Текст книги "Анна Керн. Муза А.С. Пушкина"

Родилась вместе с веком

«Я родилась под зеленым штофным балдахином с белыми и зелеными страусовыми перьями по углам 11 февраля 1800 года, – пишет Анна Керн в «Воспоминаниях о детстве». – Обстановка была так роскошна и богата, что у матери моей нашлось под подушкой 70 голландских червонцев, положенных посетительницами». Как уже было сказано, произошло это в Орле, в доме ее деда И. П. Вульфа, тогдашнего губернатора. Дом этот, увы, не сохранился до наших дней, никаких его изображений тоже не осталось, и о том, как он выглядел снаружи и внутри, мы можем только догадываться.

Через некоторое время семья перебралась в Тверскую губернию, в собственную усадьбу Берново, родовое имение Вульфов, где провела несколько лет.

Собственно, если не считать не слишком частых и продолжительных поездок в Грузины – имение бабушки по отцу, детство маленькой Анет Полторацкой проходило в двух местах: попеременно в дедушкиной усадьбе Берново и небольшом уездном городе Лубны Полтавской губернии, где ее отец был предводителем дворянства.

И об обоих этих местах Анна Петровна сохранила приятные воспоминания и с удовольствием описала в мемуарах красоту их природы и людей, с которыми встречалась в первые годы своей жизни.

Именно из-за отца детство Анны, которое она сама называет счастливым, в действительности совсем не было безоблачно. Впрочем, в ее времена вряд ли хоть кто-то мог похвастаться таковым. Судя по художественной литературе и мемуарам разных людей, в ту эпоху детско-родительские отношения обычно склонялись к одной из двух крайностей. Многие отцы и матери перекладывали большей частью, а то и полностью заботы о воспитании малышей на плечи нянек, кормилиц, гувернеров и гувернанток. Нередко случалось, что ребенок, живя с родителями в одном доме, мог не видеть их целыми сутками, а все общение сводилось к тому, что умытого и принаряженного карапуза приводили к маменьке или папеньке, велели поцеловать им ручку и пожелать по-французски доброго утра, после чего дань родительскому долгу считалась отданной, и ребенка спроваживали восвояси.

Но иногда бывало и другое – когда родители решали сами заниматься воспитанием, неред ко под влиянием педагогических веяний тех лет. Само по себе прекрасное намерение, но все мы слишком хорошо знаем, куда порой заводит дорога, вымощенная благими намерениями. Именно так вышло и с отцом маленькой Анет. Будучи хорошо образованным человеком, он прочел множество книг, в том числе и имеющих отношение к педагогике, но сделал из этого собственные выводы и пришел к весьма своеобразной системе воспитания. Вот как вспоминает об этом Анна Петровна:

Все это не прошло бесследно, так или иначе повлияло и на характер Анны, и на ее мировоззрение. Тема воспитания детей всю жизнь занимала Анну Петровну, она неоднократно обращается к ней в своих мемуарах и в первых же строках «Воспоминаний о детстве» пишет: «Не думайте, почтенный мой читатель (если я удостоюсь такового иметь), что начало ничего не значит; напротив, я убедилась долгим опытом, что оно много и много значит! Роскошная обстановка и любовь среды, окружающей детство, благотворно действуют на все существо человека, и если вдобавок, по счастливой случайности, не повредят сердца, то выйдет существо, презирающее все гадкое и грязное, не способное ни на что низкое и отвратительное, не понимающее подкупности и мелкого расчета.

Усадьба Грузины

От усадьбы Полторацких, находившейся в Новоторжском уезде Тверской губернии, до наших дней сохранились главный дом с флигелями, служебный корпус, кузница, погреб, валунный мост, пейзажный парк, каменные жилые крестьянские дома (21 дом). Как вспоминал современник, «…усадьба поражала своей громадностью. Дом в Грузинах по масштабу и отделке мог называться дворцом, а за ним парк на 25 десятин земли с рекой, прудами, островами, мостиками, беседками и бесчисленными затеями».

«Из уездных самые близкие были Алексеевы. Они жили на старый манер, очень роскошно, в большом замке, наполненном шутами, приживалками, и даже был сумасшедший… Раз этот последний гостил у нас с ними летом, а я, шестилетняя, гуляла без всякого надзора на горке перед балконом и встретила его… Я предложила ему идти вниз, в гости к очень добрым людям, у которых всегда были для меня лакомства. Он пошел.

Надо было перейти по узкому карнизу под горой, над огромным обрывом, и даже было такое место, что пропасть зияла с одной стороны тропинки. Этот сумасшедший взял меня на руки и перенес через опасное место, и мы благополучно дошли через лес к добрым знакомым.

У означенных добрых людей сумасшедшему дали водки, а мне конфекты, и мы с ним возвратились домой. Мать моя пришла в ужас от этой прогулки моей с сумасшедшим, могшим швырнуть меня в пропасть, отняла конфекты и засадила в темную комнату. Мне казалось, что лучше бы было, если за мною больше присматривали, чем наказывали без вины…»

«…отец мой строил… дом на чрезвычайно живописном месте, на окраине горы над Сулою [в Лубнах], среди липовых, дубовых и березовых рощ, красиво сбегавших по террасам и холмам к реке… За рекою раскидывался обширный вид верст на двадцать пять».

«Росла я на свободе и в большом изобилии. Отец мой угощал обедами все сословия и внушал всем любовь, уважение и вместе с тем боязнь попасть ему на зубок. Он был очень остер, и его шутки были очень метки…»

Дайте только характер твердый и правила укрепите; но, к несчастию, пока все или почти все родители и воспитатели на это-то и хромают; они почти сознательно готовы убивать, уничтожать до корня все, что обещает выработаться в характер самостоятельный в их детях. Им нужна больше всего покорность и слепое послушание, а не разумно проявляющаяся воля…»

«Батюшка мой с пеленок начал надо мною самодурствовать… Он был добр, великодушен, остроумен по-вольтеровски, достаточно по тогдашнему времени образован и глубоко проникнут учением энциклопедистов, но у него было много задористости и самонадеянности его матери… побуждавших его капризничать и своевольничать над всеми окружающими… От этого его обращение со мною доходило до нелепости… Когда, бывало, я плакала, оттого что хотела есть или была не совсем здорова, он меня бросал в темную комнату и оставлял в ней до тех пор, пока я от усталости засыпала в слезах… Требовал, чтобы не пеленали и отнюдь не качали, но окружающие делали это по секрету, и он сердился, и мне, малютке, доставалось… От этого прятанья случались казусы, могшие стоить мне жизни.

Однажды бабушка унесла меня, когда я закричала, на двор во время гололедицы, чтобы он не слыхал моего крика; споткнулась на крыльце, бухнулась со всех ног и меня чуть не задавила собою.

В другой раз две молодые тетушки качали меня на подушке, чтобы унять мои слезы, и уронили меня на кирпичный пол…»

«…Я и сестра заболели скарлатиною, от которой сестра умерла. Из этого года мне памятны няня Васильевна, которая варила мне кашу из сливок, крики на нее батюшки, чтобы она не смела усыплять меня сказками и вообще сидеть около меня, когда я уже положена в постельку, болезнь и противные лекарства, которые меня заставляли принимать. Засыпать одной мне было ужасно, и мне казалось, что приказание батюшки, чтобы няня не сидела возле меня, пока я засну, отдано было мне назло, так как я боялась одиночества в темноте…»

«Мы все учились понемногу Чему-нибудь и как-нибудь»

Кто научил маленькую Анет читать и как именно происходило это обучение, неизвестно. Но из мемуаров видно, что уже в четыре года девочка читать умела, а в пять делала это уже совершенно уверенно и с удовольствием. «Несмотря на постоянные веселости, обеды, балы, на которых я присутствовала, мне удавалось удовлетворять свою страсть к чтению, развившуюся во мне с пяти лет, – вспоминает Анна Петровна. – Каждую свободную минуту я употребляла на чтение французских и русских книг из библиотеки моей матери».

В восемь лет у двух Анн, тезок-кузин Полторацкой и Вульф, появилась гувернантка, выписанная, как это называлось в те времена, из Англии, но француженка по национальности м-lle Benoit (мадемуазель Бенуа). Изначально ей предлагали место в императорской семье, но «по своим скромным вкусам и желанию отдохнуть после труженической своей жизни в Лондоне» гувернантка выбрала усадьбу Берново. Наверное, немногие педагоги в то время могли бы похвастать лучшими рекомендациями.

Эту любовь или скорее даже потребность Анна Керн сохранила на всю жизнь: «Я так пристрастилась к чтению, что когда была замужем и жила в Петербурге, то прочла всю библиотеку Лури, и он не знал под конец, что мне давать».

При первой встрече гувернантка решила определить уровень знаний своих учениц – и те экзамена не выдержали.

Как это было принято в ту эпоху, гувернантка была не просто учителем, а наставником, который не только обучал своих подопечных различным премудростям, наукам, языкам и хорошим манерам, но занимался их воспитанием, влияя на развитие и становление их личности.

Мадемуазель Бенуа проводила с кузинами целые дни, расставаясь с ними только на время сна. Ее комната была смежной со спальней сестер, и туда каждое утро подавали завтрак для всех троих.

Вывод напрашивается сам собой: с педагогом двум маленьким Аннам решительно повезло. Далеко не все их современники могли вспомнить своих наставников с теплотой и бла годарностью, а в рассказах Анны Петровны о мадемуазель Бенуа немало и того, и другого. Гувернантка сумела не только завоевать уважение и любовь своих воспитанниц, но и пробудить в них интерес к получению знаний.

Однако занятия Анет с мадемуазель Бенуа продолжались недолго, всего четыре года. После смерти бабушки Анны Федоровны отец решил увезти 12-летнюю дочь из Берново, «задумал перевести нас с маменькою в Москву для окончания там моего воспитания, – вспоминает Анна. – Но прежде летом перевез нас в маменькину деревню… M-lle Benoit просила его оставить меня у нее, обещала учить даром, но батюшка не изменил решения. Из деревни мы хотели уже направиться в Москву, но пришел Наполеон, и наш план изменился».

«Оказалось, что, несмотря на выученную наизусть по настоянию матери Ломондову грамматику, Анна Николаевна ничего не знала, я тоже, и надо было начинать все науки. Она [гувернантка] начала так: села на стул перед учебным столом, подозвала нас к себе и сказала: «Mesdames, connaissez-vous vos parties du discours?»[15]15
  Сударыни, хорошо ли вы знаете части речи? (фр.)


[Закрыть] Мы, не поняв вопроса, разинули рты. Позвали тетушек для перевода; но и они тоже не поняли – это было сказано для них слишком высоким слогом… И m-lle Бенуа начала заниматься с нами по-своему».

«После завтрака мы ходили гулять в сад и парк, несмотря ни на какую погоду, потом мы садились за уроки…

‹…›

Она так умела приохотить нас к учению разнообразием занятий, терпеливым и ясным, без возвышения голоса толкованием, кротким и ровным обращением и безукоризненною справедливостию, что мы не тяготились занятиями, продолжавшимися целый день, за исключением часов прогулок, часов завтрака, обеда, часа ужина.

Воскресенье было свободно, но других праздников не было…‹…›

В сумерках она заставляла нас ложиться на ковер на полу, чтобы спины были ровны, или приказывала ходить по комнате и кланяться на ходу, скользя, или ложилась на кровать и учила нас, стоящих у кровати, петь французские романсы… ‹…›

Мы любили наши уроки и всякие занятия вроде вязанья и шитья подле m-lle Бенуа, потому что любили, уважали ее и благоговели перед ее властью над нами».

По счастью, от «грозы двенадцатого года», семья не пострадала, все остались живы и в добром здравии. Но образование Анет на том закончилось, о поездке в Москву или куда-то еще для «продолжения воспитания» речь больше не заходила. С тех пор Анна только учила младших брата и сестер[16]16
  Кроме Анны, старшей из детей, у четы Полторацких был еще сын Павел (1810–1876) и четыре дочери: Елизавета (около 1802 г. – после 1868 г.), Варвара (около 1808 г. – после 1830 г.) и еще две, чьи имена не сохранились. Они умерли совсем маленькими в 1802 и 1808 г.


[Закрыть] да читала книги. Однако же, несмотря на собственное заявление, что воспитание она получила «довольно небрежное», Анна считала себя образованным человеком, любила рассуждать на эту тему и с предубеждением относилась к недостаточно образованным людям.

Так, вспоминая окружение своей бабушки по отцу (Полторачихи), она характеризует их как «общество весьма неинтересное, по большей части невежественное, ничего не читавшее, праздное, далекое еще от сознания, что труд обусловливает жизнь, дает ей полноту, смысл, что в нем только человек находит некоторое удовлетворение в своих стремлениях. Книг они не читали, а если читали, то ничего не вычитывали. Да и теперь-то немногие следуют тому разумному и нравственному, что таится в некоторых книгах, и книги мало улучшают и развивают, хотя это их прямое назначение».

Или такой, не менее яркий эпизод: «Тогдашняя молодежь хотя и знала менее, чем нынешняя, но то, что выучила, знала основательно, и в ней не было того легкомыслия, того схватывания вершков в науках, той распущенности, какая бросается в глаза теперь… Тогда руководились нравственными принципами и отличались силою убеждений. Не так в настоящее время… Тогда в число научных предметов входила мифология, и один офицер стоявшего в Лубнах полка, Брозин, переписал на память часть «Lettres a Emilie sur la Mythologie par Demoustier»[17]17
  «Письма к Эмилии о мифологии» (фр.) – сочинение частично в прозе, частично в стихах, имевшее большой успех, особенно у женщин. Автор – Альбер-Шарль Демустье (1760–1801), французский литератор и поэт.


[Закрыть] для моей матери, когда она потеряла ее и очень об этом сожалела… Подобным образом тогдашняя молодежь знала все науки. Ну, да не об этом речь…»

Отдельно хочется остановиться на обучении кузин русскому языку. «Все предметы мы учили, разумеется, на французском языке, – пишет Анна Петровна, – и русскому языку учились только шесть недель во время вакаций, на которые приезжал из Москвы студент Марчинский». Слово «только» ясно дает понять, что автор этих строк считает, что шесть недель в год в течение нескольких лет – это очень мало. А меж тем, как ни трудно поверить в это современному человеку, очень значительную часть дворянских детей той эпохи вообще не учили русскому языку. Достаточно вспомнить героиню «Евгения Онегина» Татьяну Ларину, которая

 
«…по-русски плохо знала,
Журналов наших не читала,
И выражалася с трудом
На языке своем родном».
 

Так что в этом отношении Анна Петровна выгодно отличалась от своих современников тем, что с детства знала и любила родной язык. Она читала не только европейские, но и русские книги, а также переводы иностранных романов и сравнивала их с оригиналами. «Я получила очень хорошие книги, – пишет она в 20 лет в своем дневнике, – «Новую Элоизу»[18]18
  «Юлия, или Новая Элоиза» – сентиментальный роман в письмах, написанный Жан-Жаком Руссо в 1757–1760 гг. Нравоучительная история дворянки, которая влюбилась в своего учителя и сделалась его любовницей, но была выдана замуж за другого, сумела побороть в себе страсть и вернуться на стезю добродетели, снискала большую популярность у читателей XVIII и XIX вв.


[Закрыть], а еще «Сентиментальное путешествие» Стерна[19]19
  Лоренс Стерн – английский писатель, религиозный деятель и политик XVIII в. Его роман «Сентиментальное путешествие по Франции и Италии», сочетавший в себе описание впечатлений от реальной поездки, любовных приключений и переживаний автора, пользовался огромным успехом у современников.


[Закрыть], тоже по-французски. Хоть они у меня есть и по-русски, но снова их перечитываю. Я в восторге, что у меня есть «Новая Элоиза», там есть места в самом деле восхитительные, которые в русском переводе совершенно пропали».

И далее:

«Я немножко проглядела «Сентиментальное путешествие» по-французски и, представьте себе, русский перевод нахожу приятнее; не знаю, красота ли перевода или прелестные замечания, кои придают очарование всей книге, только, на мой взгляд, по-русски она написана гораздо лучше, нежели по-французски. Вы знаете, что ведь вполне возможно, чтобы перевод был лучше подлинного сочинения».

В своих дневниках, которые Анна, по ее собственному заявлению, вела всю жизнь, она тоже частично писала по-русски. Самый первый ее дневник постигла печальная участь: отец разорвал его на листы, из которых сделали пакетики для упаковки горчицы – в числе многочисленных проектов Петра Полторацкого был и небольшой горчичный завод. Однако это не отбило охоту Анет к литературному труду. Ей так нравилось писать письма, что в детстве она переписывалась даже с кузиной, с которой в то время жила в одной усадьбе. «Когда я заболевала, то мать брала меня к себе во флигель, и из него я писала записки к Анне Николаевне, такие любезные, что она сохраняла их очень долго. Мы с ней потом переписывались до самой ее смерти, начиная с детства». Все исследователи биографии Анны Керн сходятся во мнении, что поверять бумаге свои мысли и чувства было для нее настоящей потребностью, которая с годами не исчезла, а стала только сильней.

Кокетка, ветреный ребенок…

Некоторые биографы Анны Керн, преимущественно мужчины, находят, что она уже с младых ногтей сделалась кокеткой и очень рано проявляла склонность к легкомыслию и флирту, сильно развившуюся в ней впоследствии. Другие исследователи, как правило женщины, не видят ничего предосудительного в том, что девочка и тем более юная девушка кокетничает и хочет нравиться.

Действительно, в воспоминаниях Керн о детстве иногда проскальзывает подобный мотив. Так, Анна Петровна несколько раз отмечает, что девочками, в том возрасте, когда еще положено думать об играх и куклах, они с кузиной Анной Николаевной Вульф мечтали выйти замуж за героев древней истории или мифологии, «а в случае неудачи – за какого-нибудь из русских великих князей».

В своих мемуарах Анна Петровна неоднократно отмечает, что, едва выучившись читать, тайком брала книги из библиотеки матери. Почему тайком – догадаться нетрудно, явно это были совсем не те книги, с которыми разрешают знакомиться подрастающему поколению. Ну как тут не вспомнить цитату из Пушкина «читал охотно Апулея, а Цицерона не читал» или отрывок из «Евгения Онегина», рассказывающий о Татьяне Лариной:

 
Ей рано нравились романы;
Они ей заменяли все;
Она влюблялася в обманы
И Ричардсона и Руссо…
 

Почти с уверенностью можно утверждать, что еще задолго до замужества Анет прочитала множество любовных романов, и не только сентиментально-невинных, но и довольно откровенных, коих в куртуазном и фривольном XVIII столетии было написано немало. И словно предчувствуя, что потомки со временем захотят поставить ей это в упрек, она заранее точно оправдывается в своих воспоминаниях:

«Мы (Анна Керн и Анна Вульф. – Авт.) в свободные часы и по воскресеньям постоянно читали. Встречая в читанном скабрезные места, мы оставались к ним безучастны, так как эти места были нам непонятны. Мы воспринимали из книг только то, что понятно сердцу, что окрыляло воображение, что согласовано было с нашею душевною чистотою, соответствовало нашей мечтательности и создавало в нашей игривой фантазии поэтические образы и представления. Грязное отскакивало от наших душ. Они всасывали в себя только светлую непорочную поэзию».

В Лубнах, когда Анне было четыре года, произошел вот такой случай: «…один офицер на вечере у нас посадил меня на колени, слушая, как я читаю, и очень любезно со мной шутил… Это так мне понравилось, что я обещала ему выйти за него замуж». Маленькая Анет рассказала об этом матери, а та, посмеявшись, – генералу, командовавшему стоявшим в городе полком. Генерал заинтересовался, кого именно юная кокетка «осчастливила своим выбором». Но «я не могла назвать своего фаворита, потому что не знала его фамилии. Тогда он стал подводить ко мне, сидевшей на комоде, всех офицеров полка… Оказалось, что избранный мной был Гурьев».

Трудно не поверить этим словам. Вероятнее всего, так оно и было, и в присущем юной Анет стремлении нравиться не было и намека на испорченность. Тем не менее не исключено, что старшее поколение в ее семье было иного мнения. Так, одна из теток по отцу, Анна Ивановна, как пишет Анна Петровна, «очень меня огорчила… окромсавши мне волосы по-солдатски, чтобы я не кокетничала ими. Я горько плакала». Впрочем, нельзя сбрасывать со счетов, что эпизод этот произошел во время войны, когда родственницы везли Анет из Владимира в Лубны. Не исключено, что жестокое отрезание косы было произведено из соображений гигиены и удобства в походных условиях, а не как наказание за кокетство, на которое сослались лишь в воспитательных целях.

Свадьба с генералом

«Пора надежд и грусти нежной» Анны Полторацкой проходила в Лубнах и была, судя по ее собственным словам, весьма типична для провинциальных девушек ее круга. Она «учила брата и сестер, мечтала в рощах и за книгами, танцевала на балах, выслушивала похвалы посторонних и порицания родных, участвовала в домашних спектаклях… и вообще вела жизнь довольно пошлую, как и большинство провинциальных барышень».

Анну относительно рано, лет в пятнадцать, начали вывозить в свет. Впрочем, назвать светом тот круг, в котором она вращалась, можно лишь с большой натяжкой. Маленький уездный город, несколько дворянских семей да небольшая группа офицеров. Нетрудно себе представить, что юная и хорошенькая Анет блистала в этом обществе.

Любопытно, что, будучи истинной женщиной во всем, что касалось кокетства и флирта, Анна Керн с юности и до конца жизни была если не равнодушна, то, во всяком случае, довольно сдержана в отношении нарядов. В своих воспоминаниях она удивительно немного для женщины уделяет внимания моде, платьям, украшениям и прочему в том же духе, сама признаваясь в своей «лени и неуменье наряжаться». Что, однако же, никогда не мешало ей пользоваться успехом и быть в центре внимания на всех балах и светских раутах.

Мода пушкинской эпохи.

С течением времени отношения в семье не то что не улучшились, а, напротив, обострились. «Батюшка продолжал быть со мною строг, и я девушкой так же его боялась, как и в детстве. Если мне случалось танцевать с кем-нибудь два раза, то он жестоко бранил маменьку, зачем она допускала это, и мне было горько, и я плакала. Ни один бал не проходил, чтобы мне батюшка не сделал сцены или на бале, или после бала. Я была в ужасе от него и не смела подумать противоречить ему даже мысленно».

Не посмела юная Анна перечить и в тот момент, когда родители (точнее, отец, мать, судя по всему, полностью ему подчинялась и вообще не имела права голоса в семье) решили ее судьбу.

Вот как рассказывает историю сватовства сама Анна Петровна: «В Лубнах стоял Егерский полк. Все офицеры его были моими поклонниками и даже полковой командир, старик Экельн. Дивизионным командиром дивизии, в которой был этот полк, был Керн».

«Он познакомился с нами и стал за мною ухаживать. Как только это заметили [родные], то перестали меня распекать и сделались ласковы. Этот доблестный генерал так мне был противен, что я не могла говорить с ним. Имея виды на него, батюшка отказывал всем просившим у него моей руки и пришел в неописанный восторг, когда услышал, что герой ста сражений восхотел посвататься за меня и искал случая объясниться со мною. Когда об этом сказали мне, то я велела ему отвечать, что я готова выслушать его объяснение, лишь бы недолго и немного разговаривал, и что я решилась выйти за него в угождение отцу и матери, которые сильно желали этого. Передательницу генеральских желаний я спросила: «А буду я его любить, когда сделаюсь его женою?» И она ответила: «Разумеется…» Когда нас свели и он меня спросил: «Не противен ли я вам?», я отвечала «нет» и убежала, а он пошел к родителям и сделался женихом. Его поселили в нашем доме. Меня заставляли почаще бывать у него в комнате. Раз я принудила себя войти к нему, когда он сидел с другом своим, майором, у стола, что-то писал и плакал. Я спросила его, что он пишет, и он показал мне написанные им стихи:

 
Две горлицы покажут
Тебе мой хладный прах…
 

Я сказала: «Да, знаю. Это старая песня». А он мне ответил: «Я покажу, что она будет не «старая»», и я убежала. Он пожаловался, и меня распекали».

Когда читаешь эти строки, трудно избавиться от ощущения, что героиня повествования – ребенок, а никак не зрелая девушка, готовая к замужеству и семейной жизни. По сути, так оно и есть: в описываемый период Анне всего 16 лет, свадьба состоялась еще до того, как ей минуло 17. Жених же был старше невесты больше чем втрое – ему было 52 года.

Ермолай Федорович Керн.

Ермолай Федорович Керн (1765–1841) – русский генерал, участник нескольких войн, кавалер семи боевых наград, в том числе Георгиевского креста за взятие Парижа. Кроме орденов, о боевых заслугах генерала свидетельствует тот факт, что его портрет по распоряжению императора помещен в Военной галерее Зимнего дворца среди портретов других героев Отечественной войны 1812 г.

Согласно многочисленным характеристикам современников и биографов, Е. Ф. Керн был классическим образцом истинного военного – волевой, решительный, бесстрашный до дерзости человек, не привыкший задумываться ни о чем, что не касалось его профессии. Он не получил никакого образования, служил в армии с юных лет и вышел в генералы из нижних чинов. «Война составляла его стихию», – сказал о Керне генерал-лейтенант А. И. Михайловский-Данилевский, автор «Описания Отечественной войны 1812 года».

Понять причины антипатии юной Анет к будущему супругу совсем не сложно. Невеста – восторженное создание, обожающее все прекрасное: искусство, музыку, литературу, жаждущее порхать на балах, блистать и очаровывать, мечтающее о возвышенной романтической любви, а жених – пожилой и грубоватый солдафон, этакий постаревший Скалозуб, максимально далекий от всего, что привлекало или могло привлечь его избранницу.

Словом, более неудачный союз трудно было себе представить. Это понимали почти все… кроме Петра Марковича. «Батюшка преследовал всех, которые могли открыть мне глаза насчет предстоящего супружества, прогнал мою компаньонку, которая говорила мне все: «Несчастная!» – и сторожил меня, как евнух, все ублажая в пользу безобразного старого генерала… Он употреблял все меры, чтобы брак состоялся, и он действительно состоялся в 1817 г., 8 января…» Эта свадьба сделала героиню нашей истории несчастной на долгие годы, «прибитой на цвету», как выражалась она сама. Хотя, с точки зрения ее отца, Керн был более чем завидным женихом. Ну, еще бы, генерал! Вот только у юной невесты было на этот счет иное мнение. Спустя несколько десятков лет она напишет в своих мемуарах:

«Против подобных браков, то есть браков по расчету, я всегда возмущалась. Мне казалось, что при вступлении в брак из выгод учиняется преступная продажа человека, как вещи, попирается человеческое достоинство и есть глубокий разврат, влекущий за собою несчастие… Ну да об этом так много писано, что нечего распространяться, тем более что никто не внемлет».

«Тут кстати заметить, что хотя чувство родительское прекрасно и священно, но власть родительская далеко не благотворна в большинстве случаев… Она направляется часто не на воспитание детей по их способностям и влечениям, а по своим соображениям устраивает их карьеру, не спросясь их желаний и наклонностей, и бросает их в брак сообразно с своими выгодами, а не с сердцем детей, и в конце концов выходит несчастие».

Всю полноту и глубину этого несчастья Анна испытала на себе.