Текст книги "Последний ворон"

8
Бесплодная погоня за мечтой

– Маршал Харьков, вы утверждаете, что части 105-й гвардейской воздушно-десантной дивизии действовали на улицах Душанбе по вашему прямому приказанию? На экране ваша работа? Вы гордитесь ею? – настойчиво спрашивал Диденко.

В ряду стоящих вдоль стены просторного кабинета Никитина телевизоров светился один экран. Было видно, что толпы людей рассеяны, летели одиночные камни и бутылки с бензином... правда, улицы завалены не просто видневшимися на переднем плане обрывками бумаги и булыжниками; вдоль обсаженного деревьями широкого пустынного бульвара валялись трупы убитых, всего около сотни. Вдали чадил, догорая, автобус. На многих убитых тюрбаны, много женщин, дети. Единственными двигавшимися на экране предметами были боевые машины пехоты, должно быть, доставленные по воздуху. Одним словом, зрелище опустошения, какое только и можно ожидать, когда, словно свору натасканных псов, спускают с цепи гвардейскую дивизию.

Диденко взглянул на Никитина и был поражен, что тот нахмурился, – предупреждение ему, Диденко, черт возьми! Диденко не собирался нападать на сидевшего с каменным лицом этого тупого болвана Харькова, но снятые крупным планом сцены массовой бойни – иначе не назовешь – привели его в бешенство. А теперь оказывается, что Никитин заодно с остальными тремя, присутствующими в кабинете. У Диденко, приехавшего позже других, было такое ощущение, что он по ошибке попал не туда, не на то заседание. Его злили нескрываемое презрение со стороны Лидичева и едва сдерживаемая ярость Харькова. Проведя рукой по редеющим волосам и сжав ее над головой в кулак, спросил:

– Как, черт побери, это случилось... как до этого дошло?

– Потребовались решительные меры, – словно отмахиваясь от мухи, невозмутимо проворчал Харьков.

На экране в придорожной канаве, обнявшись, лежат двое ребятишек, сквозь одежду сочатся струйки крови. Открытые глаза устремлены в небо. Боже, такой кадр мог придумать только очень изощренный режиссер!

– Что вы наделали, товарищ маршал... Что вы наделали! – прошептал Диденко, но в этом кабинете, в этой компании эти слова прозвучали, словно реплика актера перед безучастными зрителями. Но это действительно была бойня. Он повернулся к ним спиной и поглядел в глаза Никитину.

– Александр Александрович... товарищ генеральный секретарь, неужели это нельзя было предотвратить?

На мгновение глаза Никитина растерянно забегали, но очень быстро лицо превратилось в неподвижную маску. Прокашлявшись, он сухо заявил:

– Товарищ Диденко, маршал Харьков действовал, имея полномочия.

Товарищ Диденко?.. Эти слова потрясли, ударили его, привели в замешательство. Его не оставляло раздражение, с которым он приехал с заседания Моссовета, где ему открыто бросили вызов в связи с ростом цен! Приспешники консерватора Лидичева бросили ему в лицо старое клеветническое обвинение в культе личности! Он удерживался от искушения посмотреть в глаза консервативной троице – члену Политбюро Лидичеву, представителю армии Харькову и шефу КГБ Чеврикову. До него дошло, что они с Никитиным теперь по разные стороны стола, а не как бывало – он со своими идеями и Никитин против этих троих.

Словно он ввалился на собрание заговорщиков, где целью заговора был он сам.

– Маршал Харьков не имел права действовать, не имея на то безусловных полномочий от Политбюро и Центрального...

Никитин нетерпеливо оборвал его:

– Некогда было собирать Политбюро, не говоря уже о пленуме Центрального Комитета, Петр. – То, что его назвали по имени, было небольшой уступкой, отходом от сценария. – Пойми же ты наконец! Прошлой ночью во время беспорядков погибло двадцать человек. Милиция... – Он смотрел мимо Диденко, видимо, в сторону председателя КГБ Чеврикова, – не владела обстановкой. Пришлось посылать войска.

– С приказом стрелять на поражение?

– Только в случае необходимости, – мрачно заметил Лидичев. Ночью в Душанбе сожгли здание ЦК. Пришлось восстанавливать порядок.

– В конечном счете в Таджикистане под вопросом оказалось само руководство со стороны партии, – вставил Чевриков. Хор из сталинистской литургии, только без музыки – словно кантата но случаю выполнения пятилетнего плана, не прибавившего хлеба в магазинах, – фарс, и только!

Он в упор посмотрел на Никитина, будто ожидая, что тот положит конец банальной болтовне, но генеральный секретарь не отвел жесткого взгляда пустых, как его очки, глаз. Да он же здесь просто для мебели!

Диденко направился к окну, пересекая кабинет с высокими потолками, такой знакомый и непривычно изменившийся благодаря присутствию этих троих и – он на мгновение остро ощутил это – отсутствию в нем Ирины. Ее не было среди ее часов, картин и мебели; не было в этом кабинете, где они строили столько планов, нетерпеливо и увлеченно, словно дети, мечтающие о каникулах или загородной прогулке... столько надо сделать и так мало времени.

Он остановился у высокого окна, глядя через ворота Кремля туда, где в дрожащем свете выстроившихся вдоль набережных фонарей тысячами золотых рыбок переливалась река.

Никитин продолжал:

– Воздушно-десантные дивизии непосредственно подчиняются маршалу Харькову как министру обороны, и он решил – совершенно правильно – направить их, а не... менее опытные войска.

– Ясно, – рассеянно пробормотал Диденко.

Заседание Моссовета было не более чем репетицией к этой стычке. После разговора с Валенковым в квартире Ленина он лишь накоротке и безрезультатно встречался с Никитиным. Тот, отшучиваясь, избегал нужного Диденко разговора о не предвещавших добра смещениях и назначениях на государственные посты, о смещении Диденко с поста секретаря Московского комитета партии. Но Никитин – еще бы! – был теперь очень занят со своими новыми дружками!

Не ребячься, уговаривал он себя. Злостью здесь не возьмешь и тем не менее эта встреча, увиденное на экране... поведение Никитина вывели его из себя! Эти трое как раз и рассчитывали на его опрометчивый шаг: ждали, когда он сбежит но трапу, чтобы с облегчением его поднять.

– Авторитет партии в Таджикистане, особенно в столице, был сильно подорван. Мы не могли позволить, чтобы это продолжалось, – опять сказал Лидичев. А Никитин согласно кивал.

Что я и говорил Валенкову, с до смешного неуместным в данном случае злорадством отметил про себя Диденко. Никитин предпочел легкий путь к тому, чтобы сохранить власть. Выходит, Лидичев и иже с ним знают его не хуже моего, заключил Диденко.

– Мы же согласились, – навалившись грудью на огромный письменный стол, взорвался он под нежный звон оставшихся от Ирины изящных французских часов, – вот в этом самом кабинете, мы, трое... – Он помедлил, отметив их минутное смятение, которое снова сменилось выражением твердой непогрешимости, и продолжал: – Мы согласились, что если народ отвергнет партию, так тому и быть. Кто-то из них позади него изумленно охнул!

– У нас никогда не было намерения отрекаться от исторической роли партии, – тихо, но уверенно про износ Никитин. – Такого политического выбора не предусматривалось. Да и не могло быть в свете основных партийных...

– Так мы же согласились! – прервал его Диденко.

– Этого не было!

Диденко вернулся к окну. Кончено. И так просто. Всего несколько слов, и он лишился доверия Никитина и даже его покровительства. Мы согласились! Нет, не согласились! В глазах навернулись слезы – глупо и неловко, но что поделаешь? Что бы за этим ни последовало, это будет движение вспять, прихорашивание трупа. Когда шел к окну, мельком взглянул на три сидевшие в ряд фигуры с каменным выражением на лицах. В реке отражалась цепочка огней.

– Товарищ Диденко, надеюсь, вы не всерьез предлагаете больше не считаться с ролью партии? – вступил идеолог партии, хранитель ее совести, Лидичев. – Партия – это государство, партия – это будущее. – Предостерегающе прокашлялся. – В Душанбе ничего другого не оставалось, кроме как действовать. Мы по согласованию с товарищем генеральным секретарем видели эту необходимость и приняли меры.

– Облавы на известных подозреваемых – только на этот раз замели больше, чем обычно. Убийства, чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений – вы и раньше не раз становились на эту дорожку! – усмехнулся Диденко. Вряд ли достойная защита свободы, но он не мог сдержать бушевавшие в нем чувства, хотя и понимал, что впустую размахивал руками.

– Знаете, товарищ Диденко, – высокомерно бросил Чевриков, – вы действительно недооцениваете серьезность положения в Таджикистане. Там налицо были убийства и самые отвратительные зверства, туда доставляли оружие из Афганистана, и, как мы подозреваем, из Ирана...

– Прекрасно! – Диденко повернулся к ним. Все четверо действовали согласованно. – А эта демонстрация силы, как вы надеетесь, удержит в подчинении балтийские республики и подбодрит вчерашних людей в Молдавии и Грузии! Потому что там... – он указал рукой на окна, – раздаются голоса, требующие распустить Варшавский пакт, провести свободные выборы, положить конец безраздельной власти партии. Вот что означает это ужасное зрелище, – он гневно указал на экран, на котором продолжали мелькать картины расправ, не вызывая у остальных никаких чувств, – которое видит вся страна. Это строгое предупреждение вести себя как надо, иначе!..

Его оборвал Харьков.

– Беспорядки начались с того, что двоих находившихся в увольнении солдат вытащили у светофора из машины, раздели, избили и убили их же оружием. Я... мы... сочли, что положение достаточно серьезно, чтобы оправдать принятые нами меры. Если вы так не считаете, тогда... – он пожал плечами.

Другие часы; на этот раз медленно, отбивали время. Эти были с голубым циферблатом, богато украшенные золотыми херувимами. Иринины часы из Эрмитажа.

Она говорила, что они будут напоминать о том, что оркестру пришло время играть. Херувимы с барабанами, дудками и другими инструментами...

Слушая замирающий последний чистый дрожащий звук, он попытался собраться с мыслями, но голос Никитина вызвал новую вспышку безрассудной ярости.

– Товарищ маршал, передайте местному командованию благодарность за быстрые и решительные действия. Гвардейцам нужно...

– Черт побери!.. – взорвался Диденко. Вышло так, что его безрассудство вызвало ответную реакцию уравновешенного, уверенного в себе Лидичева. Тот сердито, с чувством правоты, принялся его отчитывать.

– Понимаете ли вы, товарищ Диденко, какого зверя вы хотите выпустить из клетки? Он, я имею в виду положение дел, неуправляем. Мы не можем позволить себе господство хаоса, а именно это вы предлагаете!

– Ты же должен видеть. Петр... – Диденко почувствовал, что его мнение никак не вписывается в устаревшие прописные истины.

Догоравшие поленья развалились, выбросив снопы искр. В свете камина лица, казалось, пылали неприязнью. И все же он ни на минуту не сомневался в искренности убеждении Лидичева. И хотя Лидичев хотел вернуть Россию на сорок лет назад, он был убежден в своей правоте! Не ради дачи в лесу или магазина "Березка", даже не ради обладания властью. Все они, как и сам Диденко, называют себя патриотами вопреки тому, что так ужасно не правы! Словно давая понять, что Диденко не имеет никакого отношения к их делам, Лидичев сказал:

– Александр Александрович... относительно республик Латвии и Эстонии... наши соображения изложены в справке, что у вас на столе...

– Да-да, – поспешно ответил Никитин. Впервые после приезда Диденко он чувствовал себя неловко. Слегка покраснев, обратился к Диденко.

– Петр, партию вынуждают отступать по всем линиям. Не для того мы преодолели сталинизм, чтобы теперь скатиться к анархии. Понятно? – Никитин, оглядываясь на Лидичева и Чеврикова, не приглашал его к соучастию, а предупреждал.

Диденко, сдержавшись, покачал головой. Никитин, казалось, опечалился, но всего лишь на мгновение, потом поправил очки и поглядел на стол. Подняв глаза, добавил:

– Как тебе известно, завтра заседание Политбюро. Имеются... обстоятельства... может быть, даже обвинения, которые тебе, возможно, придется опровергнуть, я не говорю ответить, Петр Юрьевич, а просто опровергнуть... имея в виду определенные утверждения Московского комитета партии.

Сценарий был плохо выучен, еще как следует не притерт. Но Никитин скрепя сердце на него согласился. Такова уж сила традиций. Как бы тебя сейчас презирала Ирина!

– Понятно, – жестко ответил Диденко и снова шагнул к окнам. Он понимал, что со стороны это выглядит, будто он нерешительно направился в угол. Потер подбородок и провел рукой по волосам. Люди вроде него в прошлом не имели успеха, времена и сейчас не изменились – их вообще не изменить; как, оказывается, легко прийти к такому выводу. В глазах этих людей, которым все было непоколебимо ясно, его вспышки выглядели ребяческими капризами. Они вызывали его потягаться с ними в том, что касалось будущего. За ними был опыт истории, а у него только сомнительные и, возможно, опасные планы на будущее.

– Чтобы справиться с обстановкой в балтийских республиках, да и в других местах, требуется сила, товарищ секретарь, – словно дьявол-искуситель, предлагал Чевриков. Диденко презрительно скривил рот. Тут уж не допустят никакого ренегатства и измены!

Никитин негромко, но настойчиво добавил:

– Речь идет об авторитете партии, Петр. Без него ничего, слышишь, ничего не получится.

Я так и знал, сказал про себя Диденко. Говорил же я Валенкову! Будь сильным, советовали эти Никитину. Нельзя трогать партию, нельзя пренебрегать ею. И не было Ирины, чтобы шепнуть ему, что это люди вчерашнего дня и что подлинная сила – в реформах, в способности к переменам. Диденко остался один, и ему с ними не потягаться.

– Я... этому не верю.

Лидичев ринулся в атаку, вооруженный почти вековым коллективным опытом.

– Вы, товарищ Диденко, не можете просто так дать людям возможность расходиться во взглядах с партией, не вызвав с их стороны ничего, кроме ненависти! Неужели до вас не дошло, что происходит? Вы учите их, что их не арестуют и не будут судить за сожженные автобусы, убитых солдат, за пренебрежительное отношение к партии и милиции, и хотите, чтобы они пели себя благоразумно? У нас не может быть различных позиций – речь идет о будущем нашего общества! – Грубое лицо Лидичева побледнело от ярости. Казалось, сила чувств этого человека поразила даже Никитина.

Диденко некоторое время стоял молча, потом сказал:

– Мы... я... никогда не имел намерения превращать партию в объект недовольства и неприятия.

– Но именно таков результат ваших дел! – рявкнул Харьков.

– Я категорически отвергаю это!

– Мы стремимся предотвратить гибель сотен, может быть, тысяч людей, – вмешался Никитин. – Теперь, как никогда, мы не имеем права проявлять слабость. – Он действительно был в этом убежден! – Нужно во что бы то ни стало восстановить порядок, пока все не пошло прахом. – Он развел руками. – Это все, что мы стараемся делать.

Сжав дрожащей рукой подбородок, Диденко слушал, понимая, что он здесь лишний. Не было больше Ирины, не осталось и следа от ее влияния; был лишь человек, которым, как он всегда подозревал, станет Никитин, когда не будет Ирины.

– Заседание Политбюро... Обвинения?

– Ну какие там обвинения.

– Неважно... – Единственное, чего хотелось Диденко, так это как можно скорее бежать отсюда, хлопнув дверью, и тем самым показать Никитину, что именно он, а не Диденко, оказался покинутым друзьями.

– Завтра перед заседанием я... подам заявление о выходе из Политбюро.

Молчание не было ни тягостным, ни напряженным, оно просто свидетельствовало, что его слова восприняты с облегчением.

– А с поста руководителя Московской парторганизации? спросил Чевриков.

– Тоже! бросил Диденко. – Да!

* * *

Притормаживая «ауди» в ответ на мигание фар ожидавшей их машины, Обри с раздражением думал о том, что станет говорить Рамсей, о неизбежных в этом случае любезностях и заискивании перед начальством. Он устал и не только оттого, что вел машину. Нажимая на тормоз и прижимаясь к обочине, он услышал, как позади звякнула, ударившись о сиденье, пустая бутылка из-под виски. Его замучил Хайд: его пьянство, будто бы из жалости к себе; его грубое молчание, даже по отношению к Роз; вспышки ярости. Его дыхание походило на опасное тиканье часов взрывного устройства.

Обри остановил машину. Повернулся на сиденье – сразу вступило в спину. Руки бессильно, по-старчески, опустились на колени. Хайд отказался вести машину, как только позади скрылись огни Пешавара и на темной дорого не стало видно ни одной машины, и тут же стал искать себе временное забытье в бутылке, несмотря на протесты Роз, всякий раз, как она стряхивала с себя напряженный беспокойный сон. В зеркало было видно, как с вызывающим ужас постоянством Хайд прикладывался к бутылке.

Обри открыл дверцу, с удовольствием вдыхая холодный воздух. Впереди теснились огни Равалпинди. Над головой, словно яркие лампы, висели звезды. Рядом с ним возник молодой гладко выбритый человек в светлом костюме и встал с почтительно-бесстрастным видом, словно слуга, ожидающий, когда старый хозяин наконец-то заберется в постель.

– Я Рамсей, сэр, – без нужды представился он. Обри выпрямился, заложив руки за спину, слыша предательский хруст застывших суставов. От холода закружилась голова.

– Да-да... ладно, – раздраженно проворчал он. Обри понимал, что теперь, когда здесь, на пыльной неровной обочине шоссе, встреча наконец состоялась, он должен чувствовать себя в безопасности. Но это ощущение неуловимо убегало от него. Он не забывал, что это люди Питера Шелли. Нужно было следовать простому сценарию: утром лететь в Лондон, затем Роз и Патрик направятся прямо в загородный коттедж Обри... все остальные идеи были нереальны.

– Сэр Кеннет?

– Да?

Через стекло "ауди" можно было разглядеть бледные черты Хайда. Даже будучи не в состоянии пошевелиться от пьянства, он казался грозным... и в то же время напуганным.

Приблизились еще несколько фигур, пять или шесть. Следуя указаниям Шелли и Лондона, Рамсей настойчиво убеждал:

– Мы полностью проинструктированы, сэр Кеннет. Если вам будет угодно выйти из машины, мы ее ликвидируем.

– Что? Ах, да... разумеется.

Один из молодых людей всматривался в тяжело прислонившееся к стеклу лицо Патрика. В одной из двух автомашин слышался звук радио или плеера, создавая в темноте ощущение неподдельной уверенности. Обри внутренне отшатнулся, услышав, как ближе всех стоявший у машины сотрудник шепнул товарищу:

– Хайд – слыхал о нем? Вид неважнецкий, правда? Говорили, был что надо. – И оба сдержанно захихикали. Обри их возненавидел, в том числе за разбуженное ими чувство вины. Что он наделал с Хайдом! Один из молодых людей намеренно быстро распахнул дверцу и подался вперед, готовый подхватить вываливающегося из машины Хайда – рука Патрика мгновенно клещами сжала кисть парня. Тот, не ожидая, вскрикнул от боли. Обри улыбнулся.

– Отвали, сынок. Я тебе не дедушка, – пробормотал Хайд, пьяно выкарабкиваясь из машины. Стоявший рядом с Обри Рамсей возмущенно, а может быть, презрительно, фыркнул. Хайд вытер рот, с силой растер щеки и, хрипло дыша, привалился к "ауди". Двое молодых людей, все еще глупо улыбаясь в свете фар, отошли, как полагали, на безопасное расстояние. Роз вышла через другую дверцу.

Роз... непростительная глупость, подумал Обри, пусть даже она сама на этом настаивала. Не надо было брать ее с собой. Хайд очень рассердился – не из-за ее назойливой опеки, а из-за того, что Обри подверг ее опасности. Хайд почувствовал, что всех троих гонят по длинному рукаву из натянутой на обручи сети, какими ловят водоплавающую дичь. Поворот за поворотом, и так всю дорогу, пока, махая крылышками, не попадут в тупик, где их будет ждать Харрел со своими людьми, уверенный в превосходстве человеческого разума над животными инстинктами.

Мимо, посвечивая фарами и вызывая тревогу, прогромыхал грузовик. Обри, вздрогнув, заторопился. Единственный выход – встречные действия. А это означало задействовать Патрика, опасного и ненадежного Патрика, движимого чувством самосохранения и злобой, держащегося выпивкой. Харрелу будет так легко остановить его... остановить Хайда, одного, в его нынешнем состояния.

Обри не желал руководствоваться холодным расчетом, который еще теплился в глубине сознания. И он тоже был разъярен из-за Кэтрин! Их с Хайдом объединяла только безудержная ярость... и больше ничего, ничего, что можно было бы использовать в качестве оружия самозащиты!

Хайд неохотно позволил Роз взять себя за руку, и они направились через дорогу к одной из встречавших машин. На ее бледном лице – раздражение и злость. Изредка мимо проезжали машины. Обманчивое ощущение безопасности из-за того, что вокруг много людей: и только-то. Такие, как Рамсей, не решат его проблем.

Проходя мимо, услышал, как один из юнцов со смешком заметил:

– ...По этому типу тоскует ванна...

Затем один из них, видно, вспомнив о делах, обратился к Обри.

– Ключи, сэр Кеннет? От "ауди", сэр?.. – И протянул руку.

Послышалось словно протестующее потрескивание радио, и на одной из машин призывно замигали фары.

– Должно быть, Лондон, сэр, – заметил Рамсей.

– Прекрасно. – Он отдал ключи. Молодой человек сказал скорее Рамсею, чем себе:

– Не больше, чем пяток-десяток минут – рядом заброшенный карьер. Там глубоко. Все будет в лучшем виде.

Мои сверстники сказали бы: "Немножко позабавимся", – подумалось Обри.

"Ауди" запрыгала по крутому склону по ту сторону дороги, светом фар вырывая из темноты чахлые кусты, рытвины, лужи. Вздохнув и потерев подбородок, Обри направился через дорогу к мигавшему ему "форду". Тяжело прислонившись к машине, стоял Хайд, на этот раз просто пьяный. Вокруг него, кудахтая и поглаживая, суетилась Роз. Задержавшись на мгновение, он уловил блеск в глазах Хайда.

Мотор "ауди" громко взревел, потом раздался хруст, и машина, скользнув вниз, исчезла из виду. Смех двух молодых людей лишний раз подтверждал, что даже нынешнее положение Хайда было куда лучше такой ужасной гибели! Роз свирепо смотрела на него. Ее бессвязный, отрывочный, смятенный рассказ о том, что произошло в гараже в Пешаваре, был упреком ему. Она рассчитывала на хорошо подготовленное сафари, не думала об опасности...

...Вместо этого увидела темные глубины души Патрика... те самые мрачные глубины, от которых, возможно, многое теперь будет зависеть.

Хайд не спускал с него глаз. Освободиться от чувства вины, по-прежнему рассматривать Патрика как подчиненного ему сотрудника, а не как безнадежного больного стоило большого труда. Обри поежился от ветра. Состояние Хайда колебалось между обмороком и несдерживаемой агрессивностью. Обри видел, что желание разделаться с Харрелом не уступало у Хайда стремлению спастись от преследования.

Если Патрик не способен на длительные, дающие отдачу усилия, никто из них троих ни за что не избежит опасности. Он хотел сказать об этом Роз, но не успел открыть рта – к счастью, его остановил голос Рамсея. Тот увлек его в сторону.

– Сэр Кеннет, прямая дальняя связь.

– Да-да, – ответил он, пробегая мимо Хайда и Роз. Нырнув в распахнутую дверцу "гранады", схватил протянутую ему трубку. Стекло передней дверцы заслоняла спина Хайда. На обочине, словно брошенная газонокосилка, из травы торчала небольшая круглая антенна. Спутник обеспечивал надежную связь с Лондоном. Он вдруг почувствовал слабость и дрожь в руках, словно долго бежал. Вспомнил, почему крайне важно получить связь с Лондоном.

– Да, Питер, слушаю. Что нового?

– ...Нашли ее, – разобрал он сквозь собственное дыхание и треск в трубке. – У нее все о'кей. Кеннет, а вы трое в безопасности?

– Слава Богу, – еле слышно произнес он, тяжело опускаясь на сиденье. Потом, все еще испытывая облегчение, спросил: – Из-за кого там все произошло?

– К сожалению, не знаю. Что касается вашей племянницы, ее надежно спрятали. Но нам очень нужно заполучить ее здесь. Кеннет, поговорить с ней. Поподробнее.

– Ладно. – Эмоции в сторону. – Слушай, Питер, я собираюсь изменить планы к отношении нашего общего друга. Нет, пока я еще не знаю, каким образом, но я с ним поговорю. – Теперь надо как следует подумать и не забывать о своей вине, внушал он себе. – Пока исходи из этого, понял? А пока что у меня вызывают беспокойство люди Харрела. Они буквально висели у нас на хвосте в Пешаваре. Боюсь, что они хотят с нами рассчитаться.

– Понял. Хорошо, тогда, пожалуй, лучше всего, чтобы он сюда не возвращался, а вам, наоборот, безопаснее немедленно лететь сюда. Я представляю, что вы, видимо, имеете в виду...

– Хорошо, Питер, но решать буду я. Взвесив его возможности.

– Неужели дошло до этого? – Казалось, Шелли, не верил своим ушам.

– Питер, ищи другие возможности в отношении Хайда! Мы с миссис Вуд возвращаемся в Лондон через Карачи в соответствии с первоначальным планом. Но Патрику, я думаю, придется как можно быстрее с нами расстаться. Ради него самого.

Помолчав, Шелли ответил:

– Хорошо, Кеннет.

В окошке "гранады" появилась голова Рамсея.

– Сэр Кеннет, думаю, что пора ехать. Днем за консульством следили, беспокоиться, правда, не стоит, на хвосте никого не было, но думаю...

– Хорошо, Рамсей, – оборвал он разведчика и продолжил: – Питер, сдается, что нам нужно двигаться, да и тебе тоже. Спасибо за заботу о Кэтрин.

– Будьте осторожны, Кеннет... во всем.

– Хорошо. Пока.

Обри положил на место микрофон и выкарабкался из удобного заднего сиденья. Стрельнуло в спине. Он остановился напротив Хайда, как и все пьяные, уставившегося на него отсутствующим злым взглядом. Он курил, дымок был подозрительно сладким. Отчужденный ледяной взгляд Роз. При приближении Обри она вцепилась в рукав Хайда.

– Патрик?..

– Нечего шептать. Я не сплю. Если бы и спал, не с подарком к Рождеству пришли, так ведь. – Дымок сигареты относило ветерком. Патрик нарочито презрительно фыркнул. "Опять старые сказочки", – раздраженно вертелось в голове. Рамсей, словно не желая быть свидетелем семейной перебранки, потихоньку удалился. Хайд, не отводя глаз, прорычал:

– Ну? – Роз дернула его за рукав, он попробовал вырваться, но потом лишь легко похлопал ее по руке.

– Тебе небезопасно, никому из нас... – начал было Обри.

Хайд снова фыркнул.

– Черт побери, старина, я же это знаю! Для этого, приятель, большого ума не надо!

Обри с удовлетворением отметил воинственный настрой Хайда. Хайд понимал, что им намерены воспользоваться, и его сарказм означал, что он готов продолжать игру. Но тут Обри надолго задумался над тем, уцелеет ли Хайд, не говоря уж об успешном завершении операции. Скажем, мог бы Хайд по крайней мере благополучно вывезти Кэтрин? Хотя бы это. В этом случае Кэтрин могла бы приблизить Обри к истине во всем этом деле, рассказать, как связан с ним Фраскати, что тот обнаружил.

– Патрик, – продолжил он, – в Америке находится человек – к слову, моя племянница, – с кем ты должен сравнить свои наблюдения. Видишь ли, между тем, что видел ты, и тем, что известно ей, существует связь...

– Вы, старый негодяй! – запротестовала Роз, еще крепче вцепившись в руку Хайда. Патрик, продолжая поглаживать ее руки, не сводил с Обри глубоко запавших на мертвенно-бледном лице глаз.

– Вот как? – удивился он. – Харрел там замешан?

Помедлив, Обри утвердительно кивнул.

– Уверен. Слишком многое совпадает...

– Но слушай старого хрыча! Он хочет, чтобы ты плясал под его дудку! Ты сейчас не в таком состоянии, чтобы...

Хайд ничуть не сердился на Роз, понял Обри, он просто не был расположен ее слушать. Патрик по-прежнему поглаживал ее вцепившуюся в рукав руку.

– Чтобы быть в безопасности, нам нужны улики,– продолжал Обри. Хайд слушал внимательно, как ребенок захватывающую сказку.

И ты еще веришь этим ребятам? – Веселое удивление, проистекавшее из уверенности, отвлекало от подспудной ярости, должно быть, владевшей Робертом Харрелом. Постукивая пальцами своей ручищи по краешку стола, он разглядывал пыльные пятна, затем посмотрел на залитое солнцем окно. – Слушай, Джек, меня не интересует, что этот парень праздновал свое двухсотлетие. От тебя требуется нажать на англичан и позаботиться о том, чтобы Оррелл пошевелил задницей и больше не давал Шелли помогать старику. О'кей? Через полчаса у меня на столе или на факсе в аэропорту должно лежать его подтверждение, что Хайд – преступник, объявленный вне закона... Нет, никаких оправданий, Джек.

В кабинете было жарко и пахло пылью; кондиционер в консульстве в Карачи был слабенький. Время от времени за окном порхали пичужки, бегло обследовали заляпанный грязью бетонный подоконник и разочарованно улетали. Он тяжело опустился на вращающееся кресло, протестующе скрипевшее при каждом движении. Но прежде посмотрел на гавань, на почти не видные в ярком блеске воды рыбацкие лодки, на расплывающиеся силуэты пеликанов, мерцающую поверхность крошечных бухт и топкие берега устья Инда. Теперь из кресла было видно только пустое, почти бесцветное небо. За окном приглушенный шум транспорта.

– Конечно, Джек... конечно, я уверен. Обри летит сюда, вместе с другими. Они не стали садиться на лондонский рейс из Пинди. – Харрелу было незнакомо чувство неуверенности. Он, забавляясь, водил пальцем по переданной по факсу фотографии. В аэропорту Равалпинди в идущем на посадку пассажире утреннего Карачинского рейса, человеке в рабочей одежде, неуверенно опознали Обри. Харрел был убежден, что это Обри. Хайда и женщину не опознали... они, может быть, скрывались среди экипажа, обслуживающего персонала заправщиков горючего? Неважно. Прилетят. – Да, Джек, постарайся, чтобы англичане официально объявили Хайда преступником и отдали его нам.– В подключенном к приемнику усилителе раздались возражения. Заложив руки за голову и как бы обращаясь к потолку, Харрел ответил: – Джек, не считай нас мелкой сошкой, посланной приглядывать за уходящими из Афганистана русскими! – Он не выговаривал, а делал предупреждение и давал указания. Вывести его из себя было безнадежным делом. – Тебе это раз плюнуть, Джек, – стоит только попросить! – усмехнулся он, покачивая головой, словно говорил с недоверчивым ребенком. Даже грязь, о чем свидетельствовали скопище мух и щекотавшая ноздри пыль, не раздражали его. – Уверен, что у тебя получится, Джек. Англичане откажутся от него, потом уж мы займемся им более основательно. Достаточно того, что он сделал в гараже с Бэгли. Он пришил беднягу. Поднажми покрепче, и они поднимут лайки кверху! Не придется даже пыхтеть. – Возражения сменились согласием, даже шутками. – О'кей, Джек, держи меня в курсе.

Он выключил усилитель и поставил на место приемник. Затем нажал кнопку внутренней связи.

– Свяжите меня с кем-нибудь поважней в Дели. – Так, в порядке предосторожности; на случай, если Хайда нет на Карачинском рейсе, если он подался в другое место один или с этой женщиной. Куда же еще, как не в Дели. Как бы там ни было, они с Обри в конечном счете держат путь в Лондон. Времени больше чем достаточно. Но не на все... Взглянул на часы, сверил их с косо висящими на растрескавшейся побеленной стене часами с большим циферблатом. Консульство размещалось в захудалом обшарпанном здании, вроде студенческого общежития. – И поставьте мою машину позади здания, сейчас же, – добавил он.