Текст книги "Розмысл царя Иоанна Грозного"

Глава пятая

С тех пор как не стало Евдокии, опостылела Иоанну Москва. Потянуло подальше от стольного шума и мирской суети.

Отобрав лучших своих опричников, Грозный ушел колымагами в Александровскую слободу и там дни и ночи предавался посту и молитве.

Кое-когда выслушивал он строго гонцов и советников, нехотя отдавал распоряжения и снова, запахнувшись в подрясник, шел с покаянной душой в полутемную церковку.

У крыльца, ведущего в покои, по обетованию, данному Грозным Богу, работные людишки ставили храм во имя святой Евдокии.

После обедни Грозный, подоткнув за черный кушак полы подрясника, нахлобучивал на глаза скуфейку, кланялся на все четыре стороны и помогал, во искупление грехов, работным.

Усердно перетаскивал он камни и кирпичи, отекшими ногами своими, не гнушаясь, размешивал глину и при каждом движении робко призывал имя ангела своего, Иоанна Постного.

Участливо поглядывал со звонницы на государя царский пономарь Малюта, осторожно перебирая языки колоколов.

Смиренные, великопостные перезвоны наполняли душу Иоанна тихой, примиряющей грустью.

– Благостен Господь Бог, – неожиданно разгибался он и отставлял для креста перепачканные в грязь тонкие пальцы.

Людишки нерешительно бросали работу и выжидающе поглядывали на спекулатарей.

Иоанн чуть поворачивал голову к холопям и сокрушенно вздыхал:

– Токмо бы вам, нерадивым, баклушничать.

И вновь принимался за прерванную работу.

Иван-царевич редко показывался в слободе. Собрав кружок детей боярских, он без конца бражничал и предавался охоте.

В Петров день близкие устроили для Ивана потеху, на которую, ради праздника, пришел поглядеть и царь.

В дальнем конце слободы, на кругу, обнесенном высокими палями, стоял с рогатиною холоп. Точно затравленный зверь, он беспрерывно озирался по сторонам, тщетно ища спасения.

Грозного под руки ввели на помост. Хмельной царевич сидел на балясах и, беспечно болтая в воздухе ногами, щелкал орехи. Увидев отца, он подхватил его руку, чуть приложился к ней и тотчас же отвернулся недружелюбно.

Как только царь занял свое место, дверь сарая с шумом распахнулась. На пороге показался огромный бурый медведь.

Притаившиеся на крышах стрельцы больно ударили зверя батогами по голове. Медведь свирепо оскалил пасть и с неожиданной стремительностью бросился на прижавшегося к палям холопя.

Грозный недовольно перегнулся через балясы.

– Тако царя с царевичем тешишь?!

И, сорвав с головы подвернувшегося опричника скуфейку, швырнул ее сердито на круг.

Медведь с воем подхватил скуфейку. Охотник изловчился и взмахнул рогатиной. Однако зверь, испытанный в единоборстве, не поддался обману. Едва взметнулась рогатина, он оттолкнулся в сторону, припал к земле и, подпрыгнув, подмял под себя человека.

– Другого! – свирепо зарычал Иоанн. – Да поумелей который!

Стрельцы пропустили на круг очередного охотника. Облизывая кровь, остервенелый зверь поднялся на задние лапы.

Воспаленным взглядом следили за боем царь и царевич.

Отчаявшийся холоп стрелой налетел на противника и всадил конец рогатины между его передними лапами. Медведь взвыл и грудью наддал на врага. Охотник счастливо оскалился. Исход единоборства был предрешен. Если бы зверь отпрянул назад, он избавился бы от рогатины; сделанное же движение погубило его: другой конец рогатины впился до половины в разверзнутую пасть.

Стрельцы торжественно вынесли на руках охотника с круга и поднесли ему в награду овкач вина.

Вечером, перед всенощной, царь повелел внести в поминанье задранного медведем неудачливого охотника.

* * *

Так, мирно и благочинно, текла жизнь в Александровской слободе. С украин приходили добрые вести. Царева рать взяла у ливонцев Дерпт и наступала на Ригу.

Тревожил лишь Иоанна недостаток в казне. Он знал, что с обнищавшей Московии больше нечего взять, и не очень рассчитывал на помощь русийских торговых людей.

На совете, когда Челяднин заикнулся о богатствах гостинодворцев, Грозный резко его оборвал:

– Допрежь надобно путь торговый пробить к персюкам и в еуропейские страны, а там и молвь держать сию. Покель же не одолеем ворога да не укрепим торга со басурмены, не можно в разор вводить гостинодворцев.

Фуников поддакнул царю и предложил неосторожно:

– Одолеем, преславной, Литву да ливонцев – с лихвой возместим. А ныне показал бы ты милость да пожаловал для рати коликую долю своей казны.

Грозный сморщил лоб и прищурился.

– А волил бы аз ведать, колико ты, Микита, с Ивашкой Висковатым неправедно своровал от моей казны?

Казначей смутился и отвел в сторону взгляд.

Опричники возмущенно переглянулись.

– Не можно, государь, воров имать середь особных твоих людей.

Малюта низко поклонился Грозному.

– Пожалуй суд снарядить противу воров тех.

В тот же день Скуратов, Вяземский и Алексей Басманов отправились на Москву чинить следствие.

Толпы людишек приходили в приказную избу с челобитными на дьяка и казначея.

Покончив с допросом, опричники произвели обыск в усадьбах обвиняемых и нашли, по указаниям тиунов, в земле целый склад драгоценных камней и сосудов, украденных из царевых хранилищ.

Когда Челяднин прочитал следственную грамоту о преступлениях – не только Фуникова и Висковатого, но и других приказных, опричных и земских, – Иоанн не выдержал до конца и, схватившись за голову, упал перед образом.

– Боже мой! Волкам отдал ты державу мою на растерзание!

И полный негодования, тут же приступил к суду…

Из отобранного у преступников добра царь не отдал ни деньги на содержание рати.

– То мое уворовано! – фыркал он злобно и торопливо подсчитывал на сливяных косточках отобранную казну. – А что у людишек неправедно оттянули – и то мое! Мое то, ибо и людишки русийские все мои!

По Московии были разосланы гонцы, возвещавшие о боярах и опричниках, приговоренных к смерти за мшел.

На казни Фуникова и Висковатого присутствовали сам царь и Иван-царевич.

Сгорбившийся и в одну ночь поседевший казначей обезумевшим взглядом следил за тем, как облачали дьяка в холщовый саван и, после долгих издевательств, поволокли на виселицу.

Когда очередь дошла до Фуникова, Малюта вытащил из узла связку соболиного меха.

– Не инако, государь, любо было Микишке в тепле себя хоронить, коли соболями полны скрыни набил!

Грозный зажал в кулак бороду.

– А коли по мысли вору тепло, – потешим его теплом тем да пожарче!

Каты сорвали с казначея одежды и подвесили его за плечи к перекладине подле котла с кипящей водой и варом.

Царевич взобрался на лесенку, принял от дьяка ведро с кипятком и обдал с головы до ног приговоренного.

В то же мгновение Скуратов вылил на Фуникова ушат студеной воды.

– Чтоб не упрел, голубок!

Жестокий крик вырвался из груди пытаемого и потонул в тихом утреннем благовесте.

– Не дюже! Не беленись! – захлебывался Грозный, подсказывая сыну, как лучше орудовать с ведрами.

После обедни Иоанн, постукивая посохом, направился трапезовать.

Борис, сказавшийся накануне больным, пришел в трапезную последним.

Царевич подразнил его языком.

– Проглазел ты потеху!

Годунов притворно вздохнул и стал подле аналоя.

– Из Новагорода гости челом тебе бьют, государь, – сообщил он и, поморщившись от боли, ухватился за поясницу.

– Из Новагорода? – переспросил царь. – Чего им еще?

Борис внимательно поглядел на Грозного.

– Богат и славен тот Новагород, мой государь! Много сказывают те гости, злата и каменьев бесценных у зацных[60]60
  З а ц н ы й – знатный.


[Закрыть] людей да в монастырях!

Он помолчал и, заметив, как все жадно насторожились, прибавил завистливо:

– Лифляндцы, литовцы, ляхи, шведы, фряги с фламандцами – все охочи до Новагорода, до торга его могутного.

Иоанн привстал и больно сдавил руками виски.

– Да эдак-то, ежели и фряги и шведы… ежели попустить – чего доброго, и на Москву ничего не застанется…

Челяднин шумно отставил от себя миску с кислыми щами.

– И то, государь, наши гостиносотенцы печалуются на торг новагородской! – Он разгоряченно вышел из-за стола. – Давеча, царь, держали мы с Годуновым думу и порешили…

– Ведаю! – перебил его царь и отвернулся к оконцу.

Борис откашлялся в кулак и опустился на колени.

– Дозволь, государь!

– Дозволь… все дозволь! А проку от вас, что от чиликанья воробьиного.

– Пожаловал бы ты, како допрежь, позакрывать дворы торговые в Новагороде да большую толику новагородских и псковских торговых гостей на низ увести, в низовые новагородские земли.

Малюта разочарованно оттопырил губы:

– И кака в том радость, в уводе?

На лице Иоанна плеснулась снисходительная улыбка.

– В ратном деле да в израде – орел ты, Малюта. Ну а для государственности не вышел умишком. Не взыщи. Не вышел, Малюта.

И, смачно обсасывая голову вареной стерлядки, потрепал свободной рукой по щеке опричника.

– Тех на низ, а московских гостиносотенцев замест их посадить. Разумеешь затею Борисову? Чтобы торг-то с басурмены не новагородцы, а наши людишки вели.

Расцветший Годунов торопливо прибавил:

– Да чтоб некому было чмутить!

– Чмутить чтобы некому! – поддакнул Иоанн, стукнув братиной по столу.

Челяднин причмокнул уверенно:

– На свою погибель милуются те новагородцы через богомерзкого Курбского да литовского короля с погаными ляхами. Перехватили мы грамоту…

Острыми углами приподнялись плечи царя.

– Волю утресь же зрети те грамоты!

* * *

– Израда! Израда! – трезвонили усердно по Московии языки. – Ляхам Новагород замыслил отдаться! Сам митрополит Филипп благословил игумена уволочить тайно святыни монастырские на Польшу премерзкую!

Воеводы и окладчики скликали рать.

Холопи, вооруженные бердышами и стрелами, покорно готовились к бою.

Пять полков подтянулись к Москве. В середине шел полк, главный над четырьмя остальными. Воеводство над ним принял сам Иоанн.

Против рати царевой поднялся весь край новагородский.

Грозный, прежде чем начать бой, отправил послов в противный лагерь.

– Не люба государю кровь человеческая, – объявили послы. – Отдайтесь на милость цареву, и не сотворит он над вами недоброго.

Новагородцы дерзко посмеялись над словами Грозного.

– А кто может устояти противу Бога да и Господина Великого Новагорода? – кичливо кричали они вдогон ускакавшим послам.

Взбешенный Иоанн в ту же ночь выступил в поход.

Две недели держались дружины новагородские. Наконец Грозному удалось обложить город.

В последний раз он объявил осажденным:

– Ежели не отдадитесь на милость мою – в Волхове утоплю всех крамольников!

Дружины ничего не ответили и приготовились к обороне.

Под градом стрел, презирая смерть, бесстрашно гнал Малюта к стенам полки.

Утром, с лихими песнями и победными трубными кличами, рать прорвалась на улицы города и сразу же приступила к погрому.

На другой день, окруженный сотней опричников, в Новагород прискакал Иоанн.

У заставы его встретил архиепископ Феофил.

– Ты бы римской церкви поклон отвесил, Иуда, а не мне, царю православному! – с омерзением сплюнул царь.

Феофил поднял клятвенно руку.

– Верую, государь, во едину святую соборную и апостольскую церковь и такожде исповедую едино крещение, яко и ты, преславной!

Поклонившись до земли, он благословил опричников и обратился к царю:

– Не покажешь ли милость, не откушаешь ли в смиренной моей обители хлеба-соли с дороги?

Царь переглянулся с Малютой и смежил глаза в задорной усмешке.

Предвкушая потеху, Скуратов потер с наслаждением руки.

– Покажи милость архиепископу, царь!

И, уловив утвердительный кивок, повернулся к опричнине:

– Коли по чести, горазды и мы пожаловать архиепископа честью!

Стрельцы и ратники, разместившись в усадьбах торговых людей, устроили пир.

Изголодавшиеся людишки в мгновение ока уничтожили все найденные съестные припасы.

По улицам сновали женщины и с замирающим сердцем заглядывали в изуродованные копытами лошадей лица убитых.

Солнце посылало земле последние улыбчатые лучи свои. Над Волховом мирно расстилался тающий полог тумана. На город спускались тихие, предвечерние сумерки…

Глава шестая

Грозный продрал глаза и тупо уставился в усыпанную золотистыми звездами подволоку.

– Где мы? – обдал он винным перегаром Малюту.

Опричник, стоявший всю ночь с дозором подле входа, подскочил к царевой постели.

– В трапезной архиепископской, государь!

И, заметив испуг на припухшем от хмеля и сна лице Иоанна, успокаивающе указал на дверь.

– Полны хоромины наших людишек. Не тревожься, преславной!

В трапезную, под дозором Алексея и Федьки Басмановых, вошел монах.

Царь почтительно поднялся с постели и сложил пригоршней ладони.

– Благослови, отец.

Монах смущенно остановился.

– Ты, государь, пожалуй меня своим благословением.

– Бла-го-сло-ви!

Острый конец посоха хищно цокнул о пол.

Лихорадно задергались тонкие губы монаха, и широко раздавшиеся зрачки застыли на кулаке, судорожно стиснувшем посох.

– Христос, истинный Бог наш, молитвами Пречистыя своея Матере, святых славных и всехвальных апостол, иже во святых отца нашего Иоанна, архиепископа Константиня-града Златоустова, святых и праведных Богоотец Иоакима и Анны и всех святых, помилует и спасет тя, яко благ и человеколюбец.

Приняв благословение, Грозный отвесил земной поклон и покаянно обратился к иконам:

– От юности моея мнози борют мя страсти; но сам мя заступи и спаси, Спасе мой!

Исполнив свой долг перед Богом, он деловито шепнул Басмановым:

– Абие воздать бы милость архиепископу.

И к монаху:

– Облачился бы владыко в ризы пасхальные да пожаловал к нам!

Малюта собрал на дворе всех послушников и огорошил их чудовищной вестью:

– По царевой великой милости, попируете ныне, отцы, на свадьбе владычней.

Старичок-келарь с ужасом поглядел на безмолвных монахов и бесстрашно шагнул к Скуратову:

– Ирод! Иуда! Холоп Вельзевулов!

Стрельцы набросились на старика и уволокли его в погреб.

Послушники попятились незаметно к воротам.

Покорный зову царя, Феофил немедля явился в трапезную.

– Благослови тебя Бог, государь!

– Благословено имя Господне отныне и во веки, – благоговейно собрал губы Иоанн. – А за хлеб за соль, владыко, жалую аз тебя…

Он замолчал и неожиданно усиленно подул на пальцы.

Басманов неожиданно облапил Феофила.

– Жалует тебя государь женою пригожею!

Архиепископ добродушно улыбнулся.

– Вот люди сказывают, что грозен наш царь, а ты и с постели тешишься, яко младенец безгрешной.

Иоанн притопнул на захохотавшего Федьку Басманова и привлек Феофила к себе.

– Хоть ты и древний старик, а мужем будешь еще на славу. Тако аз сказываю?

– Тако, преславной! – не переставая улыбаться, закачал головой архиепископ.

– А ежели тако, внемли!

Царь зло оттолкнул от себя старика.

– Не любо было тебе быть православным, молись римской ереси, богоотступник…

Со всех монастырей, с богатыми свадебными дарами, собрались игумены и иеромонахи в архиепископские покои.

Когда все приготовления были готовы и стрельцы выволокли на двор отчаянно упиравшегося Феофила, – на крыльцо не спеша вышел царь.

Понуро построились монахи в круг.

Среди двора, со связанными на спине руками, стоял старик-келарь.

Стрельцы открыли ворота и пропустили Скуратова, торжественно ведшего на поводу белую жеребую кобылу.

Иоанн низко поклонился архиепископу:

– Вот жена твоя, еретик! Скачи на ней, горлице ясной, на Москву да послужи под конец живота волынщиком пляшущему медведю!

Феофила усадили насильно на лошадь.

Келарь, не помня себя, рванулся к царю.

– Басурмен! Вельзевул!

Владыко остановил его жестом руки.

– Не сокрушенно, а радостно заповедано Христом идти на мученичество во имя его!

Опричники связали ноги Феофила под брюхом лошади и накинули на шею его пеструю ленточку, привязанную к волынке.

Келарь рухнулся наземь.

– Сокруши, Господи, нечестивых!

– Умолкни! – гневно прикрикнул архиепископ. – То воля Божия!

И повернулся гордо к царю:

– То не истина, что творишь ты с Русией, а испытание Божие за грехи! То не истина, что возвеличил ты худородных, а господарей предаешь позорам некаким и мученической кончине!

– Обрядить его в колпак скомороший! – едва сдерживаясь, чтобы не вцепиться в горло владыке, крикнул Грозный и вонзил посох в круп лошади.

С мертвящим ужасом следили новагородцы за скачущим архиепископом.

Федька Басманов с улюлюканьем мчался за всадником, волоча за собой на капкане мертвого келаря.

Малюта выгнал монахов на улицу.

– Гони их к владыке! – приказал Грозный и вскочил на аргамака.

Высоко задрав подрясники, монахи, преследуемые ратниками, побежали по городу.

– Гуй! Гуй! Гони их, еретиков!

Вдоволь натешившись, царь свернул в хоромы торгового гостя Сыркова.

– Волю попировать у могутнейшего из зацных! – насмешливо поклонился он закованному в железы хозяину и поднес к его рту корец вина. – Пей, Федор, перед дорожкою к ляхам!

Сырков плотно стиснул зубы и отвернулся.

Малюта больно ущипнул его.

– А не люба тебе царева подача, отведай песьей кровы своей!

И кулаком ударил скованного по щеке.

* * *

Вечером Грозный обрядился игуменом и сам отслужил торжественное молебствование. Собор был полон согнанными со всех дворов новагородцами.

Усердно, по монастырскому чину, молился царь. Ему благоговейно прислуживал Федька Басманов.

Опричники, не поднимаясь с колен, вполголоса подпевали дьячкам.

Иоанн вышел на амвон благословить молящихся.

– Ко кресту! – зашептал Друцкой сбившимся в левом притворе женщинам.

В тихой молитве едва колебался клин бороды Иоанна; рука, сжимавшая серебряный крест, размеренно тыкалась в губы женщин, а прищуренный взгляд неотрывно щупал окаменевшие лица.

Друцкой, заметив наконец как царево лицо зарделось в мимолетной улыбке, уверенно подошел к девушке, приложившейся ко кресту, и торопливо увел ее на паперть.

За ним с воем побежала какая-то старуха.

– Отдай! – обхватила она ноги опричника.

Друцкой мигнул стрельцам.

Старухе заткнули рот и уволокли…

Ночью Федька Басманов услышал сквозь сон чьи-то сдержанные рыдания.

– Аль баба? – насторожился он и пошел на звуки.

В каморке, под лесенкой, связанная по рукам и ногам, лежала уведенная Друцким из церкви девушка.

Федька зажег сальный огарок и склонился над полонянкой.

– Откель принесло тебя, красная?

Девушка оттолкнулась в угол. Воспаленные от слез глаза ее с мольбой и страхом уставились на опричника.

– Кромешник ваш с разодранным ухом сказывает – для царя меня уготовал.

Басманов заскрежетал зубами.

– Сызнов Друцкой замест бабы потваренной охальничает!

Коротким взмахом кинжала он разрезал веревки.

– Ты нишкни, красная, а аз поглазею дозорных.

На крыльце, у окон и по всему двору стояли стрельцы. Опричник понял, что уйти незамеченным из хором невозможно, и торопливо вернулся в каморку.

– А не тешиться ему с тобой, красная! – горячо шепнул он полонянке и, прежде чем она успела что-либо понять, пырнул ее кинжалом в грудь.

Вскоре в опочивальню Грозного ворвался Друцкой.

– Израда, царь!

И робко:

– Убили ту девку, преславной…

Царь гулко вздохнул и почувствовал, как по всему телу пролилась сладостная истома.

– Буй! Нешто можно тако пугать по ночам!

Разувшись, Федька Басманов пробрался в опочивальню.

– Ты, что ли, Федька? – чуть приподнял голову Грозный.

– Аз, государь! – тоненьким бабьим писком откликнулся опричник и, складывая бантиком губы, колышущейся походкой подошел к постели.

– Ноженьки растереть бы тебе на сон, государь. Чать, за день-деньской притомился!

И теплой ладонью нежно провел по бугристым икрам.

Истомно потягиваясь, царь привлек к себе Федьку. Неожиданно он привскочил и вцепился опричнику в волосы.

– Никак кровь на тебе?

– Помилуй, царь! Откель ей тут взяться?

Но смущенно забегавшие глаза выдали его с головой.

– Откель, мымра?! А не ты ль девку ту поколол?

Федька попытался улыбнуться, но, встретившись с хмелеющим взглядом царя, отскочил к двери.

– Откель, смерд?!

Опричник вылетел из опочивальни.

* * *

Утром, после обедни, Грозный приказал вывести Сыркова на двор.

– Сказывай! Честью прошу – куда казну схоронил!

Федор скривил лицо в презрительную усмешку.

– Авось кромешники твои и без подсказа найдут! На то и воры, чтоб чужое песьим духом учуять!

– Ну-у, ты!

– Ну, аз! Эка, признал-таки!

Грозный покрутил в кулаке клин бороды.

– Не в Волхове ли потопил?

Полонянник таинственно прищурился.

– А ты поглазел бы, московской князь!

Малюта замахнулся на Сыркова ножом, но вдруг, осененный удачной мыслью, повернулся к царю:

– А не поглазеет ли сам хозяин казну свою в Волхове?

На длинной веревке потащили Сыркова по городу.

У реки Друцкой сорвал с его шеи крест.

– Пригож с водяными и безо креста!

Усевшись с близкими в ладью, Грозный намотал на руку конец веревки, которой был связан торговый гость, и приказал отчалить от берега.

– Живуч же ты, Федор! – развел царь удивленно руками, когда вытащенный из реки Сырков пришел в себя. И склонил добродушно голову на плечо. – А что гожего, добрый человек, видывал ты под водой?

Сырков собрал весь остаток угасающих сил и судорожно сжал кулаки.

– Великой князь! Видывал аз, како собрались водяные Волхова, Ладоги, Ильменя и, твоей души сдожидаючись, рядили изрядно, в какую преисподнюю да каким кромешникам бросить ее, окаянную!

Иоанн улыбнулся.

– Добро ты узрел! – И с жутким спокойствием потрепал пытаемого по лицу. – Волю аз поглазеть, како душа моя в преисподней будет кипеть!

Он помолчал немного и, смакуя, прибавил:

– Подвесить его к дыбе, да тако, чтобы колени в котел приходились с кипящим варом, да варить, покель душа моя не приобыкнет да покель не поведает он, куда казну схоронил.

Извиваясь в страшных мучениях, Сырков упорно молчал до тех пор, пока не почувствовал, что теряет рассудок.

– Под трапезной… Третья половица ошую окна! – захлебнулся он и без чувств упал на Басманова.

Когда короба с казной и драгоценностями были найдены, опричники изрубили в куски тело Сыркова и бросили в Волхов.

– Ляхам челом ударь! – ревел исступленно Малюта. – Да пониже римской ереси поклонись!

В тот же день казнили всех знатных новагородцев, обвиненных в тайных сношениях с Польшей.

Река кипела криками утопающих и молодецкими песнями опричных людей. Рогатинами, копьями, баграми и топорами били стрельцы по головам осмеливавшихся вынырнуть из воды.

Скуратов, распоряжавшийся казнью, изнывал от усталости, но никому не доверял, сам деловито привязывал детей к женщинам, кошек к груди стариков, камни к ногам юношей и по счету передавал стрельцам.

– Топи их, еретиков!

* * *

Расправившись с Новагородом, Иоанн облачился в смиренные одежды и пошел колымагами на Александровскую слободу.

Связанных холопей, после долгих свар, поделили между собой опричники и угнали в свои поместья.

Обоз из трехсот подвод с золотом, серебром, драгоценными камнями, деньгами и иной добычей, захваченной в хоромах знатных новагородцев и в ста семидесяти пяти разоренных монастырях, сильные отряды ратников препроводили в слободу.

Отслужив благодарственное молебствование, Иоанн отправился к церкви Святой Евдокии встретить обоз.

Упрятав деньги и драгоценности в церковное подземелье, Грозный сам помог вделать в церковь соборные врата, увезенные из Новагорода.

Ключи от врат он не передал келарю Вяземскому, а предусмотрительно повесил себе на грудь.