Текст книги "Мы наш, мы новый…"

– А он и не проинформирован. Когда вы вошли, мы с Виктором как раз собирались начать изучать целую пачку инструкций от Сергея Владимировича. Уверен, что там все расписано.

– Так ты их не изучил?

– Когда бы я успел?

– Обязательно изучи. Скорее всего, там будет что-то, о чем я даже не подумал: у Сережи не голова, а Дом Советов.

– Хорошо. С поляком-то что делать?

– Вы с ним как работали?

– Жестко.

– Жаль. Открытый процесс совсем не помешал бы, но так нас самих к ответу призовут.

– Это точно.

– Значит…

– Не волнуйтесь, концов не найдут.

Домой он возвращался пешком – хотелось о многом подумать. В своей задумчивости он даже не обратил внимания на то, что его все время опекают двое сопровождающих: Варлам, как видно, слишком близко к сердцу принял известие о его гибели и решил перебдеть.

После того как задачи были поставлены, он, как и обещал, направился к Ивану Гансовичу, чтобы поведать свою историю. Пунктуальный и исполнительный немец уже успел отправить телеграммы с необходимыми распоряжениями и вполне располагал временем для обстоятельной беседы. Время, проведенное в здании банка, было потрачено не зря, так как помимо рассказа Антона они смогли наметить план будущих действий по разорению некоторых банкиров как в Англии, так и в Америке. Песчанин, правда, слегка усомнился, смогут ли они добиться успеха в борьбе с этими акулами финансового моря, но Зиберт только посмеялся над его страхами:

– Если вы позволите мне воспользоваться возможностями ведомства Варламова… Господи, ведь подобная служба – это просто мечта. Это не только безопасность, но и информация, и дезинформация, и незаконные мероприятия… Если служба безопасности приложит максимум усилий в направлениях, которые укажу ей я, а ваш покорный слуга в свою очередь применит кое-какие шаги, – уверяю вас, мы изжарим этих акул на медленном огне. Можно было бы приступать уже сегодня, но я так понимаю, что это слегка не ко времени. Что же, обождем.

Отчего-то Антон не сомневался в том, что это не пустая бравада. Зиберт вообще не любил разбрасываться обещаниями, и если о чем-то заявлял с уверенностью, то в его правоте можно было не сомневаться. А тут он был очень уверен, даже походил на гончую, вставшую на след дичи. Тем более что к господам революционерам у него был свой счет: вся его прошлая жизнь, полная достатка и протекавшая в столице, полетела под откос именно из-за экса, организованного этими «борцами за светлое будущее». Ну а банкиры, на которых он обратил волчий взгляд, были сами виноваты, так как потворствовали им.

Так за размышлениями Песчанин подошел к дому. На улице уже начало темнеть. Неправильно это. Светлана не успела как следует встретить мужа, а он убежал на весь день, теперь вот опять собирается уезжать на неизвестный срок… Конечно, он чувствовал себя виноватым перед женой, но поступить иначе не получалось. Либо он выложится без остатка и добьется победы, либо все зря. Все те жизни, что были положены, их усилия – все зря. И сейчас Сергей и Семен зря рискуют своими жизнями, потому что выигранная война не гарантирует отсутствия в стране волнений и революции. Ну хорошо, не достанутся японцам Порт-Артур и Сахалин, – что это меняет? Да ничего. Главное, что в стране начнутся волнения, которые вполне могут перерасти в первую революцию, а это значит, что они проиграли. У России украдут победу, так как она вынуждена будет пойти на уступки, и результатом войны будет, скорее всего, довоенное положение дел.

К его удивлению, дома он застал всю троицу. Как видно, женщины никуда не уходили, мало того – накрытый к ужину стол говорил о том, что они собираются изрядно задержаться, а то, что ужин еще не начат, – о том, что все ждут возвращения блудного попугая, в смысле Антона.

– Антон… – Едва Светлана взглянула на мужа, как в ее глазах тут же заблестели слезы. Понятно. Стало быть, в этот раз друзья отписались по его поводу, причем, скорее всего, оба разом. Да еще и Петр Афанасьевич – так сказать, контрольный. – Антон, это правда?

– Что правда, малыш? То, что я здесь и я тебя люблю? Самая что ни на есть.

– Я не об этом. Ты был в Артуре?

– А у тебя есть повод не доверять нашим друзьям и твоим родителям?

– Как ты мог! – Света тут же залилась слезами, хотя было видно, что и до этого было выплакано немало, и, прижавшись к его груди, начала орошать влагой его рубашку.

– Ничего не поделаешь. Я не мог рассказывать об этом никому, даже тебе, – нежно поглаживая шелковистые волосы жены, произнес он.

– Значит, когда мы тебя обвиняли, ты готовился к отбытию в уже осажденный Порт-Артур… – Ну вот, теперь и Анечка созрела. Вернее, это случилось уже давно, вот только Антона здесь не было и повиниться было не перед кем. Давайте, родные, а я займу гордую и неприступную позу.

– Девчата, а давайте ужинать, а? – Желание изображать из себя неприступную гордость или уязвленное самолюбие как-то само собой пропало вместе с приходом осознания, что вот с этого момента все будет как прежде.

– Непременно. Только сначала ответь, – не унималась Звонарева.

– Мы ждали начала войны, мы готовились к ней. Я и Семен должны были принять непосредственное участие в боевых действиях. Семен – на суше, я – на море. Именно по этой причине в Порт-Артуре нами были построены механический и судоремонтный заводы, на которых начали производить разработанные в НИИ новинки. Наша задача была только в том, чтобы продвигать их по мере возможностей в море и на суше. Сережа вообще должен был остаться во Владивостоке, обеспечивать тыл и при случае заботу о семьях. Но меня свалила лихорадка, Семен уехал в командировку, в Артур поехать, кроме Сережи, было некому, а потом он взял и призвался.

– Так получается, когда ты приехал сюда…

– Я приехал, чтобы с началом навигации отбыть в Магадан, где находился «Росич» и специалисты для других кораблей.

– Значит, Куршевель и Баден-Баден…

– Леночка, а что я мог вам сказать? Об этом не знало даже командование отряда крейсеров – да что там, вообще никто не знал, кроме адмирала Макарова и Петра Афанасьевича, да и то только потому, что он был назначен командовать соединением, к которому потом присоединился и я.

– Папа? Значит, папа тоже мог…

– Любой мог и все еще может. Идет война, – вздохнул Антон.

– Хорошо. Но все разом пишут, что ты погиб! – устремила вопросительный взгляд на Антона Лена.

– А что им оставалось думать? Вообще-то я предполагаю, что я и команда «Росича» прошли по спискам как без вести пропавшие, но, с другой стороны… Случайность: нас спаслось только трое из всей команды. Парни остались в плену, я дал подписку о том, что больше не буду участвовать в войне, потому что ничего целесообразного в героическом сидении в плену не вижу, а так еще послужу Родине.

– То есть как это? – Анна бросила вопросительный взгляд на Антона. – Ты собираешься поступиться словом чести?

– Ох уж мне эти высокие понятия! Поступился бы, но служить можно по-разному. Мы будем сегодня ужинать, в конце концов, или мне можно готовиться к голодному вечеру?

– Ясно, опять что-то задумал, – ухмыльнувшись, резюмировала Гаврилова. – И когда уезжаешь?

– Через неделю, – вздохнув, был вынужден признать очевидное Антон.

Светлана при этих словах еще крепче вжалась в мужа, прекрасно понимая, что и на этот раз он уедет, оставив ее на попечение старших подруг.

– Особое внимание, Андрей Викторович, обратите на оборонные заводы. Всякие там ткацкие фабрики и тому подобное интереса не представляют. Забастуют – хорошо, нет – и не надо. – Мужчина весьма приятной наружности в светлом пиджаке, с широким галстуком поверх белой рубашки, в последний раз пыхнул папиросой, на мгновение окутавшись облачком дыма, и вальяжно затушил ее в пепельнице.

– Но возможно ли это, Павел Степанович? Ведь на этих заводах размещены заказы для Маньчжурской армии, которая в настоящее время ведет боевые действия. – Второй был выразителен и в знак протеста даже прижал руки к груди. – Забастовка на этих предприятиях приведет к срыву заказов, это – недополученные снаряды, патроны, артиллерия, это может стать причиной гибели русских солдат.

– Ну и что? Все это ляжет не на наши плечи. – Павел Степанович равнодушно пожал плечами и откинулся на спинку кресла. – Это будет поставлено в вину правительству и царскому режиму. Каждая капля русской крови на полях сражения – это лишний гвоздь в гроб самодержавия.

– Я поражен вашим гением, Павел Степанович.

Едва только дверь за собеседником закрылась, из-за занавесей, прикрывающих дверь в соседнюю комнату, появился низкорослый мужчина азиатской внешности, хотя и одетый по последней европейской моде.

– Вы уверены, что этот человек сумеет добиться того, о чем мы с вами говорили, Павел Степанович?

– Разумеется, Токива-сан. Он глуп и до сих пор верит в светлое будущее, но обладает поразительной способностью увлекать массы, люди ему верят и готовы пойти за ним куда угодно.

– Но один и даже два дня забастовок дела не решат, – с сомнением высказался азиат.

– Все будет зависеть от суммы, которую вы готовы вложить в дело революции.

– Как насчет двухсот тысяч? – С этими словами собеседник выложил на стол несколько пачек ассигнаций.

– Значит, кроме беспорядков, будет еще и кровь, а стало быть, дойдет до оружия, которое, кстати, вы нам обещали.

– Оружие уже отгружено на пароход и завтра же выдвигается в Россию. Но как вы собираетесь заставить русских солдат стрелять в своих же?

– Русский – не русский, какая разница, если у тебя есть оружие – ты непременно выстрелишь в того, кто стреляет в тебя.

– Но кто будет стрелять из толпы? Сомневаюсь, что простые рабочие возьмут с собой оружие.

– Разумеется, они его не возьмут. А вот наши товарищи по партии во имя наших революционных идеалов непременно станут стрелять в полицейских и солдат, чтобы напугать их и расчистить дорогу для демонстрантов.

– Их будет так много?

– Разумеется, нет, но даже одного достаточно, чтобы заставить солдат начать стрельбу по людям. Прольется кровь, много крови – и тогда мы призовем народ к борьбе.

– А если прольется мало крови?

– Тогда мы начнем кричать, что пролились реки крови, и опять призовем народ к восстанию. В конце концов, народ – это быдло, он поверит всему, что кричат ему в уши. Не сомневайтесь, Токива-сан, я умею отрабатывать деньги, а уж такие деньги и подавно.

Наконец Павел Степанович остался один и, припав к столу, начал жадно пересчитывать деньги. Очень скоро ему удалось покончить с этим – ассигнации считать у него получалось с фантастической скоростью: как видно, богатая практика. Наконец, когда последняя пачка легла в сейф, в дверь постучали, а затем в комнату вихрем влетела одетая в самое модное платье молодая и красивая девушка.

– Пашенька, котик, ты совсем забросил свою Кети.

– Что ты, моя милая. Просто я был занят.

– Настолько занят, что позабыл о том, что я тебя жду в кафешантане?

– Нет, дорогая, я, разумеется, помнил об этом, но внезапно возникшие дела не позволили мне спуститься к тебе.

– И чем ты был занят?

– Зарабатывал нам деньги на кругосветное путешествие.

– И насколько удачно?

– О-о-о, очень удачно! – Павел Степанович открыл сейф и предъявил для осмотра оставленные азиатом деньги…

– Товарищи!!! Бросайте работу!!! До тех пор, пока не будут выполнены наши требования, мы не станем работать! – Андрей Викторович принял картинную позу с протянутой вперед и вверх рукой. – Сегодня здесь куется наше будущее! Долой эксплуататоров!

– Ты чего тут кричишь! – не выдерживает один из рабочих в стоящей перед трибуной толпе.

– Авдей, погодь, дай послухать, что он баить будет, – одернул его за рукав пиджачка другой рабочий, с умиленным видом слушающий оратора.

– А чего его слушать? Он что – рабочий? – Говоря это, мужчина пробился сквозь толпу и потеснил оратора. – Вы на руки его гляньте, да на одежку: вот оделся вроде как рабочий, а одежа наша ему идет как корове седло. Он жа из энтих, анитиллигентов, что думают, будто знають, что рабочему человеку надо. Нечего его слушать, братцы!

– Опять ты, Авдей. А вдруг он что дельное скажет?

– Дельное говоришь. Вот мой свояк сейчас в Маньжурии, с японцем воюет, а для того, чтобы ему воевать, нужны снаряды. А откуда он их возьмет, если их мы делаем?

– Ну дак сделаем, и отправят твоему свояку те снаряды, не мешай слушать!

– Как жа, отправишь ты! А кто будет их делать, коли вы все тута стоите, а не работаете?!

– А ведь и то верно, братцы! Мой брат тожа на фронте, а чем он воевать будет, если ему заместа оружия с ядреной матерью в бой идти?! А ну гони этого агитатора в шею!..

Опять рядом рвануло – и двоих стрелков, расположившихся на дне окопа, в очередной раз засыпало землей. От близкого разрыва солдаты пригнулись, заодно пряча самокрутки.

– Опять японец садит. И садит, и садит, откуда только снаряды берет. А наши орудия хорошо как на пять вражьих одним выстрелом отвечают, – сокрушенно вздыхает тот солдат, что помельче.

– Ничего, Василь, будет и на нашей улице праздник. Вот подвезут снаряды – и наши вдарят, а там и мы в штыки пойдем. Обделаются еще япошки.

– Как жа, подвезут. А если там забастовка? Ваш брат рабочий любит побунтовать, не то что крестьяне. Слыхал я, как перед войной разные забастовки устраивали.

– Ты говори-говори, да не заговаривайся. Одно дело до войны за свои права стоять, иное дело – война. Рабочий – он нипочем не станет лить воду на мельницу супротивника. Вот мой свояк Авдей работает на заводе – и что ты думаешь, он позволит, чтобы кто-то воду мутил, вместо того чтобы снаряды ладить? Не знаешь ты, о чем говоришь, – нешта они не русские и не православные! Будут снаряды, точно тебе говорю. Просто нужно немного потерпеть. Самую малость…

Народ расходился в сгущающейся ночи, возбужденно гомоня, переговариваясь, пересказывая и бурно обсуждая то, чему только что были свидетелями. Конечно, поздно, но, с другой стороны, работать ведь тоже надо, синема – она только после работы. Понятно, что от отдыха время отнялось, – чтобы попасть на сеанс, пришлось отстоять в очереди – теперь пока до дому доберешься, на сон времени, считай, и не остается. Но этого времени совсем не жаль.

– А этот-то гад – весь из себя такой благообразный, а сам вражина.

– Ага, я как его увидал – подумал, хороший, а он падла: «Прольется кровь – и мы призовем народ к борьбе…»

– Точно, а еще сказал, что станут стрелять в солдат, чтобы они, значит, в рабочих. Тварь.

– Ой, а ты видел, какое платье было у этой Кети? Ну прямо страсть какое красивое, – прижав ладошки к груди, восторженно говорила девушка, идущая в сопровождении молодого парня.

– Ты глянь, как все жизненно… – Это уже зрелый мужик, идущий со старым товарищем. – Вот глянул я на этот самый экран – будто на нашем заводе все проходило.

– Да-а, очень похоже. Вот только насчет забастовки и воды на мельницу японцев – это враки.

– Отчего же?

– Дак сам посуди: до войны-то мы, чай, тоже работали, а где делись все те снаряды?

– Ну дак тратится много.

– Ну-ну. А свояк да в Маньчжурии – прям чудеса.

– И чего ты придираешься? Ты Василя помнишь Прохорова?

– Ну и?..

– А когда его в последний раз видел?

– Дак и не упомню.

– То-то и оно. А он с Макаровым в Порт-Артур уехал, корабли чинить, и сейчас там.

– Слушай, а ты видел афишу. Через три дня будут показывать новый фильм – «По местам стоять» называется. Ты как, пойдешь?

– Конечно. Тем паче что денег пока не берут.

Антон, подперев плечом стену, делал одну нервную затяжку за другой, внимательно вслушиваясь, о чем говорят люди. То, что было показано сейчас на экране, иначе как халтурой и не назовешь. Эту работу не назовет работой не то что какой-то там начинающий режиссер, но даже самый полный профан в кинематографии из живущих в конце двадцатого века. Но для этих людей начала века научно-технического прогресса только что виденное было поистине шедевром, оставившим в них глубокий след. Это было видно по тому, как эмоционально они переживали происходившее на экране. Одни уходили, другие стояли в очереди, времени для отдыха им оставалось все меньше, но зал и не думал закрываться. Он будет работать до тех пор, пока есть посетители. В таком же режиме работают и остальные.

Судя по тому, что он слышал, идея уже начала себя оправдывать – во всяком случае, в головы людей заронилось сомнение. А ведь не все так радостно и безоблачно начиналось. Цензуру едва прошли, так как те настаивали на удалении текста, где упоминалось про самодержавие. Насилу удалось убедить, что это необходимо для сохранения целостности картины и в плане пропаганды.

Удачным ходом было привлечь чтецов субтитров, вот только если в Артуре этим занимался просто беглочитающий и обладающий громким голосом, то здесь Антон настоял, чтобы чтецы умели выразительно декламировать стихи, да еще они не раз и не два просмотрели саму картину, чтобы иметь практику. Так что, по сути, у фильма была озвучка, можно было даже не выводить на экран субтитры, – но картина была целостной, ей предстояло еще и по стране колесить. Сомнительно, что в других синематографических залах будет чтец.

Фильм снимался буквально на коленке, в стахановские сроки. Сорок минут картины было снято за какой-то месяц, и даже меньше. Массовые сцены, сцены на воздухе снимались в спешном порядке во Владивостоке, все остальное – в вагонах. Вообще-то показ планировалось начать с картины «По местам стоять» – фильме о Порт-Артуре, снятом на основе реальных событий, в центре повествования было предательство Ковальского. Он был куда более масштабным, так как снимался на натуре, на реальных кораблях, все события, происходившие на том или ином корабле, на нем и фиксировались. Присутствовала там и батальная сцена, вообще картина была снята качественно, опять же для этого времени, – не «Броненосец «Потемкин», но очень близко к этому, и работа над картиной была вполне вдумчивой. Вот только пускать его в прокат, не показав предварительно его величеству, не получалось, а тот, как назло, никак не мог найти времени. Когда же соизволение было получено, в прокат уже запустили эту сверстанную на скорую руку политагитку. Впрочем, справедливости ради нужно отметить, что и актеры, и вся съемочная группа подошли к вопросу очень серьезно и выкладывались по полной. Сейчас, наблюдая за расходящимися людьми, Антон понимал, что старались они не зря. Они вообще, по сути, были первыми, кто начал снимать игровое кино: это вам не прибытие поезда и не мальчик со шлангом.

– Не надо вертеть головой, Георгий Аполлонович. Увидеть вы все одно ничего не увидите, а так только лишнее беспокойство.

Человек в одеянии священника и с повязкой на глазах перестал вертеть головой. Незримый собеседник прав – бесполезное занятие, повязка из плотной ткани, сидит крепко, не оставляя щелей, даже на переносице, которую хорошо облегает. Он даже не мог определить, имеется ли освещение в помещении, куда его затащили, или нет. В том, что это помещение, он ничуть не сомневался: судя по запахам, не просто какая-то комната, а похоже на подпол. Он связан, ничего не видит, но…

– Помогите!!! Спасите!!! Люди!!! На помощь!!!

Он кричал недолго. Не прошло и минуты, как он бросил эти попытки, так как то, что ему не мешали, говорило только об одном…

– Вот, приятно иметь дело с умным человеком, – усмехнувшись, вновь заговорил неизвестный. – Иные кричат, пока не охрипнут, а вы быстро смекнули, что орать тут бесполезно, только голос посадишь.

– Кто вы? Что вам нужно?

– А вы успокоились, Георгий Аполлонович? К беседе готовы? А то я могу и еще обождать…

– Я готов к беседе. И снимите эту повязку: темно и неуютно.

– А вот этого я сделать не могу. Я ведь и голос изменил, чтобы вы потом его узнать не смогли. – Собеседник не врал: голос его звучал и впрямь как-то неестественно глухо, словно рот прикрыли чем-то, да еще и что-то явно мешало говорившему, из-за чего он слегка шепелявил, – так бывает, когда человек пытается говорить ну, например, с леденцом во рту.

– Стало быть, боитесь меня, – теперь уже ухмыльнулся пленник.

А что, он вполне серьезный противник, стоит только бровью повести – и не один: сотни рабочих пойдут топтать осмелившегося встать на его пути. Рабочие и не то готовы сделать ради Гапона.

– Умный вы, но дурак, ей-богу. Не вас я боюсь, а того, что вы увидите наши лица и сможете узнать при случае. Тогда, выходит, кончать вас надо, а от мертвого толку – что с козла молока.

– Иногда от мертвого нет проблем.

– Это так, но мертвый бесполезен.

– А я вам нужен, – подпустив иронии, проговорил поп.

– Нужен, – не стал отпираться незнакомец. – Но насколько – это уже от вас зависит. Я тут немного порассуждаю, а вы послушайте, хорошо? Вот и ладушки. Так вот, жил-был один поп, который все время считал, что он с его талантами достоин гораздо большего, чем уготовила ему судьба. И тогда он решил взять судьбу в свои руки, так как обладал сильным характером и недюжинным даром убеждения. Он мог убедить кого угодно в чем угодно, мало того – обладал таким обаянием, что буквально влюблял в себя что мужчин, что женщин, последних в особенности. Так вот, начал этот поп устраивать свою жизнь так, как считал нужным, а хотелось ему ни много ни мало стать народным лидером и устроить жизнь рабочих к лучшему. Вот только на рабочих ему было плевать: ему хотелось власти, и чем больше ее шло к нему в руки, тем больше хотелось. Я пока все верно излагаю?

– Если вы пытаетесь описать мое житие, то ничего похожего.

– Ой ли? Два года назад вы влезли в «Собрание русских фабрично-заводских рабочих» – организацию, имеющую полицейские корни и находящуюся под контролем полиции. Но вам удалось подсидеть господина Зубатова и при этом еще остаться с ним в добрых отношениях…

– Я не подсиживал Зубатова…

– Пусть так, – легко согласился незнакомец. – Но вы внесли кардинальные изменения в устав, вы вывели организацию из-под юрисдикции полиции, вы избавились от какого-либо контроля со стороны властей, и сегодня никто не знает, что творится на ваших собраниях, так как обладают только той информацией, которую вы даете сами. Я просто поражаюсь, как вам удалось убедить начальника департамента полиции. У вас на собраниях льются революционные речи, любой доморощенный революционер может выступить перед рабочими, не боясь того, что будет задержан полицией, потому как вы лично приказали гнать в шею любого полицейского или филера, ибо чувствуете поддержку начальника полиции. Дурак он, хотя и при чинах, и с большим опытом работы, – разве ж можно верить пригретой на груди змее?

– Вы из полиции?

– Да боже упаси служить в этой канторе. Не-э-эт, мы из другой организации, а потому можете не переживать, неприятностей вы нам не устроите, а вот мы вам – с легкостью. И информированы мы на порядок лучше, чем департамент полиции. Итак. Нам стало известно, что вы, воспользовавшись тем, что троих рабочих Путиловского завода уволили за прогул и пьянку, решили организовать всеобщую забастовку и организовать массовое шествие. Странно. Откуда такая тяга к защите тунеядцев и пьяниц? Нет, будь это нормальные работяги, еще как-то понять можно, но поднимать массы в защиту этих… Мало того, вы решили воспользоваться моментом и выдвинуть царю политические требования. Вы вообще что о себе возомнили? Вы кем себя считаете? Нет, я не против того, что политическое устройство должно поменяться, но не так же, как хотите сделать это вы и ваши соратники-эсеры. Я надеюсь, вы не в курсе, что на заседании ЦК партии эсеров, было принято решение воспользоваться ситуацией и в случае выхода царя к народу убить его? Надеюсь, вы также не знаете, что в колоннах манифестантов будут находиться боевики, которые станут стрелять в полицейских и солдат, чтобы спровоцировать ответный огонь. Не знаете, что в Россию направлялось оружие с целью организации вооруженного восстания. Я надеюсь, что вам все это неизвестно, потому что если известно, то лучше бы вам не встречаться со мной.

– И что вы сделаете? Убьете меня?

– И сделать из вас мученика? Да ни за что. Для начала вы просто исчезнете, причем со всей кассой организации. Потом поползут разные слухи, в газетах появятся статьи и фотографии – настоящие фотографии, с настоящим Гапоном, предающимся разврату на рабочие деньги. Поверьте, мы умеем убеждать. А когда к вам станут относиться как к дерьму, вы напишете предсмертную записку и повеситесь. Так что так просто вам не умереть – вы будете жить еще пару месяцев, осознавая, что ваше имя опозорено и что вас однозначно ждет смерть. Повторяю, мы – не полиция, а потому нам закон не писан. Мы – такое же дерьмо, что и ваши друзья-революционеры, только нам не нужна кровь своего же народа, а вот ваша – ваша очень даже по вкусу.

– Так чего же вы от меня хотите?

– А ничего. Прекратите допускать на ваши собрания всякую политическую мразь. У вас есть огромный авторитет среди рабочих, вы способны выжать воду даже из камня – так и действуйте на благо людям. Защищайте их права, добивайтесь повышения заработной платы и других привилегий, но не лезьте в политику. Мне известно, что решение о всеобщей забастовке и шествии еще не принято, значит, и отменить его будет просто. О восстановлении на работе этих тунеядцев… Чего уж, лицо нужно держать, вам это удастся без особого труда, талантов у вас предостаточно, и, как я говорил, самый яркий из них – это дар убеждения. И запомните: если вдруг решите все же устроить шествие, то этим постараются воспользоваться бунтовщики, правда безрезультатно, потому как шествия не будет ввиду отсутствия лидера, – а что мы сделаем с вами, я уже рассказал. Буду откровенен: мне бы не хотелось, чтобы такой талантливый человек был потерян для России, – это явилось бы ударом для борьбы рабочих за свои права, вот только не надо путать ее с политической борьбой. Решайте. И не надо пытаться нас обмануть: мы – не охранка, а потому умеем добывать информацию куда лучше ее, и руки у нас абсолютно свободны.

Антон сидел за обшарпанным столом в подвале, на том самом стуле, где буквально только что сидел Гапон, и нервно курил. Тварь, Господи, какая же он тварь. В то, что этот человек стремился облагодетельствовать всех людей и всем сделать хорошо, Песчанин попросту не верил. Тот скорее хотел показать всем, и в первую очередь царю, насколько он значимая фигура, и, чем черт не шутит, стать первым его советником. Чушь? Возможно, кто другой и решил бы именно так, вот только Антону было прекрасно известно, что очень скоро появится такой старец – Распутин. И будет безграмотный крестьянин вертеть царской семьей, как его душе угодно. Были слухи, что вертел он не только семьей, но и царицей лично, но то лишь слухи и домыслы. Суть не в том, что было и как, а в том, что это вполне возможно. Неужели Гапон так четко сумел разгадать царя? А может, им движут исторические примеры – того же Ришелье или Мазарини? Антон был готов поверить в это, но только не в то, что отец Георгий решил покончить с царской семьей: не-э-эт, не того полета птица.

– Все в порядке, Антон Сергеевич. Гостя проводил. Парни вывезут его в лучшем виде.

– Там случайно следов от веревок не осталось?

– Обижаете, – ухмыльнулся Варлам. – Мы свою работу знаем туго.

– Карамельку будешь?

– Кабы мне говорить пришлось, то тогда можно бы, а так – ну его, зубы от них ломит. Думаете, проникся?

– Даже не надейся. Нам еще предстоит с ним встреча. Испугался – это да, но не настолько, чтобы сразу и бесповоротно свернуть с ранее намеченного пути. Так что завтра, край – послезавтра, его нужно будет опять доставить для беседы.

– И зачем вам это все?

– Мне причина ведома, только не проси ее назвать: все одно не поверишь. А вот ты и парни… Почему помогаете мне? Ведь все, что мы делаем, совсем даже незаконно. Потом, я обещал, что с прошлым будет покончено, а вот опять нарушаете закон и ходите по острию.

– Так говорил я уже – мне это интерес к жизни дает: скучно мне, если не по острию. А с вами и риск пожалте, и опять же сволочью последней себя не чувствуешь. Эвон сколько мы всего наворотили до войны – и закон нарушали, и смертушку на руки приняли, и людей без суда какого в ссылку спроваживали, – вот тогда у меня были сомнения. Нет, мысли все бросить не было, а сомнения были. Но как пришла война, да как пошло все на пользу России-матушке, так и плечи мои расправились. Оно вроде как и о себе пеклись, а вроде как и не о себе уже. Так что и сейчас не сомневаюсь: что-то вы ведаете. Вот сейчас скажете, что можете предрекать будущее, – враз поверю. А вы не улыбайтесь. Хотите – верьте, хотите – нет, но вот верю – и все тут.

– Так что же получается, что ради Родины готов на все?

– Вы это… Антон Сергеевич, Родина – оно, конечно, хорошо, и душу греет, когда твоя страна велика и державна, да только не это главное. Главное – это интерес к жизни, а если от этого не только вред получается, то и интерес совсем другой… Вот и парней в ближний круг я из таких подбираю.

– Андрей Викторович, доставили, – в подвал заглянул рослый парень из ближнего окружения Варлама.

– Ведите, – взволнованно бросил Антон на немой взгляд начальника службы безопасности.

– Отчего же ни к шарфу, ни к карамельке не тянетесь, Антон Сергеевич? Стало быть…

– Этому жить незачем.

– Хоть объясните, почему человека жизни лишать будем.

– Так нужно. Не спрашивай почему, но нужно.

Второй «посетитель» был высок, крепкого сложения, в просторной рубахе, перехваченной обычным пояском, в обычных сапогах и просторных штанах. Глаза его были завязаны, но страха он не испытывал, сопротивления не оказывал, хотя по его конвоирам было заметно, что помучиться им пришлось изрядно, пока вразумляли этого крепкого мужика крестьянского вида с длинной жидковатой бородой.

Его подвели к стулу и усадили, тут же примотав ноги к ножкам стула, а тело к спинке. После этого конвоиры вышли, оставив двоих начальников с пленником. Тяжко вздохнув, Антон подошел к мужчине и сдернул с глаз повязку. Ну так и есть – во взгляде нет и тени страха, только любопытство.

– Ты кто? – самоуверенно поинтересовался мужик.

Хм, мало что не трус – так еще и нахал, впрочем, иной и не сумел бы добиться того, чего сумел этот человек. Вернее, сумеет.

– Распутин Григорий Ефимович?

– Да, это я. А ты кто, тать?

Мужик вперил в Антона внимательный взгляд – и Песчанин что-то такое почувствовал. Он не мог бы объяснить, что именно, но вот что-то такое было необъяснимое, – на какой-то момент он почувствовал себя бездушной куклой с тянущимися от него нитями. Марионетка, одним словом. Но это мелькнуло и пропало.

– Раб божий, обшит кожей.

– Кхм, силен, – кивнул каким-то своим мыслям Григорий. Затем взглянул в глаза своему собеседнику и тут же стал походить на обреченного человека, смирившегося со своей судьбой. – Вот как, стало быть. Не увидеть мне, как взойдет солнышко. Чего молчишь? Ить и винить тебе меня не в чем. Да ты и не винишь. Но в правоту свою веришь.