны ученику. Они ему более чем нужны. Но нужны не как менторское указание, не как воспитательный приём, а как сила Любви и доброжелательство, которые помогают человеку легче раскрывать в себе и находить свой собственный путь в той гармонии, которую ему передают Старшие Братья. А в духовном ученичестве «старшие» те, в ком сила гармонии звучит громче, независимо от их социального положения. Учителем может быть повар на чёрной кухне, а учеником его – настоятель в игуменских палатах.
Раскрепощению от условностей помогает Любовь старшего к своему младшему брату совершенно так же, как нежная мать своей любовью оберегает сына на войне. Бодрость её, мужество и жизнерадостность спасают её сына, придавая ему крылья находчивости и бесстрашия. Мать неумная держит сына у своей юбки, мало задумываясь о полёте его духа. Она воображает, что своими хлопотами, протекциями, кривозигзагными обереганиями его от всяких тяжёлых повинностей она спасает его для своего и его счастья. Мать умная и самоотверженная сама стремит свой дух во всю широкую Жизнь, забывая о себе; она готовит из своей Любви ковёр-самолёт сыну к счастью и победе. Её освобождённая любовь сливается с его лучшими порывами героических сил, и помощь её, не навязанная, как жёрнов плоти на шее духа, проносит его мимо всех бед и пропастей туда, где звучит гармония, близкая его собственному звуку, его ноте сердца.
Прочтя эту книгу – на что у вас уйдёт не менее трёх дней, – вы придёте ко мне, и мы отправимся к профессору. Помните же, друзья, ищите в книге не примеров для подражания, не фабулу ставьте во главу смысла, а старайтесь понять собственное закрепощение в условных понятиях. Ищите в себе пути своих собственных сил любви и гармонии, чтобы выйти из условных тисков предрассудков и приготовить своему сердцу новую возможность: излучать навстречу человеку улыбку мира. Ту улыбку мира, где нет двойного счёта: «Ты мне причинил боль и зло, я тебе воздаю добром». Ибо такой «счёт от ума» может держать в себе только скованный условностью. Раскрепощённый же действует, воплощая в молчаливой улыбке не мысль о действии, но самое действие.
Идите теперь. Я пришлю за вами. Будьте прилежны. Я разрешаю вам обоим учиться в комнате Али. Не ходите на общие трапезы. Ясса будет приносить вам еду в мою столовую, сюда, где никто из вас ещё не бывал.
Мы в глубоком благоговении внимали словам Учителя. Иллофиллион подал мне книгу, принял наш глубокий поклон, отдал нам его, и мы немедленно пошли в комнату Али. К нашему удивлению, в коридоре наверху нас ждал Ясса. Он провёл нас в комнату для омовений, подал нам чистую одежду белого цвета и сказал:
– Я знаю, когда прийти за вами.
Глава 12. Мы читаем книгу в комнате Али. Древняя сказка
Когда мы вышли из комнаты омовений, я взглянул на Бронского и был тронут необычайным для него выражением лица. Вместо всегдашней бодрой энергии и радостности, которые сменили теперь его прежнее скорбное выражение, на лице его лежал отпечаток полной растерянности. Он, этот огромный человек, напоминал сейчас ребёнка и старался держаться ближе ко мне, с робостью ступая по белым плитам коридора. Очевидно, не только внешний вид дома Али, но и сама его атмосфера сильно действовала на чуткую и тонкую организацию артиста.
Я вспомнил, как я сам был поражён, когда Иллофиллион ввёл меня сюда в первый раз, как страдала Андреева в комнате Али, и всем сердцем воззвал к Флорентийцу, прося его помочь мне облегчить моему другу его первые шаги здесь. Я знал милосердие Флорентийца, знал и мужество Станислава; и я не сомневался в успехе нашего сегодняшнего дела, если я сам смогу быть мужественным и чистым.
Когда мы приблизились к заветной двери комнаты Али, я вложил в замок ключ, распахнул широко дверь и увидел на пороге сияющие огненные знаки.
– Видите ли вы огненное письмо, мой друг? – спросил я Бронского.
– Нет, Лёвушка, я совсем не вижу никакого письма, но двинуться вперёд я не в силах. Ноги мои точно прилипли к полу, и сам я как будто весь налит свинцом. Мне не победить притяжения земли и не пройти в тот свет, что сияет за дверью. Идите один, дорогой мой мальчик, я буду, как в карауле, стоять здесь и ждать вас, сколько бы вы там ни пробыли. Верьте, если бы я здесь должен был бы даже умереть, истощённый силой этой невероятной тяжести, я не сдвинусь с места. Я буду вас ждать. Если бы мне случилось у этой двери умереть, передайте Иллофиллиону моё благословение, мои ему верность и благоговение. Идите, я чувствую, что через несколько минут я упаду.
Голос Бронского, хотя очень глухой, звучал ласково, от него веяло миром и всё той же детскостью. Я ему сказал:
– Вот какие здесь горят слова, Станислав: «Только мужественный, до конца верный и умеющий молчать о тайне своего пути может войти сюда».
Над дверью сверху сияло:
«Входи, путник, не испугавшийся тяжёлой ноши. Входи, учись, будь благословен. Уйди отсюда с новым знанием и приложи его к своему творчеству так, и там, и теми способами, которые подскажут тебе твой жизненный опыт и твоя интуиция. Помни, путник, что знания ученику даются не для того, чтобы они лежали под спудом втуне, но чтобы он, учитывая здравый смысл земного плана, приносил их людям. Чтобы он встречал в этих знаниях каждое своё «сегодня» как благословенный день мужества, мудрости и единения с трудящимися неба и земли, в неугасимой любви Великой Матери».
Я увидел мелькнувшее на мгновение лицо Флорентийца, улыбнувшегося мне, и услышал его голос, приказывавший мне подать руку моему брату.
Я повернулся к Бронскому, подал ему руку и спросил, хорошо ли он понял и запомнил всё, что я ему перевёл, сказав, что надписи ещё горят и я могу ему прочесть их вторично. Тяжело опираясь на мою руку, он мне ответил:
– Я понял и запомнил. Мне теперь гораздо легче, и, если вы позволите мне опираться на вашу руку, быть может, я смогу пройти в комнату.
Письмена погасли, мы вошли в комнату и подошли к столу Али. Я усадил Бронского в кресло возле стола, и, пока я открывал крышку стола и разворачивал книгу, что я делал умышленно медленно, артист собирался с силами. Но я всё ещё читал на его лице растерянность от невероятного изумления. Я помолчал немного у раскрытой книги, и наконец он сказал:
– Я готов, читайте, Лёвушка.
И это был уже обычный бодрый голос моего друга. Я стал сразу переводить ему текст.
«Люди, ища ученичества, стараются соединить в своей обычной жизни идеи высокого духа с самыми простыми делами дня. До тех пор, пока они ищут возможности соединить небо и землю «теоретически», их время пролетает бессмысленно, не принося плодов творчества ни им, ни их встречным.
Только с того момента, как дух их освободится от гнёта постоянной мысли: «Что говорит и чему учит тот или иной Учитель человечества», и сам человек начнёт понимать, что «путь» – это и есть он сам, – именно с этого момента его земная жизнь обретает смысл и он перестаёт тратить время в пустоте.
Проходя день за днём, постепенно усваивая из опыта своего труда, в чём застревал его собственный дух, где он мог поступить по высокому зову, а поступил по зову плоти и самолюбия, человек приходит к первому познанию: он продвигается в духовном плане лишь тогда, когда участвует в жизни всех, кто его окружает, любя; и останавливается в своём движении тогда, когда проходит свой день, стараясь отстраниться от обыденных земных дел и взвалить их на плечи тем, кто не ищет высот духа и доволен материальными благами.
Просыпаясь к духовной жизни, надо помнить, что встреча с Учителем – это всегда результат радостно и легко проживаемой земной жизни. Только тот, кто умеет нести своё тяжкое бремя будней, улыбаясь встречному и помня, что чужая скорбь священнее своей, – только тот найдёт Учителя. Ибо путь к нему ведёт через любовь к людям.
Страстное желание быть учеником и такое же страстное и бурное изживание своего дня не приведут к такой встрече до тех пор, пока страсть не перейдёт в радость.
Без сомнений в самом себе, без измен и колебаний никто на земле не может выработать верности до конца. Но, однажды путём распознавания поняв, как шатка верность в себе, человек устремляет всё своё внимание на укрепление этого качества. Когда такой момент пережит, человек, постепенно расширяясь сознанием, вступает на путь освобождения и мира, то есть на путь ученичества.
Однажды поняв, что сила собственного раздражения и требовательности к людям составляет главные цепи собственного закрепощения, ученик начинает сбрасывать с себя условные ценности и открывает в себе источник Вечного, ту Любовь, которая таит в себе все чудеса и даёт силу для чистого и бескорыстного действия».
Лицо Бронского было совершенно спокойно и радостно. Я стал переводить дальше.
Следующий текст представлял собой чудесную мудрую сказку.
Сказка о мудром старике и его детях
«Жил на свете мудрый старик. Жена его умерла рано и оставила ему трёх сыновей да маленькую дочь.
Росли мальчики легко, не знали ни болезней, ни слёз, ни зависти. Мудрый отец никогда их не бил, не наставлял длинными и умными нравоучениями, но собственным примером научил их трём правилам:
1. Никогда ничего не бояться.
2. Не думать о будущем, а трудиться изо всех сил сейчас.
3. Не брать чужого и быть милосердным, не осуждая людей.
Сыновья выросли и применяли правила отца в своей жизни. Девочка же росла, всего боясь, никогда и ничем не была довольна, не замечала, как проходило её «сейчас», но всё мечтала, когда наконец начнётся для неё настоящая, блестящая и заманчивая жизнь, шумная и прекрасная. На вопросы отца и братьев, о чём она мечтает, почему не наслаждается жизнью, красотой гор и ручьёв, реки и чудесной зелени, девушка отвечала:
– Да какая же это жизнь? Живём мы в глуши, точно медведи. Правда, красиво здесь, ах, как красиво! Даль широкая открыта, луга и сады, цветы и певчие птицы, песни людские – всё красиво. Но людей здесь мало, люди какие-то серые, одеты кое-как! Разве это жизнь? Жизнь, наверное, там, где в городах веселятся толпы народа, где люди много чего-то знают, где песни иные, где наряды цветные, где вещи золотые.
Братья смеялись, не корили сестрёнку за её детские мечты, но добродушно шутили, что живёт где-то прекрасный принц и он-то непременно за нею приедет, пленится её красотой и увезёт в своё далёкое и шумное царство. Один из братьев принёс ей однажды зеркальце, чтобы она могла любоваться собой не только в зеркале реки.
Возмужали сыновья, вошли в силу, и сказал им однажды их мудрый отец:
– Вот что, дети мои, должен я вам передать. Приходил ко мне старец из дальнего монастыря и велел мне отпустить всех вас троих в широкий мир. Сказал он мне, что воспитал я вас в твёрдых правилах чести и доброты и что надо вам нести их в мир, чтобы людям было легче и радостнее жить рядом с вами. Идите, дорогие мои. Каждый из вас пусть идёт один; не берите много вещей и пищи с собой. Вы молоды, здесь и там зарабатывая, дойдёте до шумного города. Там разойдётесь в разные стороны, и каждый найдёт себе город, где будет жить среди людей, служа им, как сумеет. Так просил сказать вам старец.
Опечалились сыновья, что надо покинуть отца, родной дом, любимые места, леса и горы, красоту которых они так ценили. Но утешил их мудрый отец, напомнив им, что нет ничего вечного на земле, кроме тех любви и мира, которые носит человек в себе. Рано или поздно всё равно расстаться придётся, смерть непременно разлучит. Ну а любви и мира, вероятно, людям в шумных городах не хватает; и служить ими людям – долг каждого, кто заслужил такое счастье, что сумел их обрести в себе.
Сыновья если и не сразу утешились, то примирились со своей судьбой, а вскоре и успокоились – поняли, что не одна их деревня существует на свете, не один их дом или улица в мире, но всюду люди, всюду жизнь, и надо всё единить в любви.
Девушка же оставалась безутешна. Не разлука с братьями огорчала её, но то, что братья пойдут в широкий мир, будут жить в блеске и шуме городов, а она останется в глуши и неизвестности, в серых буднях. Её душило раздражение на старца, что велел уходить братьям, – правда, они статные, всеми признанные красавцы, – а ей, самой первой по красоте не только в собственном доме, но и во всей округе, он велит оставаться сидеть дома.
И чем дальше шли дни, тем всё пуще её разбирала досада; не захотела она даже помочь братьям в их сборах. Не верила она, что им тяжело расставаться с любимым отцом и с нею. Много раз пыталась она просить их всех вместе взять её с собой, но братья ей отвечали, что дали слово отцу и должны его выполнить. И не потому они не хотят взять её с собой, что не дорога она им, а потому, что они верят отцу, любят его и счастливы выполнить его волю.
Каждый из них говорил ей, что охотнее всего остался бы дома, в благословенной тишине, и поменялся бы ролью с ней, но приказ отца – закон для их собственной любви и воли; и, как ни трудно расставание, всё же побеждает его радость желания служить людям так и там, как и где хочет их мудрый отец.
Раздражённая девушка возмущалась, без всякой сдержанности обвиняла братьев в фальши и лицемерии, уверяла их, что отец давно перестал быть мудрым, что от старости он лишился здравого смысла и всё путает – вероятно, перепутал и слова своего старца, который, впрочем, тоже не совсем нормален.
Натыкаясь каждый раз на непреклонную стойкость своих братьев и видя бесплодность своих усилий добиться чего-либо от всех братьев вместе, девушка решилась попытаться разжалобить их каждого поодиночке.
Старший брат дал сестре суровую отповедь с первых же её слов и указал ей на её святой долг: оберегать отца, если она считает его слабым и немощным. Много суровых и горьких истин высказал он ей и прибавил, грозно поглядев на неё:
– Дитя безжалостное, немилосердное, недовольное своим домом, не могущее оценить уюта, радости и чистоты его, не сможешь ты нигде ужиться с людьми! Не ждать надо, чтобы кто-то тебя приветствовал миром, но надо самому держать в руке ветвь мира и протягивать её каждому, с кем встречаешься. Если будешь так поступать, то будешь видеть, что все вокруг тебя утешаются и успокаиваются, потому что ты им вносишь свою ветвь мира. Жаль мне тебя, сестра, но помочь тебе нечем. Только ты сама должна утихнуть, и тогда ты увидишь, какое дивное чудо – наш отец и наш дом.
– Не нужны мне твои наставления, – раздражённо ответила сестра. – Воображаешь, что раз ты старший, так можешь мне и проповеди читать. Я всё равно отсюда уйду, и способ вырваться в светлую и блестящую жизнь я найду. Я прекрасна, хочу жить в богатстве и известности, а не работать, как батрачка.
– Бедная, бедная сестрёнка моя. И кто смутил твой дух? Когда ты видела среди нас ссоры или недовольство? Откуда явилась в тебе эта страсть к роскоши? Разве блестящая жизнь, это та, что внешне блестит? Я не знаю, какая жизнь в городах, куда меня посылает отец. Но я твёрдо знаю, что более блестящей жизни, чем жизнь моего мудрого отца, я не встречу, хотя бы я увидел тысячи внешне блестящих жизней. Ты же, бедная сестрёнка, останешься самой несчастной, пока всякая чужая жизнь будет тебе казаться заманчивой, пока ты не полюбишь трудиться и не найдёшь гармонии в своём собственном простом труде. Может быть, ты будешь и богата, но всегда тебя будет беспокоить то, что есть на свете более состоятельные люди, жизнь которых будет тебе казаться более блестящей.
– Замолчи, пожалуйста, – с досадой перебила его сестра. – Не разоряйся на наставления, я тебе уже раз об этом сказала. Я здесь всех красивей, хоть здесь и много красивых. Наверное, я не осрамлюсь с моей красотой где угодно. Не желаешь мне помочь – и не надо. Только нечего прикрываться мудростью отца да твоим сыновним послушанием. Об одном себе думаешь! Как пришло испытание твоей любви ко мне, вот я и увидела, чего она стоит. Того же стоит и твой пресловутый мир. Уезжай, пожалуйста, и без тебя обойдусь.
Хлопнула сердито сестра дверью, убежала от старшего брата и пошла искать брата среднего, который всегда старался чем-нибудь её побаловать, всегда был к ней особенно добр и приветлив. Сидел этот брат под деревом и прилаживал ремни к кожаной сумке, которую велел ему отец взять с собой в дорогу. Подойдя к нему, ласково и нежно сказала доброму брату сестра:
– Милый братец, всегда ты был добрее всех в доме. Наверное, ты не откажешь мне теперь в последней просьбе?
– Конечно, не откажу, дорогая моя. Разве может быть у тебя такая просьба, чтобы кто-нибудь мог тебе в ней отказать? Говори скорее, сейчас всё сделаю.
– Ну так я и знала, что в твоей доброте ошибиться не могла. Вот что я хочу, братец. Я хочу тихонько уйти с тобой в многолюдный город, и именно в тот, куда ты пойдёшь. Я буду жить с тобой и всё для тебя делать. Кроме того, ты ведь такой добрый, тебя все будут обижать и обирать, а я тебя в обиду не дам. Здесь я всего боюсь, а там ничего бояться не буду. И тебе со мной не будет страшно.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?