Текст книги "Бегущая в зеркалах"
Автор книги: Л. Бояджиева
Жанр: Современные любовные романы, Любовные романы
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 24 (всего у книги 37 страниц)
13
…Они убеждали себя, что не должны портить огромности и бесконечности их единства плотской привязанностью, и все же боялись искушения. Они ни разу не поцеловались и спали в разных комнатах – Алиса в комнате, выходящей в церковный скверик, Йохим – на диване «у Рыцаря». Так сложилось само собой по той, новогодней, не высказанной вслух договоренности.
В самом конце февраля, в воскресенье, проснувшись рано утром от звона колоколов, Йохим как всегда направился к Алисе, чтобы еще час-другой охранять ее сон, витая в возвышенных мыслях. Он знал теперь, что захватывающая дух нежность – от ее вздоха, от губ и ресниц, от бугорков позвонка, проступающих под золотистой кожей, от россыпи золотых волос по подушке – что тягучая, обволакивающая расслабленность покоя, охватывающая его рядом с ней, – и есть любовь. Он ценил эти тихие минуты бдения – молитвы ли, присяги ли – возвышенные и умиротворяющие, как великие полотна, стихи, музыка – как все то, что дает человеку понять: ты бессмертен, ты прекрасен, ты – вечен.
Но ее кровать была пуста. Алисы не было ни в кухне, ни в ванной. Мечущийся, затравленный отчаянием Йохим, наконец заметил то, что уже не видя пробегал глазами несколько раз – листок бумаги, пригвожденный шляпной булавкой к центру стола. Рубиновая букашка капелькой крови застыла на золотой игле.
«Мой Единственный, Самый Главный. Ты главнее всего на свете – меня самой и моего счастья. Ты знаешь – мне дано прозрение. Поверь, я знаю, что должна уйти. Ради тебя, ради нас, ради того, о чем знаем только мы. Не ищи. Прислушайся к себе – все кончилось. Кто-то где-то отключил свет…»
Йохим опустился в кресло, в темноту, в хаос. «Этого не может быть. Да это просто показалось, примерещилось, – он разжал ладонь – скомканный листок ласточкой выпорхнул к его ногам. – Я слушаю, слушаю тебя, Алиса. Почему ты молчишь? Дай знак – и я умру». Пустая тишина звенела в ушах. И в ней ровно и мирно забил колокол. Раз, два, три… – восемь раз. «Знаю. Теперь знаю. Именем Господа нашего и всех сил, управляющих нами, заклинаю – появись!» – Йохим встал на колени перед окном, за которым тускло золотился церковный крест, закрыл глаза и торжественно произнес: «Сейчас я буду считать до трех. Я отдаю свою бессмертную душу за Алису. Я продаю ее. Берите. Но только после счета «три», когда я открою глаза, пусть она будет здесь. А если это невозможно – пусть она будет где вам угодно, только – жива! Раз… два…» – Йохим ощутил чье-то присутствие, тень пробежала по его закрытым векам. – «Три!» – он открыл глаза. На форточке, любопытно заглядывая в комнату, сидела ворона.
«Значит, моя душа никому не нужна. Уцененный товар. Значит, вообще – все не так!» – Йохим без сил опустился на кровать и даже не понял, что мгновенно погрузился в сон. На самое его темное дно…
14
…Автомобиль несся по мокрому шоссе, унося Алису прочь от города. Она убегала, с силой сдерживая руль, стараясь не думать, не чувствовать, стараясь быть мертвой.
Она проснулась на рассвете от странной тревоги и, едва касаясь босыми ступнями холодного, лоснящегося жирной мастикой пола, кинулась в комнату Йохима. Посапывающий на диване клетчатый холмик источал сладкую сонную негу.
Алису всегда забавляло казавшееся ей необычайно трогательным обстоятельство, когда это нескладное, изобилующее острыми углами тело, достигало невозможной компактности, укладываясь спать. Освобожденное от неусыпного надзора дисциплинирующего разума, подчиняясь простому инстинкту сбережения тепла, тело обретало гармонию округлости и покоя.
Вот и сейчас худое плечо, торчащее из-под одеяла, крупное ухо, сквозящее розовым, были вписаны в такой завиток беззащитной доверчивости, что рука сама потянулась к поглаживанию, как тянется ребенок к свернувшемуся в лукошке щенку.
Алиса отдернула ладонь. Так и не прикоснувшись, так и держа ее слепо тянущейся, попятилась, не в силах оторвать взгляд от этого плеча, обороняющего приткнувшуюся к самым коленям ушастую голову. В поясницу Алисы, будто взяв ее на мушку, предостерегающе уперся угол мраморной каминной плиты. Чувствуя, как стены сдвигаются, наваливаясь со всех сторон, она закрыла лицо руками и ясно увидела ЭТО: пестрая коровья морда с жадно прильнувшим к бледной веснушчатой ноздре серым оводом опускается в густую росистую траву, раздвигает ее, любопытно пофыркивая. Шершавый язык лижет что-то розовеющее в веселой россыпи бестолково глазеющих желтых лютиков. Ухо! Алиса увидела висок, лоб, локоть, кисть руки, дирижерски чуткую, длиннопалую, далеко высунувшуюся из шелкового манжета. А затем – и все вольно раскинувшееся на зеленом ковре тело с еще витающим над ним азартным ветерком – спутником стремительного полета. Правая рука заломлена высоко за голову, салютуя кому-то незримому, зовущему, подбородок гордо вздернут, очерчивая на светлой ткани рукава барельеф носатого профиля. В уголке улыбающегося рта тонкая алая струйка, проворно сбегающая куда-то в весеннюю зелень.
«Боже! Откуда это? Зачем? Почему Ты показал мне это? Это что – опять моя смерть? Из-за меня?» – Алиса оцепенела, мгновенно прозрев свою неизбавимую обреченность. Филипп, возможно Лукка, теперь Йохим. Ей суждено убивать любимых. Предупреждение, тревожный гонг бреда.
«Нет, на этот раз меня не провести. Я купила себе знание, заплатив за него очень дорого. Я должна спасти его и теперь – не струшу!» – прижимаясь к леденящему мрамору, крупно дрожа под тонкой рубашкой, она чувствовала, как яростно сжимаются челюсти и наливаются тяжелой злой силой свинцовые кулаки.
«Силы небесные, земные – всякие – оставьте его! Он не со мной. Вы же знаете – мы чужие! Я сама, я одна – я не люблю его. Слышите? Он не нужен мне!..» – заклинала она кого-то в вышине, за стенами и потолком, за сереньким небосоводом, тронутым мутным рассветом.
Алиса выскочила из дома, не замечая затихшего было и вновь припустившего как из ведра холодного, подстегиваемого порывами ветра дождя. «Он не нужен мне, не нужен, не нужен, – твердила она, расплачиваясь за прокат „вольво“. – Как я оказалась здесь? Откуда эта сумка, деньги? Куда я еду? Подальше. Подальше. Мы чужие. Быстрее, быстрее – вниз, к морю, на край света, да хоть за край…»
Свинцовое море затаилось далеко внизу в узком просвете ущелья. И камни – глыбы, стены, отроги, скаты, завалы – холодные, мертвые, сошедшиеся вдруг с дождем в глумливой дурной вакханалии, окружали, теснили ее. Женский голос в репродукторе пел о роковой любви.
«Откуда столько камней и воды? О чем она поет? Словно прощается… Почему аплодисменты? Кого же там радует смерть?»
В обступившем ее безумии все были сообщниками и врагами – голоса, несущиеся из репродуктора, потоки дождя, яростно набрасывающиеся на изнемогающие от натуги дворники. И фары, мчащиеся навстречу. Сговор, травля, погоня. Алиса резко затормозила, но было поздно. Отчаянно взвизгнув тормозами, «вольво» развернулся поперек дороги и юзом, с панической стремительностью беглеца, ринулся к обрыву. Тогда встречный автомобиль ловким маневром дорогого футболиста поддел крыло «вольво» бампером, оттолкнув от гибельного края.
Визг скользнувшей по асфальту резины, рваный скрежет металла, стеклянные брызги разлетевшихся фар – и тишина.
Мотор заглох, переднее правое колесо продолжало медленно вращаться над обрывом, мерно сыпал по крыше угомонившийся вдруг дождь.
«Вы слушали „Травиату“, записанную по трансляции из Метрополитен-опера. Сейчас в Париже восемь часов утра.
Передаем сигналы точного времени», – трижды пискнуло радио.
– Уже восемь, а я все еще жива, – с ощущением тайной победы прошептала Алиса.
– И на этот раз, кажется, невредима. Кто-то там за тебя, видать, сильно молился, – раздался знакомый голос, и над Алисой, осторожно приоткрыв дверцу, склонился мужчина. Смуглое лицо улыбалось множеством веселых, разбегающихся морщинок; в глубину огромных, расширенных критическим выбросом адреналина зрачков медленно и нехотя, как в темный коридор бесконечности, отступал страх.
Глава 10
Пигмалион
1
Йохим Динстлер спал уже одиннадцатый день. Его обнаружила хозяйка квартиры и, поскольку жилец никак не хотел просыпаться ни к вечеру, ни на следующее утро, позвонила по телефону, указанному на персональной карточке доктора. Теперь он находился в отдельной палате клиники и консилиум специалистов, приглашенных Леже, пришел к единодушному мнению.
– Несомненно, один из видов летаргии, явления, увы, мало изученного. Нервное перенапряжение, сильный стресс, а может – и вовсе ничего подобного. Вы же знаете, коллеги, бывает и так: домохозяйка варит суп и засыпает с ложкой в руке как сказочная красавица, года, эдак, на три, – подвел итоги дискуссии доктор Бланк. – Помните тот случай в Марселе в конце сороковых? Человек приехал навестить стариков-родителей в голодный послевоенный город, прилег отдохнуть, а проснулся двадцать лет спустя, одиноким и богатым – его близкие переселились в мир иной, а мизерный счет в банке превратился в целое состояние. Что касается доктора Динстлера… Предпринять здесь, увы, ничего не возможно. Мы можем лишь наблюдать и поддерживать жизнедеятельность организма.
Так и поступили – наблюдали и ждали. Вся клиника – медперсонал и пациенты потихоньку бегали смотреть, как безмятежно, разгладив озабоченные морщинки на лбу, спал доктор с ритмическим сердцебиением, контролируемым приборами, и небывалым румянцем на посвежевших щеках.
– Молодцы, молодцы, девочки, – хвалил Леже опекающих спящего медсестер.
«Этак, мы, в самом деле, откроем новую область медицины, – размышлял профессор, вглядываясь в лицо Динстлера. – Что-то я не замечал раньше этой горбинки на его носу и брови явно загустели… А упрямая складка губ? – прямо Наполеон!… Ну не придумываю же я, в самом деле, все это? Сколько раз разглядывал его невнятные черты и думал: Эх, взяться бы за тебя, парень! Здесь подправить, там убавить… Как удивительно повлиял на него сон! „Гипнотерапия и красота“ – надо об этом поразмыслить… Если он проспит этак „продуктивно“ год, то хоть в Голливуд. Будем фиксировать процесс внешних изменений на фотопленку – интереснейшие данные!»
Но Йохим не успел подтвердить гипотезу Леже, проснувшись на тринадцатые сутки. Сел, огляделся, застегнул верхнюю пуговицу казенной пижамы.
– Здравствуйте, коллега Зендель, мы, кажется, сегодня еще не виделись, – поздоровался он с оторопевшей медсестрой. – Как я здесь оказался? Со мной что-то не ладно? Почему раздет? Медсестра замялась и попятилась к двери:
– Я лучше позову профессора!
– И принесите, пожалуйста, мои вещи! – крикнул Динстлер ей вслед. – Что-то невероятное творится в этой клинике.
Леже пулей влетел в палату, тряс Динстлера за плечи, считал пульс, распорядился немедля измерить давление и сделать электрокардиограмму.
– Срочно – полное обследование! Черт! Фу ты, черт! Вот это сюрприз! – не мог успокоиться старик, разглядывая пробудившегося.
– Во-первых, профессор, перестаньте чертыхаться. Это… нехорошо. А во-вторых, объясните, что значит весь этот спектакль? Мы что – лишились своих пациентов и перешли на самообслуживание? – Динстлер сдернул с руки перевязь тонометра, закрепленного медсестрой. – Я абсолютно здоров. А вот что с вами, профессор? Боюсь, вам необходимо серьезно заняться нервами.
Леже насторожился. «Что-то не так, – думал он. – Этот голос, вернее, интонация, это лицо – ведь другое лицо! Меня не проведешь, я на этом деле собаку съел». И Леже конфиденциально обратился в частное сыскное агентство, начав расследование. Он подозревал бог весть что, и на всякий случай держался с человеком, проснувшимся у него в палате, как ни в чем не бывало. А это требовало выдержки, ведь профессор уже почти не сомневался, что мужчина с властной складкой у рта был самозванцем.
Но результат расследования разочаровал Леже – в идентичности данных дактилоскопии его служащего Динстлера и проснувшегося пациента сомневаться не приходилось. Зато детективы выяснили, что доктор снимал квартиру на «Площади Рыцаря» в Сен-Антуане с некой мадмуазель Грави, уехавшей из городка на взятой в прокате автомашине и разбившей ее на горной трассе М-6, ведущей в Канны. В аварии никто не пострадал. Ущерб оплачен владельцу гаража неким господином, пожелавшим остаться неизвестным. Копия чека прилагается.
«Ага, значит это все же он, но в сильном любовном шоке. Я всегда знал, что пациентки влюбляются в своих докторов. Ай да Динстлер! Вот это ход!.. Пережитое нервное потрясение, по-видимому, и обусловило личностные изменения, а от этого – и внешние перемены. Ведь известны случаи, когда великие актеры перевоплощались в своих персонажей настолько убедительно, что были неузнаваемы даже без грима. Во всяком случае, история интересная, далеко не завершившаяся, и надо быть на чеку», – решил бдительный профессор.
2
Когда Динстлер попросил у Леже недельный отпуск для делового визита на родину, профессор не колеблясь отпустил его с полной выплатой зарплаты, не надеясь на возвращение. Однако, в означенный день тот появился в его кабинете в сопровождении молодой женщины и попросил часовую аудиенцию при закрытых дверях.
– Ванда – моя жена, – представил Динстлер профессору свою спутницу. – Мы с супругой имеем к вам серьезное предложение, господин Леже.
Пока посетитель обстоятельно и четко излагал профессору свои соображения, тот ерзал в кресле, испытывая смутное томление – что-то здесь все же было не так, а вот что? «Да просто я не могу смириться с мыслью, что австрийский слабак и романтик, проспав две недели, превратился в крепкого мужика с бульдожьей хваткой. Не могу признать, что раньше были всего лишь масочки: «бескорыстный Дон Кихот», «влюбленный Пьеро» – пудра и глицериновые слезы! Сейчас-то он настоящий и не случайно это дама рядом – не простая дама», – наблюдал исподлобья визитеров Леже.
Статная блондинка в строгом деловом костюме держалась очень корректно. Ее голубые, прямо смотрящие глаза, лучились любезностью и уважительным внимание, а высоко открытые узкой юбкой изящно скрещенные ноги в модных тупоносых лаковых туфлях наводили на мысль, что «коллеге Ванде Леденц» не чужды земные радости.
План Динстлера заключался в следующем. Профессор должен признать, что возглавляемое им направление лицевой пластики доведено до совершенства. До тупикового совершенства – nec nlus ultra. Дальше в этом направлении идти некуда. У него, у доктора Динстлера есть свои соображения и своя методика принципиально нового подхода к коррекции физического статуса, требующая серьезной экспериментальной отработки. Его жена – доктор Леденц – дипломированный фармацевт, прошедший хорошую школу на одном из закрытых химических предприятий Калифорнии. Ей предстоит возглавить поиск медикаментозной базы нового направления, суть которого пока должна сохраняться в строгой тайне: ведь речь идет о сенсационном научном открытии.
– Мне необходима маленькая, хорошо оборудованная лаборатория в стороне от любопытных глаз, небольшой надежный персонал и основательный кредит… Я не склонен к фантазиям, профессор, и отдаю себе отчет, что баснями сыт не будешь. И хотя абсолютно уверен в плодотворности своего эксперимента, набросал для вас вкратце программу финансового обеспечения долгосрочных поисков. Здесь в горах, недалеко от санатория, я открываю небольшой собственный филиал вашей клиники. Нет, нет, профессор – я не позволю прорваться воплю возмущения: естественно, иметь конкурента под боком вам вовсе нет резона, а вы еще не доросли до альтруизма. Я и не требую вас собственноручно накинуть себе петлю на шею. Мой филиал будет до поры до времени лишь работать в комплексе с этим санаторием. Я предусмотрел для него следующие направления: релаксационные процедуры – грязелечение, массаж, гипнотерапия и так далее и главное – различные методы корректировки фигуры от хирургических до терапевтических. Иногда, и лишь в тех случаях, когда вы сами направите к нам клиента, мы будем заниматься пластикой лица, преимущественно возрастных изменений и хорошо оплачиваемых травм. Подчеркиваю еще раз, что моя клиника будет очень небольшой на 5–6 пациентов, с условием полной конфиденциальности и высокого класса работы. Вся эта временная возня мне необходима лишь до тех пор, пока я не смогу пустить в ход отработанный, абсолютно сенсационный, профессор, можете не сомневаться, метод. И вот тогда-то мы с вами, господин Леже, выходим на совершенно иной уровень – уровень старателя, сидящего на золотой жиле…
– Или на пороховой бочке, – хмуро заметил Леже. – Судя по всему, предполагаемое «открытие» должно наделать много шума и принести много денег. А это, как известно, весьма чревато… Но это так – попутная ремарка. Я все же не пойму, уважаемый коллега, почему вы так уверены, что я должен охотно содействовать вашему начинанию? Из слепой жадности к каким-то весьма абстрактным будущим доходам? Из научного интереса или дружеского расположения? А может быть, я произвожу впечатление добродушного Санта Клауса?
– Увы, профессор, ничто из перечисленного вами мне не приходило в голову. Я просто знаю, что вы – именно тот человек, который станет моим деловым партнером, внеся 40% необходимой для открытия клиники суммы. 50% я рассчитываю получить от Брауна. Мы с супругой, взвалив на себя основную часть предстоящей работы по налаживанию новой методики – назовем ее условно «Пигмалион» – к сожалению, располагаем на сегодняшней день небольшой суммой. Подумайте, уважаемый профессор, – вы меня знаете. Я редко ошибаюсь, даже когда вам кажется, что я делаю глупости. Вернее – именно тогда, – Динстлер простодушно улыбнулся. – Ответ жду завтра вечером. И думаю, что вас не нужно предупреждать о полной конфиденциальности нашего разговора.
…Леже колебался. «Вложить значительную сумму в столь сомнительное предприятие, основываясь на каких-то смутных поисках и обещаниях? Нет, я не мальчик, поздно пускаться в аферы. А если в лоторее везения выскочил именно тот шальной шанс, которого ждешь всю жизнь, не переставая надеяться до последнего вздоха – а вдруг? Есть в этом новом Динстлере какая-то притягательная дьявольщинка – какая-то заманчивость невероятного. Убедительность абсурда». Профессор промаялся всю ночь, так и не приняв окончательного решения, а утром подписал чек – не глядя, чисто машинально.
Через два дня Динстлер имел необходимую сумму. Уговорить Брауна не составило труда. Остин очень обрадовался, услышав голос Йохима, не потребовалось ни визита, ни письменных гарантий займа – он лишь узнал банковский счет Динстлера, на который должен был перевести вклад. Проблема «пайщиков» решалась без особых хлопот: они послушно шли на зов идеолога «Пигмалиона», слетались, как мотыльки к огню. Они подчинялись ему без сопротивления.
3
…Две недели назад Динстлер проснулся на больничной койке с навязчивой идеей, разрастающейся и пухнущей у него в голове подобно дрожжевому тесту. Все, что не касалось этой идеи – разговоры о его летаргии, сплетни и шушуканье за спиной – совершенно не интересовало его, выметалось как сор. Он знал по пунктам, что ему надлежало делать и не сомневался в успехе. Он действовал наверняка.
Прежде всего, Динстлер направился в родной городок и перерыл в доме Корнелии чердак, морщась от въедливой пыли. Он искал старый деревянный ящик. «Вот какой-то с детскими альбомами и рисунками, бесконечные личики-цветочки! Оранжевое крашеное яйцо, завернутое в потертый фетр. Фу, идиотизм! Зачем собирают такой хлам! Книги, карандаши… Ага, наконец!» Темное дерево, плотно защелкивающаяся тяжелая крышка, старые листы, клеенчатые тетрадки с пожелтевшими краями в трухлявых, обсыпающихся пятнах. Факсимильный оттиск лиловыми чернилами: «Доктор Майер. Улица Фридрих Клаузе, 3». «Все на месте… Порядок».
Вскоре Динстлер оказался в Граце. «Здравствуйте, доктор Вернер! Не узнаете? Как успехи? Простите – я проездом. Мне собственно, нужна фрау Леденц…» А вот и она. Каблучки, серый трикотаж в обтяжку, голубые ресницы удивленно распахнуты. «Прости, милая. Наконец-то я могу тебя забрать. Я тот, кого ты ждала. Смотри – седеющие виски, опыт и сногсшибательные планы!»
Затем последовали Леже, Браун, банк, строительный трест, приобретение земельного участка в горах, рабочий подряд, контакты с необходимыми фирмами – США, Япония, Португалия, Китай. Точка. Дело запущено, можно перевести дух – май только начался!
Динстлер нетерпеливо прохаживался по строительному участку. «Горы – вокруг горы! Альпийские луга, лиловые, желтые, алые! Синева и зелень, свежесть и ароматы, зеркальца голубых озер, деревеньки на склонах, мельничные колеса над искрящимися водопадами… Оставим облака и водопады поэтам! Скорее, скорее, пора начинать!»
Динстлер не давал продуху рабочим, строившим дом с жилыми помещениями, лабораторией и маленькой клиникой, не знал покоя сам, дал не легкое задание Ванде.
Вместо ожидаемого медового месяца она сидела, чуть ли не взаперти, над старыми трухлявыми фолиантами, исписанными мелким почерком сумасшедшего – буквы то теснятся, набегая друг на друга, то растягиваются в целую строку, как фигуры в ярмарочной комнате смеха. А формулы! Это же чушь какая-то. Разве такое возможно?
– Сиди, сиди, крошка, чем быстрее ты вникаешь в этот бред, тем скорее получишь вот это! – муж помахал под носом Ванды связкой блестящих новеньких ключей. – Здесь от дома, от клиники и от «мерседеса». Последняя модель.
…Осень. Золотые, багряные, лиловые леса, грустные, в чересполосице бегущих теней от тяжелых облаков, горы, убранные, спрыснутые дождиком поля. В возведенном доме завершаются последние отделочные работы, разравнивает площадку под цветники и лужайки мини-бульдозер, готова к пробному пуску автономная электростанция. Хозяин лично на новеньком «мерседесе» цвета «коррида» (наиболее безопасного в горных условиях) подкатывает сюда каждый день, Он следит за установкой клинического оборудования, устройством лаборатории, холодильных камер, операционной. Все должно быть на уровне авангарда мировой медицины и даже выше.
А в жилой части дома наводят глянец дизайнеры интерьера. Здесь только новейшие, входящие в строительную практику, материалы, минимальная в силе хай тек обстановка, ковры с абстрактным черно-белым рисунком и постер Фредерика Леже на каменной, грубой деревенской кладки, стене.
– Мне нравится однофамилец нашего профессора – такой же противный: сине-красная амеба на желтом фоне, – посмеивался Динстлер, выбрав из альбома дизайнера именно эту репродукцию. Одна стена просторной гостиной, сооруженная из цельного зеркального стекла, открывает вид на ущелье, в котором всегда плавает туманная мгла. В нескольких местах корежатся скульптуры – двухметровые конструкции из обожженной сварочным аппаратом рваной жести с незатейливыми, перекликающимися с Микеланджело названиями «День», «Ночь», «Утро», «Вечер».
– По-моему, у нас получилось очень стильно. И знаешь – зеркальное стекло стены в солнечный день видно чуть ли не от Сен-Антуана – гигантский «зайчик» в горах!
– Но отдать за эти железки такую кучу денег мог только Ротшильд или псих, – подытожила хозяйка, завершая обход нового дома. В нем, действительно, было все «на уровне» – несколько комнат для гостей, гостиная, столовая, холл, две спальни, кабинет Доктора, кабинет Хозяйки, детская, прекрасно оборудованная кухня, где, конечно, будет хлопотать прислуга.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.