Текст книги "Грозненские миражи"

4

Павел Тапаров открыл ноутбук и, путаясь в пароле, снова открыл электронную почту. Он делал это сегодня, наверное, десятый раз – заходил в почту и перечитывал одно и то же короткое письмо. Потом закрывал ноутбук, шёл на кухню и молча курил, глядя перед собой бессмысленным взглядом. И так весь вечер, с тех пор, как Анна позвала его к компьютеру.

– Павлик, посмотри, что тут…

Он нехотя оторвался от мольберта: перепиской давно занималась жена, он и не помнил, когда последний раз заглядывал в почту. Не хотелось и сейчас, но было что-то в голосе Ани такое, что заставило его удержаться от вопросов. А когда прочитал письмо, вопросы задавать стало бессмысленно. Не потому, что они исчезли, просто ответить на них было некому.

Письмо состояло из трёх коротких фраз.

«Добрый день, Павел! Я бы с удовольствием приобрела у Вас картину под номером 48. Кроме того, хочу, если можно, сделать заказ. Сюжет на Ваше усмотрение, лишь бы в нём присутствовал скверик у музучилища. Сообщаю свои координаты для переговоров. С уважением, Светлана Михеева».

Адрес, телефонный номер, число.

Всё.

Павел включил вытяжку и затянулся очередной сигаретой.

Михеева. Света Михеева. Совпадение? Да нет, не может быть, иначе, почему «музыкальный» скверик. Тогда почему только она, без Витьки? Разошлись? А фамилия? Впрочем, это ерунда – фамилию она могла и оставить. Но тогда, почему так официально? А если не одна?.. И что, Муха не знает о письме? Или это такой ход, чтоб он не догадался…Господи, сколько вопросов. Муха, Муха, сколько лет.

Голова чуть заметно закружилась, тихо прошелестел смутно знакомый голос, и Павел Андреевич Тапаров провалился в бездонный колодец времени.

К вечеру стало ещё холоднее, сухой и колючий воздух буквально обжигал горло.

Пашка поднял воротник пальто и натянул повыше шарф. Стало легче, но ненадолго: от дыхания шарф сначала повлажнел, а потом начал покрываться сосульками. Ну и мороз, наверное, минус двадцать. Вот тебе и южный город! Хотя, если уж совсем честно, такое бывает редко. Даже очень редко. Но бывает!

– Вот же колотун! – пробурчал Валька. – Как только они там стоят! Обалдеть!

А «они» стояли. Стояли, не смотря на небывалый мороз, и, похоже, их даже стало больше. В центре города осталось только два цвета – белый и чёрный. Белые, покрытые инеем деревья, белые крыши домов, почти белое от мороза небо. И чёрная масса людей на площади.

Белый и черный. Чёрный и белый.

Потом глаз выхватывал красные пятна транспарантов, обвисших без ветра знамён – и картинка становилась немного веселее.

– Гляди, гляди, – кивнул Витька, – костры стали жечь. Греются! Интересно, когда их разгонять начнут?

– Думаешь, будут? – спросил Пашка через заледенелый шарф.

– Конечно! Третий день уже – сколько можно? Вон сколько солдат нагнали.

Пашка оглядел тоненькую цепочку военных: все солдаты были с автоматами, кое-где виднелись ручные пулемёты. Гнетущая картинка.… Говорят, так же было и в 58-м, когда русские требовали выселить только что начавших возвращаться из ссылки чеченцев[4]4
  Так называемый «Русский бунт» в Грозном. Митинги, демонстрации, массовые беспорядки с захватом зданий обкома, почты, КГБ. Среди требований к властям «ограничить число проживающих в республике чеченцев и ингушей десятью процентами от общего количества населения». Подавлен с применением силы.


[Закрыть]. А сейчас ингуши…

– Конечно, разгонят! – уверенно сказал Валька. – И на транспаранты не посмотрят. «Слава КПСС!» «Да здравствует дружба народов!» Детский сад!

– Почему «детский сад»? – внешне спокойно спросил Руслан.

– Русик, ты как дитё, ей богу! Наша партия, конечно, любит, когда ей жопу лижут, но только если она этим процессом сама руководит! И вообще, какая, на фиг, дружба народов, когда они требуют создания Великой Ингушетии?

Витька негромко засмеялся. На площади очередной оратор призывал вести себя спокойно, не поддаваться на провокации, и всячески расхваливал родную Советскую власть. Впрочем, восстановить историческую справедливость и отдать ингушам Пригородный район он призывать тоже не забывал. Слышно было плохо: усиленный динамиками голос тонул в странном ритмичном шуме. Это переминалась с ноги на ногу закоченевшая на морозе толпа.

– Чего болтаешь? – возмутился Руслан, но как-то не очень активно. – Какая «Великая Ингушетия»? Просто хотят, чтоб Пригородный район у Осетии забрали…

– И отдали ингушам, – подхватил Витька. – Вместе с Орджоникидзе. Не, Русик, разгонят их. Как пить дать, разгонят! Кстати, слышали, в народе уже целую поэму сочинили? Начинается так: «Раз в крещенский вечерок ингуши восстали. Сдвинув шапки на бочок, все «Ура!» кричали…»

– Пошли отсюда, – ежась от мороза, предложил Пашка. – Кулёк, ты забыл, зачем собрались?

– Ещё чего! – возмутился Валька и решительно повернул налево – через абсолютно пустой в этом месте проспект Революции.

Через полчаса они сидели за столиком в пустом кафе «Южное». Громадные окна мороз покрыл фантастическими узорами и казалось, что за ними не притихший в тревоге город, а сказочный ледяной мираж. В зале было тихо, сумрачно и довольно тепло, Пашка даже снял совсем задубевший шарф. С улицы время от времени доносились призывные крики: «Беляшики! Горячие беляшики!» Тетка, похоже, могла работать в любую погоду.

На стол легли купленные у этой самой тёки пирожки. Валька пошептался со скучающей за стойкой полной женщиной и совершенно открыто наполнил стаканы из купленной в гастрономе бутылки портвейна. Женщина смотрела в замёрзшее окно и делала вид, что ничего не замечает. Бутылку Валька, впрочем, поставил под стол.

– Ну что, поехали? – предложил Витька, поднимая стакан и хитро улыбаясь.

– Чего вы на меня уставились? – спросил Руслан. – Что происходит?

Пашка, не выдержав, рассмеялся.

– Видали?! Сегодня, вроде, восемнадцатое, а? День рождения зажилил и спрашивает! Ладно, мы не злопамятные. Русик, поздравляем тебя с семнадцатилетнем, желаем…Чего мы ему желаем? Короче, расти большой, не будь лапшой!

– С днём рождения, Русик! Поздравляем!

Четыре стакана стукнулись с глухим звуком, и женщина на секунду оторвалась от созерцания морозных узоров. Глянула на единственных посетителей, решила, что всё в порядке, и снова отвернулась. Холодный портвейн скользнул по пищеводу, провалился в желудок, и там сразу стало тепло, а через минуту приятно зашумело в голове.

– Спасибо, пацаны! Я не зажилил, я …

– Да ладно тебе! – перебил его Валка. – Мы тут тебе одну финтифлюшку подарить решили, ты не обижайся. Тапа, наливай!

И Валька вытащил из кармана небольшой, перевязанный обычной бечёвкой свёрток. Пашка наполнил стаканы, и теперь все с интересом следили, как Руслан пытается развязать затянутый намертво узел. Наконец, верёвка поддалась, Русик сдёрнул бумагу и ошеломлённо вытаращил глаза.

На мятой, не очень чистой бумаге лежал небольшой, но совершенно настоящий горский кинжал в ножнах.

– Настоящий? – на весь зал прогудел Русик и потянул за рукоятку.

Тускло блеснуло лезвие, и женщина за стойкой бросила на столик обеспокоенный взгляд. Валька мгновенно накрыл кинжал бумагой, посмотрел на продавщицу и обаятельно улыбнулся. Женщина снова отвернулась к окну.

– Чего орёшь? – прошептал Валька. – Конечно, настоящий! Давай!

Стаканы снова звякнули, и в голове стало ещё веселее.

– Пацаны! – растрогался Русик. – Кулёк! Тапа! Спасибо! Витя! Я вас…Я вас всех!.. Он же стоит, наверное… Кулёк!

– О, один готов! Русик, не бзди, всё под контролем! Давай закусывай!

Павлик глотнул ещё портвейна и расстегнул пальто. Голова стала лёгкой, узоры на окнах заискрились, как живые, и даже вино не казалось уже таким мерзким. Мерзким? Кто сказал такую чушь? Подать его сюда! Прекрасное вино, замечательное!

Вот и разговор за столом стал живее, и тема актуальнее.

– Да не знаю я! – вздохнул Витька. – Зачем мне твой институт нужен?

Что? Что он такое говорит? Вот дурак!

Пашка остановил рукой Вальку, икнул и очень доходчиво объяснил:

– Муха, давай включим логику. Если ты не поступишь в институт, значит, пойдёшь в армию. Правильно? Значит, ты кто? Значит, ты дурак! Правильно?

– Сам дурак! – не принял логики Витька. – Что, в армии нормальных нет?

Ну что можно сказать в ответ на такую глупость? Пашка и не стал ничего говорить, только демонстративно покрутил пальцем у виска и пожал плечами. Витька подумал-подумал, нашёл неотразимый аргумент и сам перешёл в атаку.

– Ты же в институт не из-за армии собираешься?

– А из-за чего же ещё?

– Врёшь!

Продавщица недовольно кашлянула, Витька извинительно поднял руку и перешёл на громкий шёпот.

– Врёшь! Ты же всегда знал, кем хочешь быть! Химией занимался, мечтал.…Врёшь!

– Ну вру, – согласился Павлик.

Витька выпрямился и довольно улыбнулся. Улыбка была, скорее доброй, но сквозила в ней и некоторая снисходительность. Так взрослые смотрят на детей, как бы говоря: «Ну что, попался? Ничего, мы же понимаем, что ты не специально».

Улыбка ударила Пашку, как красная тряпка. В глазах потемнело, и он, нагнувшись к столу и глядя прямо в чёрные глаза друга, зашептал жарким шёпотом:

– Вру. Только не очень! Мечтал? Я о многом мечтал, Витя – ты, наверное, забыл. О художественном училище, например. Но мне не дают времени на раздумье: сразу не поступлю, тут же загребут в армию. А это два года! Зачем мне их терять, ради чего? Чтоб меня шестьсот дней учили беспрекословно выполнять приказы любого кретина? Чтоб меня превращали в болвана, привыкшего, что миром правит только сила? Я делом хочу заниматься, пользу приносить!

Шёпот становился всё громче, слова разлетались по пустому кафе, отражались от стен и покрытых морозным узором окон, возвращались эхом.

– А разве это не так? – тихо спросил Валька, и Пашка настороженно замолчал. – Разве правит не сила? Стоп, стоп, не кипятись! Я ж согласен – нечего там делать, только время зря тратить.

– Если мужчина не служил – он не мужчина, – объявил Русик. – Я тоже поступать буду.

– Вот это логика! – восхитился Валька. – Тебе поступить, что два пальца – у нас же для нацкадров льготы!

Витька обвёл друзей взглядом, зачем-то посмотрел на продавщицу, которая уже не скрываясь, прислушивалась к каждому слову, и растерянно вздохнул.

– Хорошо вам. Вы всё выбрали – и институт, и специальность. Кулёк, ты тоже выбрал или всё высчитываешь, где легче директором стать?

– Мелко мыслишь, Витя – я министром буду. Только оттуда и можно что-нибудь изменить. Спорим?

– Министром… – тоскливо повторил Витя и вдруг снова закричал, срываясь на фальцет: – А если я не знаю, что хочу? Не знаю – и всё! Что мне делать?

– Так, молодые люди! – зычным командным голосом оборвала спор продавщица. – Ну-ка, освобождайте помещение! Освобождайте, освобождайте, нечего мне улыбаться! Девок своих будешь гипнотизировать!

На улице стало ещё холоднее, с неба срывался редкий снег. С площади по-прежнему доносился тяжёлый монотонный шум, а здесь, совсем рядом, было удивительно пусто: ни прохожих, ни машин.

Как всегда предлагала хранить деньги в сберкассе неугомонная реклама на крыше поликлиники, и призывно сиял огнями «Океан». От Сунжи поднимался белый туман, оседал на деревьях, и казалось, что они выточены изо льда. А реке, спрятавшейся под этим туманом, не было дела ни до рекламы, ни до всполошившего весь город митинга, ни до самого города. У реки были более важные дела.

– Ну что, завтра пойдём митинг смотреть? – прощаясь, предложил Пашка. – Если его не разгонят, конечно.[5]5
  Многотысячный митинг ингушей (16—19 января 1973 г.) с требованиями возврата ингушам Пригородного района Северной Осетии был разогнан с применением силы в ночь с 18 на 19-е января.


[Закрыть]

– Пойдём, – согласился Русик. – Слушайте, а мне понравилось сегодня. Да нет, не из-за подарка, просто.…Давайте так каждый год отмечать. Договорились?

На следующий год, однако, не вышло: первая сессия всё-таки – не до этого. А на втором курсе, когда давно уже стало ясно, что ничего такого уж страшного в этих сессиях нет, в такой же зимний вечер они снова купили портвейн. Число было такое же, как и два года назад – 18 января – но это было единственное сходство. Во-первых, Руслану сегодня исполнялось не 17, а целых 19 лет. Во-вторых, все они давно не школьники, а много чего повидавшие студенты. В-третьих, не было в Грозном больше никаких митингов. И, наконец, погода. На улице стоял обычный грозненский январь, когда мороз, и то символический, бывает только по ночам.

Из-за погоды отпала необходимость и в кафе. Зачем, когда можно расположиться в любимом скверике? Пустых лавочек полно и можно найти самую уютную – рядом с чугунной оградой набережной. Их не видно ниоткуда, а им видно всё – и Ленинский мост, и рекламу на крыше поликлиники, и уютно светящиеся окна музучилища. Рядом шумит Сунжа, за лавочкой спрятаны четыре бутылки портвейна, и настроение, и без того прекрасное, стремительно взлетает вверх.

– Что-то Русика долго нет, – сказал Витька, поглядев на часы. – Может, откроем пока одну?

Пашка достал бутылку, сделал большой глоток и пустил её по кругу. Сунжа зашумела веселей, а на улице стало ещё теплее.

– Новость слышали? – спросил Валька. – Фимка Геплер в Израиль уезжает.

– Куда? Он же в лётное хотел?

– Хотел.…А родители хотели другого. Да и не взяли его в летное: не нужны нам военные лётчики-евреи. Теперь будет в Израиле летать.

– Кто его там пустит летать? Будет улицы мести. Вот людям делать нечего – разве плохо им тут было? Эх, давай ещё одну, что ли!

– Не торопишься? – засомневался Витька. – У тебя же соревнования на носу.

– Ерунда! – засмеялся Пашка. – В этом году всех порву!

Ещё одна бутылка полетела в реку. Весело шумела Сунжа, мигал огнями ресторан «Океан», тихо играла музыка в бывшей синагоге. Здорово – разве может так быть в каком-то Израиле!

– Кулёк, – спросил Павлик безразличным тоном, – а что это за девушка с тобой вчера была? С синими глазами?

– Ого! – присвистнул Валька и вытаращил глаза. – Тапа, ты стал замечать моих знакомых? А как же моя неразборчивость и дурной вкус?

– Не выделывайся! Я только спросил, как её звать.

– Неужели? А зачем тебе? Ты ж у нас ангела ждёшь, а у меня только шалавы – твои слова! Аня её звать.

– Я её тоже заметил, – сказал Витька. – Ну и как – нет больше «Пиренеев»? Или ещё не успел?

– Да тут не «Пиренеи», – Валька смотрел только на Пашку, – Тут «Гималаи». Но всё равно высота будет взята! А, Тапик?..

Ответить Пашка не успел: из-за кустов вышли трое парней. Вроде бы, чеченцы, но в темноте особо не разглядеть.

– Пьём? – спросил один, и сразу стало ясно – чеченец.

– А вам что? – спросил Павлик поднимаясь.

– Дружинники!

Парень резким движением сунул ему под нос удостоверение, Пашка автоматически наклонился и тут же получил сильнейший удар в челюсть. В глазах взорвались разноцветные пятна, мир качнулся и опрокинулся вниз головой.

– Один есть! – донеслось сквозь шум в голове.

Кто это «один», почему? Пашка открыл глаза: сквозь разноцветные пятна видны были только мелькающие ноги. Он что – лежит? Так, значит, «один» – это он. Ну, уж шиш!

Павлик закрыл глаза и несколько раз глубоко, как учил тренер, вздохнул. Задержал дыхание, резко выдохнул и открыл глаза. Звуки ворвались резко, будто бы вырвали затычки из ушей, вот только разобрать, кто что кричит было невозможно. Пашка и не стал разбирать.

Он встал, пытаясь сориентироваться в мельтешащих вокруг фигурах, дождался, когда перед ним очутится чужая спина, и ударил ногой в пах. Спина дёрнулась, заваливаясь набок, на секунду показалось лицо, и Пашка ударил ещё раз. Левой, не замахиваясь, прямо в искажённую гримасой морду. Фигура качнулась и опустилась на землю.

«Есть один!» – мстительно подумал Павлик и шагнул вперёд.

Валька в распахнутом пальто и без шапки пытался противостоять невысокому крепкому парню, но было ясно, что долго не продержится: дышит тяжёло, нос разбит. Второй «дружинник» барахтался с Витькой в партере на грязном асфальте.

«Кулёк!» – выбрал Павлик и крикнул:

– Эй! Собарде![6]6
  Подожди! Стой! (иск. чеченск)


[Закрыть]

Парень оглянулся. Валька, пользуясь моментом, попытался ударить его сзади, но получил удар прямо в разбитый нос и сел на грязный асфальт.

– Ну? – повернулся парень. Соперник не казался ему серьёзным: худой, длинный. – Иди!

Пашка шагнул. Голова заметно кружилась – чёртов портвейн. Как же не вовремя!

Противник оказался достойным: умело уклонялся, сам переходил в атаку, а голова плыла всё сильней и сильней. К тому, же совсем некстати пришёл в себя третий «дружинник». И хотя он, тяжело дыша, пока ничего не предпринимал, краем глаза приходилось следить и за ним.

Помог Кулёк.

Всё произошло очень быстро. Валька поднялся, мотая головой; чеченец на мгновение отвлёкся, и Пашка, вложив в удар все оставшиеся силы, чётко как на тренировке, достал его кроссом в челюсть. Парень упал как подкошенный, Пашка по инерции сделал полшага вперёд, услышал крик, оглянулся, и в боку резко кольнуло.

– Сзади! – кричал Витька. – Нож!

Но уже было поздно. Деревья опять закачались, наклонилась, словно падая, горящая красным реклама.

Упасть он не успел: кто-то подхватил под руки, вроде бы, Витька. Опять зашумело в голове, звуки стали тягучие, словно издалека, из-за стенки.

– Тапа! – это точно Муха.

– Пашка! – это, наверное, Кулёк.

– Что? – а это ещё кто? Русик? – Кто?!

– Ножом! – опять Муха. – Ваши! Суки!

– Заткнись! – это, конечно, Валька. – «Скорую»! Русик, оставь их… потом! Помоги! Сколько крови!..

Доктор вышел довольно скоро. Снял маску, сунул в рот сигарету и успокаивающе сказал:

– Не волнуйтесь, рана не опасная – в рубашке родился. Но крови потеряно много, кровь редкая. Первая группа, резус отрицательный, у нас такой нет, – с надеждой обвёл родителей усталым взглядом.

Пашкин отец обнял заплаканную мать за плечи, встал.

– Хорошо, – сказал врач, – но этого мало.

– У меня! – вскочил Витька. – У меня первая отрицательная! У нас с Пашкой одинаковая группа, нам вместе анализ делали, правда! Тогда даже сестра удивилась, правда! Можете провери…

– Хорошо! – тихо сказал врач, и Витька замолчал. – Пойдёмте.

– Тётя Валя, – сказал Валька, когда за ними закрылась дверь. – Вы не беспокойтесь, тётя Валя! Завтра здесь будут все, у кого такая группа крови. Я вам обещаю! Русик, скажи!

– А? – поднял голову Руслан. – Я их найду, клянусь!

Ногу обожгло болью, Павел вскрикнул и вскочил. За окном сверкала ночная реклама, на кухне тихо гудела вытяжка, всасывая сигаретный дым, за стеной опять работала дрель.

А боль? Нет, это был не нож – просто упал на ногу горячий пепел.

Павел встал, затушил сигарету, выключил вытяжку и пошёл в комнату. Аня сразу оторвалась от компьютера, словно ждала. Синие, такие же, как и тридцать пять лет назад, глаза смотрели настороженно.

– Аня, – сказал Павел. – Я тут подумал… Может, ты ей ответишь? Сама. А там посмотрим.

Настороженность сменилась удивлением, удивление – неуверенной радостью. Глаза сделались широкими-широкими, уголки подозрительно повлажнели.

– Хорошо, Павлик, – сказала Анна и стремительно отвернулась к монитору.

5

Кулеев сдался через полчаса и еле подавил раздражение. Впрочем, этого следовало ожидать: найти что-нибудь в громадной квартире самостоятельно он не мог уже давно. Тем более, какую-то там коробку.

Пришлось обращаться к жене. Ольга удивлённо подняла выщипанные брови, но ответила и даже не стала ничего выяснять. Обиделась. Ничего страшного – не первый раз.

Удивительно, что она её вообще не выбросила. А что – потом можно было сказать, что потерялась при переезде. А может, так было бы лучше?..

Валентин сдул с коробки пыль, осторожно открыл.

Книжка здорово истрепалась и при прикосновении развалилась на две половинки. Обложка порвалась, края обвисли бахромой, и не бежал уже холодок по хребту при взгляде на звездолёт. Да и сам звездолёт был теперь еле виден. Но стоило только провести рукой по этой выцветшей, давно не гладкой обложке – и в голове что-то смутно забрезжило. Показалось, что исчезли стены и потолок, а мир распахнулся в сияющую, манящую миллиардами звёзд бездну.

Ненадолго.

Мираж прошел, и на руке опять лежала старая истрёпанная книжка с еле различимым названием: «А. Кларк. Космическая Одиссея 2001 года». Как же тогда был рад Тапик, как же благодарил! А потом книжка пошла по рукам: кто её только не читал. И вот конец – пятнадцать лет в коробке. Или больше?..

Валентин осторожно положил книжку на стол и вытащил из коробки полиэтиленовый пакет с фотографиями. Пакет рассохся, карточки встали поперёк и никак не желали вылезать. Кулеев дёрнул сильней, пакет порвался, и фотографии чёрно-белым водопадом хлынули на пол. Последняя, планируя, как бабочка, упала прямо на ногу. Валентин наклонился, протянул руку – и так и застыл.

С мутноватой, немного пожелтевшей поверхности ему улыбались трое: два парня со старомодными длинными причёсками и девушка. Весёлые, беззаботные, молодые.

Павлик, Валя, Аня.

И каждый смотрел ему прямо в глаза.

Двойной «Икарус» проехал мимо Совета Министров, притормозил, раздражённо выпустил чёрный выхлоп и начал поворот налево. Остальной транспорт привычно ждал.

Наконец, автобусная кишка развернулась, проползла метров двадцать мимо Минфина и снова начала поворачивать. Теперь уже направо – к мосту.

– Чёрти что! – сказал Павлик. – Когда только новый мост строить начнут?

Валя проводил взглядом поползший к мосту автобус и снова отвернулся к Сунже. Противоположный берег уже был совсем зелёным: бурно разросшиеся деревья и кусты полностью скрывали набережную «музыкального» сквера. Валька поискал глазами айлант и удивился, как здорово тот прибавил за год. Скоро, пожалуй, и тутовник догонит.

– Скоро тут вообще проехать будет нельзя, одна сплошная пробка. А выхлопы? Не пойму, как они терпят – всё-таки Совмин. А всего-то и надо, мост…

– Ты мне про городской план хочешь рассказать? – тихо сказал Валька, и Павлик сразу замолчал. – Больше нечего? Только не делай вид, что не понимаешь.

Пашка вздохнул, зачем-то посмотрел на небо, проводил взглядом плывущие в сторону Трека облака, снова вздохнул и пожал плечами. Нагнулся, подобрал валяющуюся у скамейки ветку и стал что-то чертить на мокром асфальте. Ничего говорить он, похоже, не собирался.

– Тапик, – так же тихо сказал Валя, следя за веткой, – ты понимаешь, что друзья так не делают?

– Почему? – тут же спросил Павлик и нарисовал заострённый книзу овал.

– Потому! Потому что друзья.

– Ну и что? – сверху овала добавилось несколько волнистых линий.

– Ты выделываешься или, правда, не понимаешь? Объяснить?

Ветка замерла, будто раздумывая, и добавила ещё волнистых линий. Потом резко отскочила и провела от низа овала две лёгкие вертикальные черты.

– Объясни.

– Тапа… – опять понизил голос Валька. – Пашка, сколько раз я тебя с девушками знакомил? Ты ж сам ни разу, только я.…Так?

Павлик кивнул и нарисовал внутри овала вертикальную чёрточку.

– А ты? А ты с ходу всех отвергал. Не нравились, видите ли, ни одна не нравилась. Ну ладно, ты ж у нас эстет! Хотя я, честно, не понимаю, как это может быть, чтоб ни одна. Не под венец же, в самом деле. Нет бы оттянуться – я же вижу, как на тебя смотрят! В конце концов, это для организма вредно, ты ж, небось, до сих пор…

Пашка приподнял голову, глянул снисходительно-весёлым взглядом – Валька сразу осёкся – и снова вернулся к прерванному занятию. Внутри овала появилась горизонтальная чёрточка.

Валя помолчал, пытаясь понять, почему это ему стало неудобно, а не этому ненормальному, не понял и, наконец, разозлился.

– Ладно, это твоё дело! Не хочешь, не надо – говорят, бывают и такие придурки! И нечего на меня смотреть – я тебя не боюсь!

Павлик снова пожал плечами и поднял веточку, словно примериваясь к последнему штриху.

– Да, не боюсь! – почти прокричал Валька и внезапно успокоился. – Вот уж не думал, что мы из-за баб будем ссориться. Как быдло в стаде! Вон их сколько, только скажи…

– Ты её любишь? – спросил Павлик опуская ветку.

– Что?!

– Любишь?

– Тапик! Ты совсем ненормальный, да?

Павлик молча застыл с веточкой наперевес.

– Ты так ничего и не понял, Пашка! При чём тут это? Это моя девушка, пойми! Я её нашёл, полгода на неё потратил! А ты влез со своими вздохами. Отвали, Тапик!

– Так просто? – по-прежнему смотря вниз, спросил Павлик. – А её мнение тебя не интересует? Она что – вещь?

Валька посмотрел на него, как на инопланетянина и бессильно откинулся на спинку лавочки.

– Нет, Павлик, – сказал он мягко, как говорят с детьми, – она не вещь, она – женщина. А женщина достаётся тому, кто её сильней добивается. Кто сильней, кто настойчивее и увереннее – того она и будет любить, причём добровольно. Сама! Так природа устроила, а остальное – это всё слова. Тапа, всё равно у тебя нет шансов, ты же знаешь! Уйди!

– Нет, – улыбнулся Пашка и опустил веточку.

Ветка, словно живая, сделала несколько движений: внутри овала появились глаза, волнистые линии превратились в летящие по ветру волосы, а горизонтальные чёрточки в девичью улыбку.

Валька вгляделся и вздрогнул: с мокрого асфальта на них смотрела она.

Аня.

Она ещё что-то говорила, но Павлик уже ничего не слышал. Зрачки расширились, и Анины глаза, только что синие, стали непроницаемо-чёрными словно космос. В зрачках отражались звёзды. Это было похоже на мираж, на звёздный ветер из дальних галактик, на воронку. Сопротивляться не было никаких сил.

Пашка наклонился, прижался к горячим губам и провалился в бездну. Аня вздрогнула, приоткрыла губы, воронка втянула их обоих, и мир исчез. Схлопнулся в чёрную дыру, в которой остались только двое, а остальное.…Остальное осталось снаружи, остальное оказалось миражом.

Через мгновение, а может, через вечность – в чёрных дырах нет времени – мир родился снова, и был он теперь немного другим.

– Как сладко ты целуешься! – прошептала Аня и потёрлась о его щёку. – Я будто бы умерла!

– Что ж тут сладкого? – глупо улыбаясь, спросил Пашка. – Я не хочу, чтоб ты умирала, и сам теперь не хочу.

Аня, не открывая глаз, поднялась на цыпочки и сама поцеловала его в губы.

– А так хочешь?

– Хочу, – сказал Павлик, целуя её глаза. – Очень хочу. И вот так хочу. И ещё вот так и.…Знаешь, мне тоже казалось, что я умирал. Нет, не так – казалось, что мы с тобой провалились в чёрную дыру.

– Куда? – спросила Аня, перебирая пальцами его волосы.

– В чёрную дыру. Это такие штуки в космосе, куда если провалишься, то вырваться назад уже невозможно. Совсем невозможно! Хочешь в такую?

– Никогда-никогда? – улыбнулась Аня, прижимаясь к его груди. – Надо подумать.

По мосту протарахтел автобус, стрельнул выхлопной трубой и скрылся за поликлиникой. Из окна музучилища тихо зазвучала припозднившаяся скрипка, и тут же, словно повинуясь невидимому дирижёру, оглушительным хором заорали цикады. Единственный горящий в сквере фонарь мигнул и погас, на смену ему выглянула из-за облака луна. Прогнавший облако ветер пробежался по набережной, тронул Анины волосы и зашуршал листьями деревьев.

Пашка проводил ветерок взглядом и тихо засмеялся.

– Что? – подняла голову Аня.

– Тутовник видишь? – кивнул Павлик. – Лет семь назад сидели мы вечером на нём, а тут, где мы стоим, стояли двое – парень и девушка. Нас они не видели, а мы сидели и ждали, когда же они целоваться начнут. Особенно Валька.

– Дождались?

– Нет, – улыбнулся Павлик. – Витьке надоело, и он заорал, как идиот.

Аня немного подумала и решительно сказала:

– Правильно, поглядывать нехорошо! А вдруг там и сейчас кто-нибудь сидит? Я не хочу так, – взяла его за руку и с обезоруживающей логикой добавила: – Поцелуй меня!

Опять чёрная дыра, где нет никого и ничего – только руки, губы, волосы. Только тревожащее тепло грудей под лёгким платьем. Но, нет, на этот раз через границу просочился звуки скрипки и цикад. Звуки не мешали.

– Павлик, – ещё через тысячу лет спросила Аня, – а что это за дерево у вас тут особое? Атлант?..

– Айлант! – поправил Пашка и развернул её за плечи. – А вот он!

– Это?! Это же вонючка!

– Ты прямо, как Русик! – засмеялся Павлик. – Не вонючка, а айлант высочайший, если по-научному!

Аня взяла его руки, положила себе на плечи, прижалась спиной.

– Надо же, а я не знала…Красиво! А правда, что вы на нём клятву давали?

– Кулёк выболтал? – спросил Павлик, целуя её в шею. – Правда.

– И Русик?

Пашка отрицательно помотал головой. Говорить он не мог, был занят важным делом: зарывшись носом, вдыхал аромат Аниных волос.

– Зря! – сказала Аня. – По-моему, он хороший. Ой, щекотно! Павлик, я пить хочу.

Пашка демонстративно вздохнул, поднялся с лавки, подал руку. Аня кокетливо опустила глазки, опёрлась на руку и неожиданно резко вскочила. «Какая она лёгкая!» – подумал Павлик, не сводя глаз со взметнувшегося вверх короткого платья. Аня проследила за его взглядом, поправила платье, взяла его под руку.

– Нравится? Платье?

– Платье… – рассеянно повторил Пашка, прижимаясь локтём к упругой груди. – Нет. То есть да.…Не совсем.

От локтя поднимались сладкие волны, и голова уже плыла. Не хотелось никуда идти, не хотелось ничего говорить. Хотелось.…Ох, как много хотелось!

– Понимаешь, – начал объяснять он, тщетно стараясь хотя бы на миг вырваться из дурмана. – Я не могу видеть отдельно платье, я могу видеть его только на человеке, на тебе. На тебе нравится. Особенно это…короткое.

– Это уже не модно.

– Знаю.…Жаль! Одежда должна подчёркивать красоту, а у тебя очень красивые ноги. И руки тоже, и плечи… и плечи… и…

– Павлик, – смущённо прервала Аня, – ты всё перечислять будешь?

– Всё? А всего я не видел, – честно сказал Пашка. Понял, что сказал что-то не то, и попытался исправиться. – Нет, ты не думай.…Если не видел, это не значит, что некрасивое…

– Паша! – окончательно смутилась Аня.

Пашка, не смотря на дурман, тоже смутился и продолжать тему не стал. Они молча дошли до начала сквера, поднялись по ступенькам и подошли к автоматам с газировкой. Автоматов было три, каждый призывно светился, предлагая лимонад, крем-соду и что-то там ещё. Людей, как ни странно, не было.

Также как и стаканов.

Расстроиться Пашка не успел: Аня вытащила из сумочки маленький раскладной стаканчик, и автоматы, весело мигнув, начали работу. Вода была ледяная, пузырьки газа приятно щекотали нёбо, и больше, чем по две порции, они не осилили.

– Хорошо! – сказал Пашка и посмотрел на сияющий огнями «Океан», откуда еле слышно доносилась музыка. – А там, наверное, не газировку пьют.

– Ага, – согласилась Аня, вытиая губы платочком. – Павлик, а меня Валя в ресторан приглашает.

Лавочка оказалась занята: там собралась большая компания совсем молодых парней, один пробовал гитару. Цикады, словно ревнуя, заорали ещё громче. Фонарь по-прежнему не горел.

Павлик повёл Аню дальше – мимо клумбы, к темнеющей в сумерках чугунной ограде набережной. Они прошли мимо тутовника, миновали айлант – Пашке показалось, что тот приветственно зашуршал листвой – и остановились в самом углу сквера, рядом со спуском к Сунже. Здесь было совсем темно: окна музучилища погасли, фонари с улицы не доставали, и только не знающая усталости реклама на крыше поликлиники прорезала темноту красноватыми отблесками. За оградой тихо шумела Сунжа.

– И что, пойдёшь? В ресторан?

– Не знаю.…Вообще-то, интересно, я в ресторане ни разу не была. – Аня на минутку задумалась. – Павлик, а может, и ты пойдёшь?