Текст книги "Квота, или «Сторонники изобилия»"

3

Встреча с дядей Самюэлем тоже прошла не совсем гладко. Бретт был безмерно счастлив увидеть племянницу, но все свои разноречивые чувства – и укор, и беспокойство, и надежду – выразил в следующих словах:

– Ну, наконец-то ты изволила пожаловать домой!

Они расцеловались, заверили друг друга, что оба прекрасно выглядят, причем Флоранс нашла, что дядя немного похудел и это молодит его, Бретту же показалось, что племянница немного пополнела. «Вот что значит французская кухня», – заметил он. В ответ Флоранс принялась сравнивать провансальскую кухню с тагуальпекской, возможно, чтобы оттянуть ту минуту, когда, исчерпав все темы, они вынуждены будут заговорить о главном.

– Итак, дядечка дорогой, дела как будто идут неплохо?

Выражение лица Бретта мгновенно изменилось, по нему словно облачко пробежало.

– Да, и, как сама можешь убедиться, обошлись без тебя.

– Вы все еще на меня сердитесь? – спросила Флоранс.

– Если скажу «нет» – это будет неправдой, но сказать «сержусь» – тоже будет неправда. Я тобой недоволен, но прощаю. И все же вспомни, когда ты удрала…

– Вовсе я не удирала, – возразила Флоранс. – Просто отошла в сторонку.

– Вот именно – и на весьма солидное расстояние, – сказал Бретт. – Просто струсила. И не спорь со мной, пожалуйста.

Флоранс ответила не сразу:

– Может быть, вы и правы, я боялась Квоты…

– А ты думаешь, я не боялся? Думаешь, не твердил себе целые месяцы: «Нет, все это слишком прекрасно, так продолжаться не может». Представь себе, вдруг все бы лопнуло как мыльный пузырь. А тут еще ты бросила меня в беде одного.

– Я оставила вас на Квоту, – сказала Флоранс, и в голосе ее прозвучали ехидные нотки: – Вы же сами сделали выбор между ним и мною.

– И правильный выбор! – уточнил Бретт, задетый ее упреком. – Что было бы с нами, если бы не Квота? Пришлось бы нам ликвидировать дело, ты же сама это знаешь! Не будь такой злопамятной.

– Дядюшка, дорогой, не будем больше говорить об этом, ладно? – ласково попросила Флоранс. – Не стоит омрачать нашу встречу.

Но Бретт упорствовал:

– Нет, будем говорить об этом, потому что ты должна с ним поладить!

Флоранс снова помрачнела. Она сказала дяде, что пока об этом не может быть и речи. Пусть он не заблуждается на сей счет. Она приехала только ради того, чтобы обнять дядюшку, потому что ужасно соскучилась, и посмотреть своими глазами, как тут у них идут дела. Вот и все.

– Ну, как идут дела – сама видишь. – Бретт широким жестом обвел роскошно обставленный кабинет.

– Что-что, а уж этого нельзя не заметить, – отозвалась Флоранс.

Слова ее прозвучали с мрачной иронией. Флоранс была не прочь сменить тему разговора. Но любопытство взяло верх.

– «Бреттико» – это тоже ваша фирма? – спросила она.

– Ого, ты уже видела? Конечно же, наша. «Фрижибокс» и холодильники – дело прошлое, сейчас это лишь скромное отделение. И с каждым днем поле нашей деятельности расширяется. Кстати, угадай, что стало со Спитеросом?

– Вы же сами писали, что он вынужден был обосноваться в провинции. Кажется, выпускает бассейны.

– Да, из пластика. Он твердо держится своих старых принципов – производить мало, а получать много. А мы предпочитаем получать меньше, зато много производить.

– Много часов, например, – сказала Флоранс, обводя глазами кабинет.

– Совершенно верно. А откуда ты знаешь?

– Женская интуиция. Но вот что меня удивляет…

– Что именно?

– Я не вижу здесь ни одного пианино. А Квота, по-моему, занимается теперь и этим.

– Как и многим другим, – подтвердил Бретт. – Что же касается пианино, то дома у нас их сколько угодно, даже типофоны есть.

– А это что такое? – с тревогой спросила Флоранс.

Ответ прозвучал с порога – это вошел в кабинет Каписта.

– Разновидность пианино, но производит еще больше шума, – с веселой усмешкой пояснил он.

Каписта подошел к Флоранс, взял ее за руки.

– Добро пожаловать, сеньорита Флоранс. Как поживает старушка Европа?

– Кряхтит, но никто не жалуется. Во всяком случае, не особенно жалуется, – ответила Флоранс.

Они с нежной улыбкой смотрели друг на друга.

– Мои типофоны не вашего ума дело, – проворчал Бретт, нарушая эту трогательную сцену. – Лучше расскажите о ваших тромбонах или об офиклеидах.

– Очаровательно! – вздохнула Флоранс. – Вот-то, наверное, весело! Но вы по крайней мере успели в музыке? – спросила она Бретта.

– Не знаю, – сухо ответил он. – Я не играю.

– На типофоне – понятно. А на пианино?

– Ты же знаешь, я вообще ни на чем не играю!

– Так для чего же они вам?

– Для друзей. И вообще отстань, чего ты ко мне пристала?

Каписта усмехнулся.

– Воистину у вас преданные друзья, – язвительно заметил он. – Особенно если учесть, что сейчас в Хавароне в среднем приходится по два с четвертью фортепьяно на семью, каким же нужно быть альтруистом, чтобы идти еще куда-то играть…

– А к вам приходят играть на ваших офиклеидах? – в бешенстве крикнул Бретт.

– Не ссорьтесь, – остановила их Флоранс. – Право, вы меня пугаете. Хватит того, что прохожие в Хавароне и Порто-Порфиро – я сама видела – разгуливают с двумя, а то и с тремя транзисторами, и все три орут одновременно…

– Вы сказали, с двумя, с тремя? – тревожно прервал ее Каписта.

– Честное слово, с тремя.

– А в прошлом месяце средняя цифра была четыре и семь сотых, – обратился Каписта к Бретту. – Уж не начался ли на рынке спад?

– Черт побери! Надо предупредить Квоту.

– Вы это серьезно? – с возмущением воскликнула Флоранс, увидев, что Каписта озабоченно записывает эти данные в блокнот.

Но оба как будто не поняли ее и в один голос удивленно спросили:

– Что? Что?

Флоранс уже не помнила себя. Дрожащим голосом она бросила Бретту прямо в лицо:

– Какой прок от всех ваших глухонемых пианино, от всех ванн Эстебана без воды. Но дело ваше, живите, как хотите! Но если вы намерены еще увеличивать количество транзисторов на душу населения, то тогда, уж извините, я немедленно покидаю эту страну!

– Ну-ну, – попытался остановить ее Бретт, – не горячись. Ты боишься шума? Но ведь правительство как раз сейчас принимает закон, запрещающий пользоваться транзисторами в общественных местах. Так что… сама понимаешь.

– Когда вы об этом узнали? – Флоранс не только не успокоилась, но разошлась еще больше.

– Месяцев пять-шесть назад.

– И вы тем не менее продолжаете продавать по четыре транзистора на голову? – выкрикнула она.

Каписта вытаращил глаза.

– А почему бы нам не продавать?

– Не понимаю, какое это имеет отношение к торговле, – не менее удивленно заметил Бретт.

– А что же они будут с ними делать, если не смогут их включать? – Флоранс окончательно вышла из себя.

– Да пусть… – начал Бретт, словно только сейчас задумавшись над этим вопросом, – пусть делают все что угодно, каждый сам себе хозяин! Пусть используют хоть в качестве пепельницы или сковородки. Нам-то какое дело! Мало того, что я занимаюсь торговлей, ты еще хочешь, чтобы я придумывал, как им развлекаться?

Его тирада прозвучала столь искренне, что у Флоранс вылетели из головы все доводы и осталось только возмущение. Она посмотрела дяде прямо в лицо и прошептала:

– Вот до чего вы докатились…

И, помолчав, добавила громко, но голос ее дрогнул:

– В общем, дядя Самюэль, вы довольны. Все идет так, как вы хотели.

– Бог мой! Конечно, в общем-то, так.

– Ах, только в общем? – У Флоранс блеснул луч надежды.

– Могло бы идти еще лучше, – поддакнул Каписта.

– Вот это меня радует, – сказала Флоранс.

– Радует? Что тебя радует? – крикнул Бретт.

– Да, то, что дела идут не совсем как по маслу, – ответила она.

– Вот так номер! – воскликнул Каписта. – Оказывается, ваша племянница – настоящая злючка! Но почему же это вам по душе?

– Потому что остались еще, слава богу, строптивцы, которые не дают себя механизировать.

– Строптивцы? – дружно усмехнулись ее собеседники.

– Если ты найдешь во всем Хавароне хоть одного… – добавил Бретт.

– Да вы только что сами сказали…

– Сказал, что дела могли бы идти еще лучше, – прервал ее Бретт. – Правильно! Надо охватить еще ряд секторов. Взять хотя бы, к примеру, школы…

– Да, вот наша забота, – подтвердил Каписта.

– А что со школами? – спросила Флоранс.

– Просто скандал! – ответил Каписта. – Счастье, что Квота наконец-то спохватился.

– Да что с ними происходит, со школами?

– В том-то все и дело, что ничего, – ответил Каписта. – Абсолютно ничего. Просто невероятно.

– Два миллиона школьников в возрасте от шести до четырнадцати лет не обладают никакой покупательной способностью. Представляешь себе? – возмущенно сказал Бретт.

– Но будет принят закон о помощи, – вставил Каписта.

– Закон о чем? – переспросила Флоранс.

– О помощи экономически слаборазвитым детям, – пояснил Каписта.

– Есть проект отпустить на это дело крупные суммы. Детишки будут получать деньги в конце каждого урока…

– …чтобы они на перемене немедленно пускали эти деньги в оборот…

– …быстро и в большом количестве покупая различные предметы…

– …петарды, шарики-хлопушки, охлажденные напитки, пистолеты, пистоны, леденцы на палочке, сладости, «рудуду»…

Флоранс наконец поняла, в чем дело, и ее затрясло от смеха.

– Закон Рудуду! – воскликнула она.

– Чему ты смеешься? – сухо спросил Бретт. – Статистические данные говорят, что ребенок проглатывает одно «рудуду» меньше чем за двадцать четыре секунды. Следовательно, за четверть часа он может уничтожить больше тридцати пяти различных конфет.

Флоранс уже не смеялась, а только повторяла убитым голосом:

– Закон Рудуду…

– Закон экономического развития школьников, – уязвленно поправил ее Каписта.

– Правильно, так звучит солиднее, – согласилась Флоранс и с иронией добавила: – Но почему же такая сегрегация? Почему нужно лишать прав тех, кому еще нет шести лет? Если они не соображают сами, пусть о них подумают взрослые. А почему обходить тех, кто еще находится в утробе матери!

– Вот видите, и вам уже приходят в голову новые идеи, – обрадовался Каписта. – Чудесное предложение. Оно уравновесит проект кладбищенского закона!

– Разве вы собираетесь заставить покупать и мертвых? – воскликнула Флоранс.

– Это же великолепный рынок, и не используется он только по глупости, – пояснил Каписта. – Надо просто-напросто восстановить мудрые старинные обычаи. Как, скажем, рождественскую елку. Какая сейчас польза от смерти? Да никакой. Разве только цветочники наживаются на ней месяц-другой, да и то еще вопрос. А ведь некогда около покойника возникала бойкая торговля. Оружие, украшения, кубки, вазы, драгоценные камни, бог его знает что еще, всякие там лакомства, мед, изысканные блюда… Все, что покойник любил при жизни, приносили ему на похороны его родственники и друзья.

– Можно приучить людей, – подхватил Бретт, – украшать могилы не только цветами, но, скажем, и лангустами, трюфелями, печеночным паштетом, электропечками или картинами великих художников, восточными коврами, гоночными автомобилями…

Но, увидев вдруг окаменевшее лицо племянницы, Бретт осекся и схватил ее за обе руки.

– Давай поговорим начистоту, – предложил он. – Ты не любишь Квоту, это твое право. Но в чем ты можешь его упрекнуть лично?

– Лично? Ни в чем, – согласилась она.

– А меня? Неужели ты предпочла бы, чтобы я по-прежнему прозябал в обшарпанном кабинете?

– Н-нет, – протянула Флоранс.

– Так в чем же тогда дело? Кто сейчас может пожаловаться на свою судьбу? Вот ты побродила по улицам, как ты говоришь, и сама убедилась, как расцвела экономически эта недавно еще почти нищая страна. Благодаря Квоте. Благодаря нам.

– Да, – проговорила Флоранс.

– Практически у нас нет нищеты, – продолжал Бретт. – Она отошла в область предания. Уже сейчас большинство людей имеют все, что им необходимо.

– Да, – согласилась Флоранс. – И даже больше. Намного больше.

– Так в чем же дело?

– Ни в чем, – устало проговорила Флоранс. – Милый дядечка, мне бы хотелось отдохнуть. И немного поразмыслить. Сейчас шесть часов, пойдемте домой, ладно? Я утомилась.

4

Спала Флоранс плохо. Все, что она увидела за несколько часов, проведенных в Тагуальпе, этот новый лик надуманного неестественного благополучия, повергло ее в смятение. Может ли честный человек радоваться процветанию страны, если в самой основе этого заложено нечто вызывающее тревогу? Но в то же время почему нужно скорбеть о прошлом, с его нищетой, хибарами, полуголодным существованием, короче, о том, что противно здравому смыслу, в сущности, бесчеловечно? Флоранс совсем запуталась и уже сама не знала, чего хочет. Больше всего она опасалась встречи с Квотой, по крайней мере до того времени, пока у нее сложится более твердое мнение обо всем происходящем. Ее отношение к этому человеку было по-прежнему двойственным – с одной стороны, ей нравился его ум, притягательная сила, которая влекла к нему и ее и всех остальных, но, с другой стороны, ее пугала его развязность, беспринципность, то, что он так безжалостно пользуется своей силой. И она не хотела снова подпасть под его влияние.

Вот почему она решила оттянуть встречу с Квотой. Первым делом надо продолжить начатое ею обследование и по рассказам людей попытаться создать себе собственное, объективное, непредвзятое мнение о том, к чему привела деятельность Квоты. Отказаться по возможности от старых предрассудков и личных пристрастий…

На следующий день была пятница, Флоранс вспомнила, что рассказал ей накануне Эстебан: именно пятница для большей части тружеников Хаварона – служащих, агентов, приказчиков, комиссионеров, людей самых различных профессий – стала добавочным выходным днем, чтобы они могли посвятить его покупкам, и ей любопытно было посмотреть, как все это происходит. Вместо того чтобы с самого утра поехать в контору, она села в такси и попросила отвезти ее на главную площадь в центре города, где были расположены крупнейшие магазины столицы.

По дороге она обратила внимание на огромное количество плакатов, больших и малых, на которых стояло одно лишь слово: «Оксигеноль». «По-видимому, какой-то новый препарат, – подумала она, – вот его и рекламируют так широко». Но что это – моющее средство? Лекарство? Ничего, скоро она это выяснит.

Флоранс вышла на площади и решила прогуляться. Если только уместно употребить это слово, когда ты не можешь ступить шагу, подхваченная густой толпой. Слава богу, на небе ярко сияло июльское солнце, а то бы Флоранс решила, что наступил сочельник. С лихорадочной поспешностью мчались нагруженные пакетами люди. У входов в магазины была толкотня, словно при посадке в автобус в часы пик. Все торопились, переругивались, чертыхались. Раньше так вели себя только женщины на распродаже удешевленных товаров, вырывая друг у друга остатки тканей, шляпки, чулки и перчатки, а теперь сильный пол не отставал от слабого. Флоранс видела, как весьма респектабельные мужчины штурмовали прилавки и, странное дело, бросались прежде всего на дорогие веши, такие, как кинокамеры последнего выпуска, телевизоры, акваланги для подводной охоты… Флоранс заметила скромно одетого человека, который стоял в сторонке, прислонясь к колонне, и вытирал со лба пот, у его ног лежал огромный лодочный мотор, что выглядело совсем странно, так как Тагуальпа – горная страна и в ней нет судоходных рек. А судя по виду незнакомца, трудно было предположить, чтобы он мог себе позволить провести отпуск во Флориде или Акапулько. Флоранс подошла к нему.

– Сеньор… – робко начала она.

Мужчина поднял на нее глаза. От усталости взгляд у него был затуманенный.

– …Простите меня за бесцеремонность, – продолжала она, – но я приехала в вашу страну как гостья и мне хотелось бы задать вам один вопрос. Если вы, конечно, не возражаете.

Он кивнул ей, но жестом попросил ее подождать минутку. Затем он распахнул пиджак, Флоранс увидела у него под мышкой странный флакон, вроде маленькой бутылочки содовой, только с длинным носиком, задранным вверх. Мужчина нажал какой-то рычажок – послышался свист вырвавшегося газа, потом он сделал два глубоких вдоха, прикрыв глаза. Когда он снова взглянул на Флоранс, в глазах его блеснул живой огонек.

– Грандиозно, – сказал он. – Слыхали? Последняя новинка.

– Нет, а что это такое?

– Оксигеноль. Кислород пастеризованный, витаминизированный и прочее. Восстанавливает силы. Только приходится часто заряжать… Да, так что же вы хотели узнать?

Флоранс замялась.

– Я боюсь показаться нескромной…

– Ну, что вы, пожалуйста, не стесняйтесь.

– Вы уезжаете в отпуск? К морю, наверное?

Ее вопрос несколько озадачил незнакомца.

– Нет, – ответил он, – я поеду к своему отцу в горы.

– Однако вы, если не ошибаюсь, купили лодочный мотор.

– Купил.

Он улыбнулся и добавил:

– Красивый, правда?

– Но что же вы собираетесь с ним делать?

– Собственно говоря, я пришел за подтяжками, а продавец… Ну вы же знаете, что это за люди…

– Но лодка-то у вас есть?

– У меня? К счастью, нет.

– Так для чего же тогда мотор? И почему – к счастью? – Недоумение Флоранс все возрастало.

– К счастью, потому что в следующем месяце я вынужден буду купить лодку. И она, к счастью, стоит дорого. Иначе мне в два счета понизят жалованье.

Только теперь Флоранс все поняла, она вспомнила слова Эстебана: заработная плата находится в прямой зависимости от количества покупок… Еще одно жестокое и гениальное изобретение этого чудовища Квоты! Так вот чем объясняется этот ажиотаж у прилавков с дорогими товарами! Ко всему еще сейчас конец месяца.

Флоранс вышла из магазина с тяжелым чувством. Был уже полдень, и она стала искать кафетерий, где можно было бы позавтракать. Теперь она уже не удивлялась тому, что у всех прохожих обеспокоенные и напряженные лица. Они как маньяки лихорадочно шарили глазами по витринам в надежде обнаружить какую-нибудь вещь, которой у них еще нет, которую они еще не успели купить, на худой конец хотя бы модель нового выпуска…

В баре кафетерия Флоранс уселась на высокий табурет среди двадцати посетителей. Но и здесь ее поджидало разочарование: когда она заказала салат с яйцами, на нее посмотрели с недоумением. В таком случае с тунцом или с помидорами? На лице официанта появилось выражение подозрительности и презрения. У них есть только омары по-термидорски, лангусты по-нейбургски, русская икра, седло косули, жаворонки, овсянки. И впрямь все посетители бара ели эти дорогие блюда, но с той же кислой скучающей физиономией, так же торопливо, как раньше они проглатывали кусок ветчины, горячую сосиску или рубленый бифштекс. Флоранс еще не потеряла вкуса ко всей этой гастрономической роскоши, и она получила истинное наслаждение от гусиного паштета с трюфелями, хотя тупое безразличие соседей слегка испортило ей удовольствие.

Выйдя из кафетерия, она свернула на улицу генерала Гроппо, героя борьбы за независимость, и внимание ее привлекла вывеска, пробудившая уйму воспоминаний: «Священные когорты прогресса». Отец Эспосито! Она вспомнила, как святой отец месяц обхаживал Каписту, чтобы вытянуть у него пожертвования, а потом сам попался на удочку Квоты и вернул пожертвования в стократном размере.

Так вот, значит, где его благотворительная столовая. Время обеда еще не наступило, однако двери были отперты. Флоранс вошла.

В первую минуту она решила, что ошиблась. А может, просто забыли снять вывеску? Столовая переехала, и заведение вступило, если можно так выразиться, на иную коммерческую стезю. Ничто здесь не напоминало благотворительной столовой, к тому же в помещении не было ни души. То, что увидела Флоранс, скорее уж походило на выставку бытовых приборов: различные модели холодильников, стиральные машины и машины для мойки посуды, водонагреватели, морозильники, металлические шкафы, мойки из нержавеющей стали, из пластика и фаянса, вдоль стены тянулись душевые установки из разноцветного фаянса и сверкающей хромированной стали. Флоранс с трудом пробралась сквозь нагромождения всего этого фаянса и полированного металла. Наконец она очутилась в кухне, где стояли огромные ультрасовременные плиты с электрическими вертелами, решетками для поджаривания мяса, духовками на инфракрасных лучах, автоклавы, машины для резки овощей, усовершенствованные мясорубки, разнообразные мельницы и сотни других предметов, назначение коих было ей не известно. Недоставало здесь только одного – запаха кухни. И поражало мертвящее бездействие всех этих механизмов. Вдруг Флоранс услышала за своей спиной глубокий вздох.

Она живо обернулась. В уголке на табуретке сидел отец Эспосито, высохший, сгорбленный, с бессильно опущенными руками, он мрачно и удрученно смотрел на Флоранс. Не человек, а призрак.

– О, вы здесь, отец мой! – воскликнула Флоранс.

Видел ли он ее? Взгляд у него был отсутствующий…

– Вы меня узнаете?

– Да… Если не ошибаюсь… – безучастно пробормотал священник.

– Вы часто приходили к нам в «Фрижибокс», – напомнила ему Флоранс.

– Да, да… – прошептал Эспосито и умолк.

Вдруг он распахнул полы пиджака, нажал на рычажок, и Флоранс снова услышала свист выходящего газа. Несколько секунд Эспосито с лихорадочной жадностью вдыхал газ. Наконец лицо у него просветлело, взгляд оживился. Губы сложились в подобие улыбки.

– Да, да, – повторил он. – Вы сеньорита Флоранс.

– Племянница Самюэля Бретта, вы же хорошо его знаете.

– Да, да… Но ведь вы уезжали? – вспомнил старик. – Значит, вернулись…

И он посмотрел на нее, словно на привидение. Внезапно глаза его увлажнились и слеза медленно поползла по носу.

– Вот до чего я дожил, – качая головой, проговорил он униженно и безнадежно.

– По правде сказать, – осторожно начала Флоранс, оглядывая кухню, – я, признаться, удивилась. Почему вы один? Где же ваши кухарки? Ведь не сами же вы готовите обеды?

– Обеды! – выкрикнул Эспосито.

Его крик был похож на рыдание.

– Неужели вы сами не видите? – Он ткнул рукой в сторону плиты. – Какие уж там обеды! – И голос его дрогнул. – Откуда мне взять деньги на обеды, дорогая моя сеньорита, когда я кругом в долгах, когда у меня полно просроченных векселей, все пожертвования уходят на их оплату, и все равно денег не хватает. Бездонная бочка какая-то… Обеды! – повторил он с отчаянием и стыдом и обхватил голову руками.

– Ну, а как же… ваши бедняки? – с ласковым сочувствием спросила Флоранс.

Эспосито поднял голову. Он посмотрел на нее с таким же недоумением, как тот официант в кафетерии. Потом, словно эхо, он переспросил:

– Мои бедняки? – медленно поднял к потолку обе руки и бессильно уронил их. – А где мне прикажете брать бедных, дитя мое? Здесь такого натворили, пробудили в них такие желания, для удовлетворения коих эти несчастные готовы на все: даже на то, чтобы работать. И получают они огромные деньги! Нет, просто невероятно!

Но слова священника вызвали у Флоранс обратную реакцию.

– В таком случае, отец мой… раз больше нет неимущих, раз они хорошо зарабатывают, мы все должны радоваться. Раз нищета исчезла…

Эспосито в возбуждении вскочил с табуретки.

– Так в том-то вся и беда, дитя мое. Вместе с нищетой исчезла и вера! Мои когорты тают на глазах, как восковые свечи. И даже те, кто еще остался, охладели к учению, верят в бога по привычке и только из вежливости ходят на мои проповеди. Но сердце их молчит, они попросту лицемерят! Что же делать? Как бороться против этого благосостояния?

– Вы проповедуете нищету, отец мой! – возмутилась Флоранс.

– Нет, ничуть, – живо возразил священник. – Но что делать, если богатство губит души? Убить нужду весьма похвально, а что, если при этом убивают также и человека? Взять хотя бы меня, бедного грешника, оглянитесь вокруг и скажите искренне, дочь моя, на что мне все эти вещи? Увы, отныне, куда бы я ни обратился за пожертвованиями или для спасения гибнущей души, я выхожу, унося с собой либо термостат-подставку для стекания сока под вертел, либо автоматическую гусятницу. И каждый раз поддаюсь я соблазну, хотя никто меня не искушает. Увы, без искушения поддаться соблазну, не иметь даже этого предлога для извинения… Скажите, разве это не самый страшный из грехов, которому нет ни снисхождения, ни прощения? Возьмите хотя бы этот оксигеноль. Знаете, что это такое?

– Д-да, – протянула Флоранс. – Я видела рекламы….

– Так вот я поклялся себе: не поддамся на сей раз соблазну. На сей раз подобная мерзость меня не искусит, на сей раз меня не проведут… И вот посмотрите… – он печально распахнул полы сюртука, – вот он здесь. Не устоял. И я вдыхаю этот газ. – Он направил на себя струю кислорода. – Но самое страшное, дитя мое, мне это нравится. Я уже не могу обойтись без него. Вот что ужасно! Но, кажется, этот Квота – ваш друг? – неожиданно спросил он, бросив на Флоранс подозрительный взгляд.

– Ничего подобного, – ответила она, – просто он…

– Тем лучше, тем лучше, дитя мое. Потому что я прямо скажу вам, этот человек – настоящий преступник. Он низвергнет нас в пучину порока.

– Вы несправедливы, отец мой, – сурово заметила Флоранс.

Она сама изумилась своим словам. Что толкнуло ее на защиту Квоты. Всеобщее повышение заработной платы? Исчезновение нищеты, о чем отец Эспосито скорбит так, словно у него вырвали сердце из груди?

– Но скажите, отец мой, разве это справедливо упрекать Квоту за то, что благодаря ему столько людей могут больше не мерзнуть, не голодать…

– Этого у меня и в мыслях не было! – возразил священник, подняв дрожащую руку. – Но что он дал взамен? Разве вы не заметили, во что превратились люди в нашей стране? Пресыщенные автоматы, обожравшиеся до тошноты, словно гуси, которых откармливают всевозможными радиоприемниками, холодильниками, мотоциклами, лодками, пианино, и, несмотря на это, погибающие от смертельной тоски и посему жаждущие, чтобы их подвергли новым пыткам.

– Знаете, отец мой, – пыталась еще сопротивляться Флоранс, – роскошь как женщина: она становится пыткой только для того, кому недоступна…

– …и еще, естественно, для того, кто вынужден ею владеть, не имея на то ни малейшего желания, – живо отозвался священник. – А сейчас уже никто ничего не желает. У каждого слишком много всего, и, несмотря на это, он должен покупать, покупать, покупать без конца. Так продолжаться не может. Нет, нет, не может.

На этот раз Флоранс не нашлась, что возразить. Они молчали, погруженные в свои мысли. Потом Флоранс сказала:

– Отец мой, приходите хоть завтра к нам в контору. Мы вместе обсудим все эти дела, может быть даже с Квотой.