Текст книги "Митя. Повесть о первой любви"

Квартира, в которой жили Маша и её мама, оказалась очень уютной и ухоженной. Обстановка была обычная, похожая на ту, которая была у Мити и большинства его друзей. Видно было, что живут небогато, хотя, Митя догадывался об этом и раньше. Да и откуда взяться богатству в такое тяжелое время у провинциальной учительницы, в одиночку воспитывающей дочь.

Елена Сергеевна оказалась красивой высокой брюнеткой. У нее, как и у Маши, была идеальная осанка и спортивная фигура. Одета она была не то, чтобы очень нарядно, но точно не по-домашнему. На ней была красивая длинная кофта ручной вязки и юбка. Видно было, что приезд Мити и для неё был событием. Гостя она встретила ласковой улыбкой.

– Очень приятно с вами познакомиться, Дмитрий! Маша так много о вас рассказывала.

– Удивительно, Елена Сергеевна, мы так мало с Машей общались, что я не представляю, что она могла обо мне рассказывать.

– Общались мало, но я тебя насквозь всего увидела сразу. Всё-всё про тебя знаю, – весело засмеялась Маша. Она сияла от счастья.

И тут Митя понял свою оплошность. Он должен был привезти подарок не только Маше, но и маме. Щеки вспыхнули от стыда, но тут же он вспомнил про купленную в «Рябинке» коробку конфет и решил вручить её.

Елена Сергеевна была искренне тронута вниманием, а Маша очень обрадовалась парфюму. Она несколько раз брызнула себе на запястье и закатив глаза вдыхала аромат, изображая блаженство на лице.

Митя был тронут оказанным ему тёплым приёмом, но чувствовал себя неловко. Вешая куртку, он нечаянно сломал вешалку. Он готов был провалиться сквозь землю, хотя Маша вместе с мамой в один голос стали уверять его, что она уже была сломана и держалась на честном слове. Когда Митя пошел в ванную, чтобы вымыть с дороги руки, он нечаянно сломал кран.

«Это катастрофа! – подумал он. – Одним неловким движением перечеркнул все очки, заработанные встречей с макаровскими отморозками». Но Маша с Еленой Сергеевной опять стали убеждать его, что сантехника у них постоянно ломается и что завтра придет дядя Витя и все починит.

Митю усадили за стол и стали кормить сначала борщом, потом прекрасным овощным рагу с куриными окорочками.

– Митя, мне Маша сказала, что ты сам заработал деньги на поездку. Это правда? – Спросила Елена Сергеевна.

– Да. Задернили с Андрюхой – это товарищ мой – склон на стройке.

– А что у вас в Корсакове все еще строят жилье? – очень удивилась Елена Сергеевна. – У нас люди бегут из города. Квартиры бросают, потому что продать даже за символическую цену трудно. Дома совсем не продаются. Целые улицы брошенные стоят.

– У нас все стройки встали, – ответил Митя. – Та, на которой мы работали, чуть ли не самая последняя. Но квартиры и дома, пока не бросают. Даже напротив – однокомнатная квартира стоит как хорошая японская машина – тысячу долларов, а то и две.

– Это, наверное, потому что у вас порт. Какая-никакая, а работа есть, – грустно вздохнула Елена Сергеевна.

Съев две порции борща, большую тарелку рагу, Митя приступил к чаю. Елена Сергеевна распаковала и поставила перед ним подаренную коробку конфет. Митя решил, что совсем отказываться с его стороны не красиво, но и поедать собственный подарок – тоже было бы нехорошо. Он аккуратно съел конфетку и на этом остановился.

Митя рассказал про свои трудовые подвиги на стройке, в мельчайших деталях изобразив оба случая, когда их облили остатками цементного раствора из окна. Маша вместе с мамой смеялись до слёз. Митя был отменным актером. Затем он поведал про то, как они с Андреем и Максом отравились рапанами. Рассказал еще несколько смешных историй из своей жизни. Незаметно пролетел час. Елена Сергеевна удалилась в свою комнату, не забыв перед этим еще раз сказать Мите, как она рада знакомству и что двери их квартиры всегда открыты для него настежь.

Митя и Маша остались одни. Митя смутился. Ему было очень неловко, но в то же время он понимал, что должен быть непринужден и уверен в себе. Для того, чтобы скрыть свое смущение, он продолжал болтать. Он рассказывал про школу, про всевозможные курьезы, которые случались с ним во время учебы. Про Зою Уфимцеву, чтобы дать понять Маше, что он запросто общается с девушками, чтобы она не думала, что он их боится. Но Маша, почему-то стала очень грустная. Он стал судорожно вспоминать смешные истории, но чем смешнее был анекдот, тем печальнее становились глаза Маши. В конце концов Митя замолчал. «Видимо она не любит болтунов и огорчилась тем, что я оказался одним из них, – подумал Митя и расстроился. – угораздило же меня так распустить язык».

– Да, весело ты живешь, – сказала Маша, подводя итог разговору. – Пойдем, я тебе постелю в моей комнате. Я сегодня с мамой буду спать на диване.

Митя долго не мог уснуть. Он раз за разом прокручивал разговор, пытаясь понять, чем он расстроил Машу. Пока мама была вместе с ними в кухне, ее глаза сияли от счастья. Она так звонко и заразительно смеялась над его же рассказами. Может быть ее огорчила мама? Но нет, вроде бы она ничего такого не сказала. «Ладно, утро вечера мудренее! – решил он, засыпая. – Быть может к утру грусть развеется и Маша снова будет веселой».

Митя проснулся от запаха блинов. В квартире была тишина. Только сковорода шкворчала на кухне. Митя пошел на запах. На кухне была Маша. На ней были облегающие спортивные штаны, футболка и симпатичный кухонный фартук. Она ловко жарила блины. Митя не видел ее глаз, но понял, что она по-прежнему такая же грустная и даже как будто немного обиженная.

– Доброе утро! – стараясь быть как можно более веселым и жизнерадостным, сказал он.

– Доброе, – грустно ответила Маша, не оборачиваясь. – Как тебе спалось на новом месте?

– Спасибо! Очень хорошо.

– Я рада за тебя.

Митя, понимая, что его взгляда никто в этот момент не видит, разглядывал ноги и бедра девушки. «Неужели когда-нибудь я смогу все это трогать, обнимать, целовать?» – не верил своим глазам юноша. Ему очень хотелось обнять Машу, прижаться к ней, но он боялся сделать это. Что если она решит, что он такой же, как и все остальные мужики, которым от женщин надо одного. Митя мог бесконечно разглядывать молодое девичье тело, но удовольствие его омрачалось пониманием, что Маша действительно чем-то расстроена или обижена. Может быть он ни при чем? Может быть ее обидела мама или еще кто-то?

– Маша, у тебя что-то случилось? – робко спросил он.

– Почему ты так решил?

– Ты какая-то грустная. Может быть я тебя обидел чем-то?

– Да нет. Не бери в голову.

– Как можно не брать в голову. Я очень переживаю. Может быть я что-то ляпнул, что тебя огорчило?

– Просто я как-то иначе представляла себе нашу встречу.

Митю осенило: она ждала поцелуя вчера, когда мама оставила их одних. Она ждала, что он будет обнимать и целовать ее. Она не только не против этого, но сама этого хочет. Митя подошел к Маше, аккуратно, как будто она была из фарфора, положил руки чуть выше бедер. И так же аккуратно, не дыша прикоснулся губами в основание ее шеи. Маша повернулась, посмотрев ему прямо в глаза. Никакой грусти и обиды в ее взгляде уже не было, но не было и того детского восторга, с каким она вчера встречала его. Это была совсем другая Маша, какой он никогда еще раньше не видел. Она была красива, как никогда. Она обвила руками его шею, не выпуская при этом лопатку, которой переворачивала блины, и немного прикрыв веки потянулась губами к его губам. Они поцеловались.

Митя никогда раньше не целовался ни с кем по-настоящему. Маша сразу поняла это.

– Ты что не умеешь целоваться? – Спросила она. И, заметив его смущение, тут же ласково добавила: – Это ничего. Я тебя научу, – и снова потянулась к его губам.

– А если мама войдет? – Митя с опаской оглянулся на дверь.

– Мама с бабушкой на дачу ушли.

Митя закрыл глаза и отдался поцелую.

– Мить, ты чего зубы стиснул, как партизан на допросе? Кто ж с закрытым ртом целуется. Открой рот.

– Зачем это? Я же не у зубного.

Маша прыснула от смеха прямо Мите в лицо.

– Дурачок ты. Она взяла со стола полотенце и стала вытирать его лицо. Он ощущал капельки ее слюны на лбу и на щеках, но ему не было это неприятно. Даже напротив. Он широко раскрыл рот, как на приеме у дантиста и закрыл глаза. Маша опять рассмеялась. Свернула свежеиспеченный блин и сунула его в открытый рот.

Запахло горелым. Маша охнула и кинулась к плите, где дымилась сковорода с блином. Маша убрала ее в сторону и поставила на ее место чайник. Напившись чаю, они стали целоваться прямо стоя посреди кухни. Для Мити это были новые, неведомые ранее ощущения. Он видел раньше, как это делают другие. Видел в кино и в жизни. Он всегда думал, что люди при этом испытывают какие-то приятные ощущения. Но никаких сверхъестественных ощущений в данный момент у него не было. Чувствовать у себя во рту машин язык было необычно, но не более того. Никакого наслаждения от поцелуя он не испытывал, но смирился, решив для себя, что поцелуй – это вынужденная необходимость на пути к чему-то более интересному и приятному. А Маше, судя по всему, целоваться очень нравилось. Она относилась к этому, как к какому-то искусству, как художник, увлеченный созиданием, старательно и методично наносящий мазки на полотно.

Маша увела его за руку в свою комнату, повалила на кровать, сама взгромоздилась сверху и продолжила целовать. Митя решил, что она готова перейти к чему-то более интересному и осторожно сунул руку под футболку, прикоснувшись к горячему, нежному, но упругому животу. Маша так же аккуратно вынула его руку из под футболки и положила ее на тоже место, но поверх футболки. Митя понял это, как запрет на прикосновение к интимным местам. Видимо Маша пока к этому не готова.

Они целовались очень долго. Быть может полчаса или даже час. Митя очень устал. с непривычки сводило скулы, болели челюсти и язык, но он не решался первым останавливать процесс. Наконец остановилась Маша. Она продолжала сидеть на нем верхом, разглядывая его и ласково скользя пальцем по его лицу, шее, перебирая волосы.

– Митя, я должна тебе кое в чем признаться.

Митя молчал. Начало его заинтриговало. Он вспомнил, как вчера обсуждали Машу Сипа и Косой.

– У меня был парень… – продолжила она. – Я была глупая еще совсем… Думала, что все это серьезно… В общем у меня с ним было… ну ты понял… А он оказался таким подлецом! Оказалось, что у него такое хобби – девочек совращать…

– Это и есть Длинный? – сопоставил Митя услышанное накануне с рассказом Маши. и тут же осекся, осознав, что сделал это вслух.

– Откуда ты знаешь его прозвище? – Маша очень пристально посмотрела на Митю, слезла с кровати и села на стул. В глазах ее смешались тревога, удивление, рассерженность и страх. – Ты что наводил обо мне справки?

– Да нет, Маш, ну какие справки, – начал оправдываться Митя. Он подошел и попытался ее обнять, но она отстранила его, отойдя к окну.

– Так вот ты о чем вчера с ними разговаривал! Да как ты посмел обсуждать меня с этими… с этими… – Маша машинально стала надевать олимпийку. К гамме чувств, отражавшихся на ее лице, добавилась брезгливость, как будто она испачкалась в каких-то нечистотах.

– Маша, ну зачем ты так, – Митя второй раз предпринял тщетную попытку обнять ее. – Да у меня не было даже в мыслях. Не хотел я ничего у них спрашивать. Они спросили к кому я приехал. Я ответил. Ну не врать же им. Разве я мог знать, что они про тебя что-то знают, чего им знать не положено. Напротив, я подумал, что они дорогу покажут.

– И что они тебе рассказали?

– Да ничего. Показали дорогу.

– И все?

– Нет. Косой сказал, что ты раньше с длинным встречалась.

– Не смей больше говорить обо мне со всякими отморозками! Слышишь? Не смей!

– Прости, – виновато потупился Митя.

– Ладно. Пойдем на дачу. Бабушка мечтает с тобой познакомиться.

Путь на дачу лежал через безлюдные закоулки частного сектора. То и дело встречались заброшенные дома. Митя представил, как в одном из таких домов Тузик играет с Лыбой, Секой и всей остальной бандой в патефон. Мите очень интересно было увидеть, как выглядит этот или, наверное, правильнее было бы сказать эта Тузик. Почему у нее такое дурацкое прозвище? Ходит ли она в этот патефонный клуб с удовольствием или ее каким-то образом принуждают к этому? Интересно было бы узнать, знакома ли с Тузиком Маша, но спрашивать ее об этом он не стал, памятуя о том, чем обернулись для него последствия разговора с местными.

Подходя к калитке дачи, Маша взяла Митю за руку. Он догадался, что ей не хочется показывать маме и бабушке, что между ними что-то произошло. Маша снова стала улыбчивой, но та искорка счастья, которая вчера была в ее глазах, куда-то пропала.

– У вас все хорошо? – спросила Елена Сергеевна, глядя пристально в глаза дочери.

– Да, мам, все замечательно.

Елена Сергеевна перевела взгляд на Митю. Митя виновато опустил голову.

– Милые ругаются – только тешатся, – попыталась сгладить неловкую паузу бабушка.

Дачный участок был небольшой – сотки четыре. Половина была засажена картошкой. Часть была засажена овощами. Рядом с калиткой стоял металлический трехтонный контейнер, в котором хранился садовый инвентарь и другое имущество. Рядом стоял неуклюжий самодельный стол с двумя такими же неуклюжими лавками. Вокруг стола располагались клумбы, сделанные из автомобильных колес, заполненных землей. Никакого домика на даче не было. За клумбами была установлена туристическая палатка.

– Вы все лето тут живете? – спросил Митя бабушку, указывая на палатку.

– Да нет. Сегодня одну ночь переночевала. Холодновато. Это уж ближе к августу поселюсь, чтобы картошку ночью не украли. Но палатку я разбираю даже когда не живу тут. Хорошо после обеда ноги вытянуть в тенечке, книгу почитать.

Вся компания села за стол. Бабушка подала окрошку, салат и морс. Пока Митя ел, она подробно расспрашивала его про маму, папу, сестру, бабушек и дедушек.

– Хороший ты парень! – резюмировала бабушка, когда Митя закончил обедать. – Видно, что хороший. Но смотри мне! Машку нашу обидишь – я с тебя шкуру спущу!

– Можете уже начинать спускать, грустно вздохнул Митя.

Бабушка испуганно посмотрела на внучку.

– Бабуль, все хорошо! Митя так шутит, успокоила старушку Маша.

– Елизавета Фёдоровна, может быть у вас есть какая-нибудь мужская работа? Я бы с удовольствием размялся, – предложил Митя.

– Я тут сама за мужика! Всё сама здесь сделала. Даже этот стол сама построила.

– Бабуля у нас никому ничего не даёт делать, – объяснила Маша. – Только если воды привезти с ручейка.

– Да, милая, если водички мне привезёте, я буду очень вам благодарна, – одобрила Елизавета Фёдоровна.

Митя и Маша вылили в закопченный костром чайник остатки воды из молочной алюминиевой фляги, погрузили ее на небольшую тележку, сделанную из детской коляски и пошли на родник.

– Бабушка у тебя прямо огонь! – отметил Митя, когда они вышли из калитки.

– Да, – согласилась Маша. – Ей очень тяжело довелось. Дед с войны израненный пришел, умер, когда мама совсем маленькая была. У нее отбоя не было от ухажёров, но она за всю жизнь так никого к себе и не подпустила. Всё сама. В школе нашей завучем работала до самой пенсии.

– И коня на скаку остановит, и в горячую избу войдет. Прямо как у Пушкина.

– У Некрасова!

– Разве?

– Есть женщины в русских селеньях с спокойною важностью лиц, с красивою силой в движеньях, с походкой, со взглядом цариц… – начала с выражением декламировать Маша.

Митя густо покраснел. Маша, заметив это, весело и добродушно рассмеялась.

– Это же седьмой класс! Двоечник ты!

– Митя виновато опустил голову. Маша остановила его, взяв за руку и притянув к себе.

Они поцеловались. Поцелуй прервала разразившаяся за соседним забором лаем собака. Мите стало очень хорошо и приятно на душе. Инцидент с Длинным оказался позади. И хотя Митя был совсем не виноват в предыдущей ссоре, он твердо решил, что никогда ни с кем больше не станет обсуждать Машу. Даже с Андрюхой, хотя, он и не отморозок.

Источник представлял собой торчащую из земли металлическую трубу, из которой текла вода, образовывая ручей. Рядом росла ветвистая ива. Один ее ствол был спилен. К пню была приколочена доска, которая судя, по всему, служила лавкой для водоносов. На одной из ветвей был устроен из проволоки крюк, на котором висела железная эмалированная кружка. Митя установил флягу под струю. Фляга наполнялась медленно. Маша усадила его на лавку, села к нему на колени и они опять стали целоваться. Целовались очень долго. Фляга давно наполнилась. Вода лилась через край. Где-то очень близко, прямо в ветвях ивы запел соловей. Чуть подальше начала куковать кукушка. Мите было так хорошо, что описать его чувства нельзя словами.

Он по-прежнему не понимал в чем смысл столь усердного переплетения языков. Куда приятнее ему было бы просто сидеть, крепко обнимая любимую, положив ей голову на грудь, слушая ее дыхание, уткнуться в волосы, коснуться губами ее щек, глаз, подбородка, шеи… Но он не решался прерывать поцелуй, который, судя по всему, доставлял удовольствие его избраннице.

Влюбленных спугнула старушка с бидончиком. Она появилась очень тихо и совершенно неожиданно для обоих.

– Флягу-ти убирайтя! – громко сказала бабушка.

Молодые вскочили. Митя кинулся оттаскивать от источника флягу, а Маша покраснела от стыда и стала поправлять олимпийку и прическу, отворачивая лицо от старушки, видимо в надежде, что она не узнает или не запомнит ее.

– Эх, молодежь! Все одно у вас в голове… Да я и сама такая же была…

Захваченные врасплох голубки поспешили восвояси. Там их уже ждал заваренный бабушкой отвар на смородиновых почках, ароматных травах и листьях малины.

Митя, переполняемый радостью от примирения с Машей, пения соловьев и кукушек, солнца, легкого летнего ветерка, снова стал разговорчивым и стал без умолку рассказывать байки. Маша, как и вчера звонко смеялась. Мама и бабушка улыбались. Но если Елена Сергеевна смотрела на Митю с искренней симпатией и теплотой, во взгляде бабушки чувствовалась холодная настороженность. Каждый раз, встречаясь с ней взглядами, Митя представлял себе, как она спускает шкуру с Длинного.

Ближе к вечеру переменился ветер, со стороны моря потянуло холодом. Маша озябла. Мама велела им вместе с Митей идти домой. Сама она осталась помогать бабушке убирать палатку и инвентарь.

По дороге домой Митя изъявил желание купить торт.

– Ты что, это же так дорого! Не надо! – Попыталась его отговорить Маша, но Митя даже слушать не стал. Он затащил ее в продуктовый магазин и купил самый большой, самый дорогой торт из имевшихся в наличии.

Войдя домой, Митя и Маша прошли в кухню. Маша поставила чайник, после чего посадила митю на стул, села на него таким образом, что его тело оказалось между ее ног, крепко обвила его руками и стала страстно целовать. Митя почувствовал, что Маша протолкнула ему в рот сладкий апельсиновый леденец. Немного подержав его у себя во рту, Митя отправил его назад в рот к Маше. Эта игра очень понравилась ему тем, что внесла хоть какое-то разнообразие в утомительный процесс целования. Митя ощущал близость девичьего тела, упругость груди, с которой соприкоснулся впервые, хотя, пока ещё только через одежду. В нем начало просыпаться что-то необузданное, мужское. Что-то, что он с трудом мог контролировать. Ему захотелось целовать Машу всю. Он решился наконец прервать это бесконечное переплетение языков, оторвал губы от машиного рта и аккуратно прикоснулся ими к тонкой и нежной девичьей шее. Маша замерла. глаза ее были прикрыты, дыхание было неровным. Митя повторил прикосновение. Маша задышала чаще, но не отстраняла его, а даже напротив – приподняла подбородок, открывая всю шею для поцелуев.

Митя почувствовал, как внутри него просыпается вулкан. Огненная лава пульсировала в его артериях. Он медленно, аккуратно, как по минному полю стал перемещать правую руку от спины к груди поверх машиной одежды. В тот момент, когда рука была близка к цели, Маша ловким движением перехватила ее и вернула ее себе за спину, дав таким образом понять, что не готова пока пустить его в столь интиминую зону. В то же время процесс целования шеи шел своим чередом. Митя уже дошел до ключицы, когда вдруг раздался звонок в дверь.

– Мама? – предположил Митя.

– У мамы ключ есть, – ответила шепотом Маша, сдвинув брови. – Не будем открывать.

– А если мама специально не открывает своим ключом, чтобы не застать нас за чем-нибудь нехорошим? Если мы не будем открывать, это может вызвать у нее подозрения.

Маша пошла к двери. Там действительно была мама. Она вошла, непринужденно болтая о том, что ее ключ куда-то запропастился и нашелся в тот момент, когда Маша уже открывала ей дверь.

Елена Сергеевна переоделась и вышла на кухню. Торт на столе приятно удивил ее. Маша уже заваривала чай и подавала на стол чашки, ложки и блюдца.

– Митя, ты когда назад собираешься ехать? – спросила Елена Сергеевна, когда сели пить чай.

– Завтра, – машинально ответил Митя. – Вопрос смутил его. Быть может ему было неприлично так долго злоупотрелять гостеприимством и следовало уехать уже сегодня?

– Елена Сергеевна осознала всю пикантность заданного ею вопроса и поспешила исправиться:

– Я хотела тебя предупредить, что у нас лучше заранее брать билеты, потому что может не достаться мест. Без мест ехать очень тяжело. Если ты хочешь, можешь гостить у нас сколько угодно. Мы только рады тебе.

– Нет-нет! У меня в Корсакове много дел! – Митя не хотел сворачивать с уже принятого, пусть и под давлением обстоятельств, решения. Он сам уже убедил себя в том, что гостить дольше неприлично с его стороны и все уверения Елены Сергеевны в ее радушии – не более, чем дань вежливости. Вечер скоротали чаем с тортом и разговорами. Митя опять забыл данное себе обещание поменьше болтать и в течение двух часов веселил своих себеседниц историями из жизни. Он ждал, когда уйдет Елена Сергеевна, чтобы опять получить доступ к Маше, к только что открывшимся ему новым ощущениям, но Маша на сей раз оказалась сдержаннее. Она не дала целовать ее в шею и ограничилась недолгим по сравнению с предыдущими поцелуем в губы.

Митя проснулся поздно. Обе хозяйки были в этот момент на кухне. Маша листала журнал, а Елена Сергеевна вязала. Они разговаривали о танцах. Митя поздоровался. Он внимательно всматривался в лицо Маши, пытаясь уловить ее настроение. Маша была абсолютно спокойна. Ее глаза не выдавали ни грусти, ни радости, ни того щенячьего восторга, который был в день приезда. Это спокойствие немного встревожило нашего героя.

«Неужели она все-таки во мне разочаровалась? – Думал он. – Еще вчера, когда вернулись с дачи она обнимала, целовала меня, позволяла целовать ее шею и, судя по всему, ей это было приятно. А уже позднее, когда мама ушла спать, она не захотела повторить этот приятный момент. Может быть она боялась, что их застанет мама? Но вдруг она все-таки разочаровалась из-за моей болтовни? Угораздило же опять распустить язык».

Маша налила Мите чаю, достала из холодильника коробку с остатками торта, села напротив него и подперев подбородок кулаком, стала смотреть, как он ест. Взгляд бы совершенно обычный. Точно таким же взглядом смотрела на него мама, классная руководительница, Валентина Семеновна, когда он настривал гитару. В нем не было эмоций. «Но разочарование – это ведь тоже эмоция, – утешал себя Митя. – Если бы она разочаровалась во мне, то я бы понял это».

– Митя, ты каким поездом поедешь? – спросила Елена Сергеевна. – До Южно-Сахалинска сегодня будут в 11.50 и в 22.15.

Митя посмотрел на часы. Было 10 часов.

– Мне бы в 11.50 уехать, чтобы в Корсаков сегодня попасть.

На самом деле Митя не столько спешил в Корсаков, сколько хотел уже вырваться на свободу. Ему очень хотелось побыть одному, обдумать всё, поразмыслить. Ну и больше всего на свете ему хотелось сходить в туалет по большому. Последний раз он делал это в поезде по дороге в Макаров. Делать это у Маши в гостях он не мог. Ему было неловко. Он прекрасно понимал, что Маша догадывается о том, что внутри него происходят все те же процессы, которые происходят внутри любого другого живого организма, но все равно он не решался обнаружить перед ней этот факт. Где-то в глубине души Митя спрашивал себя, когда последний раз была в туалете сама Маша, но он не желал отвечать на эти вопросы даже сам себе.

В 11.00 Маша и Митя вышли из дома и не спеша, держась за руки двинулись в сторону вокзала. Митя купил билет, они вышли на перрон и сели на лавку.

– Я к концу лета обязательно приеду к тебе ещё раз, – пообещал Митя. – Вернусь и найду еще какую-нибудь работу.

– Приезжай, – все также спокойно, без эмоций ответила Маша. Немного помолчав, она добавила: – Хорошо бы, если бы ты приехал ко мне на день рождения – 29 августа.

– Приеду.

Поезд пришел точно по расписанию. Митя и Маша обнялись и наскоро поцеловались, чтобы не привлекать к себе внимание.

– Митя, береги себя, – напутствовала его Маша.

– Ты тоже береги себя, – ответил он, поднимаясь на подножку вагона.

Поезд был полон. Он шел из Александровска-Сахалинского. На этот раз кресло было не у окна, а в проходе. Митя закинул сумку на багажную полку и пошёл занимать очередь в туалет. Оправившись, уселся в кресло и стал смотреть в окно, за которым пробегали сахалинские сопки. Он думал о Маше и о своих чувствах по отношению к ней. Это ли и есть настоящая любовь? Та, самая любовь о которой пишут в книгах? Если это она, то она совсем не такая, какой он себе ее представлял. Еще каких-то три месяца назад, когда не было в его жизни Маши, он мечтал о ней. Желание любить и быть любимым сводило его с ума, испепеляло его. Скажи ему, что любовь ждет его за триста километров и он готов был бы бежать к ней бегом, хоть даже по снегу босиком. В его понимании любовь – это когда два человека не могут жить друг без друга. Как Ромео не сумел жить, лишившись своей Джульеты «Одна судьба у наших двух сердец: Замрёт твоё – и моему конец». Мог ли Митя сказать то же самое о своих отношениях с Машей? Чем она была для него?

С Машей ему было хорошо. Она интересная, умная, весёлая. Внешность ее вообще вне всякой конкуренции. Ему было приятно, когда она касалась своими губами его губ. Настоящее наслаждение он испытывал вчера на кухне, когда Маша впервые позволила ему целовать шею. Но если бы Маша вдруг дала ему отставку и попросила забыть к ней дорогу, стал бы он, как Ромео сводить счеты с жизнью? Нет! Ему было бы жаль расставаться с ней, как жаль было бы прекращать общение с Андрюхой или Костей, но ощущения невозможности жить без нее у него не было.

«Может быть я просто не способен любить? – Снова спросил себя Митя. – Есть же люди, которым от рождения не дано музыкального слуха. Может быть я точно также родился лишённым способности любить другого человека?»

Три часа пролетели как одна минута. Выйдя из поезда, Митя сразу же сел в 115 автобус и также, не заметив времени оказался в Корсакове. Дома никого не было. Митя лег на кровать прямо в одежде, которую не снимая носил с момента отъезда из Макарова, и мгновенно уснул, проспав до утра.