Текст книги "Завоевание Туркестана. Рассказы военной истории, очерки природы, быта и нравов туземцев в общедоступном изложении"

12 августа отряд Абрамова приблизился к крепости. За 350 сажень с высоты кургана Алимбек Абрамов внимательно рассмотрел крепость и указал места для пробивания брешей. Неприятель сейчас же открыл огонь, чем сразу обнаружил свою защиту и дал возможность сосчитать его орудия. В то же время выскочила из садов толпа конницы, но ракетные станки быстро ее разогнали. Наступила теплая ночь. Штурмовые колонны, соблюдая тишину, приблизились к крепости, правая под начальством Михайловского из 3 рот, 5 орудий, 3 ракетных станков, приступила к постройке брешь-батареи за 220 сажень от крепости. Левая колонна Соковнина такого же состава – за 80 сажень. Лестницы, туры, фашины – все принесли с собой. К кургану Алимбек был назначен небольшой резерв, под начальством есаула Принца; за 2½ версты, в садах Урус-Кишлака, было оставлено для охраны обоза и парка (повозки со снарядами) 2 роты и 20 казаков под начальством поручика Гомзина.

На рассвете обе батареи открыли огонь, неприятельская стена также загорелась живым огнем, 80 орудий сколь-то фальконетов били прямо на батарею Соковнина. Этот ветеран кавказских войн, уже носивший в груди смертельную рану, получил еще 2 тяжелые раны, от которых вскоре скончался. На этой же батарее был ранен и сам Абрамов пулей в живот[13]13
  Абрамов скончался в 1886 г.


[Закрыть].

К вечеру правая брешь была почти готова, и Абрамов, дорожа каждым часом, решился штурмовать одной правой колонной, не ожидая пока будет сделан другой обвал, левая же колонна должна была занять стену уже тогда, когда Михайловский проникнет в город. В 3½ утра левая брешь-батарея загремела, а в это время роты Михайловского, с шанцевым инструментом и ракетными станками, незамеченными подошли к самой стене. Неприятель открыл пальбу, когда наши переходили последний рукав речки Кашки. Под градом пуль солдаты поставили лестницы и полезли наверх: как только блеснули на стене штыки, шахрисябзцы побежали. Абрамов сейчас же дослал казаков разломать ворота «Раватак», что было исполнено за 10 минут. Через четверть часа и левая колонна показалась на стене, не встретив здесь большого сопротивления. Теперь обе колонны, соединившись, пошли вместе по направлению к китабской стене. В узких улицах между садами растерянные шахрисябзцы метались, как угорелые и впотьмах натыкались на наши войска, так что кончалась одна схватка, начиналась другая – все холодным оружием. Дойдя до просторной площади на перекрестке улиц, отряд остановился в ожидании рассвета, горевшие кругом склады клевера освещали незнакомую местность. Несколько дальше, у ворот Китаба, наши были встречены оружейным огнем; после нескольких залпов картечью и гранатами стрелковая рота 3-го батальона смело бросилась на стену левее ворот и открыла их. Войдя в город, отряд беспрепятственно дошел до брошенной цитадели, не сделав ни одного выстрела. В 8 часов утра доселе неприступная твердыня была в наших руках. Утомленные войска не могли в тот же день занять другой город, Шарь, откуда вскоре явилась депутация с изъявлением покорности. По показаниям пленных, защитников было 8 тысяч, но беки могли выставить 13 тысяч, если бы знали заранее о движении Абрамова. В таких именно силах они всегда отбивались от полчищ Бухарского эмира. На другой день Абрамов посетил город Шарь, жители встретили его за 3 версты. Абрамов объявил им, что Шахрисябз будет передан их законному государю, Бухарскому эмиру, и пусть они, возвратившись домой, спокойно ожидают назначения новых беков. Действительно, на другой же день явились новые беки с 1½ тысяч всадников, которые и были водворены в новом владении. Беки Джура-бий и Баба-бий успели убежать в Кокан, но там были схвачены и выданы русским властям.

Усмирение Шахрисябзя, не признававшего ничьей власти, еще раз показало несокрушимую силу русского оружия, а немедленное его возвращение Бухарскому эмиру – нежелание нашего миролюбивого монарха расширять без надобности свои и без того обширные владения.

Рядом с умиротворением шло обстоятельное изучение нового края. Русские войска, под начальством того же Абрамова, исходили ледники Зарявшана; они то поднимались в горы, то спускались в глубокие ущелья, где никогда не ступала нога сарбаза. Горные воинственные племена смирились, признали власть эмира, а русские ученые воспользовались этими экспедициями, чтобы исследовать неведомый и богатый край. Воин, купец и ученые – каждый внес свою лепту, чтобы на далекой окраине русской земли население, жившее прежде лишь грабежом и насилием, зажило теперь мирным трудом, благословляя наступление новых более счастливых времен.

Хивинский поход 1873 года

I

По счету это был третий поход в Хиву. Как во времена Перовского, так и теперь, Хива могла выставить для своей защиты до 40 тысяч войска, но она страшна была не этим, а страшна окружающими ее безводными пустынями, по которым проходили лишь караваны, да и то с опаской, потому что подвергались нападениям шаек, живших грабежом. С падением Бухары мы приблизились к Хивинскому оазису настолько, что уже можно было подумать свести старые счеты с этим коварным врагом. Наши громкие победы на берегах Сыр-Дарьи и Зарявшана, падение таких городов, как Ташкент и Самарканд, нисколько не образумили хивинцев. Они, помня наши прежние неудачи, ежегодно появлялись шайками среди подчиненных нам киргизов, вымогали подати именем хана, а в случае сопротивления, разоряли целые аулы. За два года до похода 1873 г., благодаря таким же шайкам, сообщение между Оренбургом и Ташкентом прекратилось вовсе: убивали проезжих, тащили русских людей в неволю, грабили караваны. Дерзость хана дошла до того, что он или вовсе не отвечал на письма туркестанского генерал-губернатора, или отвечал ему надменно, точно владыка мира. Когда же до него дошли слухи, что русские готовятся к походу, хан испугался и собрал на совете старшин от всех племен, спрашивая, что ему делать, если нагрянут русские. Большинство старшин отозвалось, что хану не под силу бороться с русскими, хотя бы он собрал всех подчиненных ему кочевников. Тогда кто-то присоветовал пригласить на совет старшего муллу мангишлакских туркмен, человека бывалого и знакомого с русскими, его звали Нур-Магомет.

– Хочу знать, – сказал ему хан, – что ты посоветуешь нам теперь делать? Твой отец был всегда лучшим советником моего отца, надеюсь, что и ты дашь мне хороший совет.

– Поздно уж теперь, – ответил Нур-Магомет. Многие десятки лет могущественнейший в мире змий лежал к вам хвостом, голова же его было далеко на Западе. Что же вы делали в это время, вы, едва заметная глазам мошка? Вы как моль точили его перья на хвосте и даже дерзнули держать его детей в неволе. Много раз я вас вразумлял, вы не хотели меня слушать. Теперь же, когда могучий змий повернул к нам свою голову, когда одно его дыхание может всех вас уничтожить, вы спрашиваете меня, что делать? Самое лучшее – идти к русским с повинной…

– Я и сам так думаю, – сказал хан, – но не знаю, примут ли русские моего посланника, если я пошлю его просить мира.

– Великий государь не отвергнет мира, – заметил Нур-Магомет.

Хан действительно снарядил посла к великому князю Михаилу Николаевичу, бывшему тогда наместником Кавказа. Прежде, чем допустить этого посла к великому князю, от хана потребовали, чтобы он немедленно освободил всех русских невольников и оправдался перед туркестанским генерал-губернатором. Три недели толковал хан со своими советниками: кто стоял за мир, другие, в том числе его первый министр Диван-Беги-Маш-Мурад, советовали отказать русским в их требовании.

Карта Средней Азии

Хан послушал этого неразумного совета и тогда-то состоялось Высочайшее повеление о новом походе. На долю нашего кроткого Монарха Императора Александра II выпало сделать обширнейшие завоевания в Средней Азии, а теперь предстояло еще исполнить завет Петра Великого, который, умирая, наказал своим преемникам отомстить Хиве, наказать это гнездо разбойников, не признававших ни божеских, ни человеческих законов.

К походу подготовлялись исподволь, заблаговременно. Отдельные небольшие отряды углублялись в степь, чтобы запастись верблюдами, а главное, чтобы разузнать кратчайшие и более удобные пути и, кроме того, расположить к себе кочевников, среди которых уже рыскали ханские посыльщики. Решено было наступление на Хиву произвести одновременно с четырех сторон, на тот случай, если один отряд потерпит неудачу, остальные доведут дело до конца. Отряды были снабжены всем необходимым, начиная с двухмесячных запасов довольствия и заканчивая кошмами для подстилки. Тем не менее, хивинский поход считается одним из самых трудных в военной истории. Наиболее тяжкие испытания довелось вынести красноводскому и туркестансткому отрядам.

Красноводский отряд собирался в Чикишляре на берегу Каспийского моря, куда заранее были перевезены с Кавказа войска и согнаны верблюды, собранные по берегам реки Атрека. От бескормицы верблюды оказались очень слабы, почему состав отряда был доведен до возможно малых размеров: 12 рот кавказской пехоты, 400 казаков, 16 орудий, ракетная команда и саперы, а всего 2200 человек и 500 лошадей, – под общим начальством полковника Маркозова, кавказского служаки. Путь им предстоял дальний, 800 верст, в том числе более 700 верст пустыней. Благословясь, головной эшелон выступил из Чикишляра 19 марта и сразу же углубился в песчаную пустыню. Отряд должен был двигаться частями, поэшелонно, делать в день по 2 перехода: один утром, другой вечером, перед ночлегом у колодцев долго не стоять, сберегая корм для последующих эшелонов. Тем не менее, половину пути отряд Маркозова прошел благополучно. Но недели через две наступила жара, которую в это время нельзя было еще ожидать. Вместо песчаных бугров начались высокие крупные холмы известковой пыли, покрывавшей густыми облаками все окрестности. Люди и животные задыхались на ходу, запасная вода быстро испарялась, а в свежих бурдюках портилась, издавала неприятный запах. Но переходы не так еще были утомительны, как уход за верблюдами: придут на привал, сейчас же отряжается команда отогнать верблюдов на пастбище, животные разбредутся на несколько верст, надо за ними бегать по сыпучему песку, между буграми, и это в самый солнцепек, когда сдавлена грудь, сохнет горло и язык. Тем не менее, хотя с трудом и малыми частями, но в половине апреля отряд Маркозова стянулся у колодцев Игды, за 450 верст от Чикишляра. Дальнейший путь также пролегал по безводной пустыне, но в отряде никто не знал, как велико расстояние до ближайших колодцев Ортакуй. В степях расстояние измеряют «мензилями», т. е. переходами, но каждый считает мензиль по-своему: 20, 30 верст и более, как кому вздумается. Проводники говорили, что до следующих колодцев 3 мензиля, и наши поняли так, что верст 60, не более 70, почему Маркозов и распорядился, чтобы конница прошла это пространство с одним ночлегом. 18 апреля в 12 часов ночи казаки сделали 20 верст и на другой день обогнали первый эшелон пехоты, выступивший раньше. На этом переходе они потеряли последние силы. Жара стояла страшная, к полудню термометр показывал 52°, после чего лопнул. Лошади едва двигались, их большей частью вели в поводу, каждая сотня растягивалась на 2, на 3 версты. Вечерний переход был еще тяжелее, и люди вязли по колено в известковой пыли, стоящей густым облаком и застилавшей глаза, во рту какая-то каша, нос буквально забит. Сквозь эту непроницаемую мглу солнце казалось неподвижным, раскаленным ядром, лишенным лучей. Обессиленные казаки сваливались в изнеможении с седел, шедшие пешком останавливались. Многим надо было оказать медицинскую помощь, причем особенно благодетельно действовал коньяк, глоток, даже несколько капель оживляли каждого, хотя бы на короткое время. В полночь главный наш проводник Ат-Мурат выразил сомнение, не сбился ли он с пути. Маркозов остановил казаков и послал Ат-Мурата с фейерверкером Гайнулой, из татар, разведать дальнейший путь. Прошло мучительных три часа. Ночь была невыносимо душная, многие не могли сказать слова, воды при колонне не осталось ни капли. Тогда стало очевидно, что двигаться вперед безрассудно, если же повернуть назад, то можно было рассчитывать напиться воды у пехоты. Маркозов так и сделал: казаки повернули обратно, а в задние эшелоны было послано приказание вернуться к колодцам Игды. Обратный путь был еще ужаснее. С восходом солнца жажда усилилась, лошади падали уже десятками, люди бросали фураж, сухари, одежду, патроны, даже ружья, дальше стали раздеваться, швырять одежду. Одни зарывались в песок, чтобы из глубины вдохнуть воздуха, другие в забытьи бродили по сторонам, точно отыскивая воду. Наконец в 11 часов казаки добрели до кабардинского лагеря, где им дали по крышке воды. Отсюда их повернули в сторону, к колодцам Бала-Ишем.

В пехоте эти дни были не лучше. Во главе первого эшелона шла сборная рота, составленная из самых выносливых людей, которые могли бы подать своевременно помощь коннице, но на втором переходе и здесь осталось не более шести человек, способных нести службу, остальные или разбрелись на поиски, или лежали в изнеможении и просили пить, а 7 человек свалились без чувств. За ними ухаживал священник Бекаревич, чем и спас их от явной смерти. Только вечером того же 19 числа доставили воду из колодцев Бала-Ишем, а на другой день сюда передвинулся и весь первый эшелон. Возвратившиеся с последней казачьей стоянки Ат-Мурат и Гайнула сообщили, что до колодцев Ортакуй оставалось не более 10 или 15 верст.

Стоянка у колодцев Сенеки после 92 верст безводной пустыни

Воды в колодцах Бала-Ишем оказалось в изобилии. Целый день оказывали помощь людям, обессилевшим от жары, упадок сил был тем больше, что в эти ужасные дни почти никто не ел. Все понимали, что идти дальше нельзя. Отряд оставался без посуды, лошадей и верблюдов, без провианта. Кавказцам угрожала гибель на длинном безводном пути до Змукшира. После долгого размышления и совещания с офицерами Маркозово отправил в задние эшелоны такую записку: «Кавалерия наша почти вся легла, безводье здесь поразительное, дальше идти нельзя. Прошу отступить к колодцам Игды, откуда выслать навстречу воду. Отступая, старайтесь помогать друг другу». Эта записка произвела в рядах солдат потрясающее действие. Как ни тяжел был пройденный путь, но еще тяжелее было узнать, что все труды, лишения пропали даром! Солдаты, выслушав записку, продолжали идти вперед. Надо было остановить их, потом повернуть кругом, скомандовать: «марш!», и только тогда они повернули назад. При выступлении с колодцев Бала-Ишем более 200 человек пришлось положить на верблюдов. В средних числах мая отряд Маркозова возвратился в Красноводск. Пройденный путь обозначался трупами палых верблюдов, баранов и лошадей, распространявших зловоние. Погибли все лошади, верблюдов уцелело менее половины: из 3000–1400. Как увидим после, Маркозов поступил совершенно разумно, возвратившись назад.

II

В лагере, собранном у Киндерлийского залива, весело встречали предстоящий поход. Кавказцы были так настроены, как будто собрались на веселую пирушку. Музыка не умолкала ни днем, ни ночью. В день Пасхи, после заутрени все собрались у начальника отряда полковника Ламакина, возле кибитки которого были расставлены столы с пасхальными яствами для солдат и офицеров. В ту пору прошел слух, что состав отряда будет уменьшен. Казаки и офицеры со слезами просили Ламакина не наказывать их, взять всех в поход: «Мы сами пойдем пешком, потащим на лошадях на полмесяца овса, лишь бы нас взяли».

Ворота города Хивы

В рядах дагестанского конно-иррегулярного полка находились старики, украшенные георгиевскими крестами, сподвижники Барятинского, укротившего Шамиля. Эти люди не нуждались в обозе: несколько фунтов муки и чеснок – вот весь запас, с которым дагестанец проходит сотни верст. Пехотные солдаты твердили свое: «Бог даст, не посрамим свой полк!». Тут были представители старых кавказских полков, вынесших на своих плечах кровавые войны восьми десятилетий. Ламакин не устоял, сдался: состав отряда был оставлен такой же, как и у Маркозова, только орудий несколько меньше, всего шесть. Когда пригнали первую партию верблюдов, кавказцы, никогда их не видавшие, бросились из лагеря все до последнего навстречу странным животным, по виду свирепым, на самом же деле довольно кротким. Сначала никто не решался к ним подойти, но потом нашлись смельчаки, стали даже их трогать. Тощий и голодный верблюд зол, он ревет, если к нему подходит посторонний человек, а если тронет, то непременно обрызжет его жвачкой, что на себе и испытали наши смельчаки. Много им пришлось впоследствии повозиться с верблюдами, пока они с ними свыклись, стали терпеливо, с лаской обращаться, вовремя облегчать или поправлять груз, давать вздохнуть им. Впрочем, иногда и самый здоровый верблюд, без вьюка, ляжет и уж ничем его не поднять. Тогда солдат становился перед ним на колени и усердно отвешивал поклоны, но когда и это средство не помогало, то вскакивал и принимался бить верблюда, приговаривая: «А, и просьбы не слушаешь! Так вот же тебе!».

Из проводников один только киргиз, по имени Ко-бак Ермамбетов, знал путь в Хиву. Он вел войска всем на удивление по прямехонькой линии. Был еще проводник Кал-Ниязь Туркестанов, которого с пути отправили в Хиву с почтой. Он сбился с дороги и, чтобы утолить мучительную жажду, зарезал обеих лошадей. Когда кровь иссякла, он зарыл почту в песок, повесил на палке свою шапку, чтобы можно было разыскать пакеты и затем спокойно умер. Вообще, в Хивинском походе между проводниками были люди нам преданные и в то же время пылавшие местью к Хиве, где у них томились в неволе отцы, братья или дети.

14-го апреля на песчаном пустынном берегу моря войска киндерлийского отряда, выстроенные покоем, благоговейно слушали напутственный молебен. «Мы идем за святое дело, – говорил в напутственном слове о. Андрей Варшавский, – выручать из неволи наших братий. И Христос сказал: „Нет выше любви к ближнему, как положить за него душу свою“». В тот же день первый эшелон выступил к колодцам Он-Каунды. Солдаты зашагали быстро, налегке, в гимнастических рубашках, кроме ружей, они имели при себе запас сухарей на 4 дня, мундир, шинель и сапоги.

Офицеры могли взять с собой несколько смен белья, мундир, пальто, запас чая, сахара и табака. О походных кроватях никто и не помышлял, сам Ламакин спал на простом войлоке, пищу ели все из солдатских котлов.

Хорошо идти, когда верблюды сильны, седла на них исправны, вьюки пригнаны ловко, и солдаты знают свое дело. Нет тогда ни остановок, нападений, ни перетаскивания тюков, не слышно рева животных, перебранки людей, разве при заходе солнца, когда киргизы забывают все на свете, чтобы сотворить вечерний намаз. Тогда передовой верблюд останавливается и начинает пощипывать травку, за ним другой, третий. Все сбивается в кучу. Унтер-офицер, приставленный к ротным вьюкам, заметив беспорядок, подбегает к вожаку и торопит его кончать молитву: «Верблюд, работай!» – говорит он ему. Киргиз не обращает никакого внимания. «Ты ведь на службе царской!» – уже кричит унтер-офицер: «Верблюд, работай!». Дело кончается тем, что вожака берут за шиворот и водворяют на место. В остальное время тишина: ни говора, ни песен, ни шума. Иногда раздастся солдатский голос: «Ну, да и забрался этот хивинский хан в проклятую сторонушку!» Офицеры идут по своим местам, если сойдутся двое-трое, то начинается разговор. Один говорит, что как придет в Хиву, первым делом припадет к пресной воде, другой мечтает поесть свежего хлебца, третьему надоела баранина… Вдруг колонна оживилась: выскочил из норки тушканчик. Сейчас же нашлись охотники за ним гнаться. Крик, гиканье не умолкают до тех пор пока прыгунчик не скроется или не будет пойман. Это «красные» дни похода, каких на долю киндерлийского отряда выпало немного. Уже на третий день похода с раннего утра поднялся удушливый ветер. Несмотря на это, 1-й эшелон прошел положенные 20 верст. Стали на привал. Жгучее солнце, поднимаясь все выше и выше, накаляло мертвую пустыню, расслабляло все живое, все что имеет способность двигаться. Раздали солдатам сначала по 3 чарки воды, потом еще по 2; в запасе оставалось немного, а до ближайших колодцев Сенек не менее 50 верст. Тогда Буровцев, начальник колонны, отрядил на всю ночь капитана Усачева с ротой солдат и Сущевского-Ракусу с сотней кизлярцев, чтобы они выслали воды навстречу. Вечером тронулась и колонна. Солдаты с места начали уставать, потом все чаще и больше. Офицеры несли на себе их ружья, амуницию, делились с ними водой, мятными лепешками. Кое-как к полуночи собрались все на бивак. Запас воды оставался только в двух ротах. В лагере никто не спал, солдаты бродили как тени, многие, побродивши кругом лагеря, окружили Буровцева и молча со вздохом и умоляющими взглядами ждали от него помощи.

Вид на цитадель Хивы

У некоторых появились признаки холеры. Канонир Василий Иванов помешался: он бегал по лагерю и своим бредом наводил на всех ужас. Положение отряда казалось безнадежным. Все упования возложили на Господа Бога. Часа за два до рассвета музыкант принес чайник воды, стакана два, и сказал Буровцову, что купил за 2 рубля у какого-то проводника. Стали разыскивать этого проводника, даже делали по указанию музыканта обыск, однако, не нашли ни воды, ни денег. В надежде встретить казаков, колонна поднялась за два часа до рассвета. Шли едва передвигая ноги. С восходом солнца задул знойный ветер, точно из плавильной печи. Со всех сторон начали раздаваться стоны; хриплые голоса умоляли дать водицы, те, которые еще сохраняли силы, вырывали из глубин песок, сосали его почерневшими губами, обкладывали грудь, горло, голову. Все освежающие напитки, капли, лекарства из походной аптеки – все было роздано.

Внутри ограды

Начались солнечные удары. Надо много труда, чтобы привести в чувство такого больного, ему силой раскрывают рот и по капле вливают воду, пока не начнет работать желудок. Во время этой суматохи один солдатик забрел куда-то далеко и наткнулся на лужу дождевой воды. Буровцев сейчас же послал владикавказскую сотню с оставшейся посудой. Действительно, через два часа казаки привезли 10 ведер какой-то грязи, благодаря чему колонна прошла еще 5 верст. Тут явились киргизы, посланные с приказанием ускорить доставку воды, и объявили, что следом за ними едут и казаки Сущевского-Ракусы. Не прошло и двадцати минут, как на горизонте показался хорунжий Кособрюхов: он несся в карьер, держа высоко над головой бочонок с водой, вслед за ним скакало человек 20 с бурдюками, бочонками, бутылками. Раздались крики: «Вода! Вода!». Колонна была спасена.

Буровцев с офицерами сами раздавали по порядку воду, причем многие пускались на хитрости: выпьет, обойдет офицера сзади и опять станет в шеренгу. По мере того, как люди набирались сил, их частями отправляли дальше, самых слабых довезли до колодцев Сенек на верблюдах. Больных оказалось 150 человек, в том числе 8 безнадежных.

Солдаты прозвали переходы 17 и 18 апреля «мертвыми» станциями.

К бедствиям жажды присоединились обманы зрения – явления, обычные в пустыне и известные под именем миража.

В то время, когда отряд тянется по раскаленному песку, глазам чудятся впереди быстро бегущие ручейки, озера и по их берегам ветвистые деревья. Менее опытные пускаются бежать с манерками, чтобы зачерпнуть водицы. Бывалые всячески их удерживали, говоря, что это «черт смущает». В полдень 17 апреля показалась какая-то партия вдали. Скомандовали: «Колонна, стой!». Построили каре, сложили вьюки, за ними рассыпали стрелков, в середину каре поместили верблюдов, орудия зарядили гранатами. В такой готовности простояли около часа и все исчезло. От начальника колонны до последнего лауча (верблюдовожатого) все были уверены, что видели неприятеля, но оказалось – мираж.

Вид Хивы с крыши медресе Шир-Гази-хана

На 13-й день пути отряд вступил на Усть-Урт. Это оказалась ровная поверхность – ни холмика, ни впадины, точно безбрежное море, где глазу негде остановиться. Кое-где попадалась полынь да кустики гребенщика и саксаула, ни зверя, ни птицы. Дожди тут бывают редко, погода всегда ясная. Человек, впервые вступивший в эту часть пустыни, невольно содрогнется от мысли, что ему никогда из нее не выбраться. Солдаты говорили, что здесь обитает сам черт: кто же другой станет морочить людей призраками ручейков или деревьев!? Колодцы здесь попадались глубокие до 30 саженей. У каждого колодца одна и та же история: как только набегут передние солдаты, сразу опускается около десятка разных посудин. Давка страшная. Веревки путаются, посуда или остается в колодцах или вынырнет наполовину и даже всегда пустая. Через некоторое время подходят верблюды с вьюками, а с ними и ведра. Тут же ставят караул под начальством офицера, после чего соблюдается очередь: раздают воду порциями по одной, по две крышки, смотря по запасу воды, по величине перехода. Случались колодцы, где каждая капля воды была на счету. Вообще же не брезгали самой плохой: «Была бы только мокрая», – говорили солдаты. Обитатель пустыни лучше других знает цену воды. Он говорит: «Капля воды, поданная жаждущему в пустыне, смывает грехи за 100 лет». Недаром сооружение колодца считается делом богоугодным и имена строителей увековечены, колодцы называют их именами.

В ночь с 10 на 11 мая передовой отряд последний раз ночевал на Усть-Урте. Ночь была холодная, в колодцах вместо воды оказалась соленая каша. Почти все продовольствие было израсходовано, оставалось немного джугары, которую толкли камнями, и из этой муки пекли лепешки. Такие лепешки продавались по рублю. Когда утром спустились на дно высохшего озера Айбугир, то, прежде всего, стали попадаться птицы, затем небольшие ивы, наконец наткнулись ни киргизское кочевье. Кругом вдали пасся скот, лошади, ближе к аулу – бараны. Киргизки повылезли из кибиток и с изумлением смотрели на пришельцев; старики поднесли Ламакину вместо хлеба-соли айран, или кислое молоко. Вскоре открылся настоящий базар: появилось молоко, ячмень, рис, баранина, живой скот. После стольких лишений наши лакомились теперь пилавом на бараньем жиру, рисовой молочной кашей и прочими азиатскими блюдами. Не были забыты и лошади: несчастные животные, увидев торбы с ячменем, срывались с коновязей, бились, кусались, рвали торбы на куски.

За деревней Айран глаз, привыкший за 1½ месяца к однообразию мертвой пустыни, отдыхал на окружающей зелени полей и деревьев. Это был уже оазис. В канавах, орошавших сады, солдаты в первый раз утолили жажду водой из Аму-Дарьи, и никогда вода не казалась так вкусна, как в ту пору. Еще дальше, в Кунграде, встречались обработанные поля пшеницы, сорго, риса, хлопчатника, кунжут, а и все это было изрезано канавами подобно мелкой сети.

Лошадей и скот кормят там люцерной, которую за 9 месяцев, с марта до ноября, снимают до 6 раз, такова производительность почвы. За полторы версты от Кун-града кавказцы завидели оренбургского казака, стоявшего в пикете. Сытый конь, полное лицо и чистая одежда казака удивили кавказцев, оборванных, на худых заморенных лошаденках. Кунград оказался уже занятым русским гарнизоном из отряда генерала Веревкина, вступившего раньше в оазис. 14 мая за 25 верст от Кунграда оба отряда благополучно соединились.

Войска оренбургского отряда в составе 9 рот линейцев и 9 сотен казаков шли старым уже изведанным и самым длинным путем – на Эмбу и далее на Кунград. От Оренбурга до Кунграда считается 1200 верст, а собственно до Хивы 1400. Выступили они рано, по зимнему пути в сопровождении большого верблюжьего транспорта. На случай буранов за войсками везли 400 войлочных палаток, до Эмбы и далее до Усть-Урта солдаты шли в полушубках с меховыми воротниками и в валенках, обшитых кожей. На остальном пути они не терпели такой жары, как кавказцы, почему и вступили в оазис со свежими силами, при самых малых потерях.

На другой день генерал Веревкин приветствовал кавказские войска и благодарил их за славный поход. Он не заметил ни усталости, ни изнурения, больше всего удивлялся простоте их быта и изумительной выносливости. Рубахи у солдат едва держались на плечах, офицерские кители были обрамлены бахромой, некоторые ходили в башмаках. Плечи у пехотинцев покрылись ссадинами и струпьями, а лица загорели до такой степени, что ничем не отличались от киргизских. Но это не портило общего вида. Напротив, бодрость солдат, казаков, горцев, их воинственная выправка, неумолкаемые боевые песни и загорелые лица были так внушительны, что казалось для них нет ничего невозможного. Войска закалились: их ничто уже не страшило. «Чувствую глубокое удовольствие и горжусь честью, хотя временно, командовать такими войсками», – писал Веревкин князю Меликову на Кавказ.

Дальнейшее движение соединенных отрядов вплоть до столицы было победоносным шествием, потому что войска шли, окруженными толпами конных хивинцев. Собственно жители попутных городов не желали драться и охотно сдавали оружие. Защита страны ограничилась высылкой конных полчищ, числом до 6 тысяч, которые боялись огня пехоты, еще пуще боялись наших ракет и никогда не выдерживали натиска казаков. Между прочим, мосты через арыки на пути следования оставались целы, высокие стены садов не были приспособлены к обороне. Такая небрежность и незнакомство с военным искусством избавили нас от многих хлопот.

III

В то время, когда кавказцы наступали на Хиву с востока, а оренбургский отряд с севера, главный отряд, туркестанский, под начальством самого Кауфмана был направлен двумя отдельными колоннами – одна от Казалинска и другая от Джизака.

Улица в Хиве

По составу этот отряд был больше других, именно 5250 человек и 1650 лошадей, под тяжестями 10 000 верблюдов. Претерпевая те же беды: и холод, и зной, особенно в песках Кизыл-Кум, обе колонны в конце апреля соединились у многоводных колодцев Хал-Ата. Отсюда до Аму оставалось 120 верст: один переход до колодцев Адам-Крылган в 40 верст и другой до Аму, совершенно безводный, в 80 верст. Здесь же были получены сведения, что хивинцы готовят впереди встречу. Как только это стало известно, Кауфман выслал 3 роты с 50 казаками занять колодцы Адам-Крылган, а в ночь на 30 апреля поднял и весь остальной отряд. Глубокие сыпучие пески настолько измучили лошадей, что солдаты должны были тащить орудия на руках при помощи лямок. Ровно через сутки одолели и этот переход. Колодцы «Адам-Крылган», что значит «Человеческая гибель», находятся среди барханов белого песка, без всяких следов растительности. Эта стоянка верст на 60 кругом считалась всегда самым страшным местом пустыни: здесь погибали не только караваны, однажды погибло целое бухарское войско.