Текст книги "Бегущая в зеркалах"
Автор книги: Л. Бояджиева
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)
6
Но полного перерождения не получилось. Боль спряталась, ушла в подполье, оставив памятную отметину – седую прядь у левого виска. Восставший было разум, остепенился, найдя спасительную опору: ответ за позор и беды его народа должен понести и тот, кто бандитским нахрапом зажал в тиски предательства мудрого, но доверчивого Вождя. Предстоит восстановить справедливость, но прежде всего – дожать до конца проклятую фашистскую гидру.
Остап вернулся на Первый Белорусский фронт, попав по разнарядке военкомата в части НКВД, ведущие спецработу на отвоеванных Красной армией территориях. Уже были освобождены от фашистов многие районы Литвы и Латвии, советские войска теснили захватчиков к Белоруссии, подступаясь к границам Польши и Австрии. Работа предстояла большая – вернуть стране награбленные и брошенные немцами материальные ценности, восстановить социальную справедливость в тех местах, где до сего момента ни социальной справедливости, ни имущественного равенства не было. В общих чертах «особая деятельность» выглядела так: части НКВД, двигающиеся за линией фронта, прочесывали занятую территорию, изымая бесхозное имущество из разгромленных или брошенных усадеб, богатых домов, музеев и по железной дороге отправляли в тыл. Попадались и особо важные объекты культурной или исторической ценности, чью судьбу определяла специальная комиссия экспертов, состоящая из штабного начальства, представителей местной власти очищенной территории и консультанта – капитана, работавшего до войны в Третьяковке.
Остап, вновь получив «виллис», превратившийся уже в свойский потрепанный «козлик», стал шофером при штабе специальной части, ведущей походную, нервную жизнь. Его непосредственный командир – подполковник Федорчук, отвечавший за своевременное изъятие и отправку груза, держал под контролем всю отвоеванную у немцев территорию Прибалтики.
Фронт грохотал совсем рядом, некоторые населенные пункты по нескольку раз за день переходили из рук в руки. Работать приходилось оперативно, изымая вещи под носом совершенно озверевшего от поражений врага. Отступая, фашисты минировали объекты, обладавшие наибольшей ценностью, или попросту заблаговременно уничтожали их, так что вступающие на оставленную противником территорию части находили лишь дымящееся пепелище с обломками мраморного фундамента да нелепыми обрубками колонн.
Здесь был тот же фронт, так же гибли ко всему привыкшие солдатики, попадая в обстрел или на заминированный объект, так же беспокойно и ответственно жилось начальству. Но что-то было в этой кипучей, рискованной деятельности «особой части» не фронтовое, не армейское.
Остапа, близкого к верхам, настораживал какой-то ажиотаж, «алчный блеск в глазах», как сказал бы Эдмон Дантес про своих врагов-стяжателей, какая-то особая, шушукающе-подмигивающая секретность и заговорщическая круговая порука штабников, работающих при закрытых дверях.
7
Однажды, февральской ночью сорок пятого, Остап был срочно вызван в штаб, расположившийся в ратуше маленького курляндского городка Кулдига.
– Нас здесь трое, – подполковник обвел пристальным взором полутемный кабинет с зашторенными высокими окнами, – и только мы несем ответственность перед командованием, перед Родиной и лично перед товарищем Сталиным за успех этой чрезвычайно важной операции.
Остап и капитан Стеблов, коротконогий, по-девичьи румяный, переглянулись, Стеблов застенчиво опустил глаза.
Потом было долгое путешествие с приглушенными фарами по заснеженным лесным дорогам без указания цели.
– Езжай прямо, теперь сверни у развилки, – командовал сидящий рядом Федорчук, шаря фонариком по скрытой в планшете карте. У обочины их ждала темная полуторка, из которой двое солдат с помощью Остапа выкатили три тяжелых металлических цилиндра, напоминавших канистры с ОВ. В свете фар Остап заметил характерную эмблему – череп с костями и какие-то латинские буквы, нанесенные белой краской.
Все вышли из машины и потащили груз к лесу.
– Вам-то, жердям, ничего, – крякнул маленький Стеблов, шагнув в сугроб. – А мне по самые яйца.
Около часа группа плутала в темноте, проваливаясь в снегу, продираясь сквозь кустарник, и наконец послышался призыв Федорчука, идущего впереди, порожняком.
Вышли к небольшому, слегка углубленному в берега озеру. «Будто велотрек замело», – подумал Остап, оглядывая круглую ледяную равнину. Луна стояла где-то за лесом, но было светло, так что фонарики убрали. Солдатик, посланный Федорчуком, потоптался на льду, выясняя его прочность.
– Дальше, дальше, иди, к центру, – командовал подполковник.
Ледок треснул, солдатик сел, вытаскивая из полыньи провалившийся сапог. Баллоны потащили к берегу и осторожно, накатом, стали толкать в глубь озера. Остап, отправившийся первым, почувствовал, как потрескивает непрочный ледяной покров. Он распластался на льду и стал толкать перед собой тяжелый металл.
– Довольно, довольно! Оставь груз – и назад, – крикнул с берега Федорчук.
Следуя примеру Остапа, по льду пополз один из солдатиков, докатив свой цилиндр вплотную к первому. И наконец, двинулся последний. Он старался попасть в оставленную предшественниками колею и, наверное, зря. Уже почти у цели лед треснул, распахнувшаяся черная дыра поглотила человека и его ношу. Солдатик вынырнул, пытался ухватиться за лед, колотил руками, обламывая края все больше и больше. Остап было рванулся к зарослям, приметив на ходу длинный упавший ствол, но его ухватила за локоть чья-то сильная рука.
– Погоди соваться, стой тут, – жестко сказал Федорчук и, заметив испуг непонимания в глазах Остапа, добавил: – Это приказ!
Оставшиеся на берегу видели, как пошли под воду тяжелые цилиндры, как скрылся в ледяной черноте обессилевший человек. Крики тонувшего оборвались, над озером воцарился покой, лишь где-то справа ухала артиллерия.
– Всем – к машинам. Лейтенант Гульба, пойдешь впереди со мной, – скомандовал Федорчук.
Они уже приближались к дороге, когда в лесу хлопнул выстрел. Из леса Стеблов вышел один, старательно отряхивая от снега полы шинели. Полуторка исчезла, на обочине одиноко дожидался «козлик».
– Да штрафники это, Гульба, что набычился, словно видмедик клишаногий, дубина хохлацкая? – дружески подтолкнул Остапа к машине Федорчук.
Ехали молча. Когда Остап притормозил у ратуши, начинало светать.
– Мы здесь с капитаном еще поработаем. А ты молодчина! Будешь представлен к награде, герой. – Федорчук неожиданной хохотнул. – И забудь все, что видел, будто контуженный, ясно? Если, конечно, хочешь вернуться под бок к своей дивчине. Не все-то нам шутки шутить, – добавил он уже другим, жестким голосом, не вызывающим сомнения в серьезности предупреждения.
Неизвестно, как бы поступил со всей этой историей Остап, но какая-то шоковая заторможенность, завладевшая им после визита в Сталинград, мешала все спокойно обдумать. А судьба, будто взявшая на обучение своего бывшего любимчика «гарнего хлопчика» Остю, готовила ему новый крутой оборот.
8
Через неделю после ночного происшествия, уже на территории Восточной Пруссии, лейтенант Гульба был отправлен ни свет ни заря на объект, отмеченный на немецкой карте как частное владение «Клеедорф», что означало наличие крупной усадьбы, подлежащей тотальной конфискации. Ему предстояла совсем простая задача – выяснить обстановку и подготовить приход спецроты для изъятия ценностей. Дело в том, что телефонная связь с домом, по-видимому, работала. Кто-то брал трубку, но голоса не подавал, что могло означать самое разное.
– Ну, ты прогуляйся, здесь недалеко, и сразу доложишь обстановку, – напутствовал Остапа Федорчук. – Да возьми трофейного «кадетика». «Козлик» может нам здесь понадобиться.
Так Остап оказался один в трофейном «опель-кадет» на лесной дороге Восточной Пруссии. Он легко ориентировался по немецкой карте, составленной подробно и основательно, да и указатели, изобиловавшие в этих захолустных местах, не дали бы заблудиться даже идиоту. Если бы таковой, конечно, хотя бы немного знал немецкий. Остап в который раз за военные годы пожалел о скудности его языковых навыков. Школьные знания немецкого, усиленно внедрявшегося молодняку в предвоенные годы, и фронтовой стаж позволяли Остапу даже пару раз выступить в качестве переводчика. Правда, он легче говорил сам, чем понимал немецкую скороговорку. Сейчас он механически пытался переводить названия на придорожных щитках, так и не вспомнив, что может означать по-русски эта Клеедорф? Дорф – деревня, а Клее? Неужто клей? Клейкая деревня, не слишком поэтично.
Перед выездом Остап наскоро осмотрел чужую машину, проверил наличие бензина и прихватил свой дорожный НЗ – две банки американской тушенки, сахар и спирт. В багажнике он обнаружил аккуратно упакованный в брезентовый мешок набор ремонтных инструментов.
Было начало марта, но утро выдалось из самых противных. Низкая облачность, придавившая землю тяжелым серым одеялом, сыпала густой, тающей на стекле метелью. Отчетливо, сразу с двух сторон грохотала артиллерия: войска Третьего Белорусского и Первого Прибалтийского фронтов пробивались к Кенигсбергу, служившему оплотом прусскому шовинизму.
Дорога петляла среди сосняка и занесенных снегом полей, среди которых на взгорках можно было различить красную черепичную кровлю домов и вытянутый шпиль «кирхен». Стреляли то спереди, то сзади. Остап не мог определить, на чьей территории он находится в данный момент и кто он – победитель или пленный.
«Кадетик», очевидно, имел приличный фронтовой стаж, послужив верой и правдой какому-нибудь командному чину средней величины группы немецких войск «Север», оборонявших подступы к Пруссии. Мотор стучал, сильно пахло бензином, за щиток у руля была подсунута измятая фотография: семилетний мальчик держал на вытянутой руке огромный кабачок, улыбаясь щербатым ртом.
Остап притормозил у обочины, заметив, что указатель запаса топлива близок к нулю. Он сразу же обнаружил течь в бензобаке, наскоро заделал отверстие кусочком толстой резины и тронулся дальше, понимая, что больше двух километров ему не протянуть. «Не фига себе, подарочек», – помянул он со злостью подсунувшего ему «кадетика» Федорчука.
Однако Клеедорф была уже совсем близко: на холме за перелеском, в кольце мощных толстоствольных деревьев, виднелись характерные замковые постройки, уже знакомые Остапу по Белоруссии и Литве.
Собственники-феодалы, не имевшие никакого представления о диалектической смене социально-экономических формаций, окапывались на своих землях прочно и основательно. Полтора-два, а то и три столетия назад они отстраивали себе родовые хоромы, подчеркивая в архитектуре присущие им личные качества: кто силу и властолюбие, кто изысканность и богатство, а кто особые пристрастия – любовь к Востоку или Византии, божественное или плотское. Таким образом, эти мелкие курляндские и польские князьки, мнившие свое родовое гнездо пупом земли, заявляли о себе издали, как бы предъявляя визитную карточку. Для непросвещенного взгляда Остапа вся эта тяжелая архитектура являлась просто «замком». Что ранняя или поздняя готика, что чистое барокко или эклектика – разницы не было. Замок есть замок, частнособственническое и, следовательно, подлежащее конфискации имущество, либо культурный объект, требующий особого внимания.
Замок, открывшийся взгляду Остапа, въехавшего с дороги на широкую подъездную аллею, обладал тремя, имевшими значение в данном случае, качествами: он был больше других, он таил в себе опасность и он принадлежал врагу.
Вопрос о принадлежности, правда, и предстояло прояснить. По вчерашним сводкам, эта территория считалась очищенной от фашистов и подчинялась законам освободительной армии. Что, естественно, не мешало отступающим немцам устроить в доме засаду или просто накидать мин, коварно пристроив их в самых неожиданных местах. Допустим, дергаешь дверной звонок или протягиваешь руку к забытой на рояле вазочке и…
9
Остап прикидывал тактику проникновения в дом. Его мотор заглох перед самой оградой, вход за которую охраняли огромные ворота витого кованого чугуна с гербом, венчающим узорчатую коронообразную арку. Позолоченные геральдические львы держали в лапах щит с трефовыми трилистниками по зеленому полю. «Прямо как в музее», – подумал Остап, побывавший однажды со школой в Ленинграде, и слегка нажал на тяжелую створку ворот – она не поддалась. Обнаружить защелку и отковырнуть ее язычок с помощью отвертки было делом нехитрым – ворота распахнулись мягко и бесшумно. По обеим сторонам дорожки, вымощенной каменными плитами, шли ряды подстриженных кустарников, среди которых возвышались большие рогожные кули, очевидно скрывавшие статуи. Метель утихла, выкинув на землю мощный снежный заряд, и теперь с голых веток высоких каштанов, с зеленой хвои вечнозеленой туи падали частые капли. Фигура человека, идущего по аллее, хорошо просматривалась, представляя собой отличную мишень. Остап не стал проверять меткость предполагаемого стрелка и, обогнув массивный фонтан, выросший на его пути, свернул в боковую дорожку, намереваясь обойти здание с тыла. Двигаясь короткими перебежками, он миновал глухую стену с полукруглой башней, увенчанной кирпичной острозубой кладкой наподобие кремлевской стены и, наконец, попал на задний двор. Здесь находились какие-то флигеля и пристройки хозяйственного значения, длинное строение с навесом, напоминающее конюшню, у которого притаилась шеренга пустых бочек и валялось большое тележное колесо. И двор, и строения, и замок выглядели покинутыми, хотя примет поспешных сборов, грабежа, внезапного бегства не было. По еще нетронутой белизне рыхлого снега хозяйски расхаживала пара угольно-черных ворон.
Остап приметил дверь, ведущую внутрь дома, с покрытым жестяными листами пандусом – наверное, через нее затаскивали ящики, вкатывали бочки, похоже, прямо на кухню. Дверь, к удивлению Остапа, оказалась не заперта, и он с величайшими предосторожностями проник в дом. Коридор, кухня, вымощенная кафелем, с огромными металлическими чанами и медной утварью, развешанной на стенах, с двумя гигантскими плитами и стопками дров у чугунных дверец, темные переходы и анфилады комнат были настоящим сказочным королевством. Вспомнилась детская книжка «Три толстяка» с ее забавными кухонно-поварскими сценками и, конечно же, «Спящая красавица», где целое царство замерло в заколдованном сне. В сумрачных покоях этого великолепного дома, с их штофно-гобеленово-муаровым царственным уютом, с их тусклой позолотой, обрамлявшей слегка затуманенные пылью зеркала, с мебелью и отделкой из мореного дуба, с мрамором, бронзой и хрусталем, с огромными темными картинами и выцветшими старыми шпалерами, витало сонное спокойствие, отдающее тленом.
Собственно, мысль о присутствии смерти была навеяна Остапу отнюдь не романтическими ассоциациями, а весьма здравыми соображениями: дом не разграблен, его не бросали в спешке хозяева и не ликвидировала какая-либо из вражеских сторон. При легко открываемых воротах и незапертых дверях, с учетом прохождения военных частей, все это чудом уцелевшее богатство казалось действительно заколдованным. Или же – хорошо охраняемым. Остап был готов ко всему – к свисту пули, к рявкающему «Hende hoh», сметающему стены взрыву. Беспрепятственно попав в просторную залу, из которой поднималась лестница на третий этаж, Остап прижался за каким-то, сплошь покрытым резьбой, монументальным шкафом, и прокричал, что есть мочи: «Кто здесь? Ответьте!» – по-русски и по-немецки. Ответа не последовало. Осторожно, как канатоходец, выполняющий свой коронный трюк, поднялся на третий этаж и стал толкать идущие вдоль балюстрады двери. Двери не открывались. Вдруг одна из них отворилась, и Остап попал в просторную, сумрачную комнату.
Судя по массивному письменному столу с бронзовой лампой в виде лошади, это был кабинет. Стены до потолка покрывали стеллажи с рядами потемневших книг, у потухшего камина лежало несколько поленьев, а большой диван у окна был превращен в кровать. Смятые одеяла прикрывали неподвижную фигуру. Уже издали Остап понял, что человек обессилен и тяжело болен.
Старик, полулежащий на высоких подушках, захлебывался прерывистыми свистящими звуками, вырывающимися из посиневших запекшихся губ. Голова с крупным, почти лысым черепом запрокинулась, худые длинные пальцы судорожно вцепились в край клетчатого пледа, сжимая его у хрипящего горла так, что сквозь восковую кожу белели суставы.
Остап рухнул в придвинутое к дивану кресло, с облегчением переводя дух. Только теперь он заметил, что все еще сжимает рукоятку ТТ, и спрятал пистолет в кобуру. На столике у изголовья больного лежал опрокинутый стеклянный стакан, конвертики с какими-то порошками, таблетки, на ковре валялся скомканный платок с запекшимися бурыми пятнами. В разбитое окно заметал снежок. По мраморному подоконнику растекалась большая лужа. Было ясно – старик безопасен и, главное, он в доме один: никто не подходил сюда, чтобы поднести воду к его пересохшим губам. Приложив ладонь ко лбу старика, Остап почувствовал жар. Веки больного дрогнули, открылись, но в мутном взгляде не было ничего, кроме страдания. «Вассер…» – прошептали иссохшие губы. Остап спустился на кухню и принес целое ведро воды.
10
Следующие два дня прошли для него как во сне. Ирреальность происходящего, усталость и какое-то странное оцепенение, охватившее Остапа в этом тихом доме, действовали как снотворное. Армейский долг Остапа остался не выполненным – телефонная связь оборвалась, поиски запасов бензина во всех хозяйственных помещениях не увенчались успехом, приходилось лишь дожидаться, когда к имению наконец подойдет его часть. И естественно, погрузиться в простые житейские заботы, которых требует присутствие тяжелобольного. Остап сбегал к машине за НЗ и инструментом. Он поил старика горячей водой со спиртом, скипятив на кухне большой алюминиевый чайник, растопил камин и занялся разбитым окном. В поисках подходящего материала гость вытащил с нижней полки стеллажа один из огромных фолиантов, оказавшийся альбомом с марками, и с сожалением пробежал глазами плотные серые листы, усеянные крошечными разноцветными прямоугольниками. «Вот бы Марика сюда», – подумал Остап, решительно рванув твердый картон. Марик – очкарик, школьный фанатик-филателист всегда носился с альбомами, что-то выменивал, выкупал, за чем-то охотился, введя в мальчишечий лексикон новые завораживающие слова «голубая Гвинея», «двойной Маврикий», «слепой Дублон».
Теперь усилиями Остапа из окна Клеедорфа в сырую мартовскую ночь смотрела драгоценная мечта Марика, защищая от сквозняка немощное тело неизвестного старика. Возвращаясь в комнату или вынырнув из странной клейкой дремы, Остап сразу смотрел на диван, опасаясь, что увидит бездыханное тело. Но утром второго дня старик пришел в себя, открыл глаза и еле слышно прошептал:
– Пожалуйста, мои лекарства.
Остап понял, вложив в протянутую ладонь больного пробирку с таблетками.
– Нет, другое, в бумаге.
Остап развернул порошок и, всыпав в рот старика, протянул ему стакан с водой. Тот проглотил и поблагодарил взглядом. А затем Остап приступил к курсу лечения, разработанному фронтовым опытом. Старику удалось проглотить сто граммов спирта, запивая его горячим супом из армейской тушенки. После чего больной проспал несколько часов и, проснувшись, попросился в клозет. Ему стало лучше, он даже пытался встать, но тут же повис на руках подоспевшего Остапа, оказавшись высоким и легким. Под толстым, узорчато вязанным из деревенской шерсти свитером хрипло дышала костлявая грудь, на худых бедрах еле держались помятые брюки из коричневого ворсистого сукна. Старик перевел дыхание и, скрипнув зубами, встал, опираясь на руку своего спасителя. Часть панели в углу комнаты оказалась дверцей, а за ней – вполне комфортабельный туалет с кружевными занавесками на узком окне, салфетками, плетеным коробом, полным журналов, и умывальник с овальным зеркалом. «А я-то на двор бегаю, деревня, – упрекнул себя Остап, закрывая за стариком дверь. – Гордый, фриц чертов. Лучше умереть, чем в штаны напустить», – думал он, слыша, как спускается за дверью вода и урчит водопровод. Старик вышел, придерживаясь за книжные полки, доковылял до кресла у камина и сел, с трудом переводя дыхание. Остап заметил, что он побрился, отчего стали заметней размашистые усы, и зачесал назад редкие седые пряди. По комнате разнесся легкий запах одеколона. «Такой ли уж он старик?» – засомневался Остап, которому теперь казалось, что незнакомец не старше его отца. А тот, справившись с одышкой, посмотрел на гостя глубоко запавшими светлыми глазами, в которых притаился смех.
– Я хотел поблагодарить вас стоя, офицер, но, уж извините, обессилел, – проговорил «фриц» на столь чистом русском языке, что Остап от неожиданности, по-видимому, приоткрыл рот. – Вижу, вы удивлены, – продолжал он. – Никакой мистики. Я – русский. Не беспокойтесь, вы не нарушили воинского долга, не дав мне умереть, – я ваш идейный противник, но не враг. В том, что касается фашизма – я с вами заодно. Позвольте представиться: бывший штабс-капитан Добровольческой армии Деникина Александр Леонидович Зуев, вот уже семнадцать лет исполняющий обязанности герцога Баттенбергского… Прошу вас, объясните ситуацию: вы у меня в гостях или же я – ваш пленник? Только прежде хочу заверить вас честью офицера, что, как бы ни повернулись обстоятельства, – я ваш должник и не причиню вам вреда… Но лучше по порядку. У нас, по-видимому, есть какое-то время в запасе? Насколько я заметил, вы не торопитесь прервать визит. Придвиньте ваше кресло и присаживайтесь – предстоит, мне кажется, длинный разговор.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.