Текст книги "Грозненские миражи"

– Предлагают?

– Да, чтоб заметили. А потом выбирают лучших. Всё правильно. Закон природы.

– Закон? – повторила Анна.

– Аня, – вмешалась Света, – ты не обижайся, но мне тоже кажется, что с этой картиной Павлик перемудрил. В конце концов, не зря говорят: «У вас – товар, у нас – купец». Женщине важнее чтоб любили её, чтоб заботились.

– А любовь?

– Выберешь такого, выйдешь замуж – тогда, пожалуйста. Если, конечно, и дальше будет за что.

– Бред! – тряхнула головой Аня. – Любят не за что, а вопреки.

– «Вопреки» любят только детей, – мягко, но уверенно поправила Света и улыбнулась, как будто знала что-то такое, что Анне пока ещё неведомо.

– Правильно! – потвердела Ольга, взяла платок и стала протирать и так ослепительно сверкающий камень на кольце.

– Обсуждаете? – весело спросил незаметно вошедший Валентин, и Ольга тут же ослепительно улыбнулась. – А как вы думаете, где на картине мог бы быть автор? В толпе?

Света и Анна отрицательно покачали головами.

– А та, кого он ищет? Есть ей место на «столе»?

Ольга нахмурила тонко выщипанные брови и бросила странный взгляд на Анну. Света опять улыбнулась.

– Ладно, – сказал Валя, – вы ту ещё посудачьте, а мы на балкончике по паре капель выпьем. Оля, дай «Илли». И бокалы.

На балконе Пашка под общий смех пытался пускать кольца.

– Наконец! – обрадовался Виктор. – А то он у тебя всё «Мальборо» испортит.

– Всё равно научусь! – объявил Павел, пригубив янтарный напиток. – А хороший всё-таки у нас коньяк, не хуже армянского.

– Лучше! – поддержал Виктор. – Кстати, заметили, сколько в городе армян стало? Вчера на почте был, так там целое столпотворение – все что-то отправляют или получают. И все – армяне.

Валентин выцедил коньяк, цокнул языком.

– Наш коньяк лучший в мире! А армян скоро ещё больше станет. Это пока только из Сумгаита беженцы, а скоро ещё и из Нагорного Карабаха прибавится.

– Думаешь?

– Знаю! Закрытое письмо было. Требовали повысить бдительность, не допускать провокаций и так далее.

– А-а! – язвительно протянул Павел. – Ты же у нас партийный.

– И что?

– Ничего! Доиграетесь вы со своими закрытыми письмами.

– Считаешь об этом надо по телевизору объявлять?

– Не знаю, – пожал плечами Павел. – Только и так все в курсе. Врать надо меньше! Одуреть уже можно – то «добровольное вхождение»[16]16
  в 1982 году в ЧИАССР отмечалось «200-летие добровольного вхождение Чечено-Ингушетии в состав России». Не смотря на полную абсурдность подобной концепции, торжества в республики проходили достаточно широко.


[Закрыть], то «кровавые колонизаторы». А вы всё письма пишите.

– Кто это «вы»?

– Брэк! – сказал Руслан. – Не думаю я, что армяне здесь надолго останутся. Дальше в Россию двинут.

– Почему? – заинтересовался Валентин.

Руслан промолчал.

– Я тоже так думаю, – Виктор взял бутылку, наполнил бокалы. – Обязательно дальше поедут! А что им здесь делать – здесь всё занято.

– Кем? – спросил Руслан.

Теперь промолчал Виктор. Медленно выпил коньяк, закурил сигарету, выпустил три больших кольца и проткнул их струйкой дыма. Все заворожено следили за кольцами, ждали.

– Не нравится мне всё это, Русик, – наконец сказал Витька.

– Что? Договаривай.

– А что договаривать? Сначала Алма-Ата, потом Сумгаит, теперь в Карабахе ужас какой-то. А ещё, говорят, в Якутии беспорядки были и в Тыве.

– Но у нас же всё спокойно.

– Да? – Витька выпустил ещё два кольца. – А митинги и демонстрации против БВК?[17]17
  речь идёт о митингах и демонстрациях против строительства в Гудермесе биохимического завода. Проходили в Грозном весной-летом 1988 года. Итогом явилось создание Народного Фронта Чечено-Ингушетии.


[Закрыть]

– Господи! Муха, ты становишься мнителен, как обманутая женщина, – засмеялся Руслан. – Просто народ не хочет, чтоб всякая химия им воздух отравляла. Это здесь при чём?

– При чём? – Виктор закашлялся, выпустил вместо кольца безобразное облако и резким движением загасил сигарету. – При чём? А притом, что в этих демонстрациях были только чеченцы!

– И что? Русских в Гудермесе не так много.

– Это неважно. Главное, что не вместе! И вообще, знаешь, на что это похоже? На пробу сил!

В воздухе повисло молчание, и сквозь шум вечерней толпы стало слышно, как на площади Ленина играет музыка. Слов было не разобрать – что-то патриотическое.

– Так! – решительно сказал Валя. – У меня сегодня день рождения или как? Кончайте муть гнать, без вас хватает. Тапа, давай наливай ещё! Давайте выпьем, как раньше!

Павел, Валентин и Виктор взяли налитые до краёв бокалы.

– Жизнь за жизнь, – усмехаясь, сказал Пашка.

– Кровь за кровь, – улыбнулся Валентин.

– Пока ходим по земле! – Виктор не улыбался.

Бокалы сдвинулись, раздался глухой звук.

– Вот-вот, – сказал Руслан, опрокидывая свой бокал. – Говорить вы умеете, а меня тогда не позвали.

– Ты что, Русик? – почти закричал Валентин. – Какая разница? Ты и так наш друг!

– Но кровь вы смешали втроём.

– Мы же дети были. Дети! Да и что бы изменилось?

– Не знаю, – задумчиво сказал Руслан. – Может, что и изменилось бы. Тоже ведь «не вместе». Эй, что с тобой?

Пашка покачнулся и еле успел схватиться за перила. Вечерний проспект, аллейка, лица друзей – всё исчезло в какой-то серой мгле. Мгла уплотнилась, начала вращаться, скручиваться в спираль. Резко кольнуло под лопаткой. Спираль вращалась всё сильнее и сильнее: казалось, голова сейчас просто лопнет. Наконец, когда мозг уже отказывался воспринимать эту дикую свистопляску, спираль прогнулась воронкой, лопнула, и на дне воронки на короткий миг мелькнула странная, тревожащая картинка.

Одинокий фонарь еле освещал исчезнувший десять лет назад сквер, отражаясь бликами от чугунной ограды набережной. Прямо на тёмном асфальте, недалеко от скорбно склонившегося айланта, лежали три мальчишеские фигурки. Лежали, не шевелясь, навзничь, вытянув вдоль неподвижных тел худые руки. Что-то с ними было не так, что-то странное, но что, Пашка разглядеть не успел. Ветер качнул айлант и отблеск фонаря упал на ещё одну фигурку. Точно такую же, но лежащую поодаль. Нет, чем-то она отличалась. Чем?! Картинка снова начала вращаться, и Павел из последних сил вновь бросил взгляд на три фигурки. А что это у них? Что…

– Тапа! Пашка! – пробился через туман резкий возглас. – Что с тобой?

Картинка ещё немного крутнулась по инерции, потом затянулась серым и растаяла. Перед глазами опять темнело вечернее грозненское небо, шумели клёны аллейки, и пыхтел потерявший «рога» троллейбус. И тревожно смотрели на него три пары почти одинаковых в темноте глаз.

– Нормально, – сказал Павел, никакой картинки он уже не помнил. – Крепкий у нас коньяк! Ане не говорите…

Айлант резко, словно с досады, дёрнул ветвями и снова ушёл в прошлое. Ячейки памяти замелькали быстрее и быстрее, сливаясь в стремительно разматывающийся клубок.

Ещё немного.

17

Следующую ячейку он чуть было не пропустил, лишь в последний момент остановив свой стремительный бег по прошлому. И не пожалел.

Двадцать два годовых кольца назад. 1989-й год по счёту людей. Давно.

К лету квартира изменилась до неузнаваемости.

Ещё недавно это была просто трехкомнатная клетка в новостройке на улице Лермонтова. Обычная клетка с неровными стенами, заклеенными аляпистыми обоями, с проваливающимся под ногами линолеумом и небрежно побеленным потолком. Сейчас в это трудно было поверить: квартира поражала аккуратностью, функциональностью и даже, пожалуй, некоторым шиком. Представить, что хозяин сотворил такое волшебство за какие-то два месяца, было ещё труднее.

– Ну ты даёшь, Муха! – очередной раз удивился Павел, осматривая сверкающую голубым кафелем ванную. – Фантастика!

Виктор старательно делал вид, что ничего особенного он не сделал и хвалить его не за что. Получалось не очень: самодовольная улыбка вылезала на лицо при каждой похвале. Вылезла и сейчас.

– Нет, правда, здорово! – повторил Павел, увидел довольное лицо друга и добавил: – А всё-таки диван тебе в ванную не впихнуть!

– Да пошёл ты! – ничуть не обиделся Виктор. – Я за Кульком не гонюсь, мне и здесь хорошо. Руки помыл? Тогда пошли к столу.

За столом царила та немного бестолковая атмосфера, когда формальная часть уже позади, и теперь всё идёт не как положено, а как выйдет. Сказаны заготовленные тосты, вручены подарки, повторены по несколько раз поздравления. Языки ещё не заплетаются, но лица разрумянились, глаза горят, и главные барьеры сняты. Разговоры становятся и бестолковей, и откровенней.

– А почему не налито? – дурашливо закричал Павел. – Новоселье продолжается – мы ещё за Мухину ванную не пили!

– Пили, – возразил Руслан.

– Тогда за туалет. Видали, какой у них сортир? Чёрный кафель и белый унитаз! Сказка! Мечта всей жизни!

– Вот бы и себе сделал такой! – расплылся в улыбке польщённый Виктор. – А то понаклеил на дверь винных этикеток и доволен.

– Зато интересно! Сидишь, смотришь, вспоминаешь и расслабляешься. Налили? Витя, Света, давайте выпьем за вашу замечательную квартиру и особенно за туалет! Пусть он всегда служит вам верой и правдой по своему прямому.… Ой!

– Правильно, Аня! – пробурчал с набитым ртом Руслан. Света засмеялась. – Ещё добавь!

Павел легко перехватил Анину руку в миллиметре от своего лба, поцеловал и демонстративно нахмурил брови.

– Что? Бить любимого, понимаешь, мужа – ты к чему женщину склоняешь? Руслан Салманович, я вызываю вас на дуэль! Слышишь? Нет, вы поглядите – он опять свинину лопает!

– Это кенгуряти… – привычно начал Руслан.

– Павел! – звонким голосом перебила его Ольга. – Давно хочу спросить – зачем ты всё время про свинину говоришь? Разве непонятно, что Руслану это обидно!

За столом повисла неловкая пауза. Все ещё по инерции улыбались, и только непривычно серьёзный сегодня Валентин смотрел на жену с пристальным интересом. Как в зоопарке.

– Оленька, – осторожно сказал Руслан, – ты ошибаешься. Какие могут быть обиды? Все прекрасно знают, что это не свинина и тем более не кенгурятина. Это просто дружеская шутка.

Ольга обвела всех взглядом безукоризненно зелёных глаз, о чём-то подумала и упрямо покачала головой.

– Всё равно! Нельзя, чтоб шутки затрагивали национальные особенности!

Валентин криво усмехнулся, Руслан вздохнул и выпил полный бокал воды. «Вот дура!» – шепнул Павел на ухо жене. Анна дёрнула его за ухо и шепнула в ответ: «Зато платье какое! И серьги!» «Платье! Не вижу! Вижу складки на животе», – возмутился Павел. Анна фыркнула. Пашка восторженно закатил глаза и опустил ей руку на бедро: «Зато у тебя…». Аня тихо засмеялась.

– Это вы надо мной? – спросила Ольга звенящим голосом. – Давайте тогда уж вслух!

Павел незаметно опустил руку ещё ниже, поднял голову и демонстративно вздохнул.

– Вслух, так вслух. Соседка у меня есть, баба Вера. Очень она любит порассуждать о национальных особенностях, никого не забудет. Сядет, бывало, на лавке и начинает. «Армяне, – говорит баба Вера, – самая вредная нация. Куда армян пролезет, там еврею делать нечего. Евреи самые жадные, они на родственницах женятся, чтоб золото сохранить. А горские евреи ещё и грязнули. Грузины только горло драть могут и вино пить. Кумыки ещё хуже, они баранов больше людей любят, ногайцы точно такие же. Азербайджанцам верить нельзя, обманут. Вредный народ. Немцы раньше у нас были, те ничего – работать любили. Но скупые – спасу нет! Поляки ещё были – вздорный народец. Чечены работать вообще не любят, им бы только воровать. Ингуши – те же чечены, только хитрее. От русских вообще один вред – лишь бы водку пить и везде свои порядки устраивать. Цыгане – те, как тараканы…» Так она часами могла.

За столом давно смеялись, и только зелёные глаза смотрела на Павла серьёзно и немного…брезгливо, что ли.

– Ужас! – ахнула Ольга. – Что можно с таким народом нормального построить? А мне папа всегда говорил, что все нации равны, и, если бы простой народ это понимал, можно было бы избежать многих неприятностей.

– Папа? – переспросил Валентин, нащупал бокал с коньяком и залпом выпил. – Да, папа у тебя большого ума человек, не то что «простой народ». Знаете, что он ещё говорит? Говорит, что после того, как первым секретарём стал Завгаев, пора нам всем делать отсюда ноги.

– Кому? – спросила Светлана.

– Почему? – спросил Руслан.

Ольга тоже хотела что-то сказать, но посмотрела на мужа и промолчала, только надулась.

– Русским, Светочка, русским. Ну и прочим – «самым вредным». Как «почему», Русик? Да потому, что первый секретарь у нас теперь чеченец, и Олин папа считает, что неизбежно произойдёт смена номенклатуры по национальному признаку.

– Ты в это веришь? – прищурил глаза Руслан.

– А ты?

– Да ладно вам, мальчики! – сказала Светлана. – Давайте лучше ещё за нового директора выпьем.

Её никто не поддержал. Валентин и Руслан по-прежнему смотрели друг другу в глаза, Виктор выжидающе следил за ними, Ольга смотрела, вроде бы, в сторону, но прислушивалась к каждому слову. И только двое не следили за дуэлью: Павлик одной рукой гладил под столом Ане ногу, другой – взъерошивал ей волосы. Анна шутливо отбивалась.

– А ты? – повторил новый директор, и собеседник не выдержал.

– Ну притащит кое-кого. Подумаешь! А всех.… Всех Москва не даст поменять. И нечего меня гипнотизировать!

– Какая Москва, Русик! – вмешался Виктор. – Москве сейчас до этого! Чёрт! Только ремонт сделали!

– Паникёры вы! – повысил голос Руслан. – Когда ваши везде были, нормально казалось, а как только чеченец, так сразу.… Да не будет ничего!

– А требования снять Безуглова?[18]18
  Безуглов Д.К. главный редактор газеты «Грозненский рабочий». В 1989 году Народный Фронт Чечено-Ингушетии провёл ряд несанкционированных митингов и демонстраций с требованием его отставки. Судом организаторы митингов были оправданы.


[Закрыть]

– Так не потому ж, что он русский?

– Неужели?

– И осудили протестовавших.

– Пока нет, и уверен, что не осудят. Митинги у суда видел?

– Ну и что? Всё равно это ерунда, пена! Нет, ну не можете вы поверить, что кто-нибудь, кроме вас, может что-то путное делать. Обязательно вам руководить надо!

– «Мы»? – тихо-тихо спросил Валентин.

– Вы! – почти закричал Руслан. – Русские!

Павел отнял руку от Аниной причёски, цепко оглядел застолье. Вытащил из-под стола вторую руку, положил на стол и начал ритмично постукивать – всё сильнее и сильнее. Недовольно зазвенели бокалы.

– Там-там! Не получается, блин! Забыл! А, вот как надо! Там-там, там-там-там! – Павлик нащупал ритм, удостоверился, что все смотрят только на него и, раскачиваясь из стороны в сторону, дурным голосом запел: – Там-там! Чечен-балда, по колено борода! Вы что? Обалдели? Там-там! Чушки-пичушки! Русский – жопоузкий! Там-там! Кулёк, Русик! Вы что? Там-там! В жопе, блин, колотушки!

Валентин широким жестом сдвинул перед собой посуду, примериваясь, поднял над столом руки, ударил. Практически в тот же момент забарабанил по столу Руслан. Чуть замешкавшись, спохватился Виктор, и через несколько секунд из новенькой, только что отремонтированной квартиры через открытую форточку помчались в вечернюю тишину странные звуки.

Гигантским барабаном гремел праздничный стол, вздрагивали литаврами тарелки, блюдца и недопитые бокалы, и отрывисто, не всегда попадая в такт, но с самозабвением зарубежных рок-звёзд распевали неполиткорректную детскую белиберду четыре мужских голоса:

 
Чечен-балда, по колено борода!
Чечен-балда, по колено борода!
Там-там! Дамы, закройте уши, там-там-там!
Чушки-пичушки, в жопе колотушки!
А теперь соло – Руслан Галаев! Там-там!
Русский, русский, русский – жопоузкий!
Браво! Все вместе!
Чечен-балда, по колено борода!
Русский, русский, русский – жопоузкий!
Там-там! Там-там-там!
 

– Браво! – захлопала в ладоши Аня. – Бис!

И под оглушающий стук на улицу полетели уже пять голосов: четыре мужских и один высокий – женский.

 
Чушки-пичушки! В жопе колотушки!
Чушки-пичушки, чушки-пичушки!
Чушки-пичушки! Ура-а-а!!
 

Айлант отметил и эту ячейку и мелко затряс листьями. Было очень похоже, что он смеётся. Хихикает, словно старый дед, вспоминающий молодость. Конечно, такого просто не могло быть. Деревья не умеют смеяться, и так мог подумать только ребёнок. Глупый и наивный ребёнок, с замиранием сердца вглядывающийся в звёздное небо и уверенный, что весь мир всегда будет принадлежать только ему.

18

Ещё одно годовое кольцо, ещё один человеческий год. Как же медленно они тогда ещё тянулись, как много успевало произойти. Кольцо с виду ничем не отличается от предыдущих, но это только на первый взгляд.

Холодный ветерок с Сунжи забрался под пиджак, Валентин поёжился и щелчком выкинул сигарету. Окурок трассирующим огоньком взвился вверх, перекрутился, помчался вниз и шлёпнулся на асфальт. На улице было абсолютно пусто.

Через чуть приоткрытую дверь на балкон неслись музыка и топот. «Веселятся», – подумал Валентин, с удивлением понял, что его это раздражает, разозлился ещё больше и достал ещё одну сигарету.

По новому Ленинскому мосту, непрерывно сигналя, промчалась машина. Из открытого окна высунулась рука, воздух разорвало сухим треском, и в воздух взлетела ракета. «Веселятся», – опять подумал Валентин, провожая машину взглядом. Раздражение усилилось.

А что его, собственно, не устраивает? Новый год всё-таки! Одна тысяча девятьсот девяносто первый. Чего людям не радоваться? Последний десяток века пошёл. Новый год!

И вообще – всё как всегда. Сверкают праздничные гирлянды на мосту, и как обычно, часть лампочек уже перегорела. Ещё ярче сияет громадное здание за Сунжей, которое уже и непонятно, как называть: не то Реском, не то Верховный Совет. Народу на улицах, правда, почти нет: так это и понятно – всё-таки уже почти четыре часа. Зато как стреляли в двенадцать: можно было подумать, что в городе одновременно и салют, и небольшой бой. Или наоборот. Настрелялись, истратили боезапасы и разошлись по домам. Да и погода, честно говоря, мерзопакостная.

Валентин посмотрел вверх: над городом висели плотные низкие облака. Они висели уже несколько дней, несколько раз просачивались дождём, но снега не было. Ещё чего захотели – снег в Грозном на Новый год! Обойдётесь.

Ладно, пора назад, а то ещё искать пойдут. Валентин новым щелчком пульнул с балкона сигарету – ещё один одинокий трассер – и автоматически глянул на набережную. Айлант, казалось, тоже поник, и выглядел потерянным и одиноким.

– Что, друг, и тебе тревожно? – тихо спросил Валентин, повернулся и открыл балконную дверь.

Первых, робко планирующих с неба снежинок, он не заметил.

В квартире гремел магнитофон, темноту прорезали дёрганные блики цветомузыки. Комната на мгновения становилась то ярко-красной, то мертвенно-жёлтой, то густо-фиолетовой, словно на дне океанской впадины. В этой фантастической мешанине цветов разглядеть, кто где, с непривычки было непросто. Валентин на секунду прикрыл глаза, привыкая, а когда открыл их снова, удовлетворённо улыбнулся: всё было именно так, как он и предполагал.

Посередине комнаты, преувеличенно вихляясь, выплясывал Виктор. Руки и ноги дёргались, как у потерявшего управление заводного болванчика, и казалось, что сейчас у него обязательно что-нибудь сломается. Не ломалось. Виктор выглядел необычайно серьёзным, словно не танцевал, а работал. Рядом, размахивая руками, точно мельница, радостно прыгала Света. После вторых родов Светлана заметно располнела и теперь мало напоминала ту хрупкую девушку, которую давным-давно неизвестно откуда привёл Витька, и явно гордясь собой, представил: «Знакомьтесь – это Света!» Да, трудно теперь разглядеть в ней отчаянно смущающуюся, не знающую, куда девать тонкие руки, девчонку. Теперь она всегда спокойна и уверенна. А как же – двое детей, отличная квартира, прекрасная работа у мужа. Витька, кстати, тоже здорово изменился: заматерел, даже немного обрюзг, стал увереннее, приобрёл ранние залысины и небольшой, но солидный животик. Как-то не очень теперь поворачивается язык называть его Мухой.

А где остальные? Валентин, щурясь от дрыгающихся светотеней, медленно оглядел комнату. Ясно, можно было бы и догадаться. Аня и Павел сидели на диване в дальнем углу и самозабвенно целовались. Вспышки света на мгновения выхватывали из темноты то растрёпанные, совсем уже немодные, длинные волосы Павла, то закрытые Анины глаза, спрятанные под громадными, трепетно вздрагивающими ресницами, то её улыбку, похожую на…

Давно следовало бы отвернуться или хотя бы отвести взгляд, но Валентин смотрел и смотрел и на эти ресницы, и на руки, лежащие не на его плечах, и на счастливую улыбку. Смотрел до тех пор, пока не потемнело в глазах, комната стала причудливо изгибаться, а на лбу выступили капельки пота, словно в квартире стало градусов на двадцать жарче. Он вспомнил. Вспомнил, когда и где впервые увидел эту улыбку. Нет, не в комнате над Аракеловским магазином: там такого не было. Он увидел её гораздо раньше – так она улыбалась с наброска, нарисованного Пашкой на асфальте уже несуществующего сквера. Нарисованного легко и просто, несколькими движениями обычной веточки. Он словно зажёг тогда эту улыбку. Зажёг, как фокусник, и что бы с тех пор не происходило, в глубине души Валентин всегда был уверен: эта улыбка теперь будет всегда принадлежать только одному человеку. И зовут этого человека совсем не Валька Кулеев.

Валентин отвернулся, подошёл к столу. Почти на ощупь налил полный бокал конька и выпил, не отрываясь. Стало полегче: комната снова начала приобретать нормальные очертания. Он несколько раз глубоко вздохнул, хотел отойти в другую сторону, но вместо этого снова посмотрел в дальний угол. Там ничего не менялось: те же переплетённые руки, те же разноцветные блики на ресницах, та же улыбка. Вот же заразы – им что, больше заняться нечем? Тоже ведь не первый год женаты, сын уже в школу ходит. Вот уж кто совершенно не изменился, так эти двое. Причём, ни внутренне, ни внешне. Тапик вряд ли набрал хоть пару килограммов, не то что животик, а Аня.… На Аню, вообще, иногда бывает страшно смотреть: кажется, что время остановилось, и перед тобой всё та же шестнадцатилетняя девчонка с глазами, похожими на синие провалы. Но потом подойдёшь к зеркалу, всмотришься – и становится ясно, что если время и остановилось, то только для тех двоих. Чёрт!

Кулеев взял бутылку, налил ещё коньку.

– Не поможет! – прошипел кто-то в прямо в ухо.

Валентин резко повернулся и буквально наткнулся на взгляд зелёных даже в этой цветопляске глаз.

– Не поможет, милый! – повторила Ольга.

Она была заметно пьяна, лицо раскраснелось, вокруг глаз бегали мелкие колючие морщинки. «Как иголки», – подумал Валентин.

– И вообще, нехорошо одному! Давай вместе выпьем! Вот только за что? – Ольга подняла бокал и задумалась. – За что?.. А! Давай, милый, выпьем за любовь! За твою сверхблагородную, не требующую ничего взамен любовь!

Ольга резко, чуть не упав, повернулась и ткнула бокалом в направлении дивана. Темная жидкость в бокале вздрогнула и капнула на ковёр.

– Я не ошиблась? Тебе же ничего взамен не надо? Только смотреть вот так, исподтишка и… – Ольга улыбнулась, колючки вокруг глаз ощетинились сильней, – и кончать!

Валентин схватил её за руку, сжал.

– А ты ударь! – шепотом закричала Ольга и засмеялась. – Ударь, милый! Хоть так заметь! А то только кольца, да шубы, да бриллианты. Откупился? А в постели, если и соизволишь, вместо меня, небось, тоже её видишь? Её, Валя? Конечно, её, иначе у тебя и не встанет!

Валя разжал ей пальцы, вытащил бокал и поставил на стол.

– Отдай! – Ольга неожиданно быстрым движением схватила бокал, выпила остатки и победно взглянула на мужа. – А я зачем тебе, милый – для статуса? Ты ведь даже на её картину с большим удовольствием смотришь, чем на меня.

Ольга посмотрела на пустой бокал и пьяно хихикнула.

– Или ты и от картины кончаешь? Валя, а может, тебе к врачу надо? Может, это болезнь такая: не бывает же, чтоб у здорового мужика от картины член вставал, а от жены нет? Чем я хуже картины? Чем?!

Ольга внезапно сгорбилась, плечи мелко затряслись. Валентин постоял, ожидая очередного подвоха, затем взял её за руку, отвёл к дивану. Ольга не сопротивлялась, смотрела куда-то в сторону и, только уже сидя на диване, подняла на него по-прежнему зелёные и совершенно сухие глаза.

– Валя, налей мне ещё. Последнюю, клянусь!

Резким, почти мужским движением опрокинула рюмку и откинулась на подушку.

– Ты иди, Валя. Я больше не буду, – прошептала она заплетающимся языком. – И картину ещё в квартире пове…сили. Не стыдно? Ребёнок же видит. «Летящая ср…среди звёзд!» Чем я хуже?

Ольга закрыла глаза и задышала спокойно и ровно, иголки вокруг глаз исчезли. Валентин нашёл недопитую бутылку, вылил остатки в бокал, сел в кресло и оглядел зал. Цветомузыку выключили, и комната озарялась только сполохами работающего телевизора. На экране падал неестественно крупный снег, взлетали фейерверки и, кто-то, присосавшись к микрофону, беззвучно открывал рот. Магнитофон тоже приглушили, музыка теперь звучала, скорее, убаюкивающее. Витька и Света уже не танцевали – полулежали на диване и, похоже, спали. Около балкона в кресле дремал Руслан. Что делали Аня и Тапик, в темноте было не видно, но, вроде, тоже успокоились. Валентин отхлебнул из бокала и устало прикрыл глаза.

Отвеселились. Конец новогодней ночи. А что, вполне нормально отпраздновали. И совсем не зря собрались не у него или Мухи, а у Тапика. В старом доме на улице Терешковой. В доме, где прошли детство и юность, в доме, знакомом до мелочей. И пусть теперь нет рядом поликлиники со светящейся на крыше рекламой. Пусть новый мост съел старый уютный скверик с нежным именем «Музыкальный». Пусть на торце дома теперь висит громадный дурацкий плакат, приглашающий летать только самолётами Аэрофлота. Пусть! Всё равно это их дом, их родной дом, и также виднеется из окна музыкальное училище, и так же возвышается над всеми деревьями ставший таким же родным айлант высочайший, а попросту – вонючка.

Нет, не зря они решили встретить этот год здесь. И нормально встретили, чёрт побери! Тапик с Аней расстарались, и праздник получился весёлым и интересным. Были и игры, и розыгрыши, и сюрпризы. Особенно здорово получилось, когда все бросились проверять подаренные Мухой лотерейные билеты, и Руслан обнаружил, что выиграл «Жигули». Что номер искусно подделан Тапиком, обнаружилось нескоро, и что за это время успел прочувствовать Руслан, можно было только догадываться. Да, хорошо повеселились.

Если не считать Ольгиной истерики, то за всю ночь было только два неприятных момента. Сначала Муха вовлёк всех в политический спор, сцепился с Русиком, и спор чуть не закончился скандалом.

– Что ты кипятишься? – ещё довольно спокойно возражал Руслан. – Подумаешь, – Декларация о суверенитете![19]19
  27 ноября 1990 г. Верховный Совет ЧИАССР принял «Декларацию о государственном суверенитете Чечено-Ингушской Республики».


[Закрыть] Сейчас все такие принимают. Почему одним можно союзной республикой быть, а другим нельзя? Поднимут нам статус – и всё успокоится.

– Неужели? – саркастически усмехался Муха. – А кто её принял, эту Декларацию?

– Верховный Совет.

– Врёшь, Русик, врёшь! Вот зачем ты врёшь? Сначала Декларацию принял съезд Чеченского народа. А уже потом Верховный совет.

– Ну и что?

– А то! Что это за орган такой – съезд Чеченского народа?[20]20
  23—26 ноября 1990 г. состоялся Первый Чеченский национальный съезд. В ходе работы ЧНС было принято решение о создании независимого Чеченского государства.


[Закрыть]

– Нормальный орган! – начал кипятился Руслан. – Самый что ни на есть демократический. Высказывает волю народа, а не партийных бюрократов.

– По просьбам трудящихся… – попытался подделать сталинский акцент Муха, – мы, понимаешь, решили.

– На что ты намекаешь?

– На то! Что «воля народа» всегда искусно формируется вожаками, а народ потом думает, что это он сам такой умный и самостоятельный. Баран тоже думал!

– По себе не суди! Может, у вас как раз так – привыкли всегда на царя-батюшку полагаться. А мы – нет! У нас даже аристократии никогда не было.

– Знаем, знаем – у вас всё всегда решалось демократично. Кого ограбить, кого пришить…

– Муха! – первый раз в спор влез Павел.

– А что Муха? Демократично… Хороша демократия – съезд, вроде бы, народа, а на съезде только лидеры тейпов. А давай и мы самый демократичный орган создадим – съезд Русского народа.

– Создавайте, – разрешил Руслан. – Если получится.

– А, ну да! – взвился Муха. – Мы же только водку хлестать можем! Русик, а остальные решения вашего самого демократического органа Верховный совет скоро будет утверждать?

– Какие?

– Что высшие должности в республике должны занимать только представители коренного населения? Это же апартеид.

– А когда только ваши занимали, это не апартеид был? Потому что на словах всё было не так? И вообще – не надо преувеличивать! Всё ещё перетрется, вот посмотришь!

– Не знаю, – насупился Муха. – Иногда кажется, что перетрётся, а иногда – что будет только хуже. Русик, скажи честно: ты веришь, что ещё когда-нибудь будет, как раньше? Когда можно было ночью пройти весь центр, и тебя никто бы не тронул? Когда мы до полуночи прогуливались по Броду, и никто не обращал внимания, какая у кого национальность.

– Вы так до утра будете? – громко осведомился Павел. – Так я против! Не знаю, перетрётся эта вся бодяга или нет, Русик, но лично я не хотел бы видеть тебя среди тех, кто поддерживает идеи назначения по пятой графе. Подожди! А национальностей, Муха, не бывает только у кошек, и когда мы шлялись по Броду, и даже раньше, нас всегда интересовало, кто русский, кто чечен, а кто армян. Да и ночью в городе не всегда было безопасно, и даже днём. Тебе ли не знать!

Виктор, хотевший что-то возразить, покраснел и насупился.

– И вообще, дамы и господа, – сказал Павел, поднимая бокал, – я предлагаю тост! Помните, когда мы были маленькими, весной в городе летали тучи майских жуков? Мы их ещё в спичечные коробочки сажали. Ещё были жуки-рогачи и жуки-олени. Помнишь, Русик, какого громадного ты когда-то поймал?

– А Кулёк обманом выменял его у меня на какую-то фигню, – отозвался Руслан.

– И вовсе не фигню… – начал Валентин.

– Стоп! – звякнул бокалом Павел. – Не мешайте! А как пели цикады, помните?

Сколько было кузнечиков в траве?

Все притихли, глаза у всех стали мечтательными, даже у Ольги.

– Где это всё теперь? – жёстко спросил Павел. – Последнего майского жука я видел лет пять назад, да и он был каким-то заморышем. О жуках-оленях, вообще, молчу! А когда последний раз пели цикады? Зато стало полно комаров! Их не было ещё лет десять назад, а сейчас летом на улицу без противогаза не сунуться! Как наши дети будут на свидания ходить? А кто-нибудь из вас замечал, что на небе стало меньше звёзд? Меньше-меньше, не спорьте!

– Ага! – усмехнулась Ольга. – Раньше и деревья были выше, и мороженое вкуснее. А уж экология!..

– Да он же не об этом, Оля, не об экологии! – перебил её Виктор. – Как ты не понимаешь?

Резко повернулся – недовольно скрипнул стул – и зажатым в руке бокалом ткнул в сторону стены.

– Вот!

Шесть человек одновременно оторвали взгляд от Павла, проследили за дрожащим бокалом, и глаза у всех начали расширяться. Серые и карие, синие и чёрные, мужские и женские, славянские и кавказские – все.

Картина в скромной рамке поймала их всех. Поймала, как ловила всегда. И как всегда, словно по мановению волшебной палочки, тут же исчезло всё: праздничный стол, украшенная гирляндами комната, новогодняя ёлка. В стене распахнулось окно, взметнулся занавес, и в полутёмную комнату ворвались солнце и ветер. Солнце всё так же освещало то ли безмятежный, то ли притихший в ожидании беды город. Ветер тоже пах, как и много лет назад – пылью, нефтью и зеленью. И точно так же звал за собой куда-то далеко-далеко, в почти недостижимую даль, где смутно маячило счастье.