Текст книги "Не убий"

Действие третье

Свадьба по первому разряду в ресторане второй руки. Все поставлено! бывшим антрепренером Зайчиковым. На сцене второразрядная пышная ресторанная гостиная с искусственными пальмами в темных углах. В открытую дверь виден обеденный зал; посередине длинный стол, сервированный на 15–20 персон. Отдельно стол с закусками а-ля фуршет. На том и другом столе видимое и крайнее изобилие спиртных напитков. Лакеи в приличных фраках, но во вчерашних манишках; и не все бриты. Гости специальные, наняты Зайчиковым от пяти до пятнадцати рублей за вечер. Все одеты очень прилично и имеют такой вид, как будто они настоящие. Но стесняются; особенно смущает их то, что их так много. Некоторые, особенно дамы, стараются показать, что они действительно приглашены, а не наняты. Друг друга никто не знает. Всего их человек двенадцать. Гости первого плана: Барон Икс – солидный седой господин представительного вида, бывший биржевой делец, ныне состоит под судом. К положению своему как нанятого гостя равнодушен; сосредоточенно думает о чем-то, покусывая перчатку; курит сигары. Отставной генерал Дзет («Генерал на свадьбе») – пьяный, опустившийся, распухший человек, пришедший не столько ради денег, сколько для выпивки и компании. Коммерции-советник – Игрек, стесняется, не знает, куда сесть, старается спрятать медаль, которую надел из добросовестности. Помещик Эн, – также смущенный, но веселый человек, которому постепенно становится все это смешно. Два студента со шпагами: больше похожи на немолодых бритых актеров, не умеющих носить форму. Гости второго плана: – фигуры очертаний неопределенных. Три похожих друг на друга, но весьма солидных господина: как будто отставные чиновники – а может быть, и не чиновники. Молодой человек нагло скучающего вида: весь развинченный, расхлябанный, с истощенным, покрытым красными пятнами, серым лицом; часто смотрит на часы, презирает пальмы, ковер, Зайчикова. Думает о подложном векселе, которому завтра срок. Четыре загадочные дамы, по-видимому, из общества; при двух дамах столь же загадочные декольтированные, но вполне приличные девицы. Кажется, одна из дам, пожилая, в наколке, худая, с обвисшими щеками – актриса. Еще два, три смутных и почти неподвижных лица.

Зайчиков суетится и режиссирует. Сам он радостно взволнован, хотя пока еще трезв; не обращает внимания, что жилет у него короток и видна полоска белой рубашки. Изредка, с жестом мгновенного отчаяния хватается за голову – как режиссер, которому попалась трудная, не спевшаяся труппа.

Ждут из церкви новобрачных.

Зайчиков. Господа, господа, не дымите же так безбожно! Кто хочет покурить, пожалуйте в маленькую гостиную! Ах, виноват, барон: гаванна? Какой аромат… удивительно!

Барон. Гаванна.

Зайчиков (студенту). А вы, голубчик, папиросочку бросьте. (Тихо.) Послушайте, как вас, вы рекомендуете себя талантливым актером, берете с меня пять рублей, как оперный певец, а не умеете держаться на сце… в обществе!

Студент. Что же мне делать?

Зайчиков. Что? Дам занимайте… эх, видите, как все сидят! Надо было репетицию, но разве… (Помещику.) Так-то, дорогой Степан Григорьевич!..

Помещик. Николай Андреевич.

Зайчиков. Так-то, дорогой Николай Андреич. Живем? Ну, как посевы, озимые, яровые?

Помещик. Н-да, посевы.

Зайчиков. Золотое дно ваше… Отрадное. Какие леса, какие пажити и луга – дух замирает! Да, господа, что ни говори – а для всей Европы житница наша матушка Россия. Верно, ваше степенство?

Коммерции советник (растерянно). Не знаю.

Зайчиков. Как же не знать, помилуйте! Вот, генерал, наше третье сословие, говорит, что не знает – хитрый народ, а? До того хитрый, что… ваше мнение, генерал?

Генерал. Н-да, мое мнение. Послушайте, Иван Андреич…

Зайчиков. Иван Алексеевич Зайчиков.

Генерал. Послушайте, а они скоро будут от венца?

Зайчиков. Должны быть сию минуту. Да, что ни говори, а требования организма… не так ли, сударыня?

Генерал. С певчими?., ну свадьба, я говорю, с певчими?

Зайчиков. Как же, как же! Князь де-Бурбоньяк, мой достойнейший друг, не может пожалеть там каких-то денег, раз дело идет о блеске древнего имени. Ах, господа, я вижу, вернее сказать, я знаю, что не все здесь присутствующие достаточно осведомлены о достоинствах князя, – но, господа, в такой торжественный день злые языки должны умолкнуть, мир и согласие да царствуют в умиленных сердцах. Не так ли, достоуважаемая Дарья Степановна? (Тихо.) Дарья Степановна, хоть ты поддержи меня, видишь, какие кикиморы, чтоб их черт побрал. Ну и труппочка, черт бы ее… Ври!

Дарья Степановна. Что ж я буду врать? Сам виноват, чего ж раньше не сказал толком.

Зайчиков (свирепо). Что врать? Ух, старая лошадь, а соврать не умеешь? – Так-то, дорогой Андрей Иванович, живем? Ну, как посевы, пажити? (Развинченному молодому человеку.) Послушайте, но нельзя же так: там сидят очаровательные девицы, бутоны, если смею так выразиться, а вы… мировая скорбь, эх!

Молодой человек. Что такое?

Зайчиков. Дорогой! Я понимаю: мировая скорбь, Байрон, Шиллер, Сервантес, но ведь надо же и жизнь! Жизнь для жизни нам дана.[9]9
  Жизнь для жизни нам дана. – Строка из стихотворения И. П. Клюшникова «Жизнь» (1840).


[Закрыть]

Молодой человек. Это вы мне? Вы забываетесь, любезный.

Зайчиков. Что такое? Я забываюсь? Ну-н… хорошо, хорошо, потом поговорим. Скажите пожалуйста!.. Вам честь оказана, молодой человек, будь вы там маркиз или кто угодно, что князь де-Бурбоньяк пригласил вас. Скажите пожалуйста! (Проходящему лакею.) Послушай, эй ты, любезный, это что же у тебя: ты когда это воротничок надел? Ты не понимаешь, какой сегодня день, а?

Лакей. Хозяину скажите, Иван Алексеевич.

Зайчиков. Хозяину? А где он, этот мошенник, подать мне сюда этого мошенника! У, аршинники, самоварники…

Быстро уходит вслед за лакеем. В гостиной неловкое и напряженное молчание, друг на друга стараются не глядеть.

Дама (нерешительно). Как здесь душно. Вы не находите?

Вторая дама. Да. Очень теплая зима.

Первая дама. Да, удивительно теплая. Сегодня на Тверской уже показались на колесах. Вы на санях приехали?

Вторая дама. Да.

Первая дама. Подумайте, и я имела неосторожность приказать заложить сани. Так ужасно скрипят полозья, что это невыносимо!

Помещик (не выдерживая, генералу). Вот врет! Вместе в трамвае приехали.

Генерал (сердито). Что-с?

Помещик. А то, ваше превосходительство, что надо же овладеть положением! Ужасно курьезный случай! Позвольте рекомендоваться – бывший уездный предводитель, помещик…

Генерал (любезно). Очень рад. Генерал в отставке…

Помещик. Очень приятно. А любопытный тип этот Зайчиков: он мне положительно нравится. Врет каналья, как артишоки ест, и хоть бы поморщился.

Генерал (снова хмурясь). Не обратил внимания. Но случай действительно курьезный, хотя мы можем утешаться, что общество в конце концов весьма, весьма приличное. Правда, кое-кто подозрителен, но… Скажите, вон тот господин с сигарой действительно барон?

Помещик. Не могу знать, ваше превосходительство, кто действительно, а кто недействительно. Вон там сидит – Зайчиков мне сказывал, – действительный статский советник, но поручиться, что он действительно действительный или недействительно действительный…

Оба смеются.

А вы, ваше превосходительство?

Генерал. Что-с?

Помещик. Нет… А какого вы вообще мнения о сем курьезном происшествии.

Генерал. Видите ли, иногда – и я вполне понимаю и одобряю эти чувства – меня, как почтенное лицо, приглашают на какую-нибудь, ну там мещанскую, разночинскую свадьбу… Конечно, им приятно, да и сам иногда входишь в положение… молодые люди, брак, вся жизнь впереди… Но здесь – что-то весьма странное, весьма странное. Здесь, по-видимому, не только я один…

Помещик. И я.

Генерал. Но и все остальные… Очень, очень курьезный случай. Я ничего не понимаю. Фантасмагория какая-то! И я даже жалею, что приехал.

Помещик. Что есть истина? – сказал один мудрец.

Генерал (со вздохом). Вы философ, Иван, Иван…

Помещик, Николай Андреевич, к вашим услугам. Эх, ваше превосходительство, чем только не станешь, когда поживешь как следует. Но, кажется, едут. Простите, ваше превосходительство, я – посаженый отец!

Смеясь отходит. Почти одновременно вбегают с одной стороны два шафера – также нанятые, но опытные молодые люди – и с другой стороны несколько побледневший от волнения Зайчиков. Гости проявляют признаки некоторого оживления. Коммерции-советник переменил ногу, на которой он все время стоял в невольной позе полководца. Шафера кричат; «Едут, едут! Где Иван Алексеевич?.. Едут».

Зайчиков (взволнованно). Я здесь, здесь. Господа, приготовьтесь! Кто посаженый отец?.. Посаженого отца!! Ах, виноват, Григорий Петрович, сюда, сюда. И вы, сударыня, рядышком, так. А, Господи, Боже мой. А где же зерно, пшеница, как там?

Шафер (также озабоченно). Вот, Иван Алексеевич, вот. Мальчик, ты здесь стань.

Разряженный мальчик с блюдом зерна становится возле посаженых отца и матери.

Зайчиков. Да, да, пожалуйста, господа: как только войдут молодые и станут на колени, вы их осыпайте хмелем, то есть зерном или как там!..

Шафер. Нет, Иван Алексеевич, не так. Так не делается. Раньше надо благословить, а потом уже зерном. Как же это, возможно?

Зайчиков. Ну да, да, я и говорю. Господа посаженые отец и мать! Сперва благо… вот они.

Входят Василиса Петровна и князь. Она – в шелковом светло-сером подвенечном платье, в фате и с цветами на голове; он – в очень изящном, новом фраке, сдержан, держится спокойно и просто. За молодыми еще трое-четверо гостей и Яша-дворник с Маргаритой. Яков – в черной суконной поддевке и красной шелковой рубахе, Маргарита в скромном белом платье, на черных волосах цветы. Лакеи открывают шампанское, шум; молодые становятся на колени, их осыпают зерном. Шафера кричат – музыка! Невидимый оркестр в зале играет туш.

Зайчиков (со слезами). Дорогой мой, князюшка ты мой… Господа, поздравлять молодых! Василиса Петровна – дорогая – княгинюшка-матушка…

Гости разбирают шампанское, выбирая бокалы, где больше налито; некоторые тихо спорят с лакеем. Поздравляют.

Зайчиков (целует руку Василисы Петровны, она целует его в лоб). Дорогая моя, княгинюшка, дай вам Бог многие лета, в здоровье и благополучии. Деток наживите нам побольше, простите грубияна! Князь!

Крепко и долго целует князя, утирает слезы.

Милый! Ну что мне тебе сказать?! Живи ты и украшай… да что, брат, и слов у меня нет. Шарманочные, брат, у меня слова. Поцелуй меня еще!

Шафер. Музыка.

Снова туш. Поздравляют. Мужчины сдержанно и серьезно целуют у Василисы Петровны руку; дамы нежно целуются. Одна почему-то плачет. Вообще все очень серьезно и похоже на настоящее.

Яков. Дозвольте и нам, Василиса Петровна…

Маргарита (тихо). Княгиня, Яша.

Яков. Княгиня…

Василиса Петровна. Яшенька, голубчик мой! (Целует его и утирает осторожно слезу.) Голубчик ты мой, дай Бог и тебе всего, всего хорошего, самого большого счастья, какого ты хочешь… Маргариточка, милая, спасибо, я так рада… (Барону.) Мои протеже…

Зайчиков (подсказывает). Барон.

Василиса Петровна. Мои протеже, барон. Покажись, Яша – вот видите какой. Он очень, очень милый молодой человек, барон! Я его так люблю… (Треплет Якова по щеке.) Ну иди себе, голубчик. Вы не находите, барон, что для человека… простого он очень мило держится… Ах, господа, фату пустите!

Шафер. Фату, фату!

Снова музыка, снова туш. Поздравляют. Помещик, которому, видимо, понравилась Василиса Петровна, вышел из своей роли посаженого отца и что-то любезно говорит ей. Вместе с генералом, который также повеселел, уговаривает ее еще выпить шампанского, но она решительно отказывается. Князь, отдыхая, стоит в стороне, вынимает серебряный портсигар с золотой монограммой, подарок Василисы Петровны, и закуривает. Трудно понять, пьян ли он или совершенно трезв. Подходит Зайчиков и молитвенно смотрит на него.

Зайчиков. Князь!

Князь. Что, дорогой?

Зайчиков. Князь! Ну доволен ли ты, скажи! Если ты не доволен, я руки на себя наложу, честное слово, брат, руки на себя наложу. Милый ты мой, великодушнейший друг мой – я перст перед тобою, пыль, дрянь, но я доволен! Но ты молчишь, но ты улыбаешься, но ты раздираешь мое сердце…

Князь. Да, я доволен. И не суетись так, дорогой, опять будешь задыхаться.

Зайчиков (восторженно). И задохнусь! От радости задохнусь! (Умоляюще.) Милый, благороднейший ты мой человек, а что, если нам с тобою – для такого великого дня – дать зарок, обет, так сказать, трезвости? Родители бы твои покойные да и я бы… никому я не нужный человек, а все ж таки – человек я, князь!

Князь молчит, улыбаясь.

Зайчиков (упавшим голосом). Не можешь? Ну, ну, оставим. И правда, что это я – рассиропился, старая баба. (Тише.) Ну, а как гости, хороши?

Князь. Недурны.

Зайчиков. Старался, брат! По пятнадцати рублей с рыла! А вот тому – видишь – расслабленный из Капернаума[10]10
  …расслабленный из Капернаума… – Согласно евангельскому преданию, Иисус, будучи в городе Капернауме, исцелил больного (расслабленного) слугу сотника (От Матфея, 8, 5-13).


[Закрыть], черт его подери с его мировой скорбью, даже и не знаю кто он, черт его подери – двадцать пять рублей. Конечно, можно было у нас в бюро набрать, и дешевле бы стоило, но зато, брат, настоящие! Из нашей актерской братии только Дарья Степановна напросилась, старая лошадь… а музыка-то? Эх, голубчик, есть в этой музыке что-то разлагающее душу – ну что Гекуба? А вот плачу, старый актер… дурак!

Шафер (подбегая). Иван Алексеевич, я вас везде ищу. Надо к предварительной закуске просить. Помилуйте, что же это такое… Ах, виноват, князь!

Зайчиков. Сейчас, сейчас, голубчик. Дай отдохнуть. (Треплет его по плечу.) Ну как, доволен?

Шафер. Чудесная свадьба!

Зайчиков. А невеста?

Шафер на лету целует кончики пальцев и исчезает.

Зайчиков (мечтательно). Князь… а не можешь ты – вообразить? Ты скептик, я знаю – но ведь черт возьми! – воображаем же мы, актеры. Ну, вообрази. Вообрази, что это самое настоящее, какое только есть у Бога, и что ты, древний отпрыск, великодушнейший из людей, наконец вступаешь рука об руку с очаровательным бутоном в чертоги Мира и Красоты. Послушай, князь, как для тебя играет музыка, возвещая, так сказать, всю чистоту твоей души, как на крыльях… (упавшим голосом). Не можешь? Ну ладно, не сердись – рассиропился я, брат. (Громко.) Господа, прошу закусить! Господа шафера, прошу исполнять ваши обязанности.

Совместно с шаферами устраивает кавалеров и дам, суетится.

Князь (кланяясь Василисе Петровне и предлагая ей руку). Княгиня, позвольте вас просить.

Василиса Петровна. Ах нет, князь, я так устала, я потом. Закусывайте без меня, я приду…

Зайчиков. Княгинюшка-матушка, да как же можно? – без вас, как без солнца, вон и князь наш, как подсолнечник, головку повесил.

Василиса Петровна. Нет, нет, Иван Алексеевич, я здесь посижу. Я сейчас. Яша, а ты что же? Мой протеже, князь. Ну посиди со мной, Яшенька, поболтаем, посмеемся. Маргариточка, ты что же не идешь закусывать – иди, голубчик, иди. Я твоего Яшу не украду.

Маргарита. Мерси, ваше сиятельство.

Все уходят. В гостиной остаются только Василиса Петровна и Яков.

Василиса Петровна (снисходительно). Ты что же стоишь, Яков? Садись, голубчик. Ты был сегодня в церкви?

Яков. Был.

Василиса Петровна. Такая масса народу, любопытных, у меня так кружилась голова, что я никого не видала. Спасибо, голубчик, что не забыл старого друга. Помнишь еще?

Яков. Помню, Василиса Петровна. Как же можно забыть, я памятливый. Но, конечно, если надо забыть, то и забыть могу – а вам как угодно, Василиса Петровна?

Василиса Петровна. Да. Для других княгиня, а для тебя, Яша, навсегда Василиса Петровна. Пожалуйста, так и зови меня. Нет, зачем же забывать – забывать не надо.

Яков. Да что только помнить?

Василиса Петровна. Вот именно, Яша. Я знаю, что ты очень умный и деликатный человек и не можешь не понимать разницы, которая, к сожалению, между нами. Ты, Яша, человек, низкого звания, раб, а я – благороднорожденная княгиня. Ты обратил внимание, какое у меня общество, какие достойные, всеми уважаемые люди оказали мне честь: ах, барон, он такой прекрасный человек!

Яков. Видал. Василиса Петровна, а князь-то ваш?..

Василиса Петровна. Что? Да, да, к несчастью, Яша, к несчастью. Но я не стану тебя обманывать, дружок, князь сегодня же, прямо от стола, уезжает путешествовать… в Киссинген там или Кисловодск, я не знаю. Не буду таиться, открою тебе мое сердце: князь, при его благородной внешности, при его чудесных манерах, при его, наконец, удивительной скромности, произвел на меня с первого же раза неотразимое впечатление. И кто знает, Яша, не здесь ли судьба готовила мне счастье? Но… невозможно, Яков, он неизлечим, к несчастью. Бедный князь!

Яков. Вы еще молоды, Василиса Петровна, еще кого другого по сердцу встретите. Мало ли на свете людей: так еще полюбите, что и князя своего забудете. Верно?

Василиса Петровна. Азе, нет, Яков, что ты говоришь! (Улыбаясь.) Как это можно, голубчик! Нет, я скажу тебе откровенно, для меня все радости кончены, и смотрю я на свою жизнь, как на подвиг. Мы, князья, нашей жизнью должны подавать пример, а не унижаться до поступков; пусть люди низкого звания поступают, а мы должны быть горды и неприкосновенны.

Яков. Так. Что ж, живите, а мы завидовать будем.

Василиса Петровна. Завидовать, Яша, не надо, грех. И, наконец, разве ты не можешь устроить себе вполне приличную жизнь? Вспомни мой совет: купи себе кусочек земли под городом и стань огородником, капусту сади, огурцы – это дело чистое, приятное и людям, и Богу. Ты был на родине, Яков?

Яков. Да нет, все собираюсь. Маргарита вот по монастырям все меня таскает, божьих людей ищет, да не находит. Она ищет – а мне что? Василиса Петровна, а нехорошо это.

Василиса Петровна. Что, голубчик, нехорошо?

Яков. Да все. Но только, отчего я не могу, например, почувствовать? Другой какой человек, если трезвый не может, так хоть пьяный напьется, до настоящей точки себя доведет, а я Сколько, например, не пью – только на один глаз и пьян. На один пьян, а другим все подозреваю, как сквозь стекло. И так отчетливо вижу – ах ты, да скажи ты, до чего отчетливо! Или, например, случается мне кашу заварить: и – и, чего тут только не бывает, только, только земля не содрогается! – и все эту кашу хлебают, а у меня ложку черт украл. Вот я какой – удивительный!

Василиса Петровна (прислушиваясь). Какая чудная музыка. Ты музыку любишь, Яков?

Яков. Я и песенки пою – отчего же? Люди плачут: стало быть, хорошо пою. Петь-то пою, да спеться ни с кем не могу: они в плач, а я вскачь – уж какая тут спевка!

Василиса Петровна. Ну песенки, это… Нет, зачем же так. Так не надо.

Яков. Или души у меня нет? Бывает иной раз: вот уж и к сердцу подошло, вот сейчас прозрею, вот сейчас удивлю, вот… и что ж такое? Куда все девалось? Ничего. Заключился я в себе, Василиса Петровна, а ключ-то, видно, потерявши. И был Яшка-дворник, а стал Яшка-затворник (смеется).

Василиса Петровна. Да – я этого не понимаю, голубчик. Но должна тебе заметить, что ты мне не совсем нравишься. Зачем эта гордость, Яков, даже презрительность? Откуда? Почему, наконец? Люди, мой друг…

В зале гремит туш. Дверь распахивается, и с бокалами в руках показываются шафер, Зайчиков и еще двое-трое из гостей. Веселы.

Шафер. Горько! Княгиня, горько!

Зайчиков. Княгиня, матушка! Требуют! Горько! Всеобщий бунт и восстание рабов!

Шафер. Горько!

Василиса Петровна. Хорошо, хорошо, скажите, сейчас иду. Иван Алексеевич, на одну минуту, простите, господа, что лишаю вас…

Гости уходят, Зайчиков приближается с блаженной улыбкой.

Зайчиков. Княгинюшка, как я бессмертно счастлив! Ныне отпущаеши…

Василиса Петровна. Да? Послушайте, Иван Алексеевич, вы очень милый, очень обязательный человек, и я от всей души… но что это такое? Послушайте, что это такое, где вы? Какое-то «горько» – что это, мещанская свадьба, пирушка?

Зайчиков (опешив). Княгиня?!

Василиса Петровна. Или вы никогда не видали, не знаете простой разницы между какой-то свадьбой в избе и бракосочетанием? Горько!.. Пора быть умней, Иван Алексеевич.

Зайчиков (хлопает себя по лбу). Верно! Умница! Тут княжеская свадьба, бонтон, а я: горько! Провалился! Пардон – и ручку, умница, виноват, – княгиня!

Василиса Петровна. Я не сержусь. Идите, идите, нечего ручку. Я за вами.

Зайчиков уходит. Яков смеется.

Яков. Как вы его щелкнули, даже вспотел барин.

Василиса Петровна. Нельзя же в самом деле допускать! Ты что-то говорил, Яков, я забыла… Ах да. Ты же помнишь, что у меня твои деньги?

Яков. Помню.

Василиса Петровна. Там накопились кое-какие проценты, но я думаю, что ты еще не нуждаешься… А я, знаешь ли, свои в банке устроила и некоторые бумаги купила, но только верные: ах, теперь так трудно с деньгами!..

В зале оркестр играет попурри из Травиаты.

Нет, это надо послушать: какая прелесть – очаровательно!

Мечтательно слушает. Яков внимательно и с любопытством рассматривает ее.

Яков. Василиса Петровна, а как насчет?.. Да нет… Василиса Петровна. Что, голубчик? Замечталась я. Надо идти.

Встает. Яков также.

Яков. Спросить хотел, да ничего. Пустяковый вопрос, не стоит и спрашивать. Значит, так, Василиса Петровна?

Василиса Петровна. Да, Яша. Ну иди, голубчик, к столу, я потом, а то вместе неловко. Ты, Яшенька, пожалуйста, без стеснения, кушай и пей, а иначе ты меня обидишь. Иди же.

Яков. Видал я нынче, руку они у вас целовали. Как это они делают?

Василиса Петровна (улыбаясь). А что, может быть, и ты хочешь?

Яков. Нет, куда мне, я не сумею. (Усмехаясь.) Нет, я так. Пошел я, значит.

Уходит; в зале его встречают веселым, видимо, уж пьяным криком. Там весело. Василиса Петровна встает, оправляется и медленно идет к столовой, на полдороге останавливается, оборачивается и думает. Глаза закрыты, как во сне.

Василиса Петровна. Княгиня!..

Занавес