Текст книги "Анна Керн. Муза А.С. Пушкина"

«Его невозможно любить…»

Можно предположить, что уже с первых дней семейной жизни неприязнь, которую Анет испытывала к супругу, стала расти и крепнуть. Искать в муже достоинства молодая жена не желала, и вряд ли ее стоит за это так уж сильно упрекать. Для Анны Ермолай Керн был не доблестным генералом, не героем отечества, а человеком, который против ее воли сделал ее своей женой, однако же не проявлял к ней ни тепла, ни доброты. Она была, в сущности, совсем еще дитя, он же – более чем зрелый человек, который не просто не сумел, а не пожелал, не счел нужным ни завоевать любовь молодой супруги, ни даже просто найти подход к ней. Единственное, что он делал для нее приятного, – это дарил подарки. Материально Анет была обеспечена, у нее не имелось недостатка в нарядах и украшениях, а вначале и в развлечениях. Но вскоре все переменилось.

Первое время после свадьбы чета Кернов еще оставалась в Лубнах, где жили родители Анны. Но вскоре Анна Петровна познала все тяготы кочевой жизни супруги армейского генерала. Постоянные смены гарнизонов, переезды из города в город. Где-то Керны проводили только несколько недель, в других местах задерживались дольше – на год и более. Нетрудно себе представить, как тоскливо бывало полной энергии, жаждущей впечатлений юной женщине, вынужденно оказывавшейся практически запертой в гарнизоне какого-нибудь захолустья, где даже книг не найти и не с кем слова перемолвить. Муж обращался с молодой супругой все хуже и грубее, а ей даже некому было пожаловаться на судьбу. Периоды полного равнодушия, когда он чуть ли не забывал о существовании жены, то и дело сменялись скандалами, сценами ревности и требованиями безмолвного подчинения. Свои переживания Анна могла поверить только бумаге, в письмах к близким людям и в дневниках, но зато уж там полностью давала волю своим чувствам.

Ненавистные цепи брака

«Какая тоска! Это ужасно! Просто не знаю, куда деваться. Представьте себе мое положение – ни одной души, с кем я могла бы поговорить, от чтения уже голова кружится, кончу книгу – и опять одна на белом свете; муж либо спит, либо на учениях, либо курит. О боже, сжалься надо мной! ‹…›

Погода нынче отвратительна, муж отправился на учения за восемь верст отсюда. До чего я рада, что осталась одна, – легче дышится. ‹…›

Никакая философия на свете не может заставить меня забыть, что судьба моя связана с человеком, любить которого я не в силах и которого я не могу позволить себе хотя бы уважать. Словом, скажу прямо – я почти его ненавижу. Каюсь, это великий грех, но кабы мне не нужно было касаться до него так близко, тогда другое дело, я бы даже любила его, потому что душа моя не способна к ненависти; может быть, если бы он не требовал от меня любви, я бы любила его так, как любят отца или дядюшку, конечно, не более того. ‹…›

Если бы я освободилась от ненавистных цепей, коими связана с этим человеком! Не могу побороть своего отвращения к нему. ‹…›

Мне ад был бы лучше рая, если бы в раю мне пришлось быть вместе с ним».

И подобных цитат можно привести еще очень много.

Так что, попадая в крупные города, Анна старалась максимально воспользоваться каждым поворотом судьбы, стремилась жить как можно более насыщенной жизнью, заводить и поддерживать знакомства с интересными людьми, выезжать в свет, блистать на балах. Она жаждала всего того же, что хотят почти все юные девушки во все времена: развлекаться, танцевать, веселиться, нравиться, флиртовать, влюбляться… Но, на свою беду, она в 18 лет была уже не девушкой, а женой и матерью. В 1818 г., спустя год после свадьбы, у нее родилась старшая дочь.

Первый Александр

Сначала юная Анна была даже рада беременности, надеясь, что появление ребенка украсит ее жизнь. Особенно приятна ей была мысль, что крестным отцом ее младенца может стать сам государь император.

Практически сразу после замужества, во время смотра войск в Полтаве, новоиспеченная генеральша Керн была представлена императору Александру I и испытала по этому поводу столь бурный восторг, что отголоски его ощущаются даже в мемуарах, написанных спустя полвека после этих встреч. Отношение юной Анет к государю во много сродни институтскому «обожанию». «Я никого не замечала, ни на кого не смотрела: разве можно смотреть по сторонам, когда чувствуешь присутствие божества, когда молятся? …Я не была влюблена… я благоговела, я поклонялась ему!..» «Не смея ни с кем говорить доселе, я с ним заговорила, как с давнишним другом и обожаемым отцом!»

Портрет императора Александра I.

Император со своей стороны тоже находил юную генеральшу очаровательной, что дает биографам право подозревать, что одними восторгами Анны это общение не ограничилось. Любвеобильность Александра I была известна всем, включая супругу императрицу Елизавету Алексеевну. Он обращал свое августейшее внимание на многих хорошеньких женщин, независимо от сословия и национальности, а те, в свою очередь, воспринимали это исключительно как оказанную им огромную честь. Насколько велика была честь, выпавшая на долю Анет, неизвестно, но сразу после смотра войск генерал Керн получил от императора награду в 50 тысяч рублей – уж явно не за свои заслуги на параде.

После встречи с императором в Полтаве Анна с удовольствием предавалась «мечтаниям ожидающего меня чувства матери». Тут примешивалась теперь надежда, позже осуществившаяся, что император будет восприемником ребенка! Часть мечтаний сбылась, император действительно изъявил желание стать (заочно) крестным отцом новорожденной девочки, которую нарекли Екатериной.

Спустя некоторое время после рождения дочери Ермолай Керн попытался воспользоваться монаршей благосклонностью к его супруге. Впав в немилость у высшего начальства (причем в немилость вполне заслуженную, спровоцированную его же собственной дерзостью и грубым нарушением субординации), он попытался решить свои проблемы с помощью хорошенькой молодой жены. Керн спешно привез Анну в Петербург и, прослышав, что император имеет привычку по утрам прогуливаться по набережной Фонтанки, каждый день отправлял ее туда в определенные часы. Была типичная петербургская зима, ветреная и зябкая, Анна, еще окончательно не оправившаяся после родов, мерзла и сильно страдала во время этих прогулок, долгое время остававшихся совершенно бесплодными. Наконец Анна взбунтовалась, перестала ходить на набережную, но вскоре все же мельком увидела императора на прогулке, когда проезжала в карете. Спустя некоторое время Керн был прощен. После Анна еще раз виделась с императором и даже танцевала с ним на балу.

К сожалению, то самое пресловутое, «чувство матери», о котором молилась Анна, в ее душе так и не родилось. Можно предположить, что сыграла свою роль и молодость нашей героини, которая в этом возрасте просто еще не была психологически готова к материнству. Однако главный корень зла таился, разумеется, в крайне негативном отношении Анны к супругу. «Вы знаете, что это не легкомыслие и не каприз; я вам и прежде говорила, что я не хочу иметь детей, для меня ужасна была мысль не любить их и теперь еще ужасна, – пишет Анна одной из своих корреспонденток. – Вы также знаете, что сначала я очень хотела иметь дитя, и потому я имею некоторую нежность к Катеньке, хотя и упрекаю иногда себя, что она не довольно велика. Но, по несчастью, я такую чувствую ненависть ко всей этой фамилии, это такое непреодолимое чувство во мне, что я никакими усилиями не в состоянии от оного избавиться. Да, разумеется, иной раз дитя мое приносит мне минуты утешения, но ко всему этому всегда примешивается печаль. Это исповедь! Простите меня, мой ангел!».

Через много лет, когда Анна Петровна была уже в преклонном возрасте и почти слепой, ей прочитали только что вышедший роман Л. Н. Толстого «Война и мир», который произвел на нее очень сильное впечатление. В том числе ее душу тронуло то, что в этом произведении «между прочим, говорится о страстном, благоговейном чувстве, ощущавшемся всеми молодыми людьми к императору Александру Павловичу в начале его царствования». И она заявила: «Мне так ясно, так живо, так упоительно представилась та эпоха, и воротились те живые, никогда не забываемые мною воспоминания, о которых мне захотелось рассказать». Рассказ этот получил название «Три встречи с императором Александром Павловичем» и был впервые опубликован в журнале «Русская старина» (1870, № 3). К Александру I Анна Петровна всегда относилась с большой теплотой, трепетом и даже благоговением, только что не обожествляя его. Даже ссылку Пушкина она ставила императору в заслугу. «Я полагаю, – сказано в «Воспоминаниях о Пушкине», – что император Александр I, заставляя его жить долго в Михайловском, много содействовал развитию его гения. Там, в тиши уединения, созрела его поэзия, сосредоточились мысли, душа окрепла и осмыслилась».

Безусловно, нельзя не сочувствовать бедной, ни в чем не повинной маленькой Катеньке, как нельзя не сочувствовать и двум другим дочерям Анны Керн, родившимся впоследствии, которых, как выражались в те времена, не умела любить родная мать. Конечно, дети страдали, но не меньше страдала и сама Анна, которой судьба не подарила счастья материнской любви. Видимо, у Анны Петровны Керн было иное предназначение…

Мимолетное видение

Зимой 1819 г., во время той самой поездки в Петербург, когда Анет, ежась от пронизывающего ветра, каждый день гуляла по набережной, тщетно надеясь увидеть императора, и произошла ее первая встреча с Александром Сергеевичем Пушкиным. Это случилось в доме ее тетки Елизаветы Олениной, куда Анна ездила часто и с огромным удовольствием.

Еще бы, ведь там постоянно бывали литературные знаменитости, практически живые легенды тех лет: Н. М. Карамзин, Н. И. Гнедич, И. А. Крылов, И. М. Муравьев-Апостол! Причем бывали запросто – читали свои произведения, вели непринужденные разговоры, шутили, смеялись, играли в шарады.

Увлеченная игрой в шарады, Анна Петровна сначала просто не заметила Пушкина. Все ее внимание было поглощено Иваном Андреевичем Крыловым, который произвел тогда на юную генеральшу сильнейшее впечатление.

«Мое внимание было поглощено шарадами, которые тогда разыгрывались и в которых участвовали Крылов, Плещеев и другие, – вспоминает Керн в мемуарах. – Не помню, за какой-то фант Крылова заставили прочитать одну из его басен. Он сел на стул посередине залы; мы все столпились вкруг него, и я никогда не забуду, как он был хорош, читая своего «Осла!» И теперь еще мне слышится его голос и видится его разумное лицо и комическое выражение, с которым он произнес: «Осел был самых честных правил!»

В чаду такого очарования мудрено было видеть кого бы то ни было, кроме виновника поэтического наслаждения, и вот почему я не заметила Пушкина. Но он вскоре дал себя заметить. Во время дальнейшей игры на мою долю выпала роль Клеопатры, и, когда я держала корзинку с цветами, Пушкин, вместе с братом Александром Полторацким, подошел ко мне, посмотрел на корзинку и, указывая на брата, сказал: «Et c'est sans doute Monsieur qui fera l'aspic?» Я нашла это дерзким, ничего не ответила и ушла.

После этого мы сели ужинать. У Олениных ужинали на маленьких столиках, без церемоний и, разумеется, без чинов. Да и какие могли быть чины там, где просвещенный хозяин ценил и дорожил только науками и искусствами? За ужином Пушкин уселся с братом моим позади меня и старался обратить на себя мое внимание льстивыми возгласами, как, например: «Est-il permis d'etre ainsi jolie!» Потом завязался между ними шутливый разговор о том, кто грешник и кто нет, кто будет в аду и кто попадет в рай. Пушкин сказал брату: «Во всяком случае, в аду будет много хорошеньких, там можно будет играть в шарады. Спроси у m-me Керн, хотела ли бы она попасть в ад?» Я отвечала очень серьезно и несколько сухо, что в ад не желаю. «Ну как же ты теперь, Пушкин?» – спросил брат. «Je me ravise, – ответил поэт, – я в ад не хочу, хотя там и будут хорошенькие женщины». Вскоре ужин кончился, и стали разъезжаться. Когда я уезжала и брат сел со мною в экипаж, Пушкин стоял на крыльце и провожал меня глазами».

В том, что Александр Сергеевич не заинтересовал тогда Анну, не было ровном счетом ничего удивительного. Он был всего на год старше, или, как говорили в те времена, годом старее ее, еще не имел почти никакой известности, не обладал ни привлекательной внешностью, ни статью, ни галантностью молодых офицеров, к которым уже успела привыкнуть юная генеральша. Его поведение – типичное для молодых людей стремление скрыть за демонстративной раскованностью и даже дерзостью свою застенчивость – не понравилось Анне, да и не могло понравиться. Ее явно привлекала совсем другая манера ухаживания, ей хотелось романтических воздыханий и изящных комплиментов. Но в том, что сама она, напротив, произвела неизгладимое впечатление, Анна не сомневалась.

Нужно отдать должное Анне Петровне – практически во всех оставленных ею мемуарах фигура автора представлена очень скромно. Почти никогда Керн не выпячивает собственную персону, не хвастается и не «якает» чрезмерно. Но здесь перед нами тот редкий случай, когда скромность ей изменяет. При всем уважении к нашей героине никак невозможно поставить знак равенства между блестящей светской львицей, которой стала Татьяна в Петербурге, и молоденькой восторженной провинциалочкой, чуть ли не впервые оказавшейся в высшем обществе, коей была на тот момент Анет Керн. Общего между ними только одно – пожилой супруг-генерал. Этим сходство заканчивается, не успев начаться, что заставляет всерьез усомниться в том, что прототипом (по крайней мере, единственным прототипом) Татьяны Лариной стала именно она.

Далее в своих «Воспоминаниях о Пушкине» Анна Петровна пишет: «Вот те места в 8-й главе Онегина, которые относятся к воспоминаниям Пушкина о нашей встрече у Олениных». Далее она приводит известную сцену встречи Татьяны и Онегина в Петербурге:

 
…Но вот толпа заколебалась,
По зале шепот пробежал,
К хозяйке дама приближалась.…
За нею важный генерал.
Она была не тороплива,
Не холодна, не говорлива,
Без взора наглого для всех,
Без притязанья на успех,
Без этих маленьких ужимок,
Без подражательных затей;
Все тихо, просто было в ней.
Она, казалось, верный снимок
Du comme il faut… прости,
He знаю, как перевести!
К ней дамы подвигались ближе,
Старушки улыбались ей,
Мужчины кланялися ниже,
Ловили взор ее очей,
Девицы проходили тише
Пред ней по зале, и всех выше
И нос и плечи подымал
Вошедший с нею генерал.
…
Но обратимся к нашей даме.
Беспечной прелестью мила,
Она сидела у стола.
…
Сомненья нет, увы! Евгений
В Татьяну, как дитя, влюблен.
В тоске любовных помышлений
И день и ночь проводит он.
Ума не внемля строгим пеням,
К ее крыльцу, к стеклянным сеням,
Он подъезжает каждый день,
За ней он гонится, как тень;
Он счастлив, если ей накинет
Боа пушистый на плечо,
Или коснется горячо
Ее руки, или раздвинет
Пред нею пестрый полк ливрей,
Или платок поднимет ей!
 

Открытки серии «Язык цветов».

«Страдания мои ужасны»

Итак, в тот раз Александру Сергеевичу еще не суждено было стать героем романа Анны Керн. Вскоре после визита в Петербург ее сердце было отдано другому – молодому егерскому офицеру, имя которого не сохранилось, потому что Анна в своем «Дневнике для отдохновения» называет его сначала Шиповником, а потом Иммортелем, используя очень модный в то время «язык цветов».

Шиповник на языке цветов означает «залечивать раны», иммортель, он же бессмертник, – «навеки твой (твоя)». Предположение, почему Анна выбрала для своего возлюбленного именно эти цветы, напрашивается само собой. Очевидно, сначала она видела в избраннике, в своем чувстве к нему избавление от тех страданий, которые испытывала в браке с ненавистным мужем. А позже, возможно, в отношении Анет к таинственному офицеру что-то изменилось или же между влюбленными произошло нечто такое, из-за чего Анна решила, что будет обожать своего избранника «до последнего своего вздоха, разумеется, однако, если он останется мне верен – свое сердце я отдаю в обмен на его».

Сцены ревности

«[Муж] …садится со мной в карету, не дает мне из нее выйти и дорогой орет на меня во всю глотку – он-де слишком добр, что все мне прощает, меня-де видели, я-де стояла за углом с одним офицером. А как увидел мое возмущение, тут же прибавил, что ничему этому не поверил. Тогда я сказала, что лучше быть запертой в монастыре до конца своих дней, чем продолжать жизнь с ним. Если бы не то, что, на вечное свое несчастье, я, кажется, беременна, ни на минуту бы с ним больше не оставалась!

Надобно вам сказать, что позднее он все же попросил у меня прощения за грубость. Бедная моя дочка, которая была с нами, так испугалась громких воплей этого бешеного человека, что с ней сделался понос. Так что мне кажется, что хотя бы ради интересов ребенка нам лучше не жить вместе, ведь для нее это дурной пример, а она уже все начинает понимать».

«Достойная» линия поведения

«Вчера после ужина у меня не было времени, чтобы написать вам о разговоре, который был у нас за столом, а между тем он достаточно интересен, чтобы вы о нем узнали. Речь шла о графине Беннигсен… Муж стал уверять, что хорошо ее знает, и сказал, что это женщина вполне достойная, которая всегда умела превосходно держать себя, что у нее было много похождений, но это простительно, потому что она очень молода, а муж очень стар, но на людях она с ним ласкова, и никто не заподозрит, что она его не любит. Вот прелестный способ вести себя. А как вам нравятся принципы моего драгоценного супруга? Он считает, что всякого рода похождения простительны для женщины, если она молода, а муж стар… любовников иметь непростительно, только когда муж в добром здравии…»

Как несложно догадаться, никакого хеппи-энда у этой романтической истории не случилось, да и случиться не могло, учитывая, что герой романа – простой офицер, а героиня – супруга генерала. К тому же генерала, обладающего тяжелым характером, ревнивого и грубого человека. Шила в мешке не утаишь, слухи в таком тесном мирке, как гарнизон, распространяются быстро. Очень скоро они достигли ушей «старого мужа, грозного мужа», в семье начались постоянные скандалы.

Между строк заметим, что предположение насчет беременности оказалось правдой. В 1821 г. у Анны Петровны родилась вторая дочь, «рыжая и хорошенькая», которую назвали так же, как и мать. Не исключено, что Керн дала второй дочери собственное имя, чтобы пробудить в своей душе теплые чувства к ребенку. Увы, это средство не подействовало. «Господь прогневался на меня, и я осуждена вновь стать матерью, не испытывая при этом ни радости, ни материнских чувств», – пишет Анна. И признается своей задушевной подруге: «Даже моя дочка не так дорога мне, как вы. И мне нисколько этого не стыдно, ведь сердцу не прикажешь, но все же я должна вам это сказать: будь это дитя от… оно бы мне дороже было собственной жизни, и теперешнее мое состояние доставляло бы мне неземную радость, когда бы… но до радости мне далеко – в моем сердце ад…»

Отчаяние Анны росло день ото дня. «Дитя мое не может меня утешить, и я в отчаянии, что оно постоянно видит меня с глазами, полными слез…» Единственное, что скрашивало ее жизнь, – это чтение. «Я по-прежнему много читаю, – что бы я без этого стала делать! Читаю романы, дабы развеяться. Что бы ни говорили против такого рода чтения, я считаю, что ничто не может лучше успокоить мои страдания». И конечно, Анну поддерживала переписка с родными. Только с некоторыми близкими людьми она могла поделиться тем, что творилось у нее на душе.

«Кто после этого решится утверждать, будто счастье в супружестве возможно и без глубокой привязанности к своему избраннику? Одни только бесчувственные, холодные, глупые женщины, кои от рождения обречены никогда не узнать, как сладостно любить и быть любимой, могут в подобном положении не чувствовать себя безмерно несчастными. А если говорить обо мне, до коей косвенно касаются все эти споры, то вы хорошо знаете, что я отнюдь не принадлежу к их числу; вам известна моя душа – пылкая и любящая до самой крайней степени. Уж не знаю, к счастью или несчастью создал ее такою бог, должно быть, к вечному моему несчастью – и, однако, я не променяла бы ее на другую. Страдания мои ужасны».

Тайный сговор

«Сейчас была у П. Керна, в его комнате. Не знаю для чего, но муж во что бы то ни стало хочет, чтобы я ходила туда, когда тот ложится спать. Чаще я от этого уклоняюсь, но иной раз он тащит меня туда чуть ли не силой. А этот молодой человек, как я вам о том уже сказывала, не отличается ни робостью, ни скромностью; вместо того чтобы почувствовать себя неловко, он ведет себя как второй Нарцисс и воображает, что нужно быть по меньшей мере из льда, чтобы не влюбиться в него, узрев в столь приятной позе. Муж заставил меня сесть подле его постели и стал с нами обоими шутить, все спрашивал меня, что, мол, не правда ли, какое у его племянника красивое лицо. Признаюсь вам, я просто теряюсь и придумать не могу, что все это значит и как понять такое странное поведение. Признаюсь вам, что я боюсь слишком дурно говорить о муже, но некоторые свойства его отнюдь не делают ему чести. Ежели человек способен делать оскорбительные предположения насчет своего тестя и собственной жены, то он, конечно, способен позволить племяннику волочиться за ней… Мне отвратительно жить с человеком столь низких, столь гнусных мыслей. Носить его имя – и то уже достаточное бремя».

Мольба

«После того как ему не удалось уверить меня, что он в меня влюблен, он перечит мне на каждом слове, да так дерзко и неучтиво, что этого невозможно вынести».

«…Мне не с кем посоветоваться… мой собственный разум говорит мне, что, ежели я стану безропотно переносить подобные подозрения, тем самым я докажу, что я их заслуживаю. Это предел жестокости, со мной обращаются самым возмутительным образом и после этого хотят, чтобы я веселилась и появлялась на людях. Это неслыханно!»

«Нет, не могу я больше его выносить.

Этот человек [Петр Керн] посмел мне нынче сказать, будто я назначаю свидания в церквях, а он, мол, так деликатен и великодушен, что никому не позволяет худо обо мне говорить. Люди, которые знают его характер, нарочно говорят ему обо мне гадости, а он их слушает. Ради бога, ежели хотите увидеть меня еще живой, скорей пришлите мне позволение приехать к вам!» – молит Анна в письме к родным.

Семейная жизнь Кернов действительно все больше и больше напоминала ад. Генерал давно уже осознал, что молодая жена не любит его и вряд ли полюбит, и понял, что скандалами делу не помочь. Он начал искать собственные методы решения проблемы и нашел, надо сказать, весьма своеобразный способ.

К слову, на момент написания этих строк, сам Керн «в добром здравии» уже не был. Ранения и тяготы долгих походов давали о себе знать, генерала все чаще «посещало бессилие». Однако же позволить молодой супруге наслаждаться жизнью и любовью в обществе Шиповника-Иммортеля генерал отнюдь не собирался. У него была своя идея на этот счет, которая вполне могла бы послужить сюжетом для пикантного романа. Через некоторое время в генеральском доме поселился молодой племянник Ермолая – Петр Керн, почти ровесник генеральши.

Сначала Анна нашла его вполне привлекательным, называла «милым мальчиком» и «интересным молодым человеком». Скорее всего, не обошлось и без легкого флирта, так как она пишет в дневнике, что племянник мужа любит ее, что он «…иногда говорит мне это, и все время находится подле, однако это ничуть меня не затрагивает, я чувствую, что не могу любить его истинной любовью, ибо души наши чужие друг другу, а без этого не может быть истинной любви».

Генеральский племянник

«Вчера, слава богу, мне было чуточку повеселее. П. Керну удалось рассмешить меня своими шуточками, и мы целый вечер с ним смеялись. Муж отправился спать раньше нас. Как непринужденно и свободно чувствуешь себя с тем, к кому не испытываешь никаких чувств. Он очень красивый мальчик, со мной очень любезен и более нежен, чем, быть может, хотел бы показать, и, однако, я совсем к нему равнодушна; верите мне теперь, что я люблю Иммортеля? Слушая безвкусные комплименты Керна, я все вспоминаю милое и такое красноречивое молчание моего Иммортеля…»

Казалось бы, в подобной ситуации генерал должен был бы беситься и всеми силами препятствовать общению жены с молодым родственником. Но ничего подобного. Он не только не ревновал, но, напротив, всячески содействовал их сближению.

Тем временем генерал начинал вести себя еще более странно.

Очевидно, Ермолай Керн, поняв, что не в состоянии «сделать счастие» своей молодой жены, решил, что ему легче будет видеть в ее любовниках не постороннего человека, а родственника. Что, разумеется, глубоко возмутило Анну, как возмутило бы любую другую женщину, оказавшуюся на ее месте. Ее ненависть к мужу стала еще сильнее и перешла на его племянника. А те, в свою очередь, поняв, что их план провалился, превратили жизнь Анны в нечто совершенно невыносимое. Каждая написанная ею в тот период строка – это крик отчаяния.

Настойчивые ухаживания

«Еще должна вам сообщить, что П. Керн [племянник] собирается остаться у нас довольно надолго, со мною он более ласков, чем следовало бы, и гораздо более, чем мне бы того хотелось. Он все целует мне ручки, бросает на меня нежные взгляды, сравнивает то с солнцем, то с мадонной и говорит множество всяких глупостей, которых я не выношу. Все неискреннее мне противно, а он не может быть искренним, потому что я его не люблю. Сколько бы он ни притворялся, не может и не должен он меня любить, слишком он обожает своего дядюшку, а тот совсем меня к нему не ревнует, несмотря на все его нежности, что меня до чрезвычайности удивляет, – я готова думать, что они между собой сговорились, ведь вы же знаете, какой мой муж подозрительный. Не всякий отец так нежен с сыном, как он с племянником».

В конце концов Анна взбунтовалась. «Сегодня мне пришлось довольно изрядно поспорить с моим почтенным супругом по поводу его высокочтимого племянника. Так как у них один и тот же характер, дядюшка просто души не чает в этом прелестном дитяти, и, по его мнению, во всем виновата я. Но тут я сказала ему, что не желаю быть пустым местом в его доме, что ежели он позволяет своему племяннику ни во что меня не ставить, так я не желаю тут долее оставаться и найду себе убежище у своих родителей. Он мне ответил, что его этим не испугаешь и что, ежели мне угодно, я могу уезжать, куда хочу. Но мои слова все же подействовали, и он сделался очень смирен и ласков. Тем не менее я решила, что останусь у своего отца в первый же раз, как к нему поеду. Постараюсь сделать это так, чтобы папенька не догадался, не хочу его огорчать, но ежели он спросит, я ничего скрывать от него не стану, и тогда, надеюсь, все будет кончено. Никому не убедить меня, что он меня любит, никому на свете. Я знаю, как ведут себя, когда любят».

Слова Анны об «убежище» не были пустыми угрозами, она действительно собиралась разъехаться с ненавистным мужем. Долгое время Анет не решалась просить об этом отца, ее останавливал «страх доставить неудовольствие папеньке: я была бы безутешна… зная, что из-за меня он несчастлив». И она забрасывала письмами родственников, умоляя, чтобы они сами рассказали ее отцу о том, как несчастна в браке его дочь. «Умолите его сжалиться надо мной во имя неба, во имя всего, что ему дорого», – пишет она. С точки зрения современного человека, это кажется нелепым, но даже при столь неудавшейся семейной жизни Анна не могла без разрешения отца уехать от мужа и вернуться в родительский дом.

«Зеленая лампа»

«Зеленая лампа» – дружеское общество петербургской дворянской молодежи, существовавшее в 1819–1820 гг. Свое название общество получило из-за зеленого абажура на лампе в комнате, где происходили заседания, участники считали, что он символизирует «свет и надежду». В общество входили преимущественно литераторы (А. С. Пушкин, А. А. Дельвиг, Н. И. Гнедич, Я. Н. Толстой и др.), а также военные (С. П. Трубецкой, Ф. Н. Глинка, П. П. Каверин и др.). Многие участники общества впоследствии стали декабристами, из-за чего потомки часто считают «Зеленую лампу» «вольным литературным обществом» при декабристском «Союзе благоденствия».