Текст книги "Чтобы ахнули"

Изумрудный костюм

Витя Ручкин был широко известен в узких, закрытых от широкой общественности кругах. Руки у него были золотые. Работал он мастером по ремонту бытовой техники при дипкорпусе и был нарасхват. В дипломатическом ведомстве числились не только дипломаты, советники, секретари и члены их семейств, но и повара, уборщики, охранники и рабочие. А посольств и консульств в Москве предостаточно. Снабжались они лучшей импортной техникой, но и та иногда выходила из строя. Бытовые приборы – холодильники, стиральные машины и проч. – в то время принято было чинить, так что Виктора постоянно отправляли то в одно полпредство, то в другое, а то и за границу командировали.

Виктор недавно женился и был счастлив. Свою Аню боготворил. Познакомились молодые люди на торжественном вечере в Доме дружбы народов на Арбате, куда Виктора пригласили за похвальной грамотой. После награждения все переместились к накрытым столам. Бледная хрупкая девушка играла на фортепиано для придания мероприятию праздничной атмосферы. Ручкин с первого взгляда влюбился – поразился, с какой силой ее тоненькие пальчики извлекали сильные звуки, проникающие ему прямо в душу. Боясь потерять пианистку из виду, Виктор сразу же после выступления подошел сказать, что сражен, но так засмущался, что лишь буркнул:

– Спасибо вам… я – Виктор, но я… не знаю, что еще сказать.

– Очень приятно, Виктор, я – Аня.

Аня, смешливая с детства, залилась смехом, глядя на покрасневшего богатыря, от волнения смявшего в бесформенный комок только что врученную грамоту. Анин смех был вовсе не язвительным, а дружески ободряющим. Девушка взяла несчастную грамоту, аккуратно расправила и еще раз вручила. Ее доброжелательность и полное отсутствие кокетства окончательно покорили Ручкина. Ухаживал Виктор неумело, но напористо, по-мужски. Аня с удовольствием сдалась.

Мать пришла в ужас от выбора дочери:

– Доченька, ты же интеллигентная девушка с консерваторским образованием, с блестящими перспективами! Как ты могла ввести в наш дом простого мужлана?!

На свадьбу дочери Елена Артуровна надела черное платье, а когда зять пригласил ее на танец, прошипела на ухо:

– Знайте, Виктор, что вы закрыли Ане путь на большую сцену, ведь за ней увивались несколько солистов оркестра и даже один известный дирижер. Она могла бы сделать хорошую карьеру…

Поселились молодые с Аниными мамой и отчимом. Виктор с мамой ютились в одной комнате в коммуналке. Несколько лет назад они сбежали из Липецка к тетке в Москву от Витиного папы, хронического алкоголика. По пятницам отец устраивал порку, сначала сыну, а потом жене, грозился, что убьет обоих, если они не купят ему еще бутылку. Витька поклялся маме, что в жизни не возьмет в рот ни капли спиртного, и слово сдержал.

Когда Елена Артуровна разводилась с Аниным отцом, то отсудила огромную квартиру в старом кирпичном доме на Бауманской: четыре комнаты, большая кухня, гостиная с роялем, два балкона. Аня с Виктором поставили в Анину комнатку новую кровать, остальное их устраивало. Зять вносил свою лепту в семейный быт: покупал продукты и хозяйственные вещи, чинил все, что требовалось. Помимо оклада, за каждую командировку Ручкин получал восемьдесят рублей – стандартный гонорар, который платили за каждый выезд. В месяц иногда случалось несколько командировок, так что зарабатывал Ручкин похлеще дирижеров и академиков. Виктору нравилось привозить жене эксклюзивные подарки из-за границы, однако оставлять любимую в окружении ее знаменитых коллег и дурного тещиного влияния надолго побаивался, в командировках не задерживался. Отработает – и тут же домой, и всегда с сюрпризом, который Виктору помогали приобрести благодарные сотрудники посольства.

Как-то из Милана Виктор привез белую итальянскую дубленку. Жена посла провела Ручкина в один меховой бутик, где он купил потрясающую дубленку – теплую легкую с капюшоном, расшитую золотистым шнуром. Таких дубленок в Москве видели всего две: одна – у народной артистки, другая – у Ани Ручкиной.

Молодая жена души не чаяла в Викторе, и совсем не из-за подарков, она искренне любила своего Витю за добрый и простой характер, за льняные кудри и курносый нос, так мило торчащий на круглом лице. Теща на людях нахвалила зятя, его золотые руки, демонстрировала похвальные посольские грамоты, но в душе никак не могла смириться с семейным мезальянсом. Елена Артуровна в отсутствие дочери проводила с зятем воспитательную работу:

– Виктор, послушайте, вам надо идти учиться. Не спорю, руками вы многое умеете, но образования не хватает, что сказывается даже на ваших подарках…

Виктор нервничал, но потом успокаивался: главное, чтобы Ане нравилось. После возвращения зятя из Колумбии теща снова принялась за свое:

– Виктор, вы привезли Анечке бархатный костюм какого-то жуткого цвета…

– Почему жуткого, Елена Артуровна? Цвета изумруда, как раз под ее зеленые глаза.

– Вот именно, цвет изумруда! Вы в курсе, что Колумбия на весь мир славится богатейшими месторождениями изумрудов? Вас в посольстве никто не просветил?

– Елена Артуровна, да меня даже возили на ювелирную фабрику, но там лишь одно кольцо с изумрудом мне понравилось, и оно тоже стоило восемьдесят рублей, как костюм…

– И???

– Я не решился – боялся ошибиться с размером. Анин размер одежды я на глаз определяю, еще ни разу не ошибся, а кольцо…

– Ха-ха-ха! Да Аня просто вас жалеет и не признается. Знайте же, что ваши костюмы, дубленки и прочее она втайне отдает моей портнихе Зине перешивать. Вы даже не представляете, во сколько нам это обходится. Кольцо дешевле уменьшить или расширить. Как можно сравнивать: изумруд с бархатной тряпкой?! У костюмчика вашего юбка сорок восьмого размера, а пиджак – пятидесятого, а у Ани сорок четвертый размер, если вы до сих пор не разобрались…

– Как?! Мне ж его с витрины сняли с манекена. Манекен был Аниного размера, костюм на нем сидел как влитой…

– Вы – простота, Виктор! Знаете, вот вам мой совет: привозите гонорары валютными чеками, а уж мы с Анечкой сами будем отоваривать их в «Березках»… и с размерами не ошибемся… Боже мой, я даже не стану Ане рассказывать про кольцо с изумрудом! Как можно так опростоволоситься?! Пусть это останется нашей маленькой… мм… не такой уж и маленькой тайной. Все же я не хочу, чтобы дочь с вами развелась, хотя на ее месте я бы… мдааа… изумруд – достаточный повод…

– Знаете, Елена Артуровна, если б вы были на Анином месте, я точно не женился бы, уж извините…

– Ах, вот как? Анечка, пойди сюда, доченька!

– Ма-а?

– Ты знаешь, что твой, с позволения сказать, золото-ручкин мог тебе из Колумбии привезти не бархатный костюмишко, а золотое кольцо с огромным изумрудом?! За те же деньги! Изумруд – на всю жизнь, на века, в наследство детям и внукам, а что костюм? Перешьешь, относишь и выбросишь…

– Мамааа, я же просила тебя не трогать Витю! Меня все устраивает, а у тебя свой муж есть. Я же не говорю Андрею Романовичу, что тебе дарить и как себя вести…

Елена Артуровна негодующе замахала руками:

– Ах ты неблагодарная! Как ты смеешь мне про Андрея что-то лепетать? Я замуж вышла второй раз из-за тебя, чтоб ты не страдала от безотцовщины…

– Я тебя не просила! И не страдала!

– Не перебивай мать! Вышла замуж, чтоб ты не переживала, что твой папаша нас бросил. И что, скажешь, Андрей Романович тебе плохим отчимом был? Признавайся, паршивка! Слава богу, обута-одета была лучше всех…

– Паршивка??? Елена Артуровна, ну, вы даете! – Виктор стукнул кулаком по столу так, что все вздрогнули.

– Папа не НАС бросил, а тебя! У меня НИКОГДА, слышишь, никогда не было безотцовщины, папа всегда любил меня, хоть и умер рано – ты его доконала, а Андрей Романович, как был чужим человеком, так и остался. – Аня заплакала, рванулась к дверям, крикнув: – Витя, мы сегодня же переезжаем к тебе, я тут ни дня не останусь!

– Не забудь, неблагодарная, забрать изумрудный костюмчик и больше к Зине не обращайся, ходи в том, что привозит тебе твой благоверный, который в размерах «не ошибается»! Ха-ха-ха!

– Мама, замолчи, ты уже достаточно наговорила! Витя, не слушай ее!

– Аня, до «паршивки» я не обращал внимания, но теперь все. Уезжаем…

– Скатертью дорога! Намыкаетесь еще по коммуналкам…

– Елена Артуровна, если бы вы не были матерью моей жены, я бы…

– Что? Ударил бы? У вас, простых мужиков, так, кажется, принято, ваш отец…

– Знаете, Елена Артуровна, это просто подло…

Когда за Аней и Виктором закрылась дверь, Елена Артуровна опомнилась, выбежала на балкон, перевесилась через перила и закричала:

– Анечка, не уходи, родная, я все поняла, прости меня!!! Мне без тебя ничего не нужно, я жить без тебя не хочу… и не буду…

Аня подняла глаза:

– Мама, прекрати, сейчас все соседи сбегутся, тебе будет стыдно. Иди оденься, дождь идет!

– Мне все равно! – Елена Артуровна перелезла через ограждение и стояла на крошечном скользком выступе.

– Боже мой, Витя, вдруг мама сейчас упадет, что делать?!

– Мдаа, вот это номер, не ожидал… Елена Артуровна, крепко держитесь за перила, ждите нас. Мы возвращаемся, – скомандовал Витя.

– Да-да. – Елена Артуровна закивала головой, хотела что-то сказать, но покачнулась и едва не сорвалась, но успела зацепиться. Тапочки слетели вниз с четвертого этажа.

Проследив за их полетом, она представила себя на их месте, голова закружилась. Почти теряя сознание, цепляясь из последних сил, она с трудом дождалась, когда хлопнет входная дверь.

Увидев заплаканную и перепуганную дочь, зарыдала:

– Прости меня, Анечка, я только сейчас… поняла, я поняла. Витя, прости меня!

– Держитесь.

Виктор подхватил тещу под руки и перевалил внутрь, ободрав локоть о край перил. Ноги дрожали от напряжения: теща-то на добрых два размера больше Ани. Елена Артуровна сползла на мокрый пол и обхватила Витины ноги.

– Спасибо тебе, Витя! Анечка, береги моего зятя – тебе повезло с ним… нам повезло. Простите меня, дети, я буду стараться… очень. Только не уезжайте. Никогда!

– Мама, а я ведь сказала Зине, чтобы костюм не ушивала, он твоего размера. Витя угадал. Просто хотел сюрприз сделать.

– И под глаза вам, Елена Петровна, подходит.

Белый горошек

После окончания ПТУ Тоню приняли в институт секретарем-машинисткой. В училище ей как отличнице собирались дать рекомендацию в вуз, но Тоня отказалась: скорей бы начать работать. Она ведь ушла из школы после восьмого класса, поскольку денег в семье катастрофически не хватало: у родителей, помимо Тони, было еще четверо детей. Шестнадцатилетняя Тоня – самая старшая, потом Маша, еще Вася с Ирой, двойняшки. «Настоящая семья – Семь Я: мама, папа, три девочки и два мальчика…» – гордился отец. Он работал бухгалтером в строительном тресте. Мама – воспитательницей в детском саду.

Объявление о вакансии Тонин отец прочел в «Вечерке» (газета «Вечерняя Москва»): декану одного из факультетов Бауманского института, находившегося неподалеку от их дома, срочно требовалась секретарша. Тоня поспешила в Бауманку. Декан встретил девушку недоверчиво: на вид – совсем подросток, но аттестат с отличием и строгий взгляд красноречиво говорили, что девушка ответственная и старательная.

Работы у Тони – невпроворот, бумаг – несметное количество: предыдущая секретарша последние дни перед декретным отпуском плохо себя чувствовала и забросила дела. Тоню работой не испугать. Она с детства была прилежной девочкой, привыкла трудиться: вместо кукол – младшие братья и сестры. Когда Тоня устроилась на работу, мама предупредила:

– Теперь сама уж себя обеспечивай. Кормить дома буду, как всех, а одевать – нет. Ты теперь рабочий человек, сама должна понять, как деньги зарабатываются и на что тратятся.

Зарплату Тоне назначили пятьдесят пять рублей. Половину зарплаты Тоня отдавала маме на продукты, оставшиеся деньги тратила в студенческой столовой на обеды, немножко оставалось на походы в кино и эклеры, которые Тоня обожала. В институте обещали к концу года, если не будет нареканий, премию в двадцать рублей. Какие там нарекания – девушка заслуживала только похвалы.

Печатная механическая машинка требовала максимального сосредоточения. Клавиши тугие, буквы приходилось изо всех сил вбивать пальцами, а потом еще вручную передвигать тяжелую каретку. Тонины руки были такими сильными, словно сделаны из стали. В училище она блестяще освоила слепой метод печатания – когда смотришь не на клавиши, а только на текст. Декан был доволен – Тоня почти не делала ошибок, а те, что шеф находил, безропотно записывала в свою тетрадку, как бы выполняя работу над ошибками. Окуная тоненькую кисточку в специальную баночку, Тоня замазывала неправильную букву белой гуашью, тщательно дула на листочек, чтобы тот быстрей просох, и впечатывала на забеленном месте нужную букву.

Тоня придумала, на что потратит премию. В районе Разгуляя, где располагался их дом, располагался знаменитый магазин «Ткани», куда съезжались модницы и портнихи со всей Москвы – ассортимент там был богатейший. Тоне приглянулся шелковистый синий сатин в белый горошек. Горошек был мелкий, чуть выпуклый, глаз не отвести. Осенью сестра Маша сшила ей приличный костюм для работы – двойку из модного бледно-голубого штапеля. Рукава и воротничок жакета отделала белым кантиком. Маша училась в девятом классе, ей очень нравились уроки труда. Штапель Тоне подарила бабушка на шестнадцатилетие. За костюм учительница по труду поставила Маше пятерку с плюсом и посоветовала поступать в Текстильный институт.

Тоня любовалась тканью в горошек и представляла, как красиво будет смотреться блузка с рукавами в три четверти и жабо с воланчиками, пошитая умелыми сестренкиными руками. Тоня высмотрела такой силуэт на одной студентке. А что, женственно и красиво. Маша подготовила выкройку из бумаги. Девочек беспокоило лишь одно: как бы ткань не раскупили. Каждый день, возвращаясь с работы, Тоня забегала в магазин. На блузку потребуется отрез ткани размером в один метр семьдесят сантиметров, но лучше купить два метра, вдруг на жабо не хватит, а еще можно поясочек сшить. Стоила ткань в белый горошек – четыре рубля пятьдесят копеек за метр. Еще надо будет подобрать крупные синие пуговицы. Блузка выйдет в десятку. Дороговато немного, но еще останется на любимый торт для всей семьи. «Подарочный» торт, обсыпанный жареным арахисом и сахарной пудрой, стоил два рубля сорок копеек. Хватит даже на премиальный шоколад для сестренки. В булочной за углом продавался шоколадный лом. Если стограммовые шоколадные плитки стоили от рубля до полутора, то килограмм прекрасного шоколадного лома стоил шесть рублей пятьдесят копеек, следовательно, можно купить целых двести граммов, не говоря уж о том, что шоколадные неровные куски, похожие на разломанные скалистые горы, намного вкусней скучной, расчерченной на квадратики, тонкой плитки.

И вот долгожданная премия в кармане. Зажав две красные премиальные десятки, Тоня влетела в светящиеся всеми окнами «Ткани». Пока двигалась очередь, Тоня привычно обшаривала взглядом полки, но не находила искомого. В магазине она не была два дня: позавчера ходили с девчонками в кино, а вчера мама просила посидеть с двойняшками.

– А у вас тут лежал рулон синего сатина в белый горошек, я почему-то его не вижу, – с тревогой обратилась Тоня к продавщице, заворачивающей покупательнице три метра красной вискозной ткани в бежевую плотную бумагу.

– Белый горошек вчера забрали оптом для театральной студии…

– Как?! Разве так можно? В одни руки разве столько дают?

– Девушка, у нас тут нет нормы, мы не колбасу продаем и не ботинки, тем более что артисты обратились с письмом к директору – им для спектакля нужно…

– Им весь рулон, а мне нужен был всего-то один метр семьдесят сантиметров! – Тоня обиженно всхлипнула. – Может, завалялся кусок?

– У нас, девушка, зарубите себе на носу, ничего не валяется. Я вас, кстати, запомнила, вы к нам каждый день ходили, как шпионка какая, все высматривали…

– Я вам не шпионка! Я денежную премию ждала…

Слезы закапали на прилавок.

– Нуууу, здрааасьте, нечего тут нюни распускать! Дождались премию, берите, девушка, другую ткань, вон, зеленая в красный горох, тоже красивая…

– Мне не нужнааа зелё-ооная…

За Тоней стояла сердитая пожилая женщина с большой хозяйственной сумкой на колесиках:

– Девушка, берите материал или отходите! Не задерживайте очередь…

Тоня всхлипнула:

– Вам-то что, а моя мечта… умерла!

Очередь заволновалась.

– Кто умер?

– Там кто-то умер, не слышали???

– Помер хтой-то там, сердечный приступ? Дайте посмотреть!

Продавщица цыкнула:

– А ну, тихо! Не мешайте работать! Никто тут не умер… Девушка, я последний раз спрашиваю: будете другой горошек брать?

– Нет, ни за что!

– Как знаете, дело ваше…

Тоня выскочила из магазина на улицу. Голубая мечта накрылась медным тазом, заменить ее было нечем. Деньги жгли – их надо было срочно потратить. Тоня принесла домой торт, шоколад и баночку черной икры.

Мама всплеснула руками:

– Вот ты транжира! Зачем столько? И икру, боже мой, она ж такая дорогая!

– Мам, я премию получила за хорошую работу. Давайте праздновать, сегодня устроим пир и порадуемся…

– Купила бы себе что-нибудь дельное на память, жалко проедать первую в жизни премию, – проворчала мать, но отправилась ставить чайник.

Маша, отведя Тоню в сторонку, спросила:

– Ты что, передумала блузку шить?

Тоня всхлипнула:

– Мою ткань вчера всю выкупили… какая-то театральная студия…

– У тебя еще остались деньги?

– Осталась десятка…

– Отлично. – Маша положила руку на хрупкое Тонино плечико.

Маша уродилась высокой, крепкой и покровительствовала Тоне, словно была не младше на два года, а старше.

– Завтра поедем не в магазин, а на склад, там дешевле и выбор больше, наша трудовичка про него рассказывала. Я все найду, придумаю… ахнешь!».

Девочки в обнимку двинулись на кухню, где на плите весело посвистывал раскаленный чайник.

Маша смастерила Тоне нарядный сарафан из темно-синей ткани в белый горошек. Под сарафан она сшила строгую белую блузку со стоячим воротничком. В институте оценили, и даже суровый начальник показал Тоне большой палец.

1970-е годы

Папины презенты

Мой папа, Михаил Антонович Шляпин, часто ездил в командировки. Хорошо помню, как мама была этим недовольна: ей постоянно приходилось одной оставаться на хозяйстве, по вечерам сломя голову бежать после работы за мной в садик, а по утрам снова меня отводить. Так они с папой делали это по очереди, а тут, как мама выражалась, от меня спасу не было. Папа чувствовал себя виноватым и каждый раз вез в утешение какую-нибудь красивую, с его точки зрения, вещь. Он любил маму и гордился ею, она слыла в институте «комсомолкой, спортсменкой и просто красавицей», как говорили позже про героиню фильма «Кавказская пленница» в исполнении актрисы Наталья Варлей, а он – тихим, незаметным студентом. Судьба их соединила на практике: они попали в одно учреждение.

Человеком папа был симпатичным и интеллигентным, но на редкость непрактичным. Из командировок привозил такие несуразные вещи, над которыми мама сначала плакала от смеха, потом просто смеялась, а потом не знала, что делать. Вот таким непутевым уродился мой папа. После одного такого «презента» мама строго-настрого запретила папе что-либо привозить, кроме продуктов и книг.

Однажды из Урюпинска папа привез маме ядовито-лилового цвета комбинацию, к тому же не вискозную, а нейлоновую: когда ее в руки брали, искры летели во все стороны. Более всего маму сразил цвет «разъяренной фуксии». Она потом подругам рассказывала, что Мишу в урюпинском сельпо ждали много-много лет: «Вот приедет товарищ Шляпин и купит наконец эту залежавшуюся комбинацию уникального цвета вырви глаз…» Я с трудом могла себе представить, как должна выглядеть разъяренная фуксия, но комбинация действительно оказалась незабываемой. Помню ее, как сейчас.

При каждом удобном случае мама попрекала отца этой комбинацией:

– Решительно никому бы в голову не пришло купить такую жуть. Один раз увидеть – и будет сниться в кошмарах всю оставшуюся жизнь. Ты же настоящий праздник устроил всем урюпинцам, теперь они смогут спать спокойно в отличие от меня.

Папа обиделся и перестал покупать вещи в командировках, разве что сыр привозил, ведь он работал в НИИ МЯСОМОЛПРОМе и ездил контролировать производство сыра на заводах по переработке молока. Как-то он нам рассказал, что на одном сыроваренном заводе лично наблюдал, как в огромный чан, в котором кипел плавленый сыр, свалилась крыса, деловито бежавшая по бортику по своим делам. Она бежала, бежала и упала прямо в котел…

– И что с ней стало? – ужаснулась я.

– Понятия не имею, никто ее больше не видел, – кротко пожал плечами папа.

Я представила, что в плавленых сырках можно нечаянно наткнуться на кусочки шерсти, хвоста, когтей, и прививку отвращения к этому виду молочной продукции получила на всю жизнь.

Да, случилось еще, что папа как-то раз ослушался маму и решился купить в подарок ценную вещь. В семидесятые годы, в самый расцвет эпохи дефицита, в провинции можно было отовариваться хорошими импортными вещами, например обувью, которая не пользовалась спросом у местного населения – дорого, да и некуда, в грязи утонешь. Так вот, папа отхватил чешские лакированные туфли-лодочки на тоненьких каблучках – красные, прекрасные-распрекрасные.

Он гордо поставил коробку с туфлями на кухонный стол и отошел подальше – полюбоваться на наше восторженное удивление. Его лицо сияло, мол, вот, мои дорогие девочки, какую вещь достал! Импортные лаковые туфельки, конечно, чудо! Несколько минут мама потрясенно взирала на лаковую красоту, не веря своим глазам. Придя в себя, подошла поближе, взяла одну «лодочку», покрутила в руках, посмотрела на подошву, разочарованно вздохнула и горько вернула туфлю в коробку. Затем медленно и печально вернулась на место: очевидно, впала в настоящий ступор. Помолчав, зловещим шепотом задала вопрос:

– Миша, а Миша… скажи, пожалуйста, кому ты ЭТО купил?

– Ну, кому-кому… кому больше подойдет. – Папа сразу напрягся, заподозрив что-то неладное. Лицо утратило победное сияние.

– Дело в том, Мишенька, – язвительно заметила мама, – что лично у меня сороковой размер ноги, а у нашей Ольки – тридцать шестой. И никому из нас никогда, ты слышишь, НИКОГДА не придется это надеть.

Наш папа, естественно, понятия не имел, какие размеры обуви мы с мамой носим, и решил купить нечто среднее, нейтральное.

– Самый ходовой – тридцать восьмой размер, – подсказали ему продавщицы.

– Может, у Оли нога еще вырастет?

– Она, Мишенька, уже давно выросла, хотя вполне вероятно, что лет через двадцать – тридцать ноги ее растопчутся, как у меня, и дорастут до искомого размера (тут я огорченно ойкнула), но тогда ей будет точно не до лаковых туфелек на шпильках, как мне сейчас…

Продавать в нашей семье никто никогда ничего не умел, так что несчастная дефицитная обувь долго томилась в своей коробке, пока мама не сообразила передать туфли своей портнихе Люське, та быстро нашла покупательницу, и деньги наконец вернулись в семью.

– Миша, не смей, слышишь, больше не смей ничего привозить из своих дурацких командировок! – еще долго не могла успокоиться мама. – Как я все это выдерживаю?!

Почему мама терпела, несмотря на промахи? Да просто папа был честным и порядочным человеком, очень хорошим человеком, пусть и ужасно непрактичным.

Как-то папу выбрали на работе в местком, и не просто в местком, а председателем. Начало девяностых годов… В стране уже не просто дефицит, а тотальный дефицит: все по талонам. Магазинные полки опустели. Целых пять лет товарищ Шляпин трудился на ниве утомительной общественной работы и за эти годы не принес домой ни одного талона.

– Хоть бы ковер какой захудалый купил в честь своей безупречной благотворительной деятельности, – сокрушалась мама, когда папа ушел на пенсию.

Я хотела ей напомнить, что она сама всю жизнь отучала папу от покупок, но благоразумно промолчала. С нашей мамой спорить бесполезно.

Зато в моей благодарной памяти навеки остались папино бескорыстие и скромность.