Текст книги "Молот ведьм"

И подумав, добавила:

– И у тебя, кстати, тоже ближе меня нет никого.

«Благодаря тебе, – подумала Валерия. – Все благодаря тебе и твоей Бабушке».

– Так что Белтайн состоится, – продолжила Прима. – Иначе Бабушка не простит, ни мне, ни тебе. Готовь все, что надо, организуй, приводи Алину. Прорвемся, Лерка, главное, вместе, да?

– Да.

– Значит, с этим решили. Ты узнала, в какой больнице лежит Жанна?

– В НИИ «Скорой помощи», на ожоговом.

– Что ж, значит, нужно ее навестить.

Снова повисло молчание. Часы стучали бесстрастно, как плотник, сколачивающий гроб или строящий эшафот. Секунды ползли, отсчитывая движение жизни от плохого к худшему.

– Ты уверена?.. – спросила Валерия.

Виктория поморщилась.

– Лера, не начинай. Уже все обсудили, разве не так?

В другое время Прима не стала бы разговаривать на тему уже принятых ею решений. Ее правота не обсуждалась, слова не подвергались сомнению. Но сегодня все было иначе. Один на один со старой подругой можно было позволить себе на какое-то время перестать держать образ Княгини, Хозяйки и Госпожи, особенно если учесть реальную перспективу очень скоро потерять эти титулы вовсе вместе с остатками ковена, а, может статься, и с жизнью. Виктория вздохнула, закатила глаза и заговорила с Валерией, как говорят порой с неразумным, но все же любимым ребенком.

– Я понимаю тебя, Жанна наша подруга. Думаешь, мне легко принимать это решение? Но посуди сама: во-первых, ее будут допрашивать. И не кто-то из тех, на кого мы можем влиять, а те самые московские сыщики. Конечно, Жанна про нас им ничего не расскажет, я в этом уверена, но будут вопросы: и про бордели, и про убитую Белладонну, и про Диану, а если еще докопаются до ее бизнеса с малолетками… Возникнет очень, очень много вопросов, и к чему они приведут, никому неизвестно. Про деньги тоже могут узнать. Понимаешь?

Валерия понимала, что мнительная и осторожная Прима перестраховывается. Исследование предпринимательской деятельности Жанны грозило бедой только самой Жанне, но Виктория опасалась, что в процессе расследования может выясниться – правда, совершенно неясно, как именно – что Терция, как и все сестры, отдавала десятую часть всех своих доходов на нужды ковена, причем отдавала лично Виктории. Может быть, не будь всей этой истории с Инквизитором, попадись Жанна на сутенерстве или торговлей несовершеннолетними девочками в другое время, Прима не беспокоилась бы так сильно. Но сейчас она боялась всего, и решения за нее принимал именно страх.

– Во-вторых, – продолжала Виктория, – Инквизитор жив и находится на свободе. Он знает Жанну и наверняка попробует завершить начатое. Предположим, он не доберется до нее в больнице, но что будет, когда она выйдет? Если он станет следить за ней? Если в конце концов возьмется на нас?

Валерия промолчала. Виктория нагнулась вперед и накрыла своей рукой руку подруги.

– И потом, давай будем откровенны: ты бы хотела жить полуслепой, с обезображенным навеки лицом, без волос, страшилищем, у которого все тело в шрамах? Мне кажется, что любая из нас в такой ситуации приняла бы смерть, как избавление, разве не так?

Валерия опять ничего не сказала. Прима похлопала ее по руке и подытожила:

– Ну вот и славно. Сейчас я переоденусь, и мы поедем.

Прима и Альтера вошли в клинику через тридцать минут после того, как закончились часы посещения больных. Отводить глаза обе умели прекрасно, и ни один охранник на входе, ни одна медсестра или врач их не задержали и не задавали вопросов: разумеется, все их видели, но никто не заметил, и тем более, не запомнил. Они поднялись на нужный этаж и, стуча каблуками, пошли рядом по пустынному коридору: Виктория в светлом плаще, Валерия в черном – две подруги, две ведьмы, два ангела смерти.

У входа в палату на стуле сидел молодой полицейский. Этот, конечно же, их заметил – потому что настроен был видеть и замечать. Тут одним отводом глаз было не отделаться. Прима немного отстала, пропуская Альтеру вперед. Полицейский поднялся навстречу:

– Здравствуйте, посещение потерпевшей временно запрещено…

Валерия достала куколку и показала патрульному.

– Как ты думаешь, какого цвета у нее трусики?

Тот ошарашенно замолчал. Альтера быстро взяла полицейского за запястье; он отшатнулся было, но замер.

– Диарея, – сказала Альтера. – Страшный понос. Тебе срочно нужно в сортир, прямо сейчас.

Она отпустила руку. Молодой человек стоял, моргая голубыми глазами.

– Что стоишь? – прикрикнула ведьма. – Беги быстрей, сейчас обделаешься!

Полицейский развернулся и припустил прочь по коридору. Виктория проводила его взглядом, пока он не скрылся за полупрозрачной дверью у входа на отделение, кивнула и проговорила:

– Идем.

В палате был полумрак, тишина, пахло лекарствами, антисептиком, плохо вымытым «судном» и болью. Жанна полулежала на чуть приподнятой койке, укрытая одеялом в линялый казенный цветочек и, казалось, спала. Впрочем, понять это было трудно: лицо и голову полностью закрывали бинты, в прорезях напротив глаз залегли тени, а к тому месту, где должен был находиться рот, прижималась маска с загубником и длинной трубкой, ведущей к аппарату искусственной вентиляции легких. Перебинтованная правая рука лежала поверх одеяла, а в сгиб левой, тоже замотанной сплошным слоем бинтов, была воткнута игла капельницы, висящей на металлической стойке.

– У нас мало времени, – негромко сказала Валерия. – Ее состояние должны проверять очень часто.

Виктория кивнула и тихо позвала:

– Жанна…

Лежащая на койке Терция не отреагировала.

– Жанна, это мы, Вика и Лера…

Валерия отвела взгляд от больной, посмотрела на тумбочку у кровати. В тусклом свете дежурной лампы там поблескивала большая голубая бусина…

…Девочка была толстой, веснушчатой и безнадежно рыжей – уже одного из этих качеств хватило бы для регулярных обидных насмешек со стороны одноклассников, а у нее был полный набор, что позволяло школьным шутникам разнообразить банальный набор обидных острот: «жиртрест», «коррозия», «ржавчины наелась», и прочее в том же духе. Необычное имя – Жанна – тоже добавляло поводов для веселья Светкам, Серегам, Ленкам, Андрюхам и Маринкам. Хуже всего стало в седьмом классе, когда одна из девчонок, случайно увидевшая Жанну без трусов в замызганной душевой спортивного зала, растрепала всем, что у нее и на заднице тоже веснушки. Целый месяц ей приходилось передвигаться по школе, вцепившись в нижний край юбки, ибо каждый мальчишка, даже из младших классов, проходя мимо, считал своим долгом задрать ей подол и заорать: «Мухи насрали!» Жанна тогда убедилась в том, что добрых шуток не бывает, как не бывает беззлобных насмешек, а еще в том, что один раз начав кого-то травить, люди не останавливаются, а только становятся все более жестокими. И тут уже не важно, толстый ты или худой, рыжий или белобрысый: ну вот скажите, какое отношение имеет вес тела к тому, что ей регулярно заливали клеем содержимое портфеля? Как связан цвет волос и запирание в тамбуре запасного выхода под лестницей, куда мальчишки затолкали ее перед уроком с утра, закрыли, просунув в ручку двери черенок швабры, и где она просидела в полной тьме и отчаянии в течение трех часов, пока ее не вызволил школьный завхоз? Что она сделала такого, ради чего стоило обсыпать ее сахарной пудрой в столовой, подкладывать лезвия бритвы в карманы пальто, привязывать все тот же многострадальный портфель к вентилю водопроводной трубы под потолком?

Жанна стояла у окна в коридоре и плакала. Шли уроки, но ей разрешили выйти из класса: достать из волос жвачку, которую ей влепил туда очередной юморист – подошел, улыбаясь, сказал: «Жанка, какие у тебя красивые волосы», и принялся гладить, пока она не сообразила, что к чему. Жвачку Жанна вырвала вместе с несколькими прядями, но в класс возвращаться не стала: стояла и плакала, глядя на синее майское небо, веселое солнце и юные деревца, покрытые нежным зелёным пухом пробивающейся листвы.

– Привет.

Жанна резко обернулась. Рядом с ней стояли две девочки, ее одноклассницы, Вика и Лера – одни из немногих, кто ни разу ее не обидел. Тем не менее, нужно быть настороже.

– Ты чего тут стоишь? – дружелюбно спросила Вика. Она была очень красивой: светловолосая, голубоглазая, стройная – неудивительно, что ее не дразнили, хотя и не дружили особо. Жанне казалось, что Вику немного побаивались даже самые отчаянные хулиганы.

Она всхлипнула и подозрительно прищурилась.

– А вы чего не на уроке?

– Мы к тебе пришли, – ответила Лера.

Лера тоже была красивой, только по-своему: темненькая, серьезная, с глубокими большими глазами. Единственная подруга Вики.

Что этим двоим понадобилось от нее?

– Зачем это вы ко мне пришли? – буркнула Жанна, шмыгнув носом.

Лера сунула руку в карман и достала оттуда большую голубую бусину, яркую и прекрасную, как волшебный камень; она сверкала и переливалась небесной синевой в лучах солнца, заглянувшего в окно коридора. Это было так красиво, так удивительно, что Жанна не могла оторвать от бусины взгляд и даже испугалась, когда Лера протянула ей руку:

– Вот, возьми. Это тебе.

Жанна взяла, стиснув пальчиками с обгрызенными ногтями это маленькое, стеклянное чудо.

– Спасибо, – прошептала она.

– Будешь с нами дружить? – спросила Вика.

Жанна посмотрела на девочек. Они улыбались, и это было совсем не похоже на те злобные ухмылки, которые она привыкла видеть перед собой. Это были улыбки подруг, которые рядом, и с которыми хорошо.

– Да, – сказала Жанна. – Буду. А что надо делать?

– Я расскажу, – пообещала Вика.

Через неделю одного из самых веселых юмористов, изощрявшихся в издевательствах над Жанной, обварило чуть ни не насмерть: его мать кипятила дома белье и неловко опрокинула двадцатилитровый бак прямо на сына. Еще через три дня та самая девочка, пустившая слух о веснушках у Жанны на заднице, с размаху уселась на длинный гвоздь, невесть как вылезший вверх острием из садовой скамейки. После недели, проведенной в больнице, в школе ее встретили искрометными шутками: каждую перемену кто-то подкладывал ей на парту или в сумку длинные гвозди с наколотыми на острие записками: «Это было великолепно!», «Как честный гвоздь, теперь я должен жениться!», «Люблю и скучаю» и прочее в том же духе.

Над Жанной смеяться перестали.

А через двадцать лет она приехала на встречу одноклассников, которая проходила в убогом кафе в том же районе, где они все вместе когда-то учились и жили. «БМВ», на котором она прикатила, был единственным автомобилем на небольшой парковке у входа. Светки, Ленки, Маринки растолстели до безобразия, обабились и повыходили замуж за одноклассников, Серег и Андрюх, отрастивших животы и усы. Жанна посидела немного, поулыбалась, заплатила администратору за продление аренды кафе на всю ночь – наличными, чтобы все видели пачку денег – и удалилась, совершенно счастливая, размышляя, как повезло ей в свое время получить в подарок большую, яркую и прекрасную бусину…

– Жанна, мы пришли, – повторила Виктория чуть громче.

– Вика, не надо, пусть спит… – сказала Валерия, но в прорезях белой маски дрогнули тени.

Жанна открыла глаза.

Вернее, открылся только один, красный, слезящийся, помутневший. Он подергался, фокусируясь, и уставился на стоящих в изножии кровати Приму с Альтерой.

– Привет, подруга, – весело сказала Виктория. – Ты как?

Жанна дернулась. Глаз округлился от ужаса.

«Она догадалась», – подумала Валерия.

– Ну, ладно тебе, – ласково продолжила Прима. – Не надо, не беспокойся. Все будет хорошо.

Она опустила руку в карман и достала булавку с головкой в виде цветка аконита. Жанна приглушенно завыла и заметалась по койке.

– Прости нас, – сказала Вика. – Ты сделала бы тоже самое.

– Прощай, – добавила Лера.

Прима наставила булавку на Жанну и произнесла нараспев несколько странных слов. Мигнули лампочка освещения и огоньки на пульте аппарата вентиляции легких. Жанна выгнулась на кровати. Прима повторила заклинание чуть громче, и, едва отзвучала последняя нота, ей в унисон подпела Альтера. Изо рта Жанны выпал загубник, обнажив зияющую, неровную черно-красную дырку. Древние тона напева прозвучали строем из двух голосов. Виктория почти выкрикнула последнее слово и выбросила вперед руку с булавкой.

Жанна дернулась так, что кровать затряслась с металлическим лязгом. И замерла.

– Вот и все.

Валерия открыла дверь. Виктория направилась к выходу, но, оглянувшись, остановилась. Подошла к тумбочке, взяла голубую бусину, секунду смотрела на нее неподвижно, а потом уронила на пол. Сверкающий шарик подпрыгнул, покатился, но Виктория ловко прижала его носком светлой туфли и надавила. Раздался стеклянный хруст.

Когда она убрала ногу, на полу осталось только блестящее крошево, похожее на треснувший тонкий лед.

* * *

– Надеюсь, вы все сделали, как я сказала, – строго сказала Валерия, широким шагом идя по коридору Виллы Боргезе. Рядом пылила стоптанными башмаками Надежда Петровна, то ли кланяясь, то ли приседая на ходу.

– Не беспокойтесь, госпожа Альтера, – торопливо заверила комендантша. – Потрудиться мы всегда рады, это уж будьте уверены! Сейчас все сами увидите!

Валерия усмехнулась. Трудолюбие местных бродяг вызывало большие вопросы.

Днем Вилла была другой, будто спала, но стоило остановиться и прислушаться, как отголоски кошмаров, которыми жил старый дом в своем дневном сне, ощущались на подсознательном уровне. Здесь все дышало недобрым: лестницы, длинные коридоры, пустующие кабинеты, мебель и утварь, оставшиеся от больницы. Даже днем, в тусклом мертвенным свете, сочащемся через грязные окна, возникало гнетущее ощущение: погуляешь всего четверть часа, и хочется бежать без оглядки. А ночью вдруг потянет вернуться.

Впрочем, Валерия чувствовала себя здесь привычно, уверенно, как на работе.

По широкой лестнице справа в сопровождении оборванца с красной, лоснящейся рожей, поднимались, озираясь тревожно, два паренька; у одного на шее висел фотоаппарат. Они увидели Альтеру и Надежду Петровну, и настороженно остановились.

– Пойдемте, пойдемте, – махнул им рукой провожатый. – Сейчас я вам покажу бывшую домовую церковь, а потом на третий этаж поднимемся, посмотрим место, где был пожар…

Валерия проводила глазами бродягу, который, как заправский экскурсовод, повел молодых людей в разрушенный церковный зал, и взглянула на комендантшу.

– Туристы, – захихикала та. – Все ходят и ходят…вот, Индеец и водит их, он сегодня дежурный. Мы аккуратно: чего не надо, не покажем, «пенсионеров» прячем. Тут третьего дня мужик один приходил, так все хотел вниз попасть, на первый этаж. Ну, Баклан его до низа довел, показал, что все мебелью старой завалено, и обратно. Мы дело знаем.

Валерия покачала головой, но ничего не сказала. Она и так была в курсе предпринимательских инициатив ушлой Петровны, а теперь говорить что-то или предупреждать в который раз, чтобы были поосторожнее, смысла уже не имело.

Завтра все кончится.

Они прошли до конца коридора и стали спускаться по лестнице на первый этаж. Надежда Петровна засветила фонарь. Темнота вокруг пахла мокрой пылью и плесенью. Они миновали завалы из старой мебели и через железную дверь вошли в подземелье под Виллой.

В квадратном подвале горели переносные мощные лампы, штук шесть или восемь, и в их ярком, неестественно голубоватом свечении подвал был похож на зловещую скальную копь, в которой копошатся уродливые злобные гномы. В нос ударила густая вонь месяцами не мытых тел, лежалой одежды и скисшего пота. Альтера поморщилась:

– Они отсюда сколько дней уже не выходят?

– Вот как Вы на прошлой неделе приехали, рассказали, что делать, так и трудятся, рук, так сказать, не покладают, – с готовностью объяснила Петровна. – Поесть да поспать выходят только, а так все работают, работают…

Стены подвала сейчас были обшиты досками и кусками фанеры: неумело, криво и косо, но зато полностью, от пола до потолка. Двое бродяг в дальнем углу, там, где обычно стоят табуреты и висят крючки для одежды, прибивали поверх древесины черную драпировку. Еще трое что-то сколачивали на полу. Остальные возились у боковой двери, из которой являлась сестрам Хозяйка Есбата, отпиливая торчащие края досок. Визг ножовки и стук молотков перекрывали хриплую матерную перебранку. Посередине подвала возвышался Ефрейтор: огромный, кудлатый, в засаленном пиджаке, надетом на грязную майку, и выкрикивал то ли ругательства, подгоняя своих подопечных, то ли команды на том особом, нечленораздельном наречии, понятном только бродягам и хроническим алкоголикам.

– Он всех сюда, что ли, пригнал?

– А как же, – отозвалась Надежда Петровна. – Все тут, ну, кроме Михалыча, он все своими язвами на ногах так и мается, почти не выходит. Ну, и новенького, Богомаза, теперь с нами нет…

Валерия посмотрела на комендантшу. Та отвела глаза и потупилась.

– Что значит, нет?

– Удавился Витя, – скорбно ответила Надежда Петровна и пожевала губами. – Такое горе.

– Удавился или удавили? – уточнила Валерия.

– Да сам он, сам, – поспешно заверила комендантша. – Вот сразу после того, как вы тут последний раз собирались. Затосковал что-то, загрустил. Подошел ко мне, спросил, а нельзя ли уйти. Ну, я и ответила, что, мол, теперь уж нельзя, предупреждали ведь с самого начала…Ну, а потом его Варвара на чердаке и нашла: ремень, значит, перекинул на балку, да и повесился. Такая вот незадача.

Ефрейтор увидел стоящих у двери Валерию и Петровну, выкрикнул что-то похожее на армейское «смирно». Пилы, молотки и разноголосая ругань мигом стихли. Бродяги выпрямились, кто как мог, и застыли. Ефрейтор застегнул пиджак, подтянул мешковатые брюки, и Валерия заметила, что за поясом у него тускло блеснула металлом рукоять пистолета.

– Доброго дня, госпожа Альтера, – хрипло пробасил Ефрейтор и поклонился. Из всклокоченных спутанных волос посыпались сор и какая-то живность.

– И тебе хорошего, – отозвалась Валерия, на всякий случай отойдя на полшага. – Вижу, дело идет. До завтра управитесь?

Ефрейтор запустил толстые пальцы в густую длинную бороду, задумчиво почесал, изучил то, что налипло на грязные ногти, облизал их и важно кивнул.

– Сдадим объект в срок!

– Молодцы, так держать, – Валерия окинула взглядом подвал. – Кстати, где то, что я привезла?

– В целях безопасности, переместили в яму, – отрапортовал Ефрейтор.

– Пойдем, покажешь.

Они подошли к краю квадратного углубления, похожего на бассейн. На дне стояли четыре газовых баллона с пропаном по пятьдесят литров каждый и пять пластиковых канистр.

– Убрали во избежание, – пояснил Ефрейтор. – Ребята у меня дурные, мало ли что…

– Ну и правильно. Что делать потом, помнишь?

Ефрейтор кивнул.

– Баллоны расположить по углам. Находящуюся в канистрах жидкость применить для обработки драпировочной ткани. Данную обработку осуществить завтра вечером, не ранее, чем за шесть, и не позднее, чем за четыре часа до вашего прибытия.

– Вольно, – сказала Альтера. – Иди, работай.

Ефрейтор вновь поклонился, рассыпая обитателей жирных зарослей на голове, и отошел. Раздался хриплый окрик; сразу же застучали молотки, заерзали пилы, негромко загомонили невнятные голоса.

– Хороший у тебя мужик, Петровна. Дисциплину знает.

– Да, он у меня такой, – с гордостью отозвалась комендантша.

– Вот только зачем-то с оружием ходит, – добавила Валерия. – Это что за ствол у него в штанах?

Надежда Петровна обеспокоенно заморгала, облизав губы.

– Так это…он…подобрал…

– Где подобрал?

– Его еще с месяц назад госпожа Кера посылала с мужиками…там…подчистить за ней кое-что. Ну вот он и нашел, радовался еще так, мне показывал, смотри, мол, Петровна, пистолет, да еще с патронами… Вы уж не судите строго, он же военным был, пусть потешится…

– Пусть, пусть… – задумчиво ответила Валерия. – Ладно, пойдем отсюда. Мне ехать пора.

Они поднялись наверх. По сравнению со спертым смрадом в подвале застоявшийся тусклый воздух на втором этаже показался свежим и сладким, как ранним утром в горах. Коридор был пустынен и тих, краснорожий Индеец и молодые люди ушли, и Валерия надеялась, что дорогой фотоаппарат на груди у одного из них не стал причиной беды. Днем, конечно, бродяги обычно никого не трогают, но все же…

– Госпожа Альтера! – прервала ее размышления Надежда Петровна.

Валерия остановилась.

– Чего тебе?

– Я вот спросить Вас хотела, – тон комендантши показался Валерии странным.

Она нахмурилась.

– О чем спросить?

– Да как-то мне странно это все. Газовые баллоны, канистры какие-то. Я вот открыла одну, понюхала – какой-то химией пахнет: и спирт – не спирт, и бензин – не бензин…

Петровна растянула тонкие желтоватые губы в улыбке, обнажая черные острые зубы, но глаза не улыбались, и Валерия поняла, что именно странным показалось ей в голосе комендантши. Подозрение. Старая бродяга, с двумя сроками исправительной колонии за спиной, опытом выживания, ради которого не останавливалась ни перед чем, явно что-то подозревала.

– Что тебе странно? – резко сказала Валерия. – Завтра у нас особая ночь, праздничная, и мероприятие будет тоже особым…

– Но в прошлом году на вальпургиеву ночь ничего такого не приносили, – вставила Петровна.

– И что? – Валерия повысила голос. – В прошлом году не было, а в этом будет. Я объясняла: газ нужен для горелок специальных, а в канистрах ароматические смеси. Госпоже Приме, наверное, вонь вашу надоело нюхать, вот она и распорядилась…

Глаза Надежды Петровны сощурились и вспыхнули желтым.

– Не знаю, не знаю, – покачала головой она. – Госпожа Прима распорядилась или кто другой… Я, пожалуй, завтра ее когда встречу, так и спрошу, зачем это она в подвал приказала поставить газовые баллоны и все портьеры горючим пропитать.

Наглая комендантша смотрела Валерии прямо в глаза. На секунду Альтера представила, как Надежда Петровна, переваливаясь на кривых толстых ногах, разгоняется по коридору и с разбега бросается из окна, разбив лбом стекло; или, скажем, берет со стола в своей гнусной каморке ржавый нож и медленно, с чувством, перерезает себе глотку. Сколько для этого потребовалось бы времени? Полминуты, чуть больше? В любой другой день именно это бы и случилось, но не сегодня: для того, чтобы завтра все прошло гладко, комендантша нужна была Валерии живой и здоровой. Можно было, конечно, выбить ей сейчас память, но тоже не вариант: если гнусная баба забудет про газ и горючее в канистрах, то может забыть и проконтролировать, чтобы все было сделано, как следует. Тут нужно иначе. Конечно, подтолкнуть немного придется, но самую малость.

Валерия выдохнула, взяла себя в руки и укоризненно произнесла:

– Эх, Петровна, Петровна, вот сама себе все испортила. Я думала сюрприз тебе сделать, а ты… – Альтера сокрушенно махнула рукой.

– Какой еще сюрприз? – недоверчиво прищурилась комендантша.

– А вот такой, – обиженно ответила Валерия. – Ты думаешь, я про твои просьбы забыла? Вот и нет: постоянно госпоже Приме напоминала, хлопотала перед ней за тебя, рассказывала, какая ты надежная, толковая, как хорошо бы тебя тоже в ковен принять. Так что радуйся, Надежда Петровна: завтра вступишь в наш круг!

Глаза у Петровны округлились, и подозрительное, хищное выражение на лице мгновенно сменилось другим, каким-то по-детски и радостно удивленным, словно маленькой девочке удалось краем глаза увидеть настоящего Деда Мороза.

– Вот потому и праздник особый, – продолжала Альтера, – двойной: Белтайн и торжественный прием новой сестры, понимаешь? А по такому случаю обычай требует, чтобы в углах горели синие огни и убранство было умащено специальным маслом. Мы тебе хотели завтра сказать, чтобы неожиданно, как подарок, а ты…

Губы Надежды Петровны затряслись и растянулись так широко, что из уголка рта свесилась нитка слюны. Она задрожала, схватила Валерию за руку своими липкими, горячими, пальцами, затрясла и залепетала:

– Госпожа Альтера, дорогая Вы моя, голубушка…кормилица! Вот же радость, Господи…ой, простите: черт, черт, черт! Вот спасибо так спасибо, как же и отблагодарить Вас, не знаю…

В порыве нахлынувших чувств Надежда Петровна прижала руку Валерии к своим мокрым губам и принялась лобызать.

– Ну, все, хватит, хватит, Петровна, – Валерия вырвала руку. – Я уже и не рада, что проговорилась тебе. Ты лучше смотри, чтобы мужик твой со своими архаровцами все сделал, как надо, ладно?

Надежда Петровна рассыпалась в заверениях. Если бы сейчас Валерия ей сказала, что для вступления в ковен нужно убить Ефрейтора голыми руками, у здорового мужика, вооруженного пистолетом, не было бы не единого шанса.

«Людям нужно говорить то, что им нравится».

На улице она достала из сумки пачку влажных салфеток и извела ее всю, вытирая руку, захватанную и обмусоленную старой бродягой. Потом постояла немного, подставляя лицо уже теплому ветру, выталкивая из легких мерзость запахов Виллы Боргезе, и вытащила телефон.

– Карина, привет. Ты на работе? Найдешь для меня минутку?

* * *

Погибнуть в огне на последнем шабаше должны были все. Но уверенность в этом, такая твердая поначалу, ослабевала по мере того, как приближалась последняя ночь апреля. Валерия поняла, что смерти одной из сестер она не желает.

Причин тому было две.

Первую можно было назвать объективной: Валерия знала, как никто другой в ковене, почему Карина в свое время пришла к ним, почему присоединилась к шабашу, и эти причины лично ей были понятны. Да, тому, что они делали и что совершали, не может быть оправданий. Но ведь кроме закона есть еще благодать, и кто знает, не желает ли Господь, пославший для помощи и вразумления своего грозного ангела, проверить: сможет ли Валерия быть не только справедливой, но и милосердной?

Вторая причина была чисто личной. Карина ей нравилась: и как человек, и, сколь ни стыдно признаться, как женщина. Хотя какого тут черта стыдиться! Когда твой сексуальный опыт начался с того, что единственная и лучшая подруга в двенадцать лет лишила тебя девственности деревянным страпоном; когда много лет у тебя не было ни одного нормального, обыкновенного мужика, а только периодические сексуальные игры с инкубами и все с той же подругой, предпочитавшей садиться тебе на лицо или выполнять роль мужчины; когда разнообразие в смене партнеров ограничено количеством ведьм на оргиях после шабаша; когда нет ни семьи, ни детей – нечего стыдиться того, что испытываешь к девушке, которая почти в два раза младше тебя, нежность одновременно материнской и женской любви.

Они познакомились, когда три года назад Карина поступила на работу в родильный дом, в отделение, которым руководила Валерия. Так бывает, и в любви, и в дружбе: достаточно взгляда, двух слов, даже молчания, чтобы почувствовать, как звучат в унисон таинственные струны души. Карина была не красивой, но странно привлекательной; никогда не улыбалась, но при этом обладала удивительным обаянием; молчаливой, замкнутой – но люди каким-то феноменальным образом ощущали в молодой медсестре нечто, что заставляло тянуться к ней, в то же время боясь потревожить. Вот и Валерия, невзирая на разницу в служебном статусе и возрасте, невольно потянулась к Карине, а та открылась в ответ. Первое время они с удовольствием молчали вместе, обмениваясь краткими фразами только по делу. Валерия не могла бы сказать, когда они начали близко общаться, но это случилось, и через полгода она уже знала все о Карине, в том числе историю ее детства и жизни, и поняла, почему та не улыбалась и не заводила знакомств. Валерия хотела помочь ей, дать то, в чем Карина нуждалась, она могла это сделать – и помогла. Два года назад Карина стала одной из сестер, и тогда же устроилась на работу в психиатрическую больницу. Ее темный дар наведения жутких кошмаров усилился многократно, и Валерия знала, как новая медсестра клиники для душевнобольных намерена им распорядиться.

Наверное, это был единственный случай, когда Альтера считала применение разрушительных сил колдовства оправданным и справедливым.

Погибнуть должны были все. Убежденность, что так будет лучше – для нее, для Алины, Карины, для всех остальных, и даже для гнусной Надежды Петровны, да помилует Бог ее душу – ничуть не поколебалась. Но Альтера решила, что Карине она оставит возможность выбора. Вот почему вечером накануне есбата она приехала к ней на работу; вот почему рассказала ей все об Инквизиторе, в котором увидела ангела, о своем плане и о том, чем должна кончиться последняя ассамблея.

Они стояли на набережной напротив входа в больницу. Весенние сумерки призрачным маревом спустились на город – репетиция наступающих белых ночей, которых им увидеть более не суждено. Немного похолодало, ветер с залива внес тонкую, морозную ноту в разогретый дневным теплом воздух, но не настолько, чтобы нельзя было спокойно стоять, говорить, и смотреть на узкую серую речку, тянущуюся к широкой Неве.

– Завтра будет все кончено, – подытожила Валерия свой рассказ. – Я просто хотела сказать тебе, что ты можешь не приходить.

Карина смотрела перед собой, на другой берег, где на фоне приземистых серых зданий легкой зеленью распускалась дымка листвы на деревьях.

– Я тебя услышала, – сказала она. – Спасибо, что предупредила. Я приду.

Она повернулась к Валерии; взгляд больших черных глаз был серьезен, и Альтера увидела в нем понимание и решимость.

– Спасибо, – Альтера накрыла ладонью холодные пальцы Карины, лежащие на чугунной ограде набережной. В какой-то момент ей показалось, что та улыбнется, но нет: Карина кивнула, тихонько пожала ей руку, развернулась и молча пошла к проходной.

– Спасибо, – еще раз прошептала Валерия еле слышно.

Завтра, в решающий час судной ночи, она будет не одна.

* * *

– Помнишь, я говорила тебе, чем отличается месть от наказания? Тот, кто мстит, хочет только, чтобы его обидчик страдал; наказание должно привести к осознанию совершенного зла. Ты помнишь?

Голос Карины был тихим и монотонным, как питерский дождь. Николай замычал и отвернулся к стене. Он не в силах был выносить ее взгляд: два черных, огромных провала на белом лице казались порталами в небытие, окнами в потусторонний кошмар.

– Но есть и еще одно отличие, – продолжала Карина. – Месть не закончится, пока не сведет свою жертву в могилу. А наказание может быть прекращено, как только наступит раскаяние. Ты меня слышишь? Понимаешь, о чем я?

Николай не отвечал: его трясло крупной дрожью, а разум сам, уже без всякого колдовства, начинал мучить страшным предощущением грядущего ужаса.

Карина покачала головой.

– Может быть, тебе кажется, что мне доставляет удовольствие тебя мучить. Не могу сказать, что мне это неприятно, скорее наоборот. Но я хочу, чтобы ты вспомнил, чтобы понял, почему это происходит с тобой. Сколько ты уже здесь? Больше года? А все без толку. Знаешь, я бы оставила тебя в покое, но ты сам не оставляешь мне выбора.