Текст книги "Кладезь бездны"

– Джабийа – чуть более чем деревня, отчего ж ее не взять, – усмехнулся нерегиль.

– Они обошли лавовые плато с запада и теперь стоят лагерем у подножия Маджарских гор.

– Очень рад за него, – через силу улыбнулся Тарик.

Решение аль-Мамуна разделить войско верующих на три корпуса с тремя разными командующими нерегиль встретил нерадостно – и его можно было понять. Ему-то армии не досталось! Так что требовать от самийа широкой улыбки при виде чужих успехов было бы странно. Прославленный Тарик не одержал ни одной победы: все они доставались халифу, который вел Среднее войско.

Помолчав, аль-Мамун наконец сказал:

– Завтра разрешаю выйти на бой.

– Вот как… – бесцветным голосом отозвался нерегиль.

– Но пойдешь не во главе войска. И не в своем доспехе. И не под своим знаменем. Пойдешь вовсе без знамени – как простой ратник.

– Какого отряда? – все так же, безо всякого выражения поинтересовался Тарик.

– Я смотрю, джунгары тебе по душе. Вот и иди как один из воинов Элбега.

Нерегиль пожал плечами:

– Будет исполнено.

– Иди, – небрежно махнул рукой аль-Мамун.

* * *

Майеса накручивала на палец ленту – на сердце было неспокойно.

– За что он вас так унижает, Тарег-сама?..

Рука, проводившая гребнем по ее волосам, даже не дрогнула. Князь отпустил одну длинную прядь и взялся за другую.

– Я хотела сказать: неужели он… завидует вам, Тарег-сама? А ведь сначала этот человек казался мне не лишенным благородства…

– Я не думаю, что его приказы вызваны завистью, моя госпожа.

– Так чем же еще? Здешние правители очень худо обходятся со своими военачальниками. Я беспокоюсь за вас, Тарег-сама…

Майеса зябко поежилась в нижнем хлопковом платье. Князь отложил сандаловый гребень в сторону и по своему обыкновению принялся перебирать мягкие, как шелк, пряди, пропуская их сквозь пальцы. Она где-то читала, что мужчины нерегилей считают длинные волосы женщины наипервейшим знаком ее красоты. Любопытно, отчего так: аураннцы-то заглядывали первым делом в вырез платья на спине. Но волосы так волосы, Майеса была не в обиде – князь таял от удовольствия, расчесывая ее длиннейшую гриву цвета ночного мрака. Хотя, приспуская с плечей платье, сначала надеялась на большее.

Впрочем, странно ждать безумной страсти в браке по сговору…

Тарег-сама, меж тем, начал заплетать ее волосы в толстую косу. Ей уже начинало нравиться это ашшаритское изобретение – коса.

И все же, отчего князь молчит? А вдруг… Пугаясь собственной смелости, Майеса перехватила и погладила его запястье:

– А вдруг он вас… я слышала страшную повесть о судьбе полководца Афшина…

– Не бойтесь. Причин для беспокойства нет. Аль-Мамун… не завидует. – Князь мягко удержал ее пальцы.

– А что же он делает?

– Он… Увы, я не знаю нужного слова на аураннском! – рассмеялся Тарег-сама и отпустил ее руку.

И принялся заплетать косу дальше.

– Ну так расскажите! – С князем она становилась неприлично любопытной.

И невежливой – хорошо, что Тарег-сама этого не замечал.

– Ну… хорошо. Однажды ашшаритские любознатцы решили измерить окружность земли.

– Зачем? – искренне изумилась Майеса.

– Аль-Мамун попросил, – фыркнул Тарег-сама. – Наш халиф может быть очень, очень любопытным. Так вот, астрономы отправились в пустыню Синджар под Куфой, славящуюся тем, что почва там совершенно плоская. Они измерили высоту Полярной звезды, а затем с помощью веревки измерили расстояние между этой точкой и тем местом, где положение звезды изменилось на один градус. Потом они пошли в обратном направлении и снова измерили расстояние до того места, где звезда на градус опустилась. Расстояние оказалось одинаковым. Потом они умножили его на триста шестьдесят градусов и получили длину земной окружности – восемь тысяч фарсахов.

– Вот как… – недоверчиво протянула Майеса. – А что измеряет ваш господин, Тарег-сама?

– Он желает узнать, что приносит войску победу: моя удача или то, что воины считают меня непобедимым. Аль-Мамун – мутазилит, он не может ничего принять без предварительного доказательства…

Майеса рассмеялась так, что пришлось прикрыть губы рукавом:

– О, я поняла! Во время первого штурма аль-Бара ашшариты знали, что вы не ведете их на бой, а завтра они будут думать так же, но вы будете среди нападающих!

– Именно так и случится, моя госпожа, – и Тарег-сама принял у нее из рук ленту и накрутил на кончик косы.

– У нас в Ауранне так не поступают – оттого и слова не нашлось! – снова засмеялась Майеса.

Меж тем князь осторожно потянул вниз ворот ее нижнего платья. От неожиданности Майеса ухватилась за расходящиеся на груди полы и попыталась удержать сползающую с плеч ткань. Потом опомнилась и медленно разжала пальцы.

Жмурясь от прикосновений, Майеса подумала: нет, зря она полагала, что Тарег-сама не ценит истинно аураннскую красоту ключиц, изгиба шеи и ложбинки между лопатками… Он ее… мммм… ценит…

Ах, эти проклятые правила… они требовали от женщины нежно ворковать в объятиях любимого… Но ей-то, ей-то хотелось отдаться неприличной страсти и… и – быть смелой тигрицей!.. Ах, почему она не женщина из квартала наслаждений… Про них говорили, что во время соития они позволяют себе – кричать от удовольствия!..

* * *

Пылища стояла такая, что еле видать было башню замка, – здоровенный прямоугольник желтоватого камня плыл в мареве сплошной песчаной взвеси. На плоской вершине стояла метательная машина-аррада, кучка людей тянула за веревки, почти переваливаясь через каменные зубцы ограждения. Рычаг был откинут назад – видимо, накладывали камни в пращу.

Здоровенная деревянная балка взмыла вверх, раскручивая сетку на длинной веревке: ш-шух! Каменюки вылетели и стали падать по длинным, расходящимся в стороны дугам. Вертевшиеся под стенами верховые джунгары Элбега прыснули в стороны, спасаясь от смертоносных снарядов. Когда же у карматов закончатся камни?..

Аль-Мамун сморщился и обернулся к своей метательной машине – ханьцы пискляво перекрикивались, распутывая канаты. Здоровенные ножищи опорных треног манджаника источали густой смолистый запах, огромная балка пока лежала, упершись концом в землю, и походила на срубленную корабельную мачту. Машину собрали быстро, и теперь аль-Мамун жалел, что не решился ее использовать во время первого штурма. Ханьский мастер мяукал через толмача в том смысле, что манджаник хорошо бы приберечь для стен и башен карматской столицы: Хаджар славился крепостью своих укреплений. Мол, устройство с таким тяжелым противовесом рассчитано на конечное число ударов: сотрясение разрушает осадную машину. Развалится чудо механики при штурме захудалого замка – что будем делать?

Сейчас Вэй Юй стоял над деревянным ящиком этого самого противовеса и наблюдал, как туда сгружают свинцовые чушки.

– Что делают! О Всевышний, вы только посмотрите, что делают! – вдруг ахнул кто-то из рабочих.

К воротам подползла «черепаха» под большими плетеными щитами – уже вся утыканная стрелами и дротиками. Хорошо, что у карматов не оказалось в запасе нафты и смолы. А все крупные камни явно подняли к аррада на башне…

Вытирая грязные руки о набедренные повязки, обслуга манджаника размахивала руками и тыкала пальцами. Ханьцы тоже побросали канаты и кивали друг другу бритыми головами.

На плоской вершине надвратной башни карматы деловито целились из луков. Хорошее у них вооружение: луки мощные, тюркские. Да и больших, почти в рост человека хватало: из таких стреляли бедуинские племена Ямамы. Все при кольчугах. Кстати, великолепное вооружение и доспех куплены в аш-Шарийа на награбленное у ашшаритов золото. Купцы даже под страхом смерти не могли отказаться от торговли оружием с карматами. Круговорот вещей в природе, как об этом писал ибн Сина: они нам смерть, мы им золото, они нам золото, мы им оружие, они нам смерть. Чудесно.

– Что они хотят сделать? – раздраженно бросил аль-Мамун.

Поправляя на лице платок, халиф обернулся к Элбегу ибн Джариру. Молодой военачальник красовался в парсийском шлеме со сложной чеканкой: от обода до макушки хищно вышагивали злые львы Хативы. Городские оружейники славно расстарались для джунгарского джунда: а что, воины Элбега прикрывали их от каких-то новых наглых пришельцев из западных степей. Журжени, что ли, их называли. Рассказывали, что они уже лет десять как терзают границы Хань. Теперь вот стали наведываться в гости к ашшаритам…

Элбег отвел от лица черный шарф и блеснул белыми-белыми зубами:

– Хотят открыть ворота, о мой халиф!

– Горе тебе, что ты говоришь, о Элбег! У них нет тарана!

– Разве не сказано в жизнеописании Пророка, составленном ибн Хаукалом, что ансары плечами выломали ворота Хайбарской крепости?

– Тьфу на тебя, о Элбег! – сплевывая мгновенно набившийся в рот песок, пробурчал аль-Мамун.

Ну что за дурь – вот так ломиться, без надлежащего снаряжения, без…

Обернувшись снова – надо приказать этим дурням уходить, пока их не перестреляли, как сайгаков! – Абдаллах не обнаружил рядом с собой молодого джунгара. Тот стоял рядом с Вэй Юем и быстро трещал по-ханьски, тыча пальцем в сторону замка.

Ханец кивнул, махнул рабочим, те налегли плечами на канаты. С жутким стоном и ахом в небо взмыла мачта манджаника. Дерево напряженно, зло гудело, россыпь камней из пращи медленно разлеталась в желтой пыли осады.

– Просили залп по стене. – Элбег быстро подбежал и чихнул, завороженно глядя на замок.

С резкими хлопками пыли камни бились об стену – а несколько ударили по зубцам и снесли кирпичи вместе с защитниками.

– Еще залп! Шуганите их снова! – рявкнул Элбег, потирая руки.

– Кто просил? – До аль-Мамуна стало доходить, что происходит. – Кто просил, я сказал?

Джунгар воровато прищурил и без того узкие глазки:

– А никто ничего не знает, о мой халиф. Сейид говорит мысленной речью только со мной, вы же ж сами мне приказали не выпускать его из виду…

– Где он?! – прорычал аль-Мамун.

– Так простым ратником пошел в десятке моего двоюродного брата, о мой халиф!..

Над головой снова со скрипом охнуло и загудело. Машина выдала еще один каменный залп – поприцельнее. Со стены, вопя и дрыгая руками и ногами, падали люди.

Шакалий визг и подвывание джунгарских всадников заглушило все звуки мира. Глумливо вереща, они подкатились под самые стены. Вверх полетели осадные крючья на длинных канатах, по разоренной, исходящей пыльными дымками стене беспорядочно метались окровавленные защитники. На веревках тут же гроздьями повисали джунгары – бросая коней, они карабкались вверх на стены.

– Где он?! – в бессильной ярости выдохнул аль-Мамун.

– Братца вижу – вон на стену карабкается, а где Сейид – я не знаю, Всевышний знает лучше! – радостно оттарабанил Элбег.

И тут же заорал:

– Строимся!

И отмахнул знаменосцам с барабанщиками.

Мерный грохот и белое треххвостое знамя-лива собирали, собирали орущих всадников в брякающих панцирях. Люди поправляли тяжелые чешуйчатые оплечья, щитовые ремни, вскидывали в руках длинные копья.

– Прошу позволения возглавить атаку! – Элбег почтительно – на ханьский манер – сжал в кулак руки перед глудью.

– Да поможет тебе Всевышний! – сказал аль-Мамун.

Вопли и рев у ворот сказали ему все: ворота открыли изнутри.

С разрывающим барабанные перепонки свистом и визгом джунгарская конница погрохотала к беспомощно раскрытым воротам.

Карматскому гарнизону аль-Бара оставалось жить считанные часы.

* * *

Чихая и утираясь белым шарфом, катиб свирепо пулял костяные бусины абаки:

– Дважды по две дюжины хукк ячменя! Сорок восемь! Пиши, пиши быстрее, о враг веры! – это он орал на старательно высунувшего язык мальчишку-помощника.

Тот усердно макал калам в чернильницу и писал, писал:

– Со-рок во-семь хукк яч-ме-ня…

Полуголые зинджи ухали и взваливали на загривки длинные мешки с болтающимися, как кисти, хвостами. Припасы вытаскивали из кладовых и подвалов и выносили в лагерь.

В замке оказалось полно простого народу: мужчины, по виду обычные феллахи, женщины, орущие дети, старики. Почему-то чуть ли не все были огнепоклонниками, но не парсами, а ашшаритами из Бану Худ. Все торжественно клялись, что веруют в пророка Мамара из Куфы, в котором воплотилась божественная Хварна.

Про пророка Мамара халифу уже приходилось слышать: этот торговец пшеницей обрел в пустыне Синджар откровение от ангела Джабраила. Ангел поручил ему сказать миру, что Али обманул ашшаритов, а истинная вера исповедуется в Хорасане. Но поскольку Хорасан лежит под властью нечестивых последователей Али, истинно верующим нужно идти в благословенные земли аль-Ахсы, где и собираются сейчас все утесненные и преследуемые за правду.

В данный конкретный момент община Мамара – который, как заверяли его почитатели, сейчас находился то ли в Хаджаре, то ли в Хазе – жалобно завывала, стоя на коленях под стенами замка. Женщины, горестно вскрикивая, голосили и по старинному бедуинскому обычаю взрывали руками пыль.

Поскольку все эти люди считались отступившими от истинной веры, им предложили вернуться в ее лоно. Пока никто не соглашался: все они громко молились, болтали на непонятных, нечеловеческих языках, обсыпались пылью и призывали на помощь пророка Мамара.

Аль-Мамун уже понял, что не сможет исполнить над ними закон шарийа: мужчин-отступников следовало через три дня предать смерти, а женщин заключить в тюрьму. Ну не тащить же всю эту мамарову кодлу с собой! А убивать одураченных простецов тоже не хотелось… Поэтому он сразу приказал продать всех на работы в государственные мастерские.

Кстати, за месяц пребывания в аль-Ахсе армия верующих не встретила никого, кроме обычных людей. Деревеньки, укрепленные башни-аталайи, изредка вот такой вот большой замок. Террасы полей на холмах, тренькающие водой оросительные канавы, шелестящие темными ветвями оливы на пологих склонах. Никаких чудищ, дэвов, драконов и оборотней с птичьими головами, о которых столько болтали после штурма Медины. Кто бы сомневался, с другой-то стороны. Опять сказки и вранье – куда ж ашшаритским рассказчикам без них…

Вот только дождей не выпадало. И лавовые поля откуда ни возьмись возникали. Ну и эта новая, странная, ни на что не похожая звезда плыла в разрывах туч, летящих по безветренному небу. За несколько месяцев все уже притерпелись к жутковатой лампаде с запада, ведь люди привыкают ко всему. К кометам. К смерчам. К землетрясениям. Ураганам. Засухам. Болезням. Вот и к розовой рогатой звезде они тоже привыкли.

Впрочем, в аль-Ахсе воины халифа пока не видели и легендарных плодородных земель: их, по рассказам, обрабатывали тысячи и тысячи рабов. В сухой земле ковырялись обычные феллахи. Часть из них и слыхом не слыхивала ни о какой богине аль-Лат – люди испуганно показывали свои крошечные деревенские масджид. Становясь на колени, совершали омовение песком и пылью и громко произносили шахаду.

Другие оказывались – как и эти, из аль-Бара – последователями странных сект и учений. Впрочем, в последние годы лжепророки множились во всех землях халифата. Наместнику Мавераннахра пришлось умертвить одного такого: тот человек доказывал свою божественность, опуская в воду руку и вынимая ее с пригоршней золотых монет.

Однако – слава Всевышнему! – здешние радетели разнообразных видов странной дури обычно не упорствовали. Так, пару недель назад в одном большом вилаяте они обнаружили очередного пророка. Звали его Абу Хусайн. Кади строго допросил нечестивца и потребовал доказать свою божественность. В ответ наглец потребовал привести к нему самых красивых женщин: мол, он в течение часа заделает им по сыну. Таково, мол, благословение истинного пророка. В ответ аль-Мамун сказал, что красивых женщин у них с собой нет, давай, мол, мы дадим тебе красивую козу. На что Абу Хусайн искренне обиделся, встал на колени и воззвал к ангелу Джабраилу: «О господин!» – жалобно заголосил он в пыльные небеса над плоскими крышами и подсохшими полями. «Они хотят козла, а не пророка, я от них ухожу!» Конец его молитвы потонул в общем хохоте. Аль-Мамун велел отпустить плута, предварительно взяв с него клятву больше не морочить голову людям. Абу Хусайн собрал своих домашних и смирно уплелся в сторону побережья.

…Тем временем, вереща и хлеща хворостинами, бедуинские мальчишки погнали через двор стадо черно-белых коз. Аль-Мамун шарахнулся от рогатой тупой оравы и оказался припертым спиной к высокому колесу арбы. Козы, испуганно мекая и едва не топча его туфли, мелко копытили мимо.

Из любопытства заглянув через дощатый борт, аль-Мамун увидел там лежащего джунгара: видать, кто-то отдыхал после боя. Лицо воин прикрыл пыльной тканью подшлемника. Видно, оголтелая козья музыка разбудила солдата – тот приподнял край тряпки и привстал на одном локте.

Разглядев лицо «джунгара», халиф строго сказал:

– Отдыхаешь, значит?

Тарик невозмутимо прикрыл морду и завалился обратно:

– Я простой ратник, мне спешить некуда.

– Злишься на меня?

– Я не баба, чтобы злобу по рукавам прятать.

– Зачем ты полез на стену?

– Я простой ратник. Куда поставили, туда и полез.

– А если б тебе размозжили голову булыжником?

– Ну, на такой случай у тебя в ларце едет особый камушек с печатью. К тому же, если б мне саданули булыжником по голове, ты бы уже ответил на все свои вопросы и успокоился.

– Какие еще вопросы?

– А про мою непобедимость.

Аль-Мамун протянул руку и сдернул ткань с лица нерегиля. Тот цапнул платок за край и злобно приподнялся:

– Что? Угадал я?

– Кто тебе сказал?

– Я сам докумекал, – прищурился Тарик. – Только вот что я тебе скажу, хренов естествоиспытатель. У тебя, как я понимаю, остался еще один непроясненный момент. Так вот – не советую.

– Что?!..

– Ты ж, небось, захочешь посадить кого-то на Гюлькара в моем доспехе. Так вот – не советую.

– А мне что, ангелы помешают? – насмешливо фыркнул аль-Мамун.

– Убьют подсадного – войско побежит. Умник хренов. Естествоиспытатель, м-мать…

И Тарик выдернул у него из рук платок и завалился обратно, продолжая бормотать на своем языке явные ругательства.

– Да как…

– Найдешь ближайшее водяное колесо – я в твоем распоряжении. А сейчас – отойди, пожалуйста. Ты загораживаешь мне солнце.

Аль-Мамун во вздохом оперся о скрипнувший деревянный борт:

– Это ты с черепахой и с залпом по стенам придумал? Черепаха отвлекает, а вы тем временем лезете на стену?

Пыльный платок отдулся там, где, видно, находились губы:

– Ну, я. Тоже мне, великий стратегический замысел.

– Я благодарен за победу.

На него настороженно выглянули из подплаточной тени:

– Да неужели?

Большой серый глаз выжидательно щурился, ухо стояло торчком – злится.

– Сегодня вечером в собрании я передам тебе командование этой армией.

– Вот еще! Я останусь простым ратником. Никакой мороки, никакой ответственности. Так что лучше не надо.

Безнадежно отмахнувшись рукавом, аль-Мамун плюнул и пошел прочь.

* * *

Несколько дней спустя

В сухой траве свиристели сверчки. Факелы, укрепленные на высоких шестах, освещали повисшие в безветрии полотнища шатров. Тамийа сидела на плоских аураннских подушках поверх тростниковых циновок. За ее спиной, по аураннскому же обыкновению, растянута была материя с родовым знаком княгини – раскрывшей крылья белой цаплей.

Джунайд невольно улыбнулся: ты умеешь удивлять, о Тамийа. Сколько лет мы вместе, а я так и не научился вполне понимать тебя…

Вчерашняя вспышка ярости стоила ему места рядом с супругой: «Раз так, вот иди и сиди со своими людьми! Какой же ты… какой же ты – человек!!!» Прямая спина, высоко вздернутый подбородок, стриженые прядки совершенно ровно свисают к совершенно белым щекам. Высокий гребень с любимыми фиалками торчит грозно, как рожки орикса. Ровными складками поверх розового хитоми лежит парадное фиолетовое платье. Только сердито стукает о ладонь черный сложенный веер.

Майеса сидела в положенных двух шагах от Тамийа – принимала поздравления. К ней выстроилась целая очередь – джинны. Пикси. Все сумеречники – как из хурса, так и из Гвардии. Женщины Тамийа стояли рядом и строго кивали каждой поздравительной речи и каждому подарку. Майеса смущалась и закрывалась веером, пытаясь жалобно оглядываться на Тарега. Тот невозмутимо сидел за ее спиной на серой подушке супруга, вежливо кланяясь очередному гостю. Интересно, у нерегилей тоже так принято праздновать? Сам Джунайд сидел на такой подушке позади особо одетой Тамийа уже шесть раз – и каждый раз смущался.

Поскольку Майеса носила мальчика, ее одели в платье холодных тонов: ярко-зеленое, с белыми лилиями и таким же белоснежным поясом. А вот пояс повязали так, чтобы всем стало ясно: в этом доме праздник и ликование. Прямо под грудью и гораздо свободнее, чем обычно. И хотя малышу не исполнилось еще и трех недель, в таком наряде Майеса и впрямь казалась глубоко беременной. Волосы уложили в высокую прическу с тремя длиннейшими шпильками с каждой стороны. А веер тоже расписали речными лилиями – знаком молодой матери.

Супруга Тарега в очередной раз поклонилась, коснувшись циновки пальцами сложенных рук. Неглубоко – как и положено приветствовать гостей княгине. Золотые подвески на шпильках качнулись, разбрасывая крошечные блики. Поздравлял, кстати, Имруулькайс. Пиксенок поставил перед Майесой шкатулку и, повинуясь величественному взмаху кошачьей лапы, извлек оттуда медальон на длинной цепочке. Похоже, серебряной. Тарег чуть наклонился, внимательно рассматривая подарок. Интересно, что принес котяра в подарок жене закадычного друга?.. Ого, да в шкатулке не один, а два медальона…

А вот отчаянно рыжий Нуаду из хурса – ну надо же, откуда только взял такую штуку! Настоящая лаонская погремушка – у Тамийа имелась пара. На деревянной полированной палочке висела гроздь серебряных колокольчиков. Хорошая, правильно сделанная погремушка успокаивала ребенка за несколько мгновений. Полезная вещь, ничего не скажешь.

…Когда подошла его очередь, Джунайд почтительно опустился на колени и коснулся лбом гостевого ковра. Майеса ахнула: она все никак не могла привыкнуть к своему новому положению госпожи. И тоже перегнулась пополам в глубоком поклоне.

– Госпожа!.. Госпожа!.. Как можно!.. В вашем положении вредно!.. – качая длинными шпильками, ее под руки поднимали Амоэ и Тамаки.

И неприлично, конечно – ну тут уже ничего поделаешь. Теперь Джунайд ясно видел лицо Тарега: тот тихо давился от смеха.

Видишь, что такое аураннская жена, князь? Она полжизни проводит, кланяясь, а еще полжизни – извиняясь за то, что не там поклонилась…

Начинаю понимать, о шейх…

– Мои поздравления, о светлейшая княгиня, – промурлыкал положенные слова Кассим.

И поставил у колен женщины длинный лакированный ящичек красного дерева.

– Не стоило так беспокоиться, Джунайд-сама… – пролепетала Майеса.

Джунайдов пикси откинул крышку.

– Ооооо… – пронесся восхищенный вздох.

Тамийа тоже – хоть и нехотя – скосила глаза. И строго поджала губы, пытаясь не улыбнуться.

– Это… прекрасно… – заулыбалась, как ребенок, Майеса.

А Тамийа глубоко вздохнула и, видно решив, что довольно дуться, поманила его к себе.

– Где ты нашел их, Кассим? – Да уж, воистину сумеречное любопытство есть притча во языцех среди детей Всевышнего.

Майеса восхищенно всплескивала руками: пикси держал куклу высоко, чтобы все могли полюбоваться. Фарфоровая фигурка в парадном платье старшей императрицы – золотые, алые и белые шелка с золотой же вышивкой, маленький зонтик хрупко качается на тростинке ножки. На лаковой подставке сидела еще и фарфоровая собачка – она зубами придерживала ослепительный каскад шлейфа.

– Не забывай, Тамийа, мне служат звери и птицы, – многозначительно и важно сообщил Джунайд, устраиваясь на циновке.

Тамийа лишь укоризненно покачала головой. Джунайд фыркнул и широко улыбнулся:

– Это Ньярве расстарался. У него же брат женат на женщине из Амори – забыла?

И вытащил из рукава маленькую куклу-оберег: кругломордый фарфоровый кот в строгой накидке дворцового чиновника:

– А это тебе. Хороших тебе дней, Тамийа.

Она улыбнулась совсем как кукольная кошка.

– Я был неправ, – примирительно сказал Джунайд. – Я подумал и решил, что наш халиф и впрямь несправедлив к князю Полдореа.

– Мудрое решение, Кассим, – снова заволновалась Тамийа, трогая стриженую прядку волос длинными пальцами. – Посмотри: у князя праздник, а где его знамя? Этот ваш аль-Мамун даже знамени ему не пожаловал – куда это годится?..

– Никуда не годится! – успокоительно потрогал ее за фиолетовый плотный рукав Джунайд. – Совершенно никуда не годится.

Со стороны главного лагеря послышался отчетливый топот копыт.

– Хм… – нахмурилась княгиня.

От шатров быстро шел, почти бежал, Эда.

Подбежал, поклонился:

– Госпожа… – и обернулся к нерегилю:

– Тебя срочно требует халиф, Тарег-сама. За шатрами ждет гонец с лощадью и отряд сопровождения.

– Что случилось? – резко обернулась Тамийа.

– Я не знаю, – быстро ответил Джунайд.

Тарег уже вставал. На Майесу было жалко смотреть: она вся съежилась и готовилась заплакать. Губы женщины явственно дрожали. Нерегиль осторожно забирал у нее из пальцев рукав фараджийи и что-то тихо, успокаивающе мурлыкал.

– А ты? – шелестя шелками, развернулась Тамийа.

– Меня не звали.

Она мрачно засопела.

Когда нерегиль ушел, а всхлипывающую Майесу под руки увели в шатер, Джунайд мягко поинтересовался:

– Тамийа, а ты почему тревожишься? Майеса носит его ребенка, но чего боишься ты? Тем более что…

Княгиня резко вскинула руку в тяжелом рукаве:

– Не будем сейчас об этом! Никто не знает, что ждет нас в будущем!

– Хорошо, – нетерпеливо отмахнулся Джунайд. – И все же… почему? Аль-Мамун не похож на своего брата, он не будет мучить и издеваться ради удовольствия!

– Твой аль-Мамун – гораздо хуже, – вдруг выпалила Тамийа.

От неожиданности Джунайд вздрогнул:

– Что ты хочешь этим сказать?

А она поднесла ему под нос фарфоровую фигурку кота:

– Вот что для него Тарег. Кукла.

– Это не так!

– Так, Кассим. То отправит куда-то – под замок. С записочкой: засунуть туда-то на такое-то время. То там поставит. Там не понравилось – на другое место переставит. Халиф Аммар мог ссориться и спорить с князем, но он видел в нем не куклу, а такое же разумное существо. А твой аль-Мамун смотрит на Тарега либо как на опасное животное, которое хорошо бы на сворку взять, либо как на куклу, которая вдруг заговорила и задрыгалась – хорошо бы в коробку спрятать, а то боязно и неприятно с такой штукой дело иметь.

– Тарег делает все, чтобы халиф видел в нем нечто опасное! – рассердился Джунайд.

– Тарег бесится, пытаясь доказать ему, что он – живой. Что он не Знамя Победы. И не Меч Эмира Верующих. И не Нерегиль Халифа Аммара. Что он просто – живой. И что у него есть имя – которое твой аль-Мамун оказался так и не в состоянии запомнить.

Отчеканив это, Тамийа резко поднялась и ушла, волоча за собой длиннейший шлейф цвета грозового неба.

* * *

Просовывающегося под полотнища входа нерегиля аль-Мамун приветствовал не самым любезным образом:

– Где тебя носило? Ты пропустил магриб! Войско должно видеть своего командующего на общей молитве! И, – аль-Мамун строго упер в него палец под расшитым рукавом, – ты не вылезаешь от этих сумеречниц! Тебе что, медом намазано в их лагере? Это против приличий.

Тарик молча простерся в полном церемониальном поклоне.

– Вас, сумеречников, не поймешь, – уже остывая, пробурчал халиф. – То ты с ними дерешься насмерть, то днюешь и ночуешь в их шатрах… Разрешаю поднять голову и смотреть на нас. Садись. Не здесь! Вот здесь! Да! Как положено главнокомандующему!

Дождавшись, пока нерегиль устроится на своем месте по правую руку эмира верующих, аль-Мамун тихо спросил:

– Отвечай мне, что ты делаешь в лагере сумеречников?

Странно кашлянув и отводя глаза, Тарик пробормотал:

– Ничего неприличного.

– Что-то ты от меня скрываешь… – недоверчиво прищурился халиф. – Ну да шайтан с твоими плутнями. Вот смотри, какие у нас новости.

И кивнул на какие-то смятые бумажки в странных пятнах. Бумажки валялись поверх широкой ленты карты аль-Ахсы: на ней Маджарский хребет был нарисован длинным коричневым прямоугольником, перечеркивающим земли карматов от моря и до пустого места Руб-эль-Хали.

– Прислал Харсама ибн Айян с беговыми верблюдами, о сейид, – веско сказал Элбег ибн Джарир.

– Что это?

– Взяли пленных. На допросах они сознались, что на нас идут три карматских корпуса. В каждом не менее десяти тысяч воинов. Один движется вдоль побережья, другой прямо нам в лоб…

– Через лавовые поля?

– Похоже, что через долину, о которой рассказали мариды, о сейид.

– Почему мариды не предупредили нас об этом?

– Последний их отряд не вернулся, – мрачно отозвался командующий Движущейся гвардией. – Полагаю, что джинны погибли, столкнувшись с врагами.

Аураннцу Тарик отдал не только четыре тысячи конников, но и войсковую разведку и отряды шурты. Что ж, такому решению нельзя было отказать в мудрости: опыт у сумеречника имелся, и немалый.

Два года назад Меамори но-Нейи попался в стычке на северной границе, а до этого успешно изничтожал ашшаритские отряды, пытавшиеся провести разведку боем в долине Диялы. Аураннец настолько измучил наместника в Фарсе, что тот личным приказом запретил принимать за «аспида» выкуп и отправил Меамори в медные рудники под Шамахой. Оттуда-то его и вытащили вербовщики-каиды, набиравшие в войско сумеречников.

– Куда направляется третий карматский корпус? – спокойно спросил Тарик.

– А вот это самое интересное, – поджал губы аураннец. – Пленные говорили, что в этой армии идут аль-Хамра и бедуинская конница. Они должны выйти со стороны Руб-эль-Хали. Причем выйти Бессмертным и Харсаме ибн Айяну прямо в тыл.

– Хороший план, – покивал головой Тарик.

– Прекрасный, – согласился Меамори. – Мах Афридун дал приказ отступать как можно скорее. Он опасается, что его отрежут от основных сил.

– Умное решение. Где он сейчас, и каково его положение?

– Днем я должен был получить от него известие по голубиной почте. Но не получил.

– И?..

– Теперь жду возвращения знакомой гулы, посмотрим, что она скажет.

– Знакомой… гулы? – переспросил аль-Мамун.

– Гула – лучший разведчик, о господин, – покивал едва отросшим хвостиком черных волос Меамори. – Она бежит очень быстро. И никакие лавовые поля ей нипочем. Она и через аль-харра бежит.

Аль-Мамун ошарашенно повернулся к Тарику. Тот ответил ему почтительно-предупредительным взглядом: мол, чего изволите, господин?

– Вернемся к карматам, – решил халиф.

– Вот Хама, – и он ткнул пальцем в карту. – На Хаму вдоль моря идет карматская армия. Вторая армия выходит ей во фланг – а нам в лоб – с другой стороны по долине между лавовых полей. Еще немного – и Тахир попадет в клещи.

– Не позабудь про Фахль, повелитель, – поставив обе ладони на карту, заметил Тарик. – Смотри!

Острый коготь уткнулся в башенку, изображающую укрепленный замок. Башенка темнела позади полированной гематитовой дощечки, обозначающей войско Тахира ибн аль-Хусайна. Фахль парсы взять не сумели и оставили крепость у себя в тылу.