Текст книги "Бессонница в аду"

– Ну, поехали. Ты видно, болеешь?

– Да…

Она села на заднее сиденье, чтобы не разговаривать с водителем, и теперь все время невольно тянула шею: хотелось видеть, что там впереди. Приехали довольно быстро. Мелькнул указатель с названием местечка, но узкая асфальтированная дорога продолжала петлять по склону горы мимо вольготно разбросанных домов. Все они были большими, новыми и негостеприимными. Да, с соседями тут не перекинешься парой слов через забор… Такси остановилось около двухэтажного дома за красной кирпичной оградой. Ворота, в самом деле, тоже были красные, кованые. Вид у дома очень добротный, неприступный и немного одинокий – стоит на вершине, как крепость. Мужик поднес ее сумку к калитке и все не уезжал, ждал, когда ей откроют.

– Что, дома никого нет? Не ждали тебя? Довезти до гостиницы?

– Нет-нет, спасибо, это не страшно, что никого нет: мне ключи передали, я сама войду. Спасибо, не беспокойтесь.

Она вынула из сумочки связку ключей, большой бронзовый ключ был явно от калитки, открыла ее и, прихватив сумку, вошла во двор. Вот, значит, где она теперь будет жить, пока не родится ребенок… Ей захотелось осмотреться сначала снаружи и, оставив вещи у входа в дом, прошлась по открытой террасе, огибавшей весь особняк. Дом стоял на высоком фундаменте, и отсюда, с террасы был виден цветник, молодой сад и спортивная площадка в дальнем углу, у забора. Теперь это все ее. Мария перевела взгляд за ограду. Ниже по склону кое-где виднелись крыши домов, утопавших в зелени, а еще ниже желтела полоска пляжа, потом светло-голубое мелководье и дальше раскинулось безбрежное темно-синее море, пустынное до самого горизонта. Там, на горизонте, море казалось совсем темным, почти черным, как и грозовое небо. Теперь она сможет каждый день смотреть на эти воды, на вспенивающиеся барашки волн, а когда родится ребенок, будет часто выносить его сюда, пусть тоже смотрит вдаль, чтобы у него было хорошее зрение…

Мария бросила надоевший шарф на перила и сбежала в сад, прошлась по дорожкам, везде был идеальный порядок. На спортивной площадке увидела турник, подпрыгнула, схватилась за перекладину, чуть-чуть раскачалась, потом попыталась подтянуться и спрыгнула. И только уже стоя на земле, осознала, что она такое сделала: ведь лет десять, а то и двадцать она не то что не подтягивалась, даже мысли об этом не возникало. Да год назад она бы и до перекладины не допрыгнула, а сейчас ее тело требовало физических упражнений. Ей хотелось повторить свой спортивный спонтанный подвиг, но она не стала перегибать палку, хотя и чувствовала себя великолепно, как никогда. Хан был прав, она с каждым днем ощущала себя здоровее. Возвращаясь к дому, все же не удержалась и вверх по лестнице не пошла, а побежала, легко перепрыгивая через ступеньку, на террасе остановилась, запыхавшись, подивилась сама себе, и вошла в дом.

Ей тут все сразу понравилось. Прошлась по всем комнатам первого этажа, за одной дверью оказался вход в подвал. Спустилась по каменной лестнице вниз, полюбовалась на полки, уставленные всевозможными продуктами, здесь все покупалось целыми упаковками. Да, Хан обо всем подумал, год можно жить, не выходя из дома, выдержать круговую оборону, блокаду…

Потом поднялась на второй этаж, там были спальня и детская, а под скошенной крышей с торцевой стороны дома обнаружила еще одну комнату, просторную, хотя и не высокую, с громадным окном и балконом с видом на море. Это была мастерская, там стояла пара мольбертов, на столе лежали краски, кисти торчали в большой вазе, как букет цветов… Прощальный подарок Хана. Ребенок внутри толкнулся, и она прижала ладони к животу.

– Не бойся, милая, все будет хорошо.

Вечером в калитку позвонили. Мария вышла, но не успела дойти до калитки, как незваный гость сам повернул ключ. Вошли двое, немолодая пара:

– Нас наняли сюда, заплатили вперед, сказали – надо будет следить за садом, готовить, возить свежие продукты, прийти, когда хозяйка приедет. Вот мы и пришли, увидели, что свет в окнах горит.

Мария перевела дух, ох, как же она испугалась!

– Как вас зовут?

– Меня зови тетя Нина, а его дядя Георгий.

Георгий был ровесник Марии, а Нина явно моложе ее, той, прежней Марии, той, которой больше нет…

– А меня Виктория, – сказала она, это имя ей выбрал Хан, он верил победу.

– Что-нибудь нужно делать сегодня?

– Пока ничего, спасибо.

– Тогда вот свежий хлеб, молоко. А жена утром придет, приготовит обед.

– Хорошо, спасибо.

Сейчас она и сама бы приготовила обед для себя, но кто знает, как она будет себя чувствовать, когда родится ребенок. Одной трудно и скучно, раз им заплатили – пусть ходят.

– Я пойду проверю, все ли окна закрыты, будет гроза, шквал налетит – побьет стекла… – Георгий прошел в дом.

– Он сегодня как раз только подмел дорожки в саду, после дождя опять все будет грязно, ветер набросает мусора, хоть бы деревья не поломал…

Нине явно хотелось поговорить, расспросить молодую хозяйку, но она не решалась. Вернулся Георгий и они ушли, а ночью и правда началась гроза. Мария вышла на террасу, стояла, закутавшись в теплую шаль, любовалась сполохами молний, низкими тучами, далеким бурным морем, волны которого даже отсюда были видны. Почему-то стихия напомнила ей о Хане: когда она впервые ночью разговаривала с ним, он был такой же непредсказуемый, мрачный и красивый … Ветер коснулся ее волос, нежно и ласково, так Хан любил их трогать… Да, ей все о нем напоминает… Первый день без него прошел.

Утром она проснулась от какого-то шума, спустилась вниз, на кухне тихо переговаривались Нина и Георгий.

– Разбудили тебя? Извини, дочка, это Георгий нечаянно опрокинул стул, ты спи, спи, мы будем тихо… Завтракать когда будешь?

– Я уже выспалась, сейчас умоюсь и приду, – она пошла одеваться.

– Как хорошо, что ты приехала, нам тут так скучно было, а когда твой малыш появится, совсем будет хорошо, – говорила Нина, возясь у плиты. – Нам сказали, что ты художница, правда? Никогда не видела живого художника, только картины видела, есть у нас одна, Рубенс называется. Покажешь нам свои-то?

– Конечно… Нарисую и покажу.

– Ты что бледная такая? Болела? Ничего, у нас тут быстро загоришь, поправишься.

– Нет, мне пока нельзя бывать на солнце.

– Это врачи такое сказали? Глупости говорят, все к нам приезжают лечиться, на солнышке жарятся, сразу все болезни проходят.

– Нет, мне запретил самый лучший врач, я его послушаюсь, подожду до следующего лета, тогда буду загорать.

– До следующего? Ничего себе, как долго… Ребенку нужно солнце.

– Мы с ним выдержим.

Нина продолжала что-то говорить, а Мария думала о Хане, как он там? Боже, как же он будет переносить свои приступы без нее? И сколько он проживет? Зря, зря они поторопились расстаться.… Бывают же случаи необъяснимого исцеления. Какое это было бы счастье, если бы однажды в эту калитку вошел Хан… Она его подождет. Как же ей хотелось сейчас оказаться рядом с ним… От этих мыслей она даже тихонько застонала, а Нина, заметив это, бросилась ее усаживать.

– Что, операция была?

– Да, – не задумываясь, ответила Мария. – Днем мне нельзя на солнышке бывать, так я буду вечерами купаться в море.

Как им хотелось с Ханом поехать на море вместе, сколько раз она представляла, как они купаются, валяются на берегу…

– Так я, Вика, племянника пришлю, пусть вечером проводит тебя к морю… Вика! Я тебе говорю, а ты не отвечаешь, о чем задумалась?

Вика! Все, Марии больше нет, она Вика.

– Вика! – услышала она вечером с улицы, это пришел племянник Георгия Саша, молодой человек лет двадцати, улыбчивый, белозубый.

Солнце уже садилось, и они пошли к морю по лестнице, вытесанной в скале. Виктория вошла в воду, и ее тело словно обожгло соленой водой, кожа была еще слишком чувствительна.… Саша глянул на нее и с ужасом отвернулся – не девушка, скелет… Она быстро вышла из воды, а он с жалостью сказал:

– Ты, видать, сильно болела…Я таких худых еще не видел…

Вскоре у нее появился аппетит, она набрала вес и уже выглядела вполне нормальным человеком. Исчезло ощущение болезненности, появился румянец, отрастали волосы. Мышцы ее окрепли, постоянное плавание и турник помогли ей закалиться. И когда в поселке появилось еще несколько парней и две девушки – сессия закончилась, и приехали студенты, – Виктория уже выглядела, почти как все.

Парни обалдело уставились на нее, не ожидая встретить здесь такую красивую девушку. «Просила ведь Хана сделать грудь поменьше…» – подумала Вика, свою внешность она еще не вполне оценила, ей казалось, что смотрят на нее так, только из-за внушительного бюста.

От Нины все уже знали ее историю: вышла замуж, заболела, муж-бизнесмен купил этот дом и, когда возвращался с юга, погиб в автокатастрофе, а она сейчас ждет ребенка, будет здесь жить, рисовать картины, пока не родится малыш. Одна из девушек, Марина, поинтересовалась у нее:

– Вика, а какой у тебя срок?

– Почти шесть месяцев…

– Совсем незаметно, здорово! – оценила она фигуру. – Слушай, раз муж погиб, может, не надо рожать? Зачем тебе одной ребенок? У меня есть знакомый врач, он все сделает, еще можно.

– Нет, что ты! – испугалась Вика. – Я хочу родить.

– Такая молодая, мужа нет, родителей нет, трудно будет одной…

– Я справлюсь.

Каждый вечер до конца лета они проводили на берегу вместе. Саша был влюблен в Маринку, та вертела бедным парнем, как хотела.

– Марина, ты когда уезжаешь в институт? – спрашивал он.

– Подумаю, еще не решила… – отвечала та.

– Ну что ты за человек, все скрываешь, никогда ничего у тебя не добьешься. Вот Вика – у нее все известно, все открыто, никаких тайн, вся ее жизнь, как на ладони… Таких простых людей я люблю.

– Ну и люби свою Вику, – фыркала Марина.

– Я бы влюбился, но она своего мужа любит… Видишь, какой человек порядочный: его уже нет, а она все равно ему верна. Бывают же такие женщины – вышла замуж, значит навсегда. Правильно, муж должен быть один.

– Ну, конечно! А если он погиб, как у Вики, что же ей такой молодой всю жизнь одной жить?

– Нет, конечно, – сжалился Саша, – можно еще раз выйти замуж.

– Ну вот, значит, все-таки можно…

Вика молча сидела рядом, слушала их пикировку. Вот, оказывается, она какая – никаких тайн у нее нет… Конечно, нет, только вот имя другое, внешность другая, возраст изменился почти на тридцать лет, и беременна она не от единственного мужа, а от любовника, к мужу возвращаться не хочет и не может. И сын у нее ровесник этой Марины. Такая вот совсем простая девушка, только ищут ее спецслужбы…

Она вытянула свои худые безупречной формы ноги. Да, хоть Хан и говорил раньше, что она ему кажется совершенной, все же он чувствовал, какой должна быть подлинно красивая женщина, и постарался от души, она сама бы и не подумала, что из нее может получиться такое…

Странно, всю жизнь она считала, что ей не повезло с внешностью, что у нее нет никакого таланта. И вот Хан полюбил ее такой, какая она родилась, даже возраст не помешал. И талант у нее был всегда. Что же ей раньше мешало так жить, почему она столько лет занималась нелюбимым делом, почему позволяла Вениамину так относиться к ней, почему не могла заставить собственного сына уважать ее? Удивительно, Хан, которого все боялись, и который ко всем относился свысока, сумел пробудить в ней самоуважение и нежелание жить прежней жизнью.

К ее ногам подкатился мяч, она подхватила его и вскочила, сильным ударом отправила мяч игрокам, и сама побежала следом – ей хотелось бегать и прыгать, играть на пляже в волейбол, нырять, купаться, хотя живот уже был заметен.

А днем Виктория работала. Чтобы отвлечься от мыслей о Хане, не думать о нем, она брала в руки кисть. Когда ее мысли были заняты работой – выбором нужного цвета, освещения, компоновкой, она сама не замечала, как увлекалась и забывала на время обо всем. Но Хан не отпускал ее, приходил ночью, во сне, и просыпаясь в слезах, она вставала посреди ночи и бралась за работу, иначе не могла удержаться от рыданий. Хан запретил ей плакать: «кожа еще слишком нежна, не смей портить мою работу…» Каждый вечер она зачеркивала день в календаре – еще один прожитый зря, без него…

И все-таки время летело быстро. Она поставила перед собой задачу через год обеспечивать себя самой, решив, что деньгами Хана будет пользоваться только первое время – до и после родов. А потом она должна добиться всего сама, не зря же ей дана вторая жизнь…

Постепенно Виктория перезнакомилась со всеми жителями соседних богатых особняков. Она поймала себя на том, что во всех новых знакомых ищет хоть что-то напоминающее Хана: вот у Саши чуть асимметричны брови, и она сразу вспоминает, как судорога искажала лицо Хана, приподнимая левую бровь. У другого соседа губы похожи на его.

Вика стала рисовать портреты соседей на заказ, тайком в каждом мужском лице выписывала какую-нибудь черточку лица дорогого ей человека, никто этого, конечно, не замечал, а ей так было легче переносить затянувшуюся разлуку. Она все надеялась на чудо, но каждую неделю обязательно покупала субботний выпуск «Комсомольской правды», – они с Павлом договорились, что в случае смерти Хана тот напечатает любое коммерческое объявление на двадцать первой странице, фирма будет называться «Хан». Каждый раз, просматривая газету, она медленно переворачивала страницы, страшась открыть двадцать первую и увидеть объявление.

Как всегда в субботу утром, она все делала не спеша, чтобы отдалить момент, когда надо будет идти за газетой. Завтрак затянулся – то кофе был слишком горячим, то он совсем остыл, потом включила телевизор, узнать новости. А сама отвернулась к окну, задумалась… Повернувшись затем к экрану она вдруг увидела Хана, его лицо в траурной рамке. «Наша наука понесла невосполнимую утрату: после тяжелой болезни скончался видный ученый, работавший в области геронтологии, Денисов Борис Иванович» – услышала она. Ведущий перешел к другим новостям, а Виктория в ужасе продолжала сидеть перед телевизором. Потом лихорадочно стала переключать каналы, ища новости по другим программам. Не может быть, нет, она обозналась… Она почти бежала к газетному киоску, продавщица уже знала ее и сразу протянула «Комсомолку». И Виктория тут же, не отходя, раскрыла газету на двадцать первой странице. И сразу прочла название туристической фирмы, приглашавшей всех желающих отправиться в кругосветное путешествие – «ХАН»…

В этот день она дала волю слезам впервые за все время разлуки с ним. Умылась холодной водой, но слезы вновь потекли, тогда она влезла под душ. Успокоилась, а стоя перед большим зеркалом после душа вновь разрыдалась: зачем ей эта безупречная кожа, если он никогда не коснется ее, зачем волосы выросли такими густыми, волнистыми, если он не станет их перебирать? Лучше бы она осталась такой, какой была, тогда бы ее тело помнило его лучше, ведь Хан целовал те губы. Она закрыла глаза и вспомнила ощущение его ладоней. За что он полюбил ее, ведь тогда она не было молодой и сильной.

Как ей хочется вновь говорить с Ханом обо всем на свете, сидя в темном холле! Она бы все отдала ради тех мгновений, когда он внимательно смотрел на нее. Именно тогда, в те ночные часы, когда он ласкал ее взглядом, она почувствовала себя любимой. Зачем же ей сейчас жить без него? Чтобы рисовать? Но ведь она не может нарисовать самую важную для нее картину, портрет того человека, который постоянно с ней… Почти ничего не видя от слез, она взяла толстую газету с объявлением о ее несчастье и пошла на кухню.

Виктория забыла надеть пижаму – свою новую кожу она воспринимала сейчас как чужую одежду, голая спустилась на первый этаж, вынула из духовки большой противень и посреди просторной, сверкающей чистотой кухни сожгла на нем газету, отрывая от нее по кусочку, последней бросила в огонь двадцать первую страницу. Пламя медленно поедало объявление со словом «Хан». Потом с горячим противнем, полным темно-серого с мерцающими искрами, разлетающегося пепла, вышла во двор и опустилась на колени.

Стоя посреди вымощенного тесаными камнями двора, под черным южным небом, усыпанном звездами, Виктория подняла поднос с горячим пеплом повыше и держала так, а ночной бриз подхватывал невесомые хлопья, разбрасывал их по саду и уносил в сторону моря… «Уносит мое горе, нет, это сгоревшее счастье улетает, а горе остается со мной…»

– Ты не вернешься ко мне…

На следующий день она родила девочку. Дочку так и назвала, как собиралась – Анна, а для себя – Ханна. Нина теперь почти переселилась к ней, возилась с малышкой больше матери, а Виктория рисовала.

Прошел год, у нее уже была готова небольшая коллекция. Она созвонилась со всеми выставочными залами, магазинами и салонами, телефоны которых у нее были, и отправила племянника Георгия – Сашу со своими вещами в Москву. Он должен был проехать по всем имеющимся у нее адресам, показать ее работы.

И через неделю он позвонил и обрадовал ее, сказал, что ее картинами заинтересовались в художественном салоне. «Неужели я стала художником?! Неужели меня можно так назвать?» – не верила сама себе Вика.

Она собиралась прожить у моря до родов, но осталась и после рождения ребенка. Уж очень в доме все было удобно устроено, она привыкла купаться в море весь сезон, и, главное, ее малышке было хорошо с Ниной. Виктория не рискнула переехать, там ведь пришлось бы искать другую няньку для ребенка, а с Ниной можно было спокойно оставлять Ханночку и уезжать по делам.

Вместо эпилога

Она выдержала, как и обещала Хану три года, и только тогда отправилась посмотреть на сына. В вестибюле вуза увидела расписание занятий четвертого курса, купила газету и устроилась на скамье у входа. Дождалась окончания занятий, из дверей высыпали студенты. Она несколько раз вскакивала, ей все казалось, что идет Алешка, и тут же видела, что ошиблась, наконец увидела его. «Боже мой, какой же он стал красивый, молодой мужчина, а не мальчик». Она невольно пошла за ним следом. Алексей отстал от товарищей, задержался у киоска. Он заметил внимание незнакомки и неожиданно подошел к ней. Вике хотелось обнять его, она вся подалась к нему…

– Привет, малышка! – сказал он. – Похоже, ты запала на меня? Ты мне тоже нравишься, пошли, посидим.

– Извини, я обозналась, – сказала она, а сама все жадно разглядывала его.

– Да брось ломаться, пошли, перекусим, я при деньгах.

– И что, вот просто так покормишь? А потом я уйду?

– Что за проблемы? Конечно, покормлю, захочешь – уйдешь, а лучше, если останешься…

– Спасибо, нет.

Вика пошла прочь – не следовало приближаться к Алеше. Но он догнал ее.

– Подожди, ты мне кого-то напоминаешь… Мы не знакомы?

– Конечно, нет. Первый раз видимся.

– Ну стой, что ты так заторопилась? Я, может, всю жизнь мечтал о такой девушке, как ты, а ты торопишься.

– Мне тоже такой, как ты, мальчик двадцать лет нравился…

– Что, с детского сада?

– Нет, с рождения, – а про себя добавила: «Со дня твоего рождения…»

Она махнула рукой, останавливая машину, и сказала ему:

– Счастья тебе, Алешка… – машина остановилась, Алеша придержал ее за руку:

– Ты знаешь, как меня зовут?

– Услышала сейчас.

Ей так хотелось расспросить его о том, как он жил эти годы, как там отец, как ее сестра, племянница и все ее друзья, знакомые, но она позволила только один вопрос:

– А ты, случаем, не женат?

– А, вот ты чего боишься… – радостно вскричал он. – Нет, это место свободно, ты вполне можешь его занять…

Что-то разговор сворачивает не туда, куда надо, пора бежать…

– До свиданья, – Вика села в машину.

– Стой, ты куда?! Подожди…

Она уехала, Алексей озадаченно смотрел вслед машине. К нему подошел друг:

– Что это за девочка? Познакомь…

– Я сам ее не знаю… Слушай, понял, кого она мне напомнила – мою мать…

– Тогда у тебя была потрясающе красивая мать. Да, клевая мамочка, такую бы мамочку найти для моих будущих детей…

Ну вот, и в этом Хан был прав: ее сын выстоял без нее, живет и учится, не пропал. Она вытерла слезы и машинально взглянула на газету, которую все еще держала в руках. «Комсомолка», субботняя «толстушка», как давно она не покупала ее… Перевернула страницу, и ей в глаза бросилось слово «ХАН»: «Туристическая фирма «ХАН» настойчиво приглашает на встречу тех, кто раньше воспользовался ее услугами», указано место и дата встречи – каждая суббота…

Виктория ринулась в читальный зал, пролистала подшивку газеты. Оказалось, эта фирма уже третий месяц собирает своих туристов, объявления печатались в каждом субботнем выпуске. Она осталась в Москве до субботы. Удержалась, не пошла на следующий день еще раз взглянуть на Алешку, нельзя дразнить судьбу. Сидела в гостинице, делала наброски.

Конечно, Хан запретил бы ей так поступать, возможно, это ловушка, но как не пойти?! Ей так хотелось увидеть Павла, возможно, единственного человека, с которым она могла бы без опаски поговорить о прошлом. Только он мог рассказать ей о том, как умер Хан, как он прожил последние дни, только с ним можно было просто повспоминать ее любимого, ее безумного гения…

Но это к тому же был тот человек, который мог опознать ее. С другой стороны, если за все эти годы она ни разу не обмолвилась о Центре, зачем спецслужбам убирать ее?

Вика сразу увидела Пашу, он почти не изменился, залысины только стали выше. Сидел на скамье с газеткой в руках, но не читал, а поглядывал по сторонам. Если Павел приходит сюда не один месяц, то он тут уже, наверно, выучил каждый кустик. Павел взглянул в ее сторону, и она приостановилась, но он равнодушно отвернулся. Тогда Вика села на скамью немного в стороне от него и незаметно огляделась. Вокруг не было ни единого подозрительного человека, здесь вообще было мало людей. Редкие прохожие спешили мимо, не глядя по сторонам, скамейки на бульваре в пределах видимости были пусты. Павел поднялся, оглядел пустынную аллею, бросил газету в урну и не спеша пошел прочь. Не узнал? И не удивительно, тогда, после ванны, она была похожа на скелет, обтянутый кожей.

Вика так же неторопливо, прогулочным шагом, пошла следом за ним. Он заметил, что девушка встала, оглянулся на нее раз, другой, а поворачивая за угол, приостановился, внимательно посмотрел еще раз и скрылся. Вика дошла до поворота, поколебалась и шагнула вперед. Павел стоял за углом в двух шагах. Он сразу махнул ей рукой и скрылся в подворотне. Переулок был пуст, и Виктория пошла за ним. В подворотне он молча взял ее за руку:

– Неужели это ты?

– Это я, Паша.

И тогда, в этом чужом проходном дворе, Павел обнял и прижал ее к себе. Вика разрыдалась. Когда он отстранился, его глаза тоже были мокрыми.

– Наконец-то ты появилась! Какая красавица! А я, представляешь, словно забыл, что ты изменилась, все ждал ту, которой ты была раньше… А когда ты пошла следом за мной, – как обухом по голове: ничего себе, это же Мария! Никогда бы не узнал, если бы не ждал тебя.

– Марии больше нет. Ну, Паша, рассказывай обо всем, о Хане…

– Давай сядем, вон скамья. Хан умер через два месяца после твоего отъезда.

– Зря я уехала так рано…

– Нет, не зря, ему все время кололи морфий, а в последнее время он уже никого не узнавал.

– Бедный мой…А я-то все надеялась, что он приедет ко мне! Я сначала по телевизору в новостях его увидела, фотографию Хана показали. Я же ни имени, ни фамилии не знала, теперь хотя бы знаю, как его звали… На фотографии он был намного моложе. Потом подумала, а вдруг я обозналась… Даже когда объявление твое прочла, все равно надеялась – думала, а вдруг он, как и я, сбежал, скрывается, вдруг все-таки выздоровел. Так ждала его… Даже сейчас ехала к тебе и думала, а вдруг это он… Там, в Центре, лучшие медики работали, и никто не смог ему помочь…

– Операцию ему предлагали, и не раз, но он отказывался.

Они помолчали, у Вики было такое чувство, словно она опять, в который раз прощалась с Ханом.

– Как ты оттуда выбрался?

– Да еще год поработал, о твоем отъезде так никто и не узнал, всем сообщили, что ты умерла, как и предыдущие испытуемые. Ребята, те, кто знал о тебе, все слово сдержали. После его смерти я стал вести тему, тянул целый год, боялся, что всех поубивают, уберут, если закрою, но потом все же сообщил в Москву о бесперспективности этого научного направления. О том, что без Хана невозможно доработать, и вот тему закрыли. Убирать всех подряд не стали, смысла в этом уже не было – информация ведь быстро устаревает, секретные сведения становятся достоянием гласности. Потому кое-кого просто отпустили, но некоторым все-таки устроили «несчастные случаи». Я случайно узнал о них, но, как видишь, сам выбрался оттуда живой, отпустили. Год прошел, тогда только стал искать тебя. Да, – вспомнил Павел, – Хан успел еще Шуре дать препарат, и через месяц ее не стало. Узнал, что это она корзиночку тебе подавала, не простил ей предательства.

– А девчонки, кто выжил?

– Да все живы, многие так там и остались, не захотели уезжать. Центр получил новое руководство, а ему тоже обслуга нужна. Вроде бы, теперь это открытое учреждение…

– А как Леонид Сергеевич?

– Помер, конечно. От такого «лечения» никто не выздоравливал, Валентин тоже, но он дольше протянул, молодой же был, организм сильный, дольше Хана прожил. Им сказали о твоей смерти и выпустили из изолятора, больше препарат не давали.

– А почему ты оттуда ушел? Ну и правил бы дальше. Хан ведь не скрывал от тебя свои разработки… Я же – удачный эксперимент, ты бы наверняка смог его повторить, ведь все время присутствовал, когда Хан меня оживлял, собирал из кусочков… Мог бы сказать, что это ты добился такого результата, омолодил бы всех стариков и старух…

– Не захотел я делать кому-то такие подарки – вторую жизнь давать, не верю, что ее получат самые достойные. На мой взгляд, только ты и заслуживала этого…

– Ты меня просто огорошил… – Вика в изумлении смотрела на Павла. – Почему это я достойна? Да там одна Рита чего стоила – такие яркие девушки редко встречаются: и внешность, и ум, обаяние, чувство юмора… Вот уж, природа не поскупилась, да? Жаль ее… До сих пор себя ругаю, что не поговорила с ней. Ее бы вовремя оттуда вывезти – она бы осталась жить, забыла бы Хана.

– Рита была хороша…

– А ты оттуда уехал со своей женой, у тебя же там была девушка? Наверно, и дети уже есть?

– Она осталась там, мы расстались сразу после смерти Хана. Жили просто рядом, но друг друга не понимали, потом она влюбилась в одного охранника и ушла к нему. Она-то давно знала, что я люблю другую.

– Да? Так ты женат на другой?

– Нет. А ты живешь одна?

– Ты еще спрашиваешь, конечно, одна. Со своей дочкой…

– Что, так и любишь его?

– Люблю. Паша, а почему ты Хана не вылечил в той ванне? Я все время об этом мечтала…

– Была такая мысль, но там все было построено на том, чтобы мозг оставался невредимым, а у него как раз вся проблема с головой. Там надо было многое менять. Если бы шеф прожил дольше, я бы, конечно, все равно попробовал… Только не думаю, что у меня сразу бы получилось, он не везде руководствовался расчетами, полагался на свою интуицию… Он тоже понимал, что я не смогу, сказал мне как-то: «Жаль, я тебя не подготовил…»

Павел посмотрел на нее.

– Никак не привыкну к твоему новому лицу, пока не смотрю на тебя – все вроде в порядке, а как взгляну – другой человек…

– Я понимаю, сама от зеркала полгода шарахалась. И сны такие жуткие снились, будто кожа с меня слезает, волосы выпадают. Смотрю на себя в зеркало, а вижу какого-то монстра, как в фильме ужасов, без кожи…

– Так и было в ванне.

– Бр-р! Это самое жуткое воспоминание! А после нее как было ужасно – взрослый человек, а беспомощная, как младенец. Бедный Хан, как он со мной нянчился тогда.

– Я бы тоже нянчился…

После такого признания Вике почему-то было неловко оставаться с Павлом, и она вскоре ушла. Но они увиделись на следующий день, провели его вместе и договорились перезваниваться. Потом Вика улетела к себе. Павел стал частенько названивать ей, через пару месяцев приехал, потом еще один раз, другой. Центр наложил на них обоих свой отпечаток, оба были посвященными в его тайну, и потому им было легко вдвоем. Вике нравилось, не таясь, вспоминать о Хане, о той странной жизни, а Павла теперь неудержимо влекло к ней. Притягивала ее двойственность – сквозь внешность Виктории вдруг проглядывала Мария, это завораживало его.

Поднявшись впервые в ее мастерскую, Павел вздрогнул – со стены на него смотрел Хан.

– Так вот как он относился к тебе…

– Как? – не поняла Вика, подошла, остановилась рядом с ним.

– Вот так… Я не видел его таким и то считал, что он очень сильно тебя любит.

– Да… – Виктория задумалась, глядя на портрет.

– Я тоже тебя люблю, – выпалил вдруг Павел и, заливаясь краской, повернулся к ней.

– Что? – не сразу ответила Вика, она даже не поняла, что такое он сказал.

– Я приду завтра, – как мальчишка, смутился он.

Они поженились через два года.