Текст книги "Две жизни. Том II. Части III-IV"
![](/books_files/covers/thumbs_240/dve-zhizni-tom-ii-chasti-iii-iv-310497.jpg)
Автор книги: Конкордия Антарова
Жанр: Литература 20 века, Классика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 20 (всего у книги 70 страниц) [доступный отрывок для чтения: 23 страниц]
– Это уже переходит границы всего серьёзного и становится весёлым фарсом. Я очень был бы вам благодарен, почтенная дама, если бы вы всё же удостоили меня чести услышать ваше мнение о причинах моего негодования, которое я, кажется, ничем вам не выказал.
– Их три, тех причин, что так терзают сейчас ваше сердце, друг, и заставляют вас язвить мне не формальным смыслом ваших слов, но тем едким и злобным тоном, которым они произносятся. Я ещё раз спрашиваю вас: хотите ли вы, чтобы я о них сказала?
– Да, конечно, хочу. – Тон профессора совершенно изменился, голос прозвучал неуверенно, даже недоумённо; вместо сарказма в нём выражалась растерянность, и весь его внешний вид показался мне озадаченным.
– Первая причина – это вообще сожаление о том, что вы сюда приехали. Вторая – чувства оскорблённости и униженности из-за того, что какой-то малограмотный монах, каким вы считаете брата Франциска, мог заставить вас подчиниться его гипнозу, с которым вы спутали его дар прозрения и способность владеть силами природы. Третье – ревность к тому учёному, к которому вы решились идти, ревность к его знаниям, если они есть, и к его авторитетности, если он действительно так образован, что может указать вам ваши ошибки.
Долго шли мы молча, рассвет сразу перешёл в чудесное утро. Я взглянул в лицо учёного и был потрясён его видом. Его лицо пожелтело, глаза провалились, и под ними лежали тёмные круги. Нос его заострился, и мне казалось, что весь он еле держится на ногах.
Франциск остановился и поджидал нас. Когда мы подошли, он снова протянул учёному коробочку с шоколадными квадратиками.
– Это ничего, профессор. Вы только устали от непривычно долгого пути. Съешьте ещё одну конфетку, и вы сможете после завтрака переговорить с доктором Иллофиллионом, который вас сразу же – я уверен – успокоит. Лёвушка, будь гостеприимным хозяином, отведи профессора в свою комнату и поручи его заботам Яссы. Ясса – это слуга Лёвушки, профессор. Он знает такой массаж и умеет делать в ванне такие растирания, что вы даже забудете, что провели ночь в бессонном походе. Будьте здоровы, друг и брат, мы с вами ещё увидимся. Ты, Лёвушка, скажешь Иллофиллиону, что профессора я привёл, а дальше исполнишь то, что тебе скажет твой наставник.
Мы входили наконец-то в парк, и признаться, и я, и мой друг Эта были порядочно утомлены. Я отвёл профессора к Яссе, который уже о нём знал и ждал его с готовой ванной.
Я прошёл в душ и, тщательно умывшись, переодевшись и ещё тщательнее причесавшись, уложил спать Эту и только тогда отправился к Иллофиллиону.
По дороге я сам над собой посмеивался, вспоминая, сколько уроков истратил на меня Иллофиллион, чтобы привести меня к самообладанию в этом маленьком секторе простой воспитанности.
То, чем ты занят в данное «сейчас», это первое по важности – отдавай ему всю полноту сил и чувств и не оставляй каких-то частей духа и разума для дальнейшего.
Глава 11. Иллофиллион принимает ученого. Аннинов и Беата Скальради. Наставление мне и Бронскому
Когда я вошёл к Иллофиллиону и увидел прекрасное лицо моего дорогого друга, я внезапно почувствовал, что всё ещё не знаю облика моего обожаемого наставника. Иллофиллион показался мне юношей, прекрасным воплощением силы, жизни, мудрости. Он улыбнулся мне и ласково сказал:
– Ты делаешь успехи, мой дорогой мальчик, ты почти не устал.
– Это сейчас я вдруг почувствовал себя сильным. Но не могу похвастать, что я дошёл обратно легко. И не могу, давая вам отчёт, сказать, что встречи, послужившие для меня в эту ночь уроками навек, не истощили моих духовных сил. Примеры духовной слепоты людей временно ослепили и меня самого. Сегодня я понял, что зарождение причины страдания, как и развитие её, лежит в невозможности человека охватить сознанием в каждый текущий момент всю Жизнь. Чем прочнее привязана мысль к земле, к своей страстно любимой среде, труду, друзьям, тем больше ослеплён человек сиянием одной земной реальности. И тем ему труднее прорваться к Свету Жизни.
В числе сегодняшних уроков не все были связаны с отрицательными обстоятельствами. Люди, покорившие меня величием своего внутреннего мира и любви, тоже по-разному проникали в моё сердце, о необходимости полного раскрытия которого дважды напоминал мне Франциск в эту ночь. Дважды ему пришлось сказать мне, чтобы ни единый лепесток моего сердца не закрылся бы и не помешал бы мне принять в него встречных. И в самом деле, ничто не помешало моему сердцу быть открытым, а вниманию – сосредоточенным. Но… мне была очень тяжела и трудна встреча с Терезитой. Я сознавал и сознаю сейчас, насколько дух её высок и верность непоколебима, насколько вся она чистая и любящая, и всё же что-то, чего я понять не могу и по сию минуту, отдаляет меня от неё. «Отдаляет» это даже не то слово. Между нею и собой я чувствую какую-то стену. Я преклоняюсь перед ней, но не могу чувствовать себя с нею легко и просто. И в то же время, как это ни странно, обуянный раздражением и духовной слепотой профессор мне не тяжёл.
– Я вполне понимаю тебя, Лёвушка. Путь Терезиты – религиозный путь. И ты ещё не можешь подняться так высоко, чтобы обряд – всякий обряд, всякий ритуал – стал для тебя лишённой цепей благодатью. Для Терезиты труд её жизни, труд веков, труд освобождения – весь идёт только через посредство обряда и религии. Она пока живёт в них – как в сияющем, но всё же в чехле. Если бы один из вас был уже раскрепощён до конца, стена её сияющего чехла не могла бы стеснить вашего единения. Чем выше каждый из вас будет подниматься в своём освобождении, тем проще, ясней и ближе будут ваши отношения. Что же касается профессора, то сознание его уровня развития не может оказывать на тебя отрицательное влияние и вызывать в тебе чувства, способные нарушить твой доброжелательный настрой. Поэтому ты и не ощущаешь его тяжёлых вибраций, тогда как эманации Терезиты, будучи очень высокими, тем не менее подавляют тебя однобокостью.
Мы поговорим ещё с тобою об этом в пути. Надо собираться. Как только я усажу профессора за науку, мы уедем. Ты удивлён, что учёный, внешне столь несовершенный, может здесь жить, тогда как многим и многим, всю жизнь жаждавшим сюда попасть, вход закрыт. Вглядывайся глубже во встречи с людьми, Лёвушка. Учёный, ничего не зная умом о жизни в двух мирах, на самом деле жил в них. Он до конца был предан своей науке. Не задумываясь о благе людей, он осуществлял весь свой труд для них, мечтая о том, чтобы ни один человек во Вселенной не знал ни страха, ни нужды. Он внешне закрепощён своими предрассудками насчёт долга и любви к науке, но дух его чист и свободен. Он всегда мечтал, чтобы все люди могли учиться тому, чему каждый хотел бы, и чтобы бедность этому не мешала.
Иди, друг. Ясса уже, вероятно, отмыл профессора от ночной пыли, и теперь он проголодался. Окажи ему всю любезность и гостеприимство воспитанного человека. Будь вежлив, как полагается ученику, и приведи гостя ко мне. Не обращай внимания, если он будет не в духе. Приглядись к нему. По всей вероятности, он сущий ребёнок во всех бытовых вопросах.
Я пошёл выполнить приказание моего любимого друга. Какое-то воспоминание, вернее, отголосок каких-то константинопольских переживаний, проснулось во мне. Мне вспомнилось, сколько раз в своей жизни я вынужден был покидать общество дорогих мне людей; как часто, когда мне особенно сильно хотелось побыть с Иллофиллионом и послушать его ответы на беспокоившие меня вопросы, мне приходилось его покидать, чтобы выполнить то или иное дело.
Сейчас я как-то особенно ощущал необходимость побыть с Иллофиллионом – и снова должен был покинуть его по делам другого человека. Ни вздох сожаления, ни раздражение, о котором я без улыбки над самим собой уже не вспоминал, не пронеслись в моём сердце, – о нет, эти времена уже миновали. Но мне было как-то неловко перед самим собой, что у меня не было сию минуту ликования в сердце, не было радости, что я могу быть полезен человеку. Я шёл мирно и спокойно, очень ровно и доброжелательно настроенный, но сознавал, что активной, действенной радости во мне нет.
Подходя к ванной комнате, я услышал весёлый смех. Я ожидал всего, но чтобы Ясса сумел привести учёного в такую весёлость, не мог себе и представить. И смех профессора, чистый, детский и заразительный, тоже немало меня удивил.
Дверь из ванной открылась, и я увидел фигуру профессора. Его безукоризненный белый костюм, который Ясса вытащил, должно быть, из запасов Иллофиллиона, сиял, лицо было свежевыбрито и выражало полное удовольствие, и… вдруг совершилось его мгновенное превращение в недовольную, кислую гримасу, как только учёный увидел меня.
– Ах, это вы, юноша. Я ночью плохо вас разглядел. Теперь я вижу, что вы сущий Геркулес, только у того кудри были не чёрные. – Профессор говорил ворчливо, критически рассматривая моё индусское платье. – Вот как! Вы опростились даже до сандалий на босу ногу, – прибавил он, дойдя в своём обзоре до моих ног. – Ведь вы не монах, как брат Франциск, и обетов, очевидно, ещё не успели дать никаких. Для чего же эти босые ноги?
– Мне очень трудно объяснить вам логически, для чего то или иное во мне или на мне существует, профессор. Но я ещё не привык к здешнему климату, и жара действует на меня так, что мне хочется поменьше носить на себе всякой одежды. Кроме того, все живущие здесь одеты так. И я не составляю исключения в этом отношении. Доктор Иллофиллион носит точно такую же одежду. Кстати, простите меня, что до сих пор я не спросил вас о вашем имени и не знаю, как мне представить вас доктору Иллофиллиону, – ответил я профессору, преспокойно стоявшему посреди коридора и рассматривавшему меня, как обезьяну в клетке.
– Моё имя, юноша, Ганс Зальцман. Для вас оно ничто, но если ваш доктор Иллофиллион – человек образованный, ему оно кое-что скажет. Вы хотите отвести меня прямо к нему?
– Да, доктор Иллофиллион ждёт вас.
Мы пересекли коридор, перешли в другую половину дома, и я ввёл профессора Зальцмана к Иллофиллиону. Мысли мои были крепко сосредоточены на том, чтобы всей силой своего доброжелательства помочь учёному воспринять Иллофиллиона не так, как он воспринял Франциска. Но с первого же движения Иллофиллиона навстречу входившему профессору, с его улыбки, с протянутой необычайно приветливо руки и тона голоса, полных светскости, обаяния и любезности, я понял, что мои усилия были детски беспомощны и не нужны, что Иллофиллион был действительно титаном, и учёный почувствовал это мгновенно. Весь его облик, манеры – всё изменилось. Он весь собрался в комок, точно тигр, готовившийся к прыжку, и я вспомнил его разговор с Франциском, как он обещал защищаться как лев.
– Я очень рад, профессор, приветствовать в вашем лице всю науку Запада. Примите мой глубокий поклон вашему труду и вашим знаниям, – сказал Иллофиллион, протягивая учёному обе руки и усаживая его в кресло. – По всей вероятности, ваше путешествие на Восток и всё пребывание у нас вас очень утомило. Но я надеюсь, что ваша преданность науке будет вознаграждена. Книги, не только те, о которых вы мечтали, но и такие, о которых вы ничего не знали, ждут вас в нашей библиотеке. Я позаботился о том, чтобы вам была предоставлена при одном из самых обширных филиалов библиотеки отдельная небольшая квартира. Полная тишина в той части парка, где расположен отдел библиотеки, который я вам предлагаю, даст вам гарантию, что ничто и никто извне не сможет нарушить ваших занятий.
Незаметное ударение, сделанное Иллофиллионом на слове «извне», заставило профессора Зальцмана насторожиться.
– Если извне не будут мне мешать, то уж изнутри, наверное, ничто не нарушит моей устойчивости и трудоспособности в науке, – произнёс он неожиданно быстро, точно торопясь и волнуясь.
– Как знать, – улыбаясь, сказал Иллофиллион, пристально глядя в лицо учёному.
– Я надеюсь, – снова торопясь, сказал тот, – что вы не намерены показывать мне феноменов гипнотизма, как это сделал по дороге ночью брат Франциск? Что мог себе позволить невежественный монах, обладающий магнетической силой, до того не может дойти учёный. Я хотел бы сразу же начать наше научное собеседование.
– Сейчас вам прежде всего необходимо позавтракать и подкрепить свои силы. Если после завтрака вы пожелаете немедленно отправиться в библиотеку, мы пойдём с вами туда сейчас же. Но я советовал бы вам подождать до вечера. Наше солнце существенного вреда вам не причинит, но может утомить вас так, что желанная беседа со мной отодвинется на несколько дней, – ласково сказал Иллофиллион и пригласил учёного в столовую.
– О нет, я гораздо лучше себя чувствую, чем вы предполагаете, доктор Иллофиллион, – возразил ему Зальцман, следуя за нами в столовую. – Но вот разрешите мою загадку: когда вы успели получить докторскую степень и где? Вы так молоды, что можете позировать для статуи греческого бога, и у нас на Западе вы, конечно, её получить не могли. У нас юношам учёных степеней не дают, а скинуть с вас лет шесть-семь, и вы будете ровесником сему полуребёнку, хотя он сложением и Геркулес, – прибавил он, смеясь и указывая на меня.
– Тем не менее степень я получил именно у вас в Германии одну, в Риме – вторую и в Лондоне – третью, – улыбаясь, ответил Иллофиллион.
– Поразительно, – скорее фыркнул, чем сказал профессор.
– Хотя я и не так прекрасно читаю мысли людей, как мой брат Франциск, тем не менее вижу ясно, как в вашем мозгу мелькает слово «шарлатанство». Потерпите немного, вскоре вам предстанут факты моей неоспоримой учёности, – весело засмеялся Иллофиллион.
Зальцман остановился, крайне смешно уставившись на Иллофиллиона и даже приоткрыв от удивления рот. Но Иллофиллион не дал ему времени оставаться в столбняке, взял его под руку и, представляя подошедшему к нам Кастанде, сказал:
– Вот, позвольте вас представить. Это наместник нашего хозяина в Общине, брат Кастанда. Всё, что вам будет нужно, чем вы будете недовольны, со всем обращайтесь к нему, всё в руках всемогущего Кастанды. Он только по виду суров, на деле же это любезнейший и самый обворожительный хозяин.
– Я буду счастлив служить вам, как и каждый из нас, дорогой профессор, – ответил Кастанда, пожимая руку гостя. – Садитесь, пожалуйста, сюда. Если наша еда будет вам не по вкусу, заказывайте себе всё, что вам захочется. Мы постараемся достать вам всё то, к чему вы привыкли.
– Вы чрезвычайно любезны. Но я всю жизнь не замечал, что ел, и почти всегда был голоден. Думаю, что не доставлю вам хлопот в этом смысле. Голод мне так же привычен, как сухой хлеб и вода, составлявшие почти всегда моё регулярное питание.
Профессор опустился в креслице между Иллофиллионом и мною и с удивлением рассматривал окружавшие нас фигуры и лица. Довольно долго он жевал то, что Иллофиллион положил ему на тарелку. Я видел, что всё его внимание поглощено людьми, а ел он действительно механически и почти не обращая внимания на пищу.
– Скажите, доктор Иллофиллион, откуда вы здесь собрали такую уйму людей? С тех пор как я окончил университет, я ни разу не бывал в этаком скопище, в этакой культурной толпе. Здесь нет ни одного вульгарного лица. Что это? Это все учёные?
– Нет, профессор, здесь собрались люди не по признакам профессиональной принадлежности, образованности или талантливости, хотя талантов среди них немало. Это те люди, сознание которых отличается не только развитым интеллектом, но и гармоничным творческим сочетанием ума, сердца и духа. Свет духовной жизни – вот отличительный признак объединённых здесь людей. Силы их духа сияют вам, а вы, следуя вашей западной привычке, хотите их расставить по графикам логических посылок и предпосылок. Во время вашей жизни здесь вы будете постоянно натыкаться на затруднения, если духовная сила сознания не будет вами учитываться как главная сила человека.
Сидевшая на своём обычном месте Андреева внезапно пронзила Зальцмана своими «электрическими колёсами». Я внутренне съёжился, так как стал ожидать от неё сейчас же какой-нибудь штучки в адрес бедного профессора. Но она перевела свои глазищи на меня, и вся «штучка» досталась мне. Я был рад, что бедный учёный, и без того испытавший немало «феноменов» за одни сутки, избежал ещё одного удара по нервам.
– Да, Лёвушка, защитником и милостивцем быть, конечно, очень приятно. Но это вовсе не ваша роль. Вы помешали не только моему остроумию, но и скорейшему прозрению этого старца. И чего это вам вздумалось играть роль милосердного самаритянина? – пронзая меня огнём своих глазищ, сказала Андреева.
– Или я не совсем понял вас, или вы не совсем поняли мою мысль, Наталия Владимировна. Должно быть, я уже научился немного защищаться от вас. Но я убеждён, что вы не высказали того, что хотели, не только потому, что я вам помешал, а больше всего потому, что Иллофиллион вам запретил это, – ответил я, смеясь.
– Извольте радоваться, вот во что превращаются невинные птенчики через несколько месяцев в обществе Иллофиллиона. – И Андреева тоже смеялась самым добродушным образом.
Учёный, не понимавший языка, на котором обратилась ко мне Андреева, посмотрел пристально в её глаза, потом перевёл взгляд на меня и, повернувшись наконец к Иллофиллиону, сказал:
– Если бы я встретился с этой дамой один на один, я бы, по всей вероятности, испугался. В вашем обществе я чувствую себя точно за каменной стеной, но всё же думаю, что эта дама обладает не совсем нормальной психикой.
– Эта дама знает прекрасно все те языки, на которых говорите вы, профессор. И кроме того, обладает столь не нравящимся вам свойством: угадывать мысли другого. Я готов утверждать, что она отчётливо знает, о чём вы сейчас думаете, – усмехаясь, ответил Иллофиллион.
– О, это было бы для неё весьма малоприятно, – беспечно улыбнулся учёный. – Но, слава богу, она не угадает того, о чём я думал.
– Вы думали, что в моих глазах пляшут те огни, за которые инквизиторы Испании приговаривали грешников к костру, – раздался добродушный голос Наталии Владимировны. Вокруг многие рассмеялись, профессор смутился и растерянно смотрел на Андрееву.
– Пейте ваше какао, друг, и, если вы настаиваете, вопреки моему совету, пойдёмте в библиотеку. Оставим эту саркастическую даму без удовольствия третировать вас дальше, – ласково сказал Иллофиллион.
Очень мало евший, профессор от какао отказался, попросил разрешения взять с собой в карман фруктов, и мы отправились в путь. Иллофиллион приказал мне надеть шляпу с вуалью и принести такую же профессору. Протестовавший и возмущавшийся было вначале учёный с восторгом напялил её на голову, как только мы вышли из тени в палящий зной.
Иллофиллион повёл нас новой для меня дорогой. Мы не спускались по скатам в долину и не поднимались снова на холмы. Каким-то неожиданным образом, перейдя по двум узеньким и дрожащим мостикам над глубокими пропастями, пройдя три туннеля, мы очутились в большом парке минут через сорок ходьбы.
Для меня это было большим сюрпризом, потому что мы вышли сразу на широкую кедровую аллею, оказавшись неподалёку от оранжевого домика Иллофиллиона. Никак не обращая внимания профессора на чудесный дом, Иллофиллион перевёл нас через жаркую аллею в другую, тенистую часть парка, сделал несколько поворотов по дорожкам, и… мы оказались у входа в библиотеку, но совсем с другой стороны. Мы вошли непосредственно в круглый зал, за столами которого сидели, углубясь в работу, люди, не обратившие на нас никакого внимания.
Профессор был так поражён видом зала, многих людей, находившихся в нём, и целых гор книг, что остановился, и Иллофиллиону пришлось взять его за руку, шепнув:
– Здесь можно только заниматься, но ни стоять, ни разговаривать нельзя.
Мы прошли ещё одну комнату, где тоже было занято много столов, но были и свободные места, и где также никто не оторвался от своей работы, чтобы посмотреть на нас.
Несмотря на то что Иллофиллион вёл профессора за руку, тот шёл медленно, лицо его было умилённо и даже расстроенно, и он шептал:
– Счастливцы, счастливцы! Избранники науки! Море света и книг. А я-то, я-то! За каждую книжонку должен был платить часами труда, отрывая время у занятий наукой!
Мы вошли в тот зал, где Лалия и Нина выдавали книги. Теперь вместе с ними трудились ещё три девушки, и мне показалось, что сейчас всё делали именно они, а Лалия и Нина только руководили ими и проверяли их работу.
К моей огромной радости, за одним из столов я увидел Никито за грудами книг и, забыв всё на свете, помчался к нему, к милому другу, которого я так давно не видел.
Не успел я подойти к столу и протянуть руку Никито, как услышал за собой сдавленный вскрик и шум сразу нескольких отодвинувшихся стульев. Повернувшись на шум, я увидел несколько фигур, быстро шедших на помощь Иллофиллиону, державшему на руках бесчувственного профессора.
– Это ничего, друзья, – говорил Иллофиллион трём братьям, бросившимся ему на помощь и выносившим учёного в прохладный холл. – Положите его сюда, на диван. Наше солнце несколько повредило северянину, но это не солнечный удар. Он вскоре очнётся. Не беспокойтесь, возвращайтесь к вашим занятиям. Со мной останутся Лёвушка и Никито. Если что-либо понадобится, я к вам обращусь.
Занимавшиеся в читальне братья, бросившиеся на помощь Иллофиллиону, вышли с глубоким поклоном, и мы остались одни возле бесчувственного профессора. Лицо его стало бледно-зелёным, нос заострился, у меня даже мелькнула мысль, что он, пожалуй, умер.
Лицо Иллофиллиона было сосредоточенно и серьёзно. Он повернулся ко мне и сказал:
– Лёвушка, пройди наверх, в мою комнату, которую ты знаешь. С левой стороны, в пяти шагах от двери, ты найдёшь стенной шкаф. Вот тебе от него ключ. Открой, подними вверх дверцу пятой снизу полочки, возьми там две аптечки и пузырёк, который стоит между ними, и принеси всё сюда. С величайшим вниманием и осторожностью открывай и закрывай шкаф. Помни всё время, в каком месте ты находишься, и ещё то, что твоё промедление или неаккуратность могут стоить человеку жизни.
Я поклонился, взял ключ и, побеждая своё волнение, собрав всё внимание, помчался выполнять приказание моего Учителя. Теперь я не думал ни о красоте лестницы, ни об аромате цветов, ни о сходстве этой лестницы с лестницей в Б. в доме сэра Уоми – я бежал, как, вероятно, воины в битве бегут выполнять приказ своего главнокомандующего. Я знал одно: Иллофиллион спасёт профессора, если я немедленно подам ему нужные лекарства.
Трогательный шёпот учёного, его умилённое лицо и несознаваемая зависть к счастливцам, утопавшим в море книг и света, осветили мне ещё ярче эту жизнь труженика, отдавшего всё, каждое своё дыхание своему Богу – науке.
Мне удалось выполнить все приказания Иллофиллиона. Шкаф открылся благополучно; несмотря на мою неловкость, я ничего не разбил и не превратился в «Лёвушку – лови ворон», когда открылась дверца пятой полочки. В прежнее время я непременно забыл бы обо всём, увидев сокровища, впереди которых стояли аптечки и гранёный пузырёк, в котором играла красная жидкость. Теперь я выполнил точно приказание и через несколько минут стоял перед Иллофиллионом, подавая ему ключ и принесённые вещи. Иллофиллион поставил их на стол, велел мне и Никито приподнять профессора и поднёс к его ноздрям пузырёк. Тело его вздрогнуло и снова словно омертвело.
Мы подняли старика ещё выше, и Иллофиллион снова поднёс к его ноздрям пузырёк. Тело профессора вторично вздрогнуло, уже сильнее, и он стал оживать. Иллофиллион приготовил смесь какого-то порошка, положил его на кусочек мрамора, поджёг и подержал у носа больного. Дыхание его стало чаще и ровнее, челюсти разжались, и веки задрожали. Иллофиллион влил ему в рот лекарство, которое оказало буквально магическое действие. Профессор закашлялся, открыл глаза, издал какой-то невнятный звук.
– Полежите спокойно, профессор. Я предупреждал вас, что наше солнце может подействовать на вас плохо. Так оно и вышло. Если бы вы пришли сюда вечером, вы избежали бы того, что с вами сейчас случилось, – сказал Иллофиллион.
– Это не солнце, – ответил профессор, но таким слабым и больным голосом, что я понял серьёзность его состояния и снова подумал, что он умирает. Помолчав, тем же слабым голосом он продолжал: – Это те две женщины и мужчина, которых я видел в пылающем доме, когда шёл с Франциском. Я был так поражён, увидев мысли женщины живыми, ходящими по земле, что почувствовал точно два удара: один в затылок, другой внизу спины. Это они свалили меня, а солнце здесь совершенно ни при чём.
Он еле договорил, закрыл глаза и снова стал дышать тяжело, заметно побледнев. Иллофиллион взял каплю красной жидкости из пузырька на тончайшую стеклянную палочку и влил лекарство в рот учёного в один из моментов, когда тот приоткрыл рот. Мгновенная судорога прошла по всему его телу, и после этого он впал в такой глубочайший сон, что я даже не слышал его дыхания.
– К сожалению, профессор немолод, организм его переутомлён, и проспит он не менее трёх дней. На нём сейчас сказались тяжёлые условия всей его жизни, вызвавшие физическое изнеможение. Я не могу его оставить, пока он не очнётся. Очнётся же он здоровым и крепким, и даже помолодеет лет на двадцать, к своему удовольствию, – усмехнувшись, прибавил Иллофиллион. – Но оставить его сейчас я не могу. Когда он отоспится, я налажу его работу, и только тогда мы уедем. Ты, Никито, всё время проведёшь здесь. Я велю отнести твои книги в жилище, приготовленное неподалёку отсюда для профессора. И ты убьёшь сразу двух зайцев: и труду твоему никто не будет мешать, и за больным ты присмотришь. Лалия и Нина будут носить тебе еду и менять книги. Быть может, тебе будет трудно проходить снова урок молчания и уединения, хотя он и будет коротким?
Никито радостно улыбнулся и ответил, что будет рад отдать старый долг учёному и что встреча с ним раскрепощает его от последнего старого долга миру.
Я смотрел на Никито с удивлением. Я никак не мог предположить какой-либо связи между стариком, добравшимся сюда из центра Германии, и Никито, грузином, прожившим долгие годы вблизи вершин Кавказа. Я едва удержался от изумлённого восклицания. И ещё больше я был рад, что не выразил своей просьбы остаться с профессором и поухаживать за ним во время его болезни, хотя меня очень печалила моя бесполезность.
– Тебе, Лёвушка, найдётся немало дела в эти дни, – сказал мне Иллофиллион, по обыкновению прочитав мои мысли.
Иллофиллион сам отыскал двух медбратьев, принёс с ними носилки, сам уложил на них больного и, указав каждому из нас место и обязанности во время пути, стал в голове носилок и объяснил нам, как их нести, чтобы не потревожить больного.
Стараясь ступать как можно слаженнее, мы пронесли больного по нескольким дорожкам парка. Внезапно, за одним из поворотов холма, нам открылась прелестная полянка, и за нею зеленел хвойный лесок. Среди него высился небольшой кирпичный, как мне показалось, дом, утопавший в зелени и цветах. Когда мы подошли к дому, с небольшого крыльца к нам спустилась женская фигура в большой белой шляпе, со спущенной на лицо синей вуалью. Вуаль была отброшена, и… я оторопел, узнав леди Бердран.
– Это тот больной, о котором я вам говорил, леди Бердран, – сказал Иллофиллион.
Леди Бердран поклонилась нам и радостно улыбнулась, заметив моё удивление. Мы подняли больного на крылечко и внесли его в просторную тенистую комнату, где его уже ждала белоснежная постель и под потолком работал сильно и быстро вращавшийся веер-вентилятор.
Когда больной был уложен в постель, Иллофиллион поблагодарил помогавших нам братьев, отдал им носилки и отпустил их обратно.
– Никито, это сестра Герда. Ты поступаешь в её распоряжение как рабочая сила на ближайшие три дня. А это, сестра Герда, тот учитель, которого я вам обещал. Если в эти дни вы сможете быть прилежной ученицей и ваша духовная сила поможет вам понять всё, что расскажет вам учитель, вы сможете поехать с нами в дальние Общины.
До свидания, друзья. Больному нужен только полный покой, но оставлять его одного нельзя ни на минуту. Я буду навещать вас каждый день. Будьте благословенны.
Мы вышли из дома и пошли в обратный путь опять по новой для меня дороге. Мысли мои были несколько спутаны. Чаще всего мелькало, неожиданно для меня самого, чувство некоторого разочарования, что лично мои труды никак не прикладываются к делу. Все трудятся с пользой для своих братьев, и только я один вроде бы как наслаждаюсь жизнью.
– Труды, Лёвушка, бывают разные. И то, что внешне кажется людям бездельем или жизнью в своё удовольствие, то нередко бывает огромной ступенью труда того человека, о котором думают как о наслаждающемся жизнью. Всё то, что ты должен увидеть и узнать, прежде чем поедешь со мною в дальние Общины, – это не только труд, но и преддверие того самообладания, которое необходимо тебе в твоём творчестве. Тебе суждено стать мировым писателем. Тебе дан талант такой великой силы и наблюдательности, такой дар изобразительности, которые должны воздействовать, перерождать и учить людей жить по высокому идеалу Мудрости.
Чтобы выйти в широкий мир с проповедью Мудрости, надо понять и знать все тайные щели страданий и страстей человека. Уча, учись. Ты уже был однажды великим писателем. Ты имел власть вносить Мудрость в смятенные сердца. Но в тебе самом не было ни одного качества духа, развитого до конца. Ты не знал ни верности, ни преданности, ни веры до конца. Ты никого не любил до конца. Ты взлетал в восторге лицезрения Бога сегодня, а завтра ты плакал и во всём сомневался. И где вчера тебя пленяла природа, творение Бога, там сегодня ты видел море собственных сомнений и отворачивался от вчерашних побед в себе.
Здесь, в эти короткие годы, которые тебе суждено прожить в Общине, тебе надо понять и осознать целый мир новых сил, новых знаний сердца человека. Опыт этих лет, которые сейчас кажутся тебе отсутствием настоящего полезного труда, – он-то и есть великий твой труд, вековой урок, который ты понесёшь от нас в мир для блага и счастья людей. Однажды ты уже пытался принести людям весть о духовном освобождении. Но сам ты тогда не имел сил раскрепостить себя от влияния и власти страстей. Твоё окружение подавляло тебя. Любовь и привязанность к тебе детей и жены, расхождения во вкусах и склонностях с ними – всё лишало твой дух цельного устремления к Истине.
Оставь теперь мелкие мысли, к которым приучило тебя понимание жизни как реальности одного лишь земного плана. Вглядывайся пристальнее в свои встречи с людьми, думая только о них. Не примешивай к каждой встрече мыслей о себе и не примеряй на себя жизненные пути каждого человека, как платья. Нельзя носить сразу все фасоны одежды, и нельзя реализовать все формы труда. Можно только в данной тебе вековой форме труда пронести своё «сейчас» в таком величии знания тончайших струн человеческого сердца, в такой любви и сострадании к путям их совершенства, что в каждом слове, которое направит в мир твоё творчество, для людей найдутся новые и более лёгкие возможности любя побеждать.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?