Текст книги "Завоевание Туркестана. Рассказы военной истории, очерки природы, быта и нравов туземцев в общедоступном изложении"

Вот засновали по улицам носильщики с товарами. Это значит открывается базар. Товары ежедневно по вечерам убираются, а поутру снова выносятся. Медленно и важно проходят вереницы навьюченных верблюдов. Смотря по лаучам можно узнать, откуда и какой товар прибыл: из Индии и Афганистана приходит чай, красильные вещества, москательный товар, глиняная посуда, книги, дорогая ткань «кабули»; из Персии – книги, оружие; из Мерва также оружие; из Герата – нежные фрукты, шерсть… Прежде чем товар успеют распаковать, уже начинается торг: афганцы, персияне, таджики – купят ли не купят, но накричатся вдосталь, чуть не до драки. Пока базар в полном разгаре, ученики высших школ сидят в медресе, а мальчишки за букварями. Эти маленькие школы помешаются по середине базара, окруженные десятком кузниц, где с утра до ночи медники колотят здоровенными молотками. Учитель и детишки, надрываясь от крика, сидят красные как раки, только по их раскрытым ртам да по набрякшим жилам можно догадаться, что они учатся.

Около полудня, как базар, так и улицы, немного стихают, это час омовения и молитвы, после этого город уже ненадолго оживает, бухарцы работают утром, только евреи и индусы работают до темноты. Евреи занимаются преимущественно окраской шелка. За 2 или 3 часа до захода солнца зажиточные бухарцы отправляются в монастыри («ханки») послушать проповедь, многие из них умиляются душеспасительной беседой, вздыхают, пыхтят, того требует приличие, но нисколько не становятся лучше: все лицемерят и это никому не ставится в вину.

Не успеют последние лучи солнца скрыться на западе песочной пустыни, как столица начинает отдыхать. Усядутся облака удушливой пыли, легче дышать, улицы, где близко водоемы или канава, поливают водой, отчего становится прохладнее. После вечернего намаза бухарцы садятся за пилав и, насытившись вдоволь, немедленно ложатся спать. Через 2 часа после захождения солнца на улицах остаются только «миршебы» (полицейские), в обязанности которых входит ловить воров, вообще хватало всякого, кто осмелится переступить через порог после того, как барабан пробил зарю. Таков приказ самого эмира.

Из удовольствий самое большое для бухарцев – поездки за город, на могилы святых или поездки в Чахар-баг-Абдула-хан, где под тенью высоких деревьев, на берегу канала собираются по пятницам с неизбежным в таких случаях чайным котелком ученики многочисленных медресе. Это место славится еще тем, что здесь можно видеть бой баранов, до которого бухарцы большие охотники. Когда баранов выпускают на площадку, бухарцы бьются об заклад, какой именно баран больше выдержит ударов. Бывают случаи, что баран убегает с арены – его провожают хохотом, если один из бойцов падает с раскроенным черепом – тоже довольны, никому не жаль бедное животное.

Мусульманская вера, некогда горячая в Бухаре, обратилась теперь в ханжество, лицемерие, под личиной набожности скрываются притворство и обман. Все предписания мулл исполняются в точности, бухарцы всегда носят на себе завернутый в чалму погребальный саван, но чалма все-таки повязывается так, как того требует мода, они аккуратно читают молитвы, преклоняют колени, ходят на богомолье, но в то же время вероломно продают друзей, искусились в доносах, страшно скупы и себялюбивы, кроме того, преданы многим порокам. Народ там обременен налогами, забит, приученный веками выносить тяжелое иго властей, он мало чем отличается от рабов. При теперешнем эмире Музафаре бухарцам жилось особенно худо, потому что он с молодых лет отличался жестокостью и жадностью.

Еще до первых встреч с русскими войсками Музафар задумал восстановить царство Тамерлана во всем его блеске. Не имея на то ни силы, ни талантов «владыки царей», он прибегал к насилию, коварству. Рассказывают, что Музафар видел однажды во сне восстановление царств Казанского, Астраханского, Крымского, и что все эти улусы принадлежат ему. Он уверовал в свой сон и начал кровожадные войны с соседями. Оставшись победителем, Музафар стал еще более надменен, он думал, что, если русский генерал обращается к нему приветливо, делает ему в чем-нибудь уступку, значит он его боится, трепещет его грозных полчищ. Надменный победитель афганцев и туркмен написал Черняеву письмо следующего содержания: «Я здоров. Требую, чтобы ты отступил, иначе объявляю священную войну». Генерал Черняев ему отвечал: «Я тоже здоров и с помощью Божией буду скоро в твоей столице».

Когда Черняев наступал к Джизаку, Музафар приказал коканскому хану двинуть 10-тысячное войско, чтобы отвлечь русских. Худояр-хан, страшась последствий, в поход не пошел, а отписал, что ему такого войска не собрать. Получив это донесение, Музафар велел закопать несчастного гонца по горло в песок. Между тем, полчища эмира вовсе не были так страшны, как он о них думал: число пехоты не превышало 12 батальонов, а в начале войны и того меньше. Здесь служили пленные персияне, беглецы из русских и туземцы. Новобранцу выдается ружье с патронными сумками, куртка, штаны из бараньей кожи, 4 рубля на сапоги и черная мерлушка на шапку. Это годовое содержание сарбаза-пехотинца. Он обязан служить до смерти, разве забежать куда-нибудь далеко. На его место всегда найдется охотник. О военном искусстве бухарские военачальники не имеют ни малейшего понятия. Учителями военного дела являлись разные проходимцы или же пленные русские солдаты, которых принуждали к тому силой. Кто из учителей больше отсчитывал бедному сарбазу палок, тот считался мастером своего дела. Одно время командовал всей бухарской пехотой персидский выходец мурза Шахруз. За первую же неудачу при встрече с русскими Шахруз поплатился головой. Его место занял беглый сибирский казак Осман, который уверил эмира, что обучение надо начать сызнова, по русскому уставу. Он взвалил все обучение на пленных и беглецов из магометан. Каждый из них учил на свой лад. Так, один наш артиллерист только и командовал: «Жай!» – больше он ничего не знал, прослуживший весь свой век при пушке. Такие-то учителя заменяли и ротных командиров, потому что свои оказывались еще хуже. В случае недостатка в учителях эмир приказывал вербовать купцов, бывавших по торговым делам в России, предполагая, что они должны быть знакомы и с нашими военными уставами. Пошла мода на все русское: командные слова произносили по-русски, старались достать русские мундиры, особенно дорожа медными пуговицами. В одном сражении бухарцы были свидетелями, как русские солдаты, перейдя глубокий арык, прежде чем броситься в атаку, ложились на спину и болтали ногами, что делалось по весьма простой причине, надо было вылить воду, попавшую за голенища. С того времени в бухарской пехоте был введен особый сигнал, по которому бежавшие по плацу солдаты сразу останавливались, бросались на землю и болтали ногами. Они были уверены, что «урус», именно благодаря этому приему и одержал победу.

Обучение грамоте

О военной доблести бухарцев не может быть и речи, у них нет никакой охоты к военному делу. Сарбазы, живя за городом, имеют там свои дома, хозяйства, в досужее время промышляют на заработках, иначе им не прокормиться. С раннего утра плетутся сарбазы на плац, сидя на ослах и держа под мышкой форменную одежду. Они надевают ее только тогда, когда нужно становиться во фронт. Собрались, построились в 2 шеренги. Первая шеренга с ружьями, старыми да ржавыми, вторая шеренга – с пистолетами, пиками или батиками (длинная палка с железным зубчатым шаром). Кроме того, обе шеренги вооружены саблями или шашками. Это прежнее вооружение, теперешние более однообразные. Начинается ученье – шум, гам. Наконец проходит урочное время, 2 часа. Если топчи-баши (главнокомандущий) вздумается оставить на лишние полчаса, чтобы пострелять холостыми патронами, сарбазы недовольны, они ворчат. Зато как торопливо они возвращаются домой, как усердно понукают своих ослов!

Особенно не любят сарбазы походов. В мирное время они ежегодно уходят в Шахрисябз, куда переселяется на все лето эмир. Вот назначен день, выступают батальоны нехотя, с проклятиями, больше всех достается, конечно, эмиру. Идут без всякого порядка, врассыпную. Кто устал, тот садится на осла, потому что без этого животного ни один сарбаз не выступает в поход. Доволен и ликует лишь один маркитан: он знает, что каждый сарбаз во время лагерей съест у него в день, по крайней мере, 3 лепешки, чашку гороха и запьет все это чаем, многие покупают арбузы, дыни, виноград, а уж все непременно – табаку для жвачки. Маркитан так и ставит свои шалаши-лавчонки сбоку от лагеря. Последний, скорее можно назвать цыганским табором, чем военным станом, потому что палатки расставляются не рядами, а как попало, больше кучками, между которыми свободно располагаются верблюды, ослы, арбы и т. п. Только и можно признать лагерь по разбросанным турецким барабанам да ружьям, подвешенным на колышках у каждой палатки. Вечером и утром трубач играет зорю, почти такую же, как и наша. Ежедневные занятия те же, что и на плацу в Бухаре. Лагерная жизнь под конец становится тяжелой. С наступлением холодов в горах сарбазам негде и нечем обогреться: от казны отпускается одна кошма на человека да десяток угольков. Как только объявят выступление, солдаты забывают все на свете, они покидают лагерь и возвращаются в столицу вереницей, кто пешком, кто на осле. Иные проходят верст по 60–70 в сутки!

Артиллеристы все из персиян, народ рослый, здоровый, одеты в длинные зеленые кафтаны, подпоясанные кожаной портупеей, на которой висит шашка. В начале войны бухарская артиллерия состояла из 80 полевых орудий, несколько позже число их удвоилось.

Служба в коннице считается более почетной. Сюда поступают преимущественно узбеки. Так называемые «галя-батыри» принимаются на службу с собственным конем и вооружением – шашкой и пикой, одеваются, как и дома, в халаты, кожаные штаны, узбекские сапоги с острыми каблуками, на голове чалма или баранья шапка. Глядя на такого чалмоносца, не верится, что он «царский галябатыр-вояка», как он себя величает. «Хасабардары», также обязаны иметь свою шашку или батик, получают от казны чугунный фальконет весом в 50 фунтов – на двух человек один. Из такой махины полагается стрелять на 300 саженей, разумеется с подставки. Тех и других всадников насчитывалось в ту пору до 30 сотен. Во время войны собирались ополчения, также преимущественно конные, один выезжал опоясанный саблей, другой шашкой, иные с пистолетом, смотря по вкусу и достаткам. Этих набирается до ста тысяч.

С таким-то новым неприятелем пришлось иметь дело нашим войскам, и мощный русский дух взял верх над его многочисленными и нестройными толпами. В стране рабства и шпионства, там, где каждый дрожал за свою голову, не могут иметь места сплоченность и доверие, в чем главная сила русского войска. Сам эмир не доверял своей особы этим войскам. Его гвардия «кулбатчи», что значит «дети невольников», набиралась за счет купли детей на невольничьих рынках или от хозяев бухарцев. Все они природные персияне. Равно все высшие должности по управлению и командованию войсками заняты персиянами: своим нет веры.

Война с бухарцами

15 июня 1865 г. генерал Черняев взял г. Ташкент, а после того эмир Бухарский написал Черняеву письмо, в котором требовал, чтобы русские покинули этот город, так как он вместе с Коканом составляет часть его владений. Получивши отказ, эмир напал на владения коканцев и посадил здесь ханом своего тестя Худояра, затем, следуя правилам азиатской политики, он не прямо объявил нам войну, а в ожидании, пока соберется с силами, разрешил своим подданным разбойничать и грабить за чертой своих владений. Он даже притворился, что желает войти с нами в мирное соглашение и вырядил посольства: одно в Петербург, другое в Ташкент, вскоре приехал сюда и третий посол с просьбой, чтобы и наши офицеры были отправлены для переговоров в Бухару.

Черняев не отказал в этой части, он отправил чиновника Струве и нескольких офицеров. Встретили их там с почетом, но уже в конце ноября стало известно, что не только все русские подданные с их товарами, но даже и само посольство задержаны. Три раза уверял владетель Бухары, что послы отпущены, что они уже выехали и все три раза лгал. А с наступлением весны в наших владениях открыто появились шайки бухарцев, они грабили киргизов, перехватывали почту, уничтожали на Сыр-Дарье запасы топлива и стреляли с берега в наши пароходы. Это продолжалось до мая, когда были получены сведения, что эмир собрал значительные силы, как конные, так и пешие, с пушками и что часть их уже переправилась через Сыр-Дарью, следовательно, в тыл нашему отряду, стоящему тогда в Чиназе. Против 40-тысячной армии бухарцев мы могли выставить не более 4 тысяч, остальные 11 тысяч были разбросаны по линии, занимая гарнизонами большие города и крепости, к тому же доблестный вождь туркестанских войск, Черняев, в ту пору был уже отозван, его сменил генерал Романовский. Тем не менее наступление являлось необходимостью. Чиназский отряд, в составе 14 рот пехоты, 5 сотен казаков, 20 орудий и 8 ракетных станков выступил в степь к урочищу Ирджару, на пароходе везли на 10 дней продовольствие. Другим берегом двигался параллельно главному отряду небольшой отряд Краевского.

Был май 1866 г. Жара стояла страшная, туркестанское солнце прожигало насквозь, но отряд шел бодро и сделал первый переход в 30 верст, до колодцев Мурза-рабат. До Ирджара оставалось не более 20 верст, когда на рассвете начали показываться конные партии. Казаки их сбили, отряд поднялся с ночлега, в 12 часов уже была выдвинута артиллерия, не прекращавшая огня до конца боя. После небольшого привала впереди всех двинулся капитан Абрамов с 6 ротами и 8 пушками, правее его подполковник Пистолькорс с казаками, ракетными станками и 6 орудиями, сзади, в резерве, 3 стрелковых роты с 4 орудиями под начальством майора Пищемуки и, наконец, обоз, под особым прикрытием. Тотчас же небольшой русский отряд был окружен толпами конных бухарцев и киргизов. Особенно сильно они наседали на наш обоз, где подполковник Фовицкий должен был в одно время отбиваться и продолжать движение, чтобы не отставать от прочих.

Бухарские типы:

1 – продавец скота; 2 – торговец арбузами; 3 – на вечерней молитве; 4 – бухарский наездник; 5 – перевозчик кладей на верблюдах; 6 – домашняя утварь и оружие

За 1½ версты от неприятельской позиции войска были встречены сильным пушечным огнем из окопов. Под свист ядер и дикие победные крики наши колонны, точно ладьи, пробили себе путь через клокочущие волны бухарской конницы, пестревшей значками и разноцветными халатами. Это были не сотни или тысячи, а десятки тысяч всадников, бешено повторявших атаку за атакой. Прошло около часа, пока исход боя ясно обозначился: неприятельская конница перестала давить, и наши колонны перешли в наступление. Колонна Абрамова стройно, точно на учении, двинулась на завалы, а через полчаса они уже были в наших руках. Пистолькорс смело проскакал между завалами, занял впереди позицию. Быстро переходил с позиции на позиции этот храбрый офицер, пока, наконец, не увидел, как вся грузная неприятельская армия обратилась в бегство. Огромный лагерь был покинут со всем имуществом. Тут в котлах варилась еще пища, дымились кальяны, пыхтели самовары. На другой день – это был праздник Николая Чудотворца – наши добрались и до другого лагеря, где помещалась ставка эмира. Здесь нашли множество ковров, диванов, ханскую кухню и, между прочим, донесение самаркандского бека с передовой позиции, что русские уже окружены и скоро будут все в плену… Особенно много досталось тогда бухарских палаток. Солдаты рвали их на части и шили себе новые рубахи или же чинили ими старые. После Ирджарского дела часто случалось встречать половину синей рубахи, половину красной или же зеленой с какими-нибудь драконами, не то птицами или причудливыми цветами. Так и щеголями в них весь поход.

Кроме 10 пушек, т. е. половины всей артиллерии, подобранных по пути бегства, бухарцы покинули большие запасы пороха, патронов и снарядов.

Романовский не пошел вслед за эмиром, к Самарканду, а двинулся вверх по Сыр-Дарье. 17 мая наш отряд приблизился к Ходженту.

Ходжент очень древний город, по преданию, он построен дочерью Адама, славился своей неприступностью, гордился тем, что не признавал власти ни Кокана, ни Бухары и никогда не был в руках неприятеля. Жители Ходжента сохранили воспоминание об одном из своих военачальников, по имени Тимур-Мелик. История его любопытна. Это было давно, тогда еще, когда нахлынули сюда полчища монголов под предводительством могущественного Чингисхана. Берега Сейхуна, нынешней Сырь-Дарьи, также усеянные в ту пору цветущими городами, огласились воплями несчастных жертв, поголовно избиваемых свирепыми кочевниками. Бухара пылала в огне, несчастный царь хораз-мийский, о котором было уже упомянуто, бросался то в ту, то в другую сторону своих обширных владений. В это-то время отряд из 5 тысяч конницы Чингиса приблизился к Ходженту. Тимур-Мелик, желая, вероятно, спасти свой город от погрома, удалился с тысячью отборных воинов на соседний остров, где был построен крепкий замок. Туда не могли долетать с берега ни камни, ни стрелы. Монголы не останавливались ни перед какими препятствиями, они решились устроить плотину, чтобы соединить остров с берегом, для чего согнали до 50 тысяч пленников, и работа закипела. Пленные, разделенные на десятки и сотни, под надзором монгольских офицеров, таскали день и ночь камни из ближайших гор, запружая ими реку. Но мужественный Тимур-Мелик устроил 12 судов, покрытых сверху войлоками и обмазанных толстым слоем глины. Он подъезжал на этих плотах к берегу, разгонял неприятеля и разрушал его работы. Враги боролись за каждый камень, за каждую пядь земли. Когда монголы усилили свой отряд до 20 тысяч и нагнали новые толпы пленных, Тимур-Мелик ясно увидел, что дальнейшая защита становится бесполезной. Он задумал спуститься рекой в Аральское море и через устье Джейхуна, нынешняя Аму-Дарья, выйти к городу Ургенч. На 70 гребных судах отплыли уцелевшие защитники Ходжента, но вскоре они узнали, что дальнейший путь им прегражден: Джучи, старший сын Чингиса, громивший берег Сейхуна, приказал построить мост у г. Дженда и укрепить его машинами, метавшими камни.

Тогда отважный Тимур-Мелик пристал к берегу и пробился к г. Ургенчу сухим путем, там он присоединился к сыну своего государя – Джелал-уд-дину, защищавшему со славой империю отца, вместе с ним Тимур-Мелик прославил свое имя в геройской неравной борьбе с монголами.

Сыр-Дарья под Ходжентом

В Ходженте, как и везде в Средней Азии, туземцы при основании города селились вдали от главной реки. Им нужно иметь под рукой оросительные каналы для орошения полей и садов, и потому гораздно легче справляться с такой маленькой речонкой, как Ходжа-Бакарчан, чем с грозным потоком Сырь-Дарьи. Летом в этом городе нестерпимая удушливая жара, степные ветры выгоняют облака пыли, белые скалы горы Могол-тау, возвышающейся на противоположном берегу, отражают лучи южного солнца прямо на город, похожий тогда на жаровню. Часто речка Ходжа пересыхает, и тогда женщины вынуждены ходить за водой на Сырь-Дарью, где надо спускаться с крутого берега и с тяжелой ношей снова взбираться. Тем не менее в торговом отношении город расположен весьма удобно, в самом узле среднеазиатских путей: дороги расходятся во все стороны в виде радиусов. Они обсажены шелковичными деревьями, между ними – плантации хлопчатника и виноградники, среди которых высятся там и сям сторожевые башни. Здесь произрастают в изобилии рис, хлопок, тутовые и персиковые деревья, нежный виноград, урюк (абрикосы).

Цветущие сады и плантации, богатство жителей, наконец, положение Ходжента на торговом перепутье внушало всегда зависть алчным завоевателям Востока. Из-за временного обладания Ходжентом на его рисовых полях происходило много кровавых битв, забытых, конечно, даже старожилами.

При приближении русских окружающих город поля и многочисленные постройки были брошены, некоторые дороги запружены из арыков, а ближайшие к стенам сады срублены под корень. По всему было видно, что жители решились защищаться: наших парламентариев они встретили выстрелами. Городская ограда, тянувшаяся на 11 верст, со стороны поля состояла из двойного ряда высоких толстых стен, усиленных башнями и земляными присыпками. После оказалось, что ходжентцы, несмотря на все усилия и принесенные жертвы, не успели как следует приготовится к защите, чем наши войска отлично воспользовались. Ходжент достался в наши руки, только благодаря быстроте наступления.

В ночь с 19 на 20 мая были заложены две батареи на правом берегу Сырь-Дарьи, в отряде Краевского и две на левом, с рассветом они открыли огонь из 20 друзей, в том числе 2 мортиры. Палили целый день до 10 часов вечера. В городе поднялась суматоха, начались пожары. В 3 часа следующего дня штурмовые колонны уже шли на приступ. Не успели они втянуться в сады, как были встречены депутатами. Старший между ними, Ходжи-Газамат, объявил, что город сдается. Войска отошли назад, на прежние позиции. Однако прошло после того более суток, ворота не отворялись, наши парламентеры, уже вместе с Газаматом, были встречены огнем. Оказалось, что сторонники войны взяли вверх, а всех стоявших за мир упрятали в тюрьмы. Подобные обманы, равно как и всякая проволочка заранее решенного успеха, действуют на войска очень дурно: солдаты ожесточаются и как бы вымещают на том же неприятеле даром потерянное время. Снова загремели орудия, и на этот раз канонада продолжалась 3 дня подряд. В праздник Ивана Купала, среди бела дня, штурмовые колонны подошли, незамеченные неприятелем, в крепостной стене, и когда северо-восточная ее часть, примыкавшая к реке, стала рушится под ударами снарядов, был подан знак к общему штурму Офицеры, а вслед за ними и солдаты поднялись по лестнице вверх, сбили после жаркой схватки защитников, спустились вниз, выломали ворота, чтобы провести лестницы и опять стали карабкаться на внутреннюю стену Тут подоспели резервы, подскакали казаки, с того берега подплыли на баркасах стрелки Краевского, и в несколько часов как стены, так и улицы, загражденные баррикадами, были очищены от неприятеля, цитадель занята резервом. Только на другой день утром явилась депутация аксакалов, принося повинную в бесполезном пролитии крови.

Камышовый плот с кладью и мост через Сыр-Дарью

Природное русское добродушие высказывалось тут, как всегда после штурма туркестанских городов. Толкаясь по базарам, солдаты при встрече с сартами, хлопали их по рукам, по животу и приветствовали знакомых словом «тамыр» (приятель), обиды, грабежи случались очень редко. При встречах с офицерами сарты прикладывали руки к папахе, что выходило очень забавно или, придерживаясь наших обычаев, протягивали офицеру руку со словами: «аман-ту-ра!». Даже мальчишки в этих случаях соблюдают вежливость, не пропуская никого без обычного приветствия.

Наша победа под Ирджаром прогремела в Средней Азии, а взятие Ходжента, считавшегося оплотом, произвело на умы еще более сильное впечатление. Жители признавались после, что никогда не могли поверить, чтобы эмир, такой могущественный владыка мог потерпеть поражение. Последний все-таки не сознал своего ничтожества в сравнении с могущественной державой Севера. Подыскивая себе союзников и собирая под рукой войска, он еще верил в возможность успеха и, видимо, затягивал время в бесплодных переговорах, сегодня чувство страха и лесть подсказывали ему одно, завтра высокомерие и азиатская кичливость брали вверх. Назначили эмиру срок для высылки условий, срок прошел, ответа не было. Подъехавший в ту пору оренбургский генерал-губернатор приказал открыть военные действия наступлением на бухарские крепости Ура-тюбе и Джизак, это «ключи», которые некогда защищали Тамерлановы ворота на северо-востоке от Самарканда. Взятием этих крепостей мы прочно утверждались в долине Сыр-Дарьи и, кроме того, окончательно разъединяли наших врагов, Бухару от Кокана.

Ура-тюбе досталось нам сравнительно легко, Джизак труднее. Он расположен на единственном удобном пути в долину Зарявшана и считался одно время самою сильной крепостью в Средней Азии. Большая часть города была обнесена в ту пору тройным рядом стен, в 4 сажени толщиной, в 3½ высотой, по ним совершенно свободно могли ездить арбы. На наружной стене и промежуточных башнях стояло 53 пушки, с зарядными ящиками, со всею принадлежностью; для действия же при орудиях были вызваны искусные афганцы. Кроме того, гарнизон города составляли 2 тысяч сарбазов, несколько сотен туркмен, остальные сарты, всего не менее 10 тысяч, под начальством Алаяр-хана, с титулом «таксаб-перваначи» – нечто в роде нашего фельдмаршала, при нем состояло 19 беков. Внутри крепости, как водится, стояла «урда» (крепость), но, по словам перебежчика, такая ненадежная, что ее можно было прошибить палкой. Между первой и второй стеной шла улица шириной около 60 саженей, здесь Алаяр-хан расположил лагерем все свое разношерстное войско, вместе с тем приказал завалить наглухо трое городских ворот, чтобы никто и подумать не смел о возможности бегства. Местность вокруг крепости была очищена приблизительно на 100 сажень для лучшей обороны.

Выбравши место под лагерь, наши расположились у самого выхода ущелья по дороге в Самарканд, затем приступили к осадным работам, делали лестницы, плели туры, вязали фашины, а в то же время малые отряды приближались к крепости, чтобы высмотреть удобные места для осадных батарей.

Покинутая часть города стала любимым местом прогулок наших солдат. Городские сакли оказались такие же маленькие, как и деревенские, в одну или две, редко в три комнатки, крохотные окна без рам, без стекол, полов вовсе нет, протолок из тоненьких жердочек, поверх насыпана глина. Каждая сакля окружена высоким забором, у которого лепятся кормушки. Везде глина и глина. На плоских крышах навалены запасы колючки, идущей на корм верблюдов и ослов, она же служит и топливом.

Ознакомившись с этим местом, наши солдаты находили ямы, засыпанные ячменем, пшеницей, иногда такие запасы попадались и в саклях, причем дверь была искусно замазана глиной. Счастливая находка становилась известной всему лагерю, набегали фуражиры, усердно наполняли мешки, саквы, даже рубахи и панталоны превращались в мешки, переполненные зерном. На базаре, в его укрытых соломой галереях, солдаты копошились с утра до ночи, кто шарил в лавках, кто бродил из любопытства. Одному посчастливилось напасть на кипы табаку. Каждый солдат непременно воткнет штык, повертит-повертит и потом уж набивает карманы, не справляясь с их величиной. В другом месте нашарили мешки с изюмом, это добро живо расхватали по карманам, потому что ячмень, клевер, табак и изюм – предметы первой важности в солдатском быту, пшеница же и просо валялись без призрения, разве кто поохотится на мешок, чтобы выкроить из него на досуге портянки.

Однако сарты не дремали, и чуть только покажется на улице белая рубаха, посылали несколько пуль, не то и ядро. Эта угроза только потешала солдат, скрытых навесами, откуда вслед за выстрелом раздавался взрыв хохота. В Ура-тюбе ружья и пушки по ночам молчали, здесь же по ночам разгоралась самая жестокая стрельба, особенно к рассвету. Ура-тюбинские беглецы, верно рассказали, что «урус» именно в эту пору лезет на стены. Кроме того, каждую ночь выходил из крепости отряд и с криками «Аллах! Уре!» бросался на наши пикеты. Однажды проскочило в горы 10 всадников причем, закололи пиками нашего солдата, другой раз сарты сделали вылазку, подожгли ближайшие сакли и тотчас вернулись. В Ура-тюбе ничего подобного не было.

15 октября перед вечером потянулись из лагеря арбы, нагруженные турами и фашинами. Несмотря на огонь из крепости, арбы подъехали на 200 сажень и свалили все в одном из переулков. В 7 часов выступили войска и саперы, одна колонна из 4 рот при 8 орудиях под начальством Михайловского – к Ура-тюбинским воротам, другая, почти в таком же составе, под начальством Григорьева – к Самаркандским воротам. Саперы сейчас же приступили к устройству осадных батарей. Штабс-капитан Зиновьев, подыскивая место для брешь-батареи, предназначенной для образования пролома в стене, сообразил какова должна быть высота стены. Бухарцы так строят крепости: они выводят стену примерно в аршин, дадут высохнуть, потом накладывают второй пласт, потом третий и так до конца. Между пластами всегда образуются промежутки, заметные издали. Тут оказалось 9 швов, значит высота 10 аршин – так оно действительно и было.

За забором поставили в два яруса туры, насыпали их землей, а потом пробили в заборе амбразуры (отверстия) и навесили сверху деревянные заслоны для защиты от пуль, сбоку поставили траверзы (от бокового огня), для погребков заняли ближайшие сакли. Конечно, такие незамысловатые батареи против европейской крепости продержались бы недолго, а сарты даже не заметили, как провезли по глухим переулкам орудия, как их поставили на места. Ура-тюбинскую батарею сделали несколько лучше, чем Самаркандскую, солдаты прозвали ее «Гостиницей». Она вся была построена из туров, на довольно высокой площадке, где росли деревья, а сзади находился большой пруд; ее фланги (концы) примыкали к большим саклям. Зато Самаркандская начала палить раньше, с самого утра. Поминутно раздавалась команда: «Первое! Второе!» Пушки, расставаясь с гранатой, отскакивали от бруствера, а полупудовые мортиры (короткие орудия для стрельбы навесом), известные у солдата под названием «собачек», прыгали на месте. Неприятельские ядра с треском раскалывали на Ура-тюбинской батарее деревья, на солдат сыпались листья, щепа, чаще же всего их снаряды пропадали бесследно в турах. Наступила ночь. На батареях никто не смыкал глаз, изредка палили вверх картечью, чтобы помешать сартам исправлять обвал. Однако обманчивый свет луны не позволял ничего различать: белела глиняная стена, на ней темным пятном обвал – и только. Лишь на рассвете заметили, что обвал завален хворостом, засека стояла наравне с зубцами крепостной стены; к полудню, впрочем, она рухнула вниз, увлекая за собой множество земли.

На следующую ночь предстояло опасное дело, измерить глубину неприятельского рва. На этот подвиг вызвался уланский поручик Кузьминский. Захватив с собой шнур с навязанным на конце камнем, Кузьминский взял в руки револьвер и в сопровождении унтер-офицера Сойнова перелез в темную ночь через забор. Прошло полчача тревожного ожидания, все молчали, сознавая ту опасность, какой подвергал себя отважный офицер. Вот наконец он показался, такой же беззаботный, веселый. Товарищи его окружили. «Девять аршин», – говорит. – «Спуск и подъем круты, внизу стоит караул, сам слышал голоса…». Задал задачу Алаяр-хан, 9 аршин ров да 11 бруствер, без малого 7 сажень карабкаться вверх.