Текст книги "Философия в будуаре"

Барышни и футбол

Самонадеянные колумнистки решили расспросить Гуса Хиддинка о футболе. Компенсировав свое невежество наглыми манерами, девушки рассердили невозмутимого тренера

Хиддинк (нервно вбегая в холл отеля «Мариотт»): Кто назначил это интервью?! Где моя пресс-служба? Почему я о нем не знал?..

Соколова: Произошло недоразумение. Я понимаю ваши чувства. Но знаете, я ради вас сегодня утром прилетела из Катманду…

Хиддинк: Правда? Тогда я уже не сердит. Я был немного не в духе, так как… не знал о некоторых встречах, но теперь, когда я знаю, что вы приехали настолько издалека, я потихонечку успокоился.

Соколова: Спасибо. Очень мило, что позволяете нам задать несколько глупых девичьих вопросов. Я очень мало знаю про футбол, но мне ужасно нравится фраза Франца Беккенбауэра: «Футбол – самая существенная из несущественных вещей».

Хиддинк: Я согласен с Беккенбауэром. Футбол очень существенная вещь именно среди не важных вещей. В это дело вовлечено огромное количество людей по всему миру. Как напрямую, так и посредством общения, связей. Поэтому это уже не просто футбол. Очень важны взаимоотношения между клубами, между странами, городами. И поэтому это гораздо больше, чем просто 90 минут игры. Любопытно, я читал некоторые статьи, там писали, что футбол способен на время остановить гражданскую войну. Так, например, лет 20–30 назад в Нигерии, когда бразильская команда была приглашена на матч с Нигерией, враждующие стороны договорились прекратить войну на 3–4 дня, и причиной этому стал футбол.

Собчак: А вам не кажется, что это своего рода сублимация войны, поэтому футбол и может остановить войну? Я имею в виду, что футбол некоторым образом позволяет выпустить пар, агрессию. Это похоже на современную войну – блицкриг, где нации могут победить или проиграть, и все это быстро, прямо там, на поле.

Хиддинк: Да, но все-таки я считаю, что эти вещи нельзя так прямо сравнивать. От войны, какими бы ни были ее причины, зависит жизнь, в буквальном смысле. То, что вы говорите о сублимации, правильно, но мы всегда действуем в рамках правил игры, в рамках правил спортивной машины. В войне этого нет, любая война – грязная штука.

Собчак: А бывает, что игроки или тренеры реально ненавидят друг друга после матча или после того, как выиграла другая команда?

Хиддинк: Нет, это чувство не ненависть. Если доходит до ненависти – это плохо, это отрицательная энергия. Конечно, ты расстроен какое-то время. Когда мы проигрываем, я злюсь, расстраиваюсь, переживаю, как любой человек. Но в спорте не может быть ненависти.

Собчак: Да, но иногда это переплетается. Что касается меня лично, то я футболом не увлекаюсь и не много о нем знаю, но вы мне интересны как очень значимая фигура для России, при вас футбол стал не просто спортивным событием, но чем-то, что сплотило народ. Вы чувствуете разницу между отношением здесь, в России, к вашему успеху и тем, что было, например, в Корее?

Хиддинк: Какое длинное предисловие к вопросу! Я не чувствую себя иностранцем, я работаю здесь уже два года.

Собчак: Вы чувствуете себя русским?

Хиддинк: Да нет, ну, конечно, я иностранец. Но я познакомился с таким количеством людей в этой стране: в Москве, в Петербурге и за пределами этих больших городов. И мне очень понравилось здесь, поэтому я и подписал контракт еще на два года. Если мы можем приносить радость, можем многое делать для футбола – это прекрасно. Но вопрос-то ваш был, кажется, не об этом.

Собчак: Я хотела узнать, есть ли разница между тем, как вы ощущаете свой успех здесь, в России, будучи столь уважаемым и почитаемым человеком, и тем, что было в Корее. И дело не в деньгах. Ведь для них это было грандиозно, они назвали площадь вашим именем, потом у вас там остров…

Хиддинк: Нет, у меня нет островов. Меня пригласили на остров Чеджудо, и в случае если я туда приеду, они мне предоставят дом и все прочее.

Собчак: Так все-таки дело в деньгах.

Хиддинк: Нет, дело не в деньгах. Конечно, в футболе крутятся большие деньги, но они – не более чем орудие, благодаря которому что-то происходит. И происходят прекрасные вещи! К счастью, в последнее время обновляются стадионы, мы можем обеспечить болельщикам более комфортные условия. Мы сейчас вкладываем деньги в молодых игроков, в обучение наших тренеров. И для этого нужны деньги. Люди, которые вкладывают деньги в футбол, делают очень много. В этом плане очень многое делает Федерация, НАФ очень много делает для того, чтобы деньгами поддержать развитие футбола. Но себя я не считаю кем-то особенным ни здесь, ни в Корее. Я прежде всего люблю футбол. Когда я вижу, как играет молодежная команда или две молодежные команды, я получаю удовольствие от игры, от движений игроков. И это самое важное, все остальное – орудия, благодаря которым все осуществляется.

Соколова: Существуют такие понятия, как итальянский футбол, немецкий футбол, английский. Например, немецкий футбол – это техника, итальянский – вдохновение, а русский футбол, какой он?

Хиддинк: Ну вот, а говорили, что в футболе не разбираетесь… Больше так не говорите. Раньше действительно были различные стили: британский, например, итальянский, ориентированный на защиту, испанский – очень эмоциональный, немецкий, который был не столько техничный, сколько основанный на работе игроков, на тяжелой работе. Что касается России, то в прошлом было немало успехов и был свой стиль, но сейчас футбол глобализируется. И если хочешь добиться успеха или быть конкурентоспособным, ты должен прибегать к глобализированному стилю, и, мне кажется, это очень привлекательный стиль. Ты, безусловно, должен быть хорошо организован в плане защиты, не подвести свою защиту, но в большей степени этот стиль ориентирован на атаку, атаковать, атаковать, и чем быстрее, тем лучше. За редким исключением так принято по всему миру.

Собчак: А вы не планируете культивировать все же некий особый русский стиль?

Хиддинк: Русский стиль… Русские люди, хотя они иногда кажутся сдержанными в плане реакций, на самом деле очень эмоциональны. Понемножку мы меняемся, начинаем играть в более узнаваемый футбол, в котором поражение граничит с победой, он более острый, более увлекательный. Русские игроки не склонны замыкаться на защите, я работаю с открытыми, эмоциональными людьми.

Собчак: Как вы считаете, футбол – сексуальная игра?

Хиддинк: Сексуальная… Да нет, она, пожалуй, слишком груба, брутальна, чтобы быть сексуальной.

Собчак: Но ведь грубость, брутальность – один из сексуальных фетишей.

Хиддинк: Я это не люблю. Когда ты действуешь грубо, будь то в футболе или в сексе, ты причиняешь боль другому. Это нехорошо.

Собчак: Ну как же, ведь футболисты по всему миру становятся секс-символами.

Хиддинк: Это другое. Вы-то меня спрашивали о качестве самой игры, а это совсем другая вещь. А вы имеете в виду то, что в наше время футболисты становятся тем, чем раньше были поп-звезды. Они становятся знаменитыми, появляются в глянцевых журналах, в программах, не связанных с футболом. Я сам делаю исключения и появляюсь в журналах, хотя вообще не люблю все это. Мне важно фокусировать свое внимание исключительно на игре. Сейчас очень много влияния извне, со стороны шоу-бизнеса, на мой взгляд, это отвлекает.

Соколова: Кто-то называет футбол сублимацией войны, кто-то сублимацией секса. Есть ли какая-то взаимосвязь между футболом и успехом нации в целом, в экономическом, в социальном плане?

Хиддинк: Можно найти кучу сравнений, то, что вы сейчас перечислили: сублимация войны, секса и т. д. Футбол – игра легкая для понимания, трудная, правда, для исполнения, но чтобы играть, не нужно ничего особенного, как в некоторых играх, где требуется какое-то снаряжение, экипировка, в футболе все предельно просто. Играть может кто угодно и где угодно. Я много поездил по миру, был и в богатых, и в более бедных странах, в Азии, в Африке. И везде играют в футбол. Я время от времени бываю в Африке в городах, в деревнях, которые на самом деле бедны, но при этом в футбол играют все.

Соколова: Насколько я знаю, вы были учителем, прежде чем стали тренером.

Хиддинк: Не школьным учителем. Я был профессиональным футболистом много лет, потом я получил образование учителя физкультуры. И с огромным удовольствием лет двенадцать я работал с ребятами от 12 до 20 лет, у которых были какие-либо социальные или умственные проблемы, кто-то несколько отставал в развитии, у кого-то были проблемы криминального характера.

Собчак: Вы можете выделить профессионального футболиста из молодежной команды, например, увидеть в мальчишке не просто техничного футболиста, но звезду, харизматичного футболиста? Многие хорошо играют в футбол, но не все становятся такими звездами, как Дэвид Бекхэм, которого знают все девушки, даже те, которые никогда не смотрят футбол. В теннисе, например, такова Анна Курникова, которая не является самой лучшей теннисисткой, но все знают о ее сексуальности, ее волосах и т. д.

Хиддинк: Нет, последние два примера я бы точно не выделил: этого футболиста и эту теннисистку. Все это далеко от футбола, это своя индустрия, глянец и пр. Все это далеко от того, с чего они начинали как обычные спортсмены…

Собчак: Но они звезды!

Хиддинк: Для меня звездность не имеет никакого значения.

Собчак: А мне кажется, это важно. Для игроков очень важна такая популярность! Они становятся секссимволами. Так Аршавин стал знаменитым, благодаря своему «тшш»…

Хиддинк: Для меня все это не важно, мне это не интересно.

Собчак: Вам это совсем не важно?

Хиддинк: У меня был однажды игрок, у которого был жест, на мой взгляд, неприятный, хотя народу нравилось. Это был не футбольный жест, а чисто эгоистический. Когда у него что-то получалось, он показывал на самого себя пальцем вот так… или так. Мне это не нравилось, и я попросил его так не делать.

Собчак: Почему?

Хиддинк: В командном спорте «звездность» ничего, кроме проблем, не создает. Ну, например, ты забил красивый гол, но ведь для того, чтобы ты забил этот красивый гол, постарались все, вся команда. Футбол – командная игра, и я не люблю, когда игроки выражают эгоцентризм своим поведением. Для успеха нужна вся команда, конечно, мне нравится смотреть, как играют звезды, но они все равно зависят от команды, от других игроков.

Собчак: Но все-таки внешность играет роль?

Хиддинк: Для кого-то, но не для всех. Бекхэм – конечно, звезда, я это признаю.

Соколова: Если бы вы были супербогатым человеком, вы купили бы футбольную команду?

Хиддинк: Футбол – очень интересный бизнес. И многие люди, в России особенно, любят покупать. Но я все-таки считаю, что главная причина не в деньгах. Я, правда, никогда не говорил с ними на эту тему, но думаю, что самое главное то, что они любят футбол и, будучи богатыми, могут его поддержать. Здорово, когда они помогают молодым игрокам.

Собчак: Мы не обсуждаем, плохо это или хорошо. Вы бы сделали это?

Соколова: Вы могли бы быть владельцем команды и тренером одновременно. Так, кажется, еще никто не делал.

Хиддинк: Ок, да.

Собчак: Вам случалось когда-нибудь присутствовать на договорных матчах? Может быть, не как тренеру, а как зрителю.

Хиддинк: Нет.

Собчак: Вы никогда не видели подобные матчи?

Хиддинк: Нет, не видел. Вы хотите коротких ответов. В таком случае, нет. А что вы называете договорными матчами?

Собчак: Когда результат проплачен…

Хиддинк: Нет.

Собчак: Еще один вопрос дилетантки, которая пошла на матч и не из любви к футболу, а потому что все пошли, и мне ничего не оставалось, как пойти на матч в Монако между «Зенитом» и «Манчестером». За 20 минут до конца игры диктор объявил только по-русски: «Просьба к команде, которая станет победителем, остаться на поле на 10 минут после игры». Объявили только по-русски, это было смешно и нелепо. Вы что-нибудь можете об этом сказать?

Хиддинк: Я не знаю почему, может, для поздравления.

Собчак: Вы были там?

Хиддинк: Да, я был там.

Собчак: Вам не показалось странным, что когда победитель еще не был определен, оставалось играть еще 20 минут, а объявляется только по-русски, не по-английски: «Просьба к команде, которая станет победителем, остаться на поле после игры?» Это фантастика!

Хиддинк: Нет, это не странно, просто, значит, тренер был уверен, что «Зенит» победит, и правильно. Я об этом объявлении не знал.

Собчак: Существует имидж футболиста и имидж девушки футболиста. Многие девушки мечтают выйти замуж за футболиста. Как вы считаете, трудно быть женой футболиста?

Хиддинк: Не знаю, вопрос не ко мне. Вы хотите коротких ответов – я не знаю, спросите у жен.

Собчак: Ну, ладно, другой вопрос. Вы как-то влияете на поведение игроков вне поля? Вы их как-то наказываете или критикуете за их поведение вне игры?

Соколова: И на каком языке?

Хиддинк: Вы априори уверены, что я так делаю. Не знаю. В национальной сборной я иногда высказываю просьбы, пожелания, иногда на общих встречах, иногда с командой либо с глазу на глаз… (Собчак): Я вижу, вы хотите перебить, перебейте…

Собчак: Прошу прощения, может, я не очень точно выразилась по-английски. Я имела в виду, ругаете ли вы их за что-то, что они делают вне игры, вне поля. Например, зачем ты дал интервью такому-то журналу? Почему ты так нелепо одеваешься? Подобного рода критика.

Хиддинк: Я это и хотел объяснить. Но вы перебиваете, хотите коротких ответов. Следующий вопрос.

Собчак: Нет, я хочу длинных ответов. Простите…

Хиддинк: Вы не даете сказать! Я был на полуслове, и вдруг вы хотите что-то вставить, перебить…

Собчак: Да нет, я просто подумала, что вы не так меня поняли…

Хиддинк: Я вас прекрасно понял.

Собчак: Ну и…

Хиддинк: Я уже забыл вопрос! Все. Интервью закончено.

Собчак: Нет, у меня есть еще один, последний вопрос. Мне это важно. Возвращаясь к критике игроков. Например, поведение Аршавина, помните, вся страна была слегка разочарована его интервью Петру Листерману про телок, при том, что у него есть жена и двое детей…

Хиддинк: Я ничего не знаю об этой истории и не могу никак ее прокомментировать.

Собчак: Неужели вы не видели это интервью? Все это обсуждали…

Хиддинк: Нет, никогда. А судить о чем-то, чего я не знаю, я не могу.

Собчак: Вам не понравились наши вопросы?

Хиддинк: Вы перебиваете, слушаете только себя.

Собчак: Мы перебивали не потому, что хотели прервать вас, просто, возможно, наш английский оставляет желать…

Хиддинк: У вас великолепный английский. Но вы хотите коротких ответов.

Собчак: Что вы имеете в виду?

Хиддинк: Вы хотите слышать только то, что хотите… Вы звезда.

Собчак: Ну почему же? Вы ведь тоже звезда. Вы считаете, быть звездой плохо?

Хиддинк: Нет, не считаю.

Собчак: Но вы таким тоном это сказали…

Хиддинк: Жаль, что ответы, которые я давал, вас совершенно не заинтересовали.

Соколова: Это совершенно не так! Простите…

Хиддинк: Нет, с вами никаких проблем нет. Дело в вашей подруге…

Соколова: Похоже, я могу загадывать желание – сижу между двух звезд…

Собчак: Я просто пыталась сказать, что это очень плохо, когда Аршавин, имея жену и детей, обсуждает телок. Я об этом хотела спросить вас всего-навсего.

Хиддинк: Я же сказал, что ничего не знаю об этом. Ответ «нет» вас устраивает?

Собчак: Нет, конечно. Но если другого нет…

Хиддинк: Все! Я пошел.

Космос и золото

Режиссер Алексей Герман-младший – призер Венецианского кинофестиваля – о том, почему, став лауреатом, он отправился на банкет для лузеров

Соколова: Вы как-то сказали, что кинорежиссер похож на капризную обидчивую институтку, которая обожает блестящие побрякушки. В Венеции ваш филым «Бумажный солдат» получил практически главную побрякушку. Институтка довольна?

Герман: Не совсем так. Я говорил, что режиссер – это нечто среднее между девочкой-институткой и прорабом на стройке. Это странно, но мне всегда казалось, что после такой награды что-то в моей жизни изменится. Что меня посетит состояние эйфории, я буду чувствовать себя великим. И вяло так подавать всем ручку…

Соколова: Для поцелуев?

Герман: Да. Но знаете, что интересно? Как я переживал за следующую картину, так и переживаю. Как мучился вопросом, как бы прожить достойно, так и продолжаю мучиться. Возможно, прибавилось уверенности. Мой отец говорит: можно презирать ордена, но лучше презирать, когда их имеешь.

Соколова: Вы теперь крутой?

Герман: У меня не та профессия, где можно всегда быть крутым. Сегодня ты крутой, а завтра – наоборот. Достижения быстро забываются. Режиссура – это бег на длинную дистанцию. Много моих товарищей, прекрасных молодых режиссеров, которые начинали с огромного количества статуэток, сейчас являются тяжелыми психическими инвалидами. Потому что ощущение, что ты – король мира, губит. Расскажу мою любимую историю про Венецианский фестиваль. После того как мне вручили статуэтку, нас повели на специальный банкет – только для лауреатов.

Собчак: А что, был банкет для лузеров?

Герман: Да. Это было как-то очень… по-русски. И разумеется, на банкете для тех, кому повезло, было пафосно и скучно. И я решил пойти на банкет для лузеров. Там все танцевали и было весело. За мной немедленно побежал мой агент, который сказал: «Алексей, вам туда нельзя! Зачем вам эти bulishit people?» И я осознал весь цинизм ситуации – мы снимали эту картину в чудовищной грязи. И вдруг взяли какой-то приз и стали гламурными. А, например, моя следующая картина может никаких призов не получить и тогда снова – добро пожаловать в ряды bulishit people. Такая жизнь.

Собчак: Мне кажется, вопрос не в перемещении в пространстве, а во внутреннем ощущении. В вашем ответе для меня, например, ключевым было слово «уверенность». Мне кажется, трудно быть уверенным в себе кинорежиссером, когда тебя называют Герман-младший. Когда над тобой нависает такой громадой папа.

Герман: Папа не может нависать, я его люблю.

Собчак: Ваш отец не видел двух ваших последних фильмов. Ваша неуверенность помешала их ему показать?

Герман: Нет.

Собчак: Папа не хотел их видеть?

Герман: Мой отец десять лет снимает тяжелейшую картину. Он делает это, периодически лежа в больницах. Это первое. Второе – папа настолько меня любит и за меня волнуется, что ему страшно будет мне сказать, если кино окажется плохое.

Соколова: Вы не хотите ставить отца в неловкое положение?

Собчак: Я, кажется, понимаю, что имеет в виду Алексей. Например, я вчера уговаривала своего молодого человека посмотреть фильм с моим участием. Он говорит: «Ты знаешь, мне кажется, это будет не очень хороший фильм. Поэтому я лучше не пойду его смотреть, чтобы ты потом не расстраивалась». Хотя у вас в семье, понятно, другой масштаб… И тем не менее вам не обидно?

Герман: Что значит – обидно, не обидно? Есть разные семьи. У нас такая.

Собчак: Семьи разные – это точно. Возьмем несколько фамилий. Бондарчук, Тодоровский, Герман. Мне кажется, у всех вас – «поколения детей» – должно быть ощущение слишком высокой планки, которую не перешагнуть.

Герман: Конечно, такая проблема есть. Конечно, хочется на этом фоне стать крутым, «взять высоту», перепрыгнуть планку.

Соколова: Насчет крутизны мне забавную историю рассказывала Энрика, жена Антониони, про Андрея Тарковского. Тарковский несколько раз гостил у Антониони на вилле. Микеланджело Антониони был очень богатым человеком – великолепным плейбоем и бонвиваном своего времени. У него был шикарный дом в Умбрии, лучшие машины и даже игрушечный радиоуправляемый флот.

Герман: Игрушечный флот! Хочу быть богатым и иметь игрушечный флот!

Соколова: Тарковский дико комплексовал, что Антониони признанный и богатый, а он бедный и звать его никак. Поэтому каждое утро он – загорелый и стройный – медленным шагом отправлялся к самой опасной в округе отвесной скале и прыгал с нее в море. Антониони каждый раз морщился.

Герман: Хорошая история. Я читал, как Тарковский был в Каннах на фестивале и у всех взволнованно и даже суетливо выяснял – какие сплетни, кто что получит? Когда я это читал, я думал, господи, зачем это ему, человеку, который снял «Рублева» – лучший фильм на Земле?! Что ему в этих побрякушках?

Собчак: Недавно вышла книга «Дневники Тарковского». Я помню одну его фразу оттуда. Что-то вроде: «Мы обсуждаем совместный проект. Меня пригласили поучаствовать. Я, Бергман и Антониони. При чем здесь Антониони?»

Соколова: Похоже, не давал покоя игрушечный флот!

Собчак: А какие сейчас понты у режиссеров?

Герман: Откуда я знаю?

Соколова: Я вас сейчас процитирую. По памяти. «Мне все равно, на чем подъезжать, но если у меня будет выбор между автомобилем узбекской сборки и „Феррари“, вряд ли я выберу узбекскую сборку».

Герман: Это какое-то старое интервью. Вы хотите, чтобы я сейчас сидел и врал? Конечно, я предпочитаю «Жигулям» «Феррари», которой у меня никогда не будет.

Соколова: Почему?

Герман: Потому что такая профессия.

Соколова: У Антониони была.

Собчак: А у Федора Бондарчука «Бентли».

Герман: Это… Федор Бондарчук. Куда мне до великих?

Собчак: Сейчас в вашей интонации было поболыше скепсиса, чем у Тарковского про Антониони.

Герман: Нет, ничего подобного.

Собчак: Понравилась вам «9 рота»?

Герман: Не самое плохое кино.

Собчак: Дипломатично. Есть режиссеры вашего поколения, чье творчество вы уважаете?

Герман: Да, конечно. Илья Хржановский. Очень понравился «Коктебель» Хлебникова.

Собчак: Подождите! Я все-таки, извините, хочу вас вернуть к теме. Вот вы говорите: я очень уважаю, что делает Федя. Но при этом две секунды назад, сделав очень характерное выражение лица, вы сказали: «Ну куда мне до великих?» В этом была ирония. Завидуете все-таки «Бентли»?

Герман: Ничего подобного.

Соколова: А на чем ездите вы?

Герман: Сейчас меня возит водитель Николай на «Рено», которому лет пятнадцать.

Собчак: Интеллигентские заморочки. Хотя Алексей в этом смысле даже радует – эффектно выбивается из среды…

Соколова:…владелыцев «Бентли». Ты сегодня, кстати, на «континентале», дорогая?

Герман: У нас разная среда.

Собчак: Гламур vs антигламур. Действительно, существует такой расхожий образ – режиссера-интеллигента, снимающего арт-хаусное кино, где в кадре все время драматические события, персонажи многозначительно молчат, звучат песни Окуджавы. Святая обязанность деятеля арт-хауса – неискренне порицать гламур вообще и Федю на «Бентли» в частности. Вы хотя бы не порицаете. Что уже внушает если не доверие, то симпатию. Потому что у нас принято очень жесткое разделение. Вот есть гламурные режиссеры, коммерческие фильмы. И есты арт-хаус. С такими «подстраховками» в виде очены правильной темы – Юрий Гагарин, полет в космос, мучения, интеллигенция, Булат Окуджава.

Герман: Вы имеете в виду мой филым «Бумажный солдат»?

Собчак: Я имею в виду… как бы это сказать… некие страховочные маты в виде вечных тем, которые лежат вокруг вашей картины. При этом вы сами человек молодой, модный, без этих вот снобских штучек.

Герман: Ну, я вообще не очены понимаю, что такое подстраховочные маты. Не очень понимаю, что такое снобские штучки. Моя задача была не заниматься повторением европейского арт-хауса. Мне было не интересно снимать трясущейся камерой про какие-то такие псевдосоциальные проблемы. Я вообще считаю, что арт-хаус – понятие выдуманное, маркетинговый ход.

Собчак: Я говорю про разделение на коммерческое кино и кино, так сказать, не для всех.

Герман: Нет такого.

Собчак: То есть вы считаете, что ваш фильм «Бумажный солдат», получивший приз в Венеции, будет иметь коммерческий успех?

Герман: Если бы мой фильм не был коммерческим, ни один иностранный продюсер не дал бы на него денег. Девяносто процентов русских фильмов деньги только теряют. Я уверен, что наш фильм не будет убыточным. Другой вопрос – хочу ли я, чтобы на мой фильм пришли миллионы зрителей? И все бы плакали, поздравляли, стояли на коленях, говорили, какой я гениальный, замечательный. Конечно, хочу. Но даже ради этого я не стал бы снимать кино, в которое не верю.

Соколова: А скажите, почему вы всегда снимаете про прошлое? Вы делаете ювелирную картинку. Но абсолютно… неживую.

Герман: Следующий фильм я как раз собираюсь снимать про сейчас. Но не про настоящее, не про современность. Потому что у нас с вами разная современность.

Соколова: Обидеть норовите?

Герман: Современность разная у всех. Она не хуже, не лучше. Она не пересекается. Вот «Бумажный солдат» – фильм не о времени, хотя оно там присутствует. Это моя попытка разобраться, что такое «я», «мы», как мы устроены. И как наша страна обращается к нам, с нами, как мы любим свою страну.

Собчак: А кем бы были вы, если бы жили среди ваших героев в 60-е годы?

Герман: Не знаю. Мне просто казалось, что они както иначе жили, судя по книжкам. Вот сейчас время предмета, мир состоит из предметов, мы видим предмет – и падаем.

Соколова: А тогда какой был мир? Мир мысли?

Герман: Не знаю. Но то, что сейчас люди стали предметами – это точно. Нас характеризуют предметы. Машина такая, сякая.

Соколова: «Не для всех так», когда-то записал Ленин на полях книжки Ницше. Я думаю, что 60-е годы тоже характеризовали предметы. Они характеризуют любое время – просто в разных пропорциях. У вас в кино есть фраза. «Мы все симпатичные, но бессмысленные». Вы ощущаете такой современную среду?

Герман: Наверное, я сам себя таким ощущал, когда писал и переписывал сценарий. А вообще я затрудняюсь ответить умно и правильно на ваш вопрос.

Соколова: Лепите как есть.

Собчак: Мне кажется, сейчас прозвучала, Ксюша, очень важная фраза. Надо ответить правильно и умно. То же ощущение было и от фильма – надо сделать все правильно и безопасно, чтобы где надо похвалили. Чулпан Хаматова – общепризнанная актриса. Название. Опять же тема. Все, чтобы застраховаться от критики.

Герман: А на мой взгляд, наоборот – это кино сделано максимально неправильно. Я не шел на компромиссы, чтобы облегчить ему судьбу. В главной роли вообще грузин. Мне говорили, не бери грузина. И, извините меня, пожалуйста, но фильм был недешевый.

Соколова: А какой, кстати, бюджет?

Герман: Около четырех миллионов. Сначала нам денег не хотели давать – про русскую интеллигенцию, говорили, никому не интересно.

Соколова: Это правда.

Собчак: А вас не унижает то, что режиссер должен ходить, просить деньги?

Герман: Это моя профессия.

Собчак: После того как вы привезли из Венеции награду, за вас хоть кто-то порадовался? У меня было ощущение, что это вызвало скорее негативную реакцию среди ваших коллег и в СМИ.

Герман: Вы знаете историю про Звягинцева? Он получил двух «Львов» за вполне достойную картину, и, господи, как же его все за глаза поливали! Это было просто стыдно слушать.

Соколова: Почему поливали?

Герман: Потому что всегда в России все всех поливают.

Собчак: Нет, послушайте, когда Россия выигрывает в футбол или даже на «Евровидении», это вызывает всеобщий массовый восторг. Награда на Венецианском кинофестивале – это достойное культурное событие, очень важное для авторитета страны. Почему это вызывает только негатив, критику или просто молчание?

Герман: Я думаю, в моем случае часть критиков на всякий случай перепугалась. Потому что герой – грузин.

Соколова: И президент Медведев вам не позвонил, как Диме Билану, и не поздравил вас с победой?

Герман: Увы. Зато в газетах написали, что картина неудачная, непонятная, плохая. Непонятно, о чем речь. А речь, например, о сталинских лагерях. Причем – удивительно – итальянские, английские, американские журналисты поняли, о чем речь и о каких лагерях. А российские – нет. Это означает политическую ангажированность, на мой взгляд.

Соколова: Вы говорили, что хотели бы снять фильм о Германии тридцатых годов.

Герман: Очень хотел.

Соколова: То есть это времена Веймара, я так понимаю.

Герман: Раньше. В Германии сложно найти на это деньги. Немцы не любят, когда кто-то занимается их историей. Это колоссальная история про мутацию. Например, Геринг был успешным, блестящим, молодым летчиком. Во что он превратился? В жирного…

Соколова: В жирного массового убийцу.

Герман: В этой истории меня интересует процесс превращения человека в чудовище.

Соколова: Одна английская газета сравнила путинскую Россию с Веймарской республикой. Вы видите что-нибудь общее?

Собчак: Ну ты загнула!

Соколова: Это не я – англичане.

Герман: Я не уверен. Думаю, там были другие социальные предпосылки.

Соколова: Я имею в виду не социальную сторону, а эстетическую. Веймарская республика считается эпохой расцвета большого гламура. Как современная Москва.

Герман: Не знаю, как-то не проводил таких сложных параллелей…

Соколова: А что такое, на ваш взгляд, вообще гламур?

Герман: Вы.