Текст книги "Екатерина Ивановна"

Георгий Дмитриевич. Не знаю. Не заметил начала. Да давно уж. И как ты думаешь, Павел, – скажи по совести, – неужели все это я наделал? А?

Коромыслов. Ну, как тебе сказать…

Георгий Дмитриевич. Нет, постой: неужели это я, именно я, своей рукой так исказил человека, образ человеческий? Ты подумай.

Коромыслов. Ты, не ты, а вообще совокупность обстоятельств и… характер. В Катерине Ивановне слишком много этого – как бы тебе выразиться, чтобы не соврать? – женского, женственного, ихнего, одним словом. Пойми ее, чего ей надо? Ну, скажем, иду я, мужчина, в царствие небесное, и так всем об этом говорю, и так все это и видят: вот человек, который идет в царствие небесное. А женщина? – черт ее знает, куда она идет! То ли она распутничает, то ли она молится своим распутством или там упрекает кого-то… вечная Магдалина, для которой распутство или начало, или конец, но без которого совсем нельзя, которое есть ее Голгофа, ее ужас и мечта, ее рай и ад. Молчит, таится, на все согласна, улыбается, плачет… Катерина Ивановна часто плачет?

Георгий Дмитриевич. Нет, не видал. Редко.

Коромыслов. Наверное, плачет, как кошка, где-нибудь на чердаке, между стропилами. И вот пойми – чего ей надо? Понял – и вот тебе святая, и красота, и чистота, и неземное блаженство, а не понял – ну, и полезай к черту в пекло. Ты пробовал говорить с ней прямо?

Георгий Дмитриевич. Пробовал. Лжет каждым словом.

Коромыслов. Ну, конечно… Она и мне лжет, хотя бы, кажется, и незачем. И мы с вами, Георгий Дмитриевич, думаем, что это ложь, а это значит только то, что она просто не верит в логику, как ты не веришь в домового, не верит в твой мир наружный, не верит в твои факты, потому что имеет свой собственный мир. Пойми ее, если хочешь!

Георгий Дмитриевич. Да. Ты видел ее глаза?

Коромыслов. Подкрашенные?

Георгий Дмитриевич. Ах, не то! Она – как слепая: ты посмотри, как она ходит, ведь она натыкается на мебель. Да, в каком мире она живет? И в то же время… она ужасна, брат, она ужасна. Я не могу тебе рассказывать всего, но наши… ночи – это какой-то дурман, красный кошмар, неистовство.

Коромыслов. Прости за нескромный вопрос – почему у вас нет детей?

Георгий Дмитриевич. Она не хочет.

Коромыслов. А ты?

Георгий Дмитриевич пожимает плечами. Молчание. Заметно темнеет, и огромный четырехугольник окна становится синим.

Пристрелил бы ты ее, Горя, – ты сделаешь доброе дело.

Георгий Дмитриевич. Да? Не могу. Походим, Павел. Знаешь, мне сейчас очень приятно, что мы с тобою так говорим, наконец… по-мужски. И у тебя так красиво, не то, что у меня дома. За этим окном улица?

Коромыслов. Да, улица. Отчего же не можешь? Силы, боишься, не хватит или веру в себя потерял?

Георгий Дмитриевич. Силы? Нет, голубчик, какой же я судья человеку? Я и себя-то не понимаю, а тут еще другого судить… Ах, и не в том дело, а в том, что я – не могу, ничего не могу, понимаешь: ничего. Нищий. Дурацкая ли это покорность судьбе или рабство, прирожденное лакейство натуры, для которого не хватало только случая…

Коромыслов. Ну, ну… не слишком!

Георгий Дмитриевич. Ах, Павел, ты еще не знаешь всей глубины моего горя! Вот жалуюсь тебе, что она лжет, – а я? Я, брат, и сейчас тебе тоже лгу… нет, не смыслом, конечно, а вот выражением лица, тем, что вместо крика, – рассуждаю, как у себя в комиссии. А работа моя, которой я, как щитом, только отгораживаюсь от совести, разве не ложь? Эх! Что делать, что делать!

Молчат и ходят.

Коромыслов. Живу я довольно долго, Горя, и заметил одно: у каждого себя уважающего человека на всю его жизнь есть одна пуля, одна-единственная пуля – понимаешь? И если ты как-нибудь поторопился, или сделал промах, или вообще ненужно ее израсходовал, то…

Георгий Дмитриевич. Понимаю, не договаривай, брат. Плохой ты утешитель, но что ж, – из песни слов не выкинешь.

Молчание. Ходят и курят.

Коромыслов. А себя ты мог бы убить, Горя? Прости, так, из интереса спрашиваю.

Георгий Дмитриевич. Я понимаю. По совести если – то не знаю. Скорее нет, чем да.

Коромыслов. А надежды никакой?

Георгий Дмитриевич. Надежда всегда есть. К несчастью.

Коромыслов. Да, к несчастью. Что же ты не пьешь вина?

Георгий Дмитриевич. Спасибо, не хочется. Кажется, уже фонари зажглись.

Оба подходят к окну и смотрят, вырисовываясь черными силуэтами на фоне посветлевшего окна.

Высоко?

Коромыслов. Шестой этаж. Пропасть!

Георгий Дмитриевич. А красиво. Так как же, Павел – жить-то ведь надо?

Оба молчат и курят, темные и неподвижные на светлом. Все более светлеет за окном, и все темнее в комнате. Тишина.

Занавес

Действие четвертое

Гости у Коромыслова. Кое-что изменено в обычной обстановке, кое-что добавлено: взятый напрокат рояль, живые цветы на столе и в вазах. В стороне стол с вином, закусками и фруктами. Большое окно на улицу наполовину занавешено. В задней части мастерской – ближайшей к авансцене – высокий занавес отделяет угол с диваном: здесь одна только лампочка в синем стекле, полутемно. Весь свет сосредоточен в глубине мастерской: там все ярко, колоритно, богато.

Коромыслов, разговаривая и шутя, внимательно работает над картиной «Саломея». Саломея – Екатерина Ивановна. Полуобнаженная, она стоит на возвышении, с опущенной головой и потупленными глазами; в протянутых руках тонкое, кажется, жестяное декоративное блюдо, на котором предполагается голова Иоанна. За роялем Тепловский Яков – пианист, дородный человек с бритым, уже раскормленным, холеным лицом и ярко-белыми заметными зубами, которыми он производит впечатление. Держится нагло и прилично. Большею частью стоят около мольберта или стола с вином два художника, товарищи хозяина: Торопец и Людвиг Станиславович. Около стола хозяйничает неумело и смущаясь мальчик лет четырнадцати, в аккуратной курточке, хорошенький – племянник Коромыслова.

Из прежних знакомых трое, кроме Екатерины Ивановны: Ментиков, очень довольный и веселый, Алексей и Лиза. Лиза сидит одна в темном углу, тревожно прислушивается к разговорам; Алексей, одетый в штатское, бродит по мастерской, иронически и вызывающе относится ко всему, что говорят и делают художники. У него выросла небольшая бородка…

Коромыслов. Так, так, недурно… Яков, отчего не пьешь вина? – пей, за тобой некому ухаживать. Избаловали тебя дамы.

Тепловский (смеясь и показывая зубы). А тебя? Молчи, старый греховодник!

Коромыслов. Если что-нибудь в хозяйстве не так, господа, то простите холостяка. Журочка… Господа, вы все познакомились с Журочкой? – покажись им, Жура. Это мой племяш из Костромской губернии, талантливый мальчишка… Похозяйничай, Жура, не смущайся. За дамами поухаживай.

Тепловский. Ну, у тебя дам не богато.

Екатерина Ивановна (не меняя позы). А я?

Тепловский. Да какая же вы дама? Вы девица Саломея, да еще в руках у этого Ирода… Друг мой, Павел, так нельзя – ты себя компрометируешь: разве это рояль? (Берет две-три ноты.) Мог бы обзавестись настоящим инструментом: денег зарабатываешь ой-ой!

Коромыслов. Вы не устали, дорогая? Ну, потерпите, потерпите, искусству нужно приносить жертвы. Денег нет, напрокат взял, – а что, дрянь?

Ментиков. Шер метр, давайте я похозяйничаю. Я умею.

Коромыслов. Вы? Ну ладно. А поить будете?

Ментиков. Я-то? Я сам уже выпил четыре рюмки коньяку, а вот теперь ликеру… или еще коньяку? Посоветуйте, Торопец.

Торопец (издали). Ну вас к черту.

Смех.

Людвиг Станиславович. Он вчера у Торопца эскиз стащил.

Ментиков (рисуясь). Что за выражение… Так как же, Журочка… тебя зовут Жура? – что же мы теперь будем делать? Вам чего прикажете подать, Яков Львович?

Тепловский. Видно, я уж сам подойду.

Алексей. Павел Алексеевич…

Коромыслов. Что скажешь, голубчик?

Алексей. Вы это всем дамам говорите?

Коромыслов. Что такое говорю?

Алексей. Что искусство требует жертв.

Коромыслов. Всем. Они любят ласку.

Алексей. А искусство – жертвы?

Коромыслов. А искусство любит жертвы. Как ты находишь, Торопец? – что-то ты все косишь глазом.

Торопец (энергично качая головой). Нет, не нравится.

Коромыслов. Ого… А что же тебе не нравится?

Людвиг Станиславович. Пустяки. Взято сильно. Торопец торопится.

Смех.

Ментиков. Нет, вы представьте себе эту новость: я уже шестую рюмку пью, я уже совсем пьян! Катерина Ивановна, не браните меня сегодня: я уже шестую рюмку пью… Вы икорки, икорки свежей возьмите, редкостная икра, Яков Львович! Сам покупал у Елисеева.

Тепловский (прожевывая). Вы? Это почему же?

Ментиков. По поручению Павла… Павла Алексеевича. (Громким шепотом.) Яков Львович, а вы заметили, как хороша сегодня наша Екатерина Ивановна? Безумие! Отчего вы у них редко бываете?

Торопец. А я тебе говорю, что в ней Саломеи нет и ни на грош. Саломея… Это, брат, такое… у нее, брат, в одних глазах столько этакого, что так тут и сгоришь, как соломенная хата. А это что? – девица из немецкой портерной. Са-а-ломея!

Алексей (иронически). Я тоже нахожу, что здесь нет Саломеи. Саломея – тип весьма определенный.

Торопец. Верно.

Коромыслов. А вот мы сейчас вам покажем… Нуте-ка, дорогая, взгляните-ка на этого Фому неверного… знает как?.. Так, именно, – здорово!

Екатерина Ивановна взглядывает на Торопца и с хохотом сбегает с возвышения. Аплодисменты.

Тепловский. Браво, Саломея! Сгорел художник, соломенная хата.

Ментиков. Браво, Саломея!

Екатерина Ивановна. Налейте мне вина, Тепловский. А вам хотелось бы, чтобы я на вас так взглянула?

Торопец. Скажите, как удивили… Ну и взглянула, ну и обожгла, н-ну и пронзила… так зачем же ты ее без глаз берешь. Что это тебе – институтка? А где страсть? – а где грех и это, как его… вожделение? Ага!

Коромыслов. Вздор!

Людвиг Станиславович. Конечно, вздор! Как вы не понимаете, Торопец: тут взять момент, когда страсть еще скрыта… она дрожит только в веках… но еще мгновение и… Грех – в этой линии плеч, в волнистом изгибе груди…

Алексей. Вы про кого, господа художники, говорите? Про Екатерину Ивановну? Какое странное искусство!

Коромыслов. Про Саломею, Алеша! Господа, где же Лиза?

Торопец (сердито). Про какую еще Екатерину Ивановну? Ну и плечи, ну и грудь, – это мне всякая натурщица даст… а ты глаза мне дай! Ведь я же видел, ведь это же богатство.

Коромыслов. Экую чепуху ты говоришь, Торопец.

Идет, прислушиваясь к спору, разыскивает Лизу. Спор двух художников продолжается. Алексей, пожимая плечами, отходит к столу.

Тепловский. Ваше блюдо пусто, Саломея, позвольте мне положить на него свою голову.

Екатерина Ивановна. Вы хотите ее потерять?

Тепловский. Хочу быть вашим пророком.

Ментиков. Ха-ха… Это остро сказано. (Напевает.) «Так жизнь молодая проходит бесследно…» Господа пророки, выпьемте еще по одной!

Алексей. Катя… Георгий скоро приедет?

Коромыслов садится около Лизы.

Коромыслов. Что это вы в темноту забрались, Лизочка? Вам здесь не скучно.

Лиза. Нет.

Коромыслов. Правда, здесь глаза отдыхают. Но какую околесицу несет Торопец, вы слыхали? Странный мы народ, художники…

Лиза. Да.

Коромыслов. Лиза… (Берет ее за руку.)

Лиза. Нет, оставьте мою руку. Павел Алексеевич, это правда, что Ментиков… Катин любовник? – я видела сегодня… нечаянно… на лестнице, как он поцеловал Катю.

Коромыслов. Да? Лиза, девочка вы моя милая…

Лиза (прячась от него в угол дивана). Оставьте меня, слышите? Господи, Господи… Да уходите же! И как вам не стыдно говорить со мной, называть меня Лиза. Уходите, вы слышите?

Коромыслов стоит в раздумье. Пожав плечами, медленно выходит.

Ментиков. …остро сказано. Господи, я сегодня так всех люблю, что готов со всеми выпить на брудершафт… (Оглядывается и ищет.) Жура, хотите?

Торопец. А раз любите, то и налейте мне рюмочку… да нет же, очищенной. Где тут эта самая… как его… ветчина? (На кончике вилки тянет длинный кусок ветчины.)

Коромыслов. Кутишь, Торопец? Ты лучше расскажи, как ты устрицы в Италии ел. Ну, как, дорогая, отдохнули? Пожалуйте на эшафот.

Алексей (смеясь). На эшафот? Странное искусство… и вообще странные у вас разговоры, Павел Алексеевич! Не забудь же, Катя, что мне нужно с тобой поговорить.

Екатерина Ивановна. Хорошо. Я помню.

Коромыслов (хмуро). Ехал бы ты, Алексей, в свои меблированные комнаты.

Алексей. Выгоняете, Павел Алексеевич?

Коромыслов. Я, брат, даже Ментикова не выгоняю, а не то что такого доблестного юношу, как ты. Просто отеческое попечение о твоем же благе. Идем, Екатерина Ивановна.

Оба художника и Ментиков смеются. Екатерина Ивановна становится в позу, Тепловский перебирает клавиши. Минуты сравнительного затишья.

Людвиг Станиславович. Ментиков! Говорят, что у вас можно достать билеты в Думу.

Ментиков. Сколько угодно! А этюдик будет? – даром не даю.

Торопец. Дайте, пан, все равно стащит.

Алексей (серьезно). Очего вы его не бьете?

Торопец. Его-то? Да не пробовали еще, а надо-таки попробовать.

Ментиков (вставая). И это вся награда за любовь к искусству. Ах, люди, люди, как вы злы!.. (Напевая: «Так жизнь молодая проходит бесследно…», идет к темному углу, где Лиза).

Тепловский. Катерина Ивановна! Будем кутить сегодня. Поедемте в автомобиле на острова – помните, вы мне обещали? Я так не отстану.

Коромыслов. Не мешай, гнусный соблазнитель! Лучше сыграй что-нибудь по своей части. Ведь вижу, что завидки берут, – ну и покажись во всей своей красоте.

Ментиков садится возле Лизы.

Ментиков. Мечтаете? Мечты, мечты, где ваша сладость… Эх, Лизавета Ивановна! Вы ангел чистоты и невинности, и вы не можете этого понять, что нас гонит к алкоголю, одиноких и бесприютных мужчин. Ведь я буквально один, или как говорит Демон: опять один! Эх, Лизавета Ивановна!.. Лизочка…

Лиза. Не смейте так!

Ментиков (нагло). Отчего же так: не смейте. А Коромыслов может?.. странно! Лизочка!

Лиза (вставая). Я сейчас Алексею Дмитриевичу скажу.

Ментиков (пугаясь). Ну, ну, я не буду – я ведь шучу. Я шутник. Это люди почему-то считают меня мрачным, а ведь я шутник! Лизочка, виноват, Елизавета Ивановна, – ну, а ручку можно? Только пальчик, один малюсенький, невинный пальчик… Да я же шучу, как это глупо! (Последние слова договаривает один, так как Лиза ушла. Еще некоторое время Ментиков сидит за занавесом, ожидая, не будет ли шуму; потом незаметно выходит и окольными путями пробирается к столу.)

Коромыслов. А, Лиза… Хоть ты покорми ее чем-нибудь, Алеша, а то совсем захиреет девица. Жура, Журочка, ты бы, голубчик, новые тарелки у Маши спросил.

Лиза. Вас зовут Жура?.. Спасибо, Алеша, мне не хочется.

Жура. Это дядя меня так зовет. Я приезжий из провинции.

Тепловский (от рояля). А тоже, погляди, знаменитостью будет. Павел, мне становится скучно.

Коромыслов. Потерпи.

Тепловский. Вы любите музыку, Елизавета Ивановна?

Лиза. Да. Не особенно.

Тепловский. Павел, я начинаю беситься! Я сбегу, вот тебе крест. Что на самом деле: затащил в гости, сам устроился недурно, а гостям приходится дохнуть от скуки. Как это назвать, Торопец?

Торопец. А что ж! М-мне не скучно.

Коромыслов. Да и Саломея моя что-то головку повесила. Устали, Катерина Ивановна?

Екатерина Ивановна выпускает из рук блюдо, и оно падает со звоном. Екатерина Ивановна стоит неподвижно. Пауза. Все слегка недоумевают.

Тепловский (недоумевая). Что такое?

Коромыслов (громко). Э, чего там, так нельзя: буду же я Иродом и потребую… Саломея, прошу! Танец семи покрывал!

Тепловский. Это идея! Браво, браво! Танец!

Ментиков. Требую! Браво, браво! Это идея!

Лиза. Не надо, Катя!

Торопец (сердито). Почему не надо? Надо!

Коромыслов. Да играй же, Яков!..

Тепловский. Да вот не знаю что… Ну, ладно, сойдет!

Импровизирует, сбиваясь, и, снова начиная, постепенно находит. Екатерина Ивановна бросает исподлобья недоверчиво-кокетливые взгляды, колеблется.

Ментиков. Мы ждем, Катерина Ивановна! Осчастливьте смертных!

Алексей (тихо). Если я еще услышу ваш голос, я выброшу вас вон в то окно.

Ментиков (тихо). Почему же меня? Я не один, все кричат.

Алексей. Вы слыхали?

Ментиков поспешно отходит. Музыка. Екатерина Ивановна, поглядывая все так же вопросительно и кокетливо, выходит на середину и в нерешимости останавливается. Видно, что она не умеет танцевать. Забрасывает вверх, как для полета, тонкие голые руки и делает несколько слабых, неловких движений, мучительных своею неразрешенностью. Одно мгновение кажется, что она сейчас заплачет. Коромыслов кричит: «браво, браво!» – он со стаканом вина стоит у камина и наблюдает. Екатерина Ивановна как-то странно вскрикивает, кружится, беспомощно и дико взмахивая руками, и сразу останавливается в позе бесстыдного вызова. Губы ее слегка приподняты злой улыбкой, глаза смотрят, презрительно и нагло. Неловкое молчание.

Во время танца вошел Георгий Дмитриевич и, никем не замеченный, остановился почти у порога.

Торопец (не глядя, тихо и смущенно). Нет, это что же! Какой же это танец…

Коромыслов (решительно). Браво, Екатерина Ивановна!

Екатерина Ивановна, не отвечая, короткими, решительными шагами идет к столу.

Георгий Дмитриевич (слабо). Браво, браво!

Коромыслов. А, Георгий, что поздно! Видал? – ведь недурно.

Георгий Дмитриевич. Видал. Здравствуйте.

Здоровается. Торопец, здороваясь, привстает и роняет салфетку.

Цветешь, Яков? А, и ты тут, Алеша? – давно не видались, что редко заглядываешь… занят? Ну, кто еще… Лиза, Катя… с ними я сегодня виделся (смеется). Ох, ну и устал же я сегодня: пять часов толкли воду в ступе.

Торопец. В комиссии?

Георгий Дмитриевич. Да, даже в двух.

Коромыслов. Накачивайся сам, хозяев тут нет. Дай ему тарелочку, Жура… Ну, а как твои?

Георгий Дмитриевич. Кто мои?

Коромыслов. Да дети.

Георгий Дмитриевич. А, дети! Благодарствуй, хорошо. А у тебя как с картиной?.. Да ты, если нужно продолжать, продолжай – я гость не стеснительный.

Коромыслов. Пусть отдохнет. Катерина Ивановна, вы погуляйте, дорогая, ножки разомните.

Екатерина Ивановна. Хорошо. (Отходит от стола). Алеша, пойди сюда.

Тепловский. Тебе вина, Георгий?

Георгий Дмитриевич. Пожалуйста.

Ментиков (скромно). Георгий Дмитриевич, вы знаете, сколько я сегодня выпил? Восемь рюмок.

Георгий Дмитриевич. Да? Лизочка, я сейчас заезжал домой, и дети спят.

Лиза. Ты устал, Горя?

Георгий Дмитриевич. Ничего, голубчик, пустяки.

Торопец. А по-моему, извините, пожалуйста, вся эта работа ваша ни к чему… Посмотреть на ваше лицо, извините, пожалуйста, больше работника не найдешь, труженика, который…

Спорят. Екатерина Ивановна приводит Алексея в тот угол, где темно.

Екатерина Ивановна. Сядем, Алеша, я устала.

Алексей. Нет, мне надо поговорить.

Екатерина Ивановна. Георгий приехал, ты видал? – ах, да что же я спрашиваю – конечно, видал. Тебе понравилось, как я танцевала?

Алексей. Нет. Мне надо с вами поговорить. Зачем вы сегодня опять приезжали ко мне? – Я вас не велел пускать. Что это, Катерина Ивановна!

Екатерина Ивановна. Я тебя люблю.

Алексей. От вас пахнет вином! Какой ужас!

Екатерина Ивановна. Спаси меня. Я тебя люблю. Что они делают со мной, Алеша? Ты видел, как я танцевала, а Георгий кричит, вдруг говорит: браво. Ты думаешь, что я тебя люблю? – я тебя ненавижу, ненавижу. Я укушу тебя.

Алексей. Пусти мои руки.

Екатерина Ивановна. Ты боишься греха, что Георгий твой брат? Я хочу целовать тебя, дай мне твой рот. Ты мой пророк, ты моя совесть… Отчего у тебя так дрожат руки. Посмотри, какая у меня маленькая грудь как у девочки… Тебе приятно, что я положила твою руку на грудь?

Алексей (шепотом). Пусти.

Екатерина Ивановна. Поцелуй меня. Никто не увидит. Никто не узнает. Хочешь сегодня ночью?

Алексей (почти громко). Прочь!

Отталкивает Екатерину Ивановну с такой силой, что она падает на диван. Лежит, не шевелясь, и снизу вверх, со странной улыбкой на Алексея. Тот поднимает обе руки с таким видом, будто в них камень и он хочет обрушить его на женщину.

Ты!..

Екатерина Ивановна, не мигая, смотрит ему в лицо и улыбается все тою же странной улыбкой. Молчит. Не найдя слов, Алексей в отчаянии хватается за голову и быстро выходит. Не оглядываясь, так же быстро идет к двери. Спина его слегка согнута, как под тяжестью.

Уходит.

Коромыслов. Куда он?.. Алеша, ты домой?

Лиза. Алеша, погоди.

Коромыслов (удерживая ее за руку). Твоего Георгий, сегодня ядовитая муха укусила. Ты не знаешь что с ним?

Тепловский. Весьма нервный юноша!

После ухода Алексея Екатерина Ивановна еще мгновение остается в той же позе, затем встает, слегка оправляется и медленно выходит к другим. Неловкое молчание.

Екатерина Ивановна (не садясь, у стола). Дайте мне вина, Тепловский! Горя, Алеша просил передать, что он завтра приедет поговорить с тобой.

Георгий Дмитриевич. О чем?

Екатерина Ивановна. Не знаю. У него голова болит.

Тепловский (подавая бокал). За наш автомобиль, Екатерина Ивановна…

Екатерина Ивановна (выпивая). И еще…

Тепловский (намекая). А еще за что?

Екатерина Ивановна (равнодушно). Вы сами знаете. Горя, ты разрешишь нам поехать покататься на автомобиле? – ты добренький, ты умный, ты позволишь.

Георгий Дмитриевич. Если тебе так хочется…

Тепловский. Ура!.. Разрешил, разрешил…

Екатерина Ивановна (небрежно гладит Георгия Дмитриевича по волосам). Вы видали, Торопец, какой у меня хороший муж? Вы бы его написали. Хорошенький, добрый, такой добренький…

Коромыслов. Ну, муж разрешил, а я пока не разрешаю: власть искусства сильнее власти закона… Ментиков, дарю вам этот афоризм, взамен двух этюдов. Да и на что, в самом деле: танцевала, танцевала, барынька, и вдруг весь заряд даром. Руку, дорогая… (Берет ее за руку и ведет к возвышению.)

Тепловский (пожимая плечами). В конце концов это невыносимо. У вас нет сигар, Ментиков?

Ментиков. Увы, шер метр… Нету. Яков Львович, вы серьезно хотите ехать на автомобиле? Тогда я могу позвонить по телефону – у меня есть знакомые…

Тепловский. Благодарствуйте. У меня тоже есть знакомые. Ну, давайте папиросу… папиросы-то у вас хорошие?

Коромыслов. Да ты, Георгий, ближе подойди… ты еще не видал: ну? – как находишь?

Георгий Дмитриевич (смотрит). Интересно задумано.

Коромыслов. Ты его послушай.

Георгий Дмитриевич. Да? (Смеясь, возвращается к столу.) Это мое вино?

Ментиков (продолжая). Елизавета Ивановна сегодня очень мрачна – ей не нравится наше веселье. А вместе с тем, что останется от жизни, если из нее выкинуть веселье. Но она не желает этого понимать.

Лиза. Вы пьяны.

Ментиков. Ну и пьян – так что же из этого. Я человек скромный, но у меня есть свои потребности: выпить рюмку вина в хорошей компании… За ваше здоровье, Георгий Дмитриевич, и за всех, кто не кривляки.

Лиза. Горя… Скажи ему.

Георгий Дмитриевич (мягко.) Кажется, вы, действительно, выпили лишнее, Аркадий Просперович.

Ментиков. Я (со слезами в голосе). Вы мой друг, Георгий Дмитриевич, старший брат, и я подчиняюсь решению вашего голоса, но какое право имеет она? Кто такое она, желал бы я знать, извините меня за смелость…

Екатерина Ивановна (внезапно). Я не хочу держать пустого блюда. Что это вы мне дали?

Тепловский (смеется). Верно…

Екатерина Ивановна. Я уже два часа держу пустое блюдо. Зачем это? – это глупо, я не хочу. Дайте мне голову пророка, я хочу голову пророка…

Коромыслов. К следующему сеансу закажу. Стойте, стойте…

Екатерина Ивановна. Я не хочу. Дайте мне голову пророка или… (Далеко отбрасывает блюдо, и оно со звоном падает). Вот… Сами хотите, чтоб я была Саломея, а пророка нет, и это наглость. Всё какие-то людишки, жабы…

Коромыслов (оглядывая кисти). Одни Ироды.

Екатерина Ивановна. Молчать… (Бледнея.) Вы не смеете так говорить с женщиной. Если я согласилась вам позировать, то вы не имеете еще права…

Георгий Дмитриевич. Катя, он шутит…

Лиза. Катя…

Ментиков (злобно). Пророк ушел. Таких пророков водой лечить надо…

Екатерина Ивановна (спускаясь с возвышения). Молчать… Я честная женщина и не позволю… Налейте мне вина, я вам говорю …

Георгий Дмитриевич. Не надо, Катя… Едем домой.

Екатерина Ивановна. А я говорю дать… Чей это стакан, все равно (пьет). Кто говорит, что Алеша – пророк? (Пьет.) Алеша такой же дрянь-мальчишка, и если я захочу, я заставлю ползать его по земле, как собаку. Лизочка, посмотри, какие они все смешные и глупые, посмотри… Вот этот (показывая на Тепловского) очень хочет, чтобы я… но я ни-ни-ни… Я здесь царица, а они все мои рабы, и все хотят одного: и вы, и вы, и вы… Что это за мальчишка?

Коромыслов. Пойди к себе в комнату, Жура.

Екатерина Ивановна. Пойди ко мне, мальчик (целует его). Ты славный, ты хороший… Ты из деревни приехал? Лиза, посмотри, какой славный мальчик, он из деревни приехал, поцелуй его.

Коромыслов. Много чести. Иди-ка, брат, иди.

Екатерина Ивановна. Нет, поцелуй…

Тепловский. Лучше меня поцелуйте, я тоже мальчик из деревни.

Екатерина Ивановна (вставая). Молчать… Вы опять свои гадости говорите?

Георгий Дмитриевич. Да он же шутит…

Ментиков. Конечно, шутит. Остро сказано…

Екатерина Ивановна. Нет, как он смеет говорить, чтобы я его поцеловала? Я честная женщина и… Вы знаете, что он три раза стрелял в меня и хотел убить, но честная женщина, я ему никогда не изменяла… Я так тогда испугалась, когда он достал револьвер: Господи, думаю, неужели он хочет меня убить? Налейте мне вина…

Георгий Дмитриевич отходит и, покачивая головой, бродит по мастерской.

Коромыслов. И охота старое вспоминать, Екатерина Ивановна. И вина не стоит, а давайте-ка я надену шубку и поедем мы себе… Георгия оставим, Бог с ним, с этими мужьями, а возьмем Лизу…

Екатерина Ивановна. Нет. Я с ним в автомобиле поеду. Вы думаете, я пьяна – какие глупости. Художник, я вам нравлюсь?

Торопец. Нет.

Екатерина Ивановна. Врете, нравлюсь. А вам, художник? Но вы такой строгий, и я вас боюсь…

Тепловский. Мне нравитесь.

Георгий Дмитриевич. Павел, увези ее… Я не могу… я…

Коромыслов. Увезу, увезу… Эка беда, подумаешь, подпила барынька, это с нами каждый день бывает… А что, разве она часто?

Георгий Дмитриевич. Первый раз вижу… Павел, я с ума схожу…

Коромыслов. Ну, ну, не сойдешь. Ты на Лизочку посмотри, вот кого мне, пожалуй, и жалко…

Екатерина Ивановна. Нет, вы серьезно, вы любите меня? Ах, я теперь не верю в любовь…

Тепловский. И уж не верю я в любовь…

Екатерина Ивановна. Нет, серьезно, я раз хотела выброситься в это окно. Вы не верите – как это глупо… А я вам говорю, что хотела и Богу уже помолилась… нет, струсила… Струсила… Лизочка, посмотри – я голая совсем… отчего это?

Лиза. Ты по… позируешь.

Екатерина Ивановна. Ах да, а я и забыла совсем: смотрю, совсем го-о-лая сижу, а кругом мужчины. Я устала, Лизочка, я ужасно устала, попробуй, какая у меня тяжелая голова. Ах, как я устала…

Лиза. Поедем, Катя…

Екатерина Ивановна. Нет. Где пророк? Чего вы смеетесь… где пророк?

Тепловский. Ты мне предоставь это, Георгий, я с ними умею обращаться. Час покатаю по морозцу, и как рукой снимет.

Коромыслов. Да пусть уж. Возьми открытый автомобиль.

Тепловский. Ну, конечно. Устал, Горя, заработался? Я к тебе завтра обедать приеду, кстати, узнаю… Живешь в номерах, один, как черт, и так, знаешь, тянет? к семейной жизни, к очагу… Бодрись, Горя…

Ментиков. Остро сказано… Браво, Екатерина Ивановна. Нет, нет, господа, ко мне это не относится, я в пророки не лезу. У меня есть свои потребности, но я скромный; человек и…

Тепловский. Едем, Екатерина Ивановна…

Екатерина Ивановна. Куда?

Тепловский. А как приказывали: мотор готов. Едем, дорогая, погода прекрасная, и мы славно…

Лиза. Я с тобою, Катя.

Екатерина Ивановна. Ты? Нет, дружок, тебе не надо. Мы с ним кутить поедем, это он думает, что домой. Я домой не хочу…

Тепловский. Да и не надо… (Подмаргивает Георгию Дмитриевичу.) Кутить так кутить, я парень компанейский… едем…

Екатерина Ивановна. Видишь, Лизочка, Дай я тебя благословлю… будь умница, хорошая, дай тебе! Бог… В детскую пойди, деток моих поцелуй… Чего же ты плачешь, глупенькая?

Георгий Дмитриевич. Едем домой, Катя…

Ментиков. Конечно, домой, Екатерина я вас прошу, поедемте домой… А то что же это: вместе пришли…

Коромыслов. Подите-ка сюда, Ментиков, на слова…

Георгий Дмитриевич. Катя, ради Бога…

Екатерина Ивановна. Нет, какие глупости. (Вставая.) Ох, голова кружится… где же автомобиль?

Делает несколько шагов и опускается в кресло.

Нет, я туда не могу. Горя, дай мне сюда шубку, я хочу, чтобы ты одел меня. И ботики…

Георгий Дмитриевич выходит. Ментиков огорченно стоит в стороне.

Коромыслов. А не холодно вам будет, дорогая… Ты смотри, Яков, не простуди! Плед возьми.

Тепловский. Ну вот еще, ученого учи!.. (Нетерпеливо.) Да что же он там? – надо самому пойти… Ага…

Горничная и Георгий Дмитриевич вносят платье Екатерины Ивановны; Георгий Дмитриевич одевает жену; став на колени, надевает ботики. Все собрались около, только Ментиков в стороне, и на дальнем диване, спрятав лицо, плачет Лиза.

Торопец. Ну, мы тоже. Прощай, хозяин.

Екатерина Ивановна (целуя мужа в голову). Миленький, мне так приятно, что ты меня одеваешь. Ты тоже устал? Бедненький! Ты береги себя, не простудись… Хорошо?

Георгий Дмитриевич (целуя руку и вставая с колен). Хорошо.

Тепловский. Готово? Идем… Позвольте, я вас под руку возьму, Екатерина Ивановна, вот так… днем это неприлично, а сейчас…

Все прощаются с Георгием Дмитриевичем; он кланяется очень низко.

Коромыслов. Я провожу вас. Маша, идите вперед и огонь дайте…

Но в дверях маленькая остановка: Екатерина Ивановна оборачивается и зовет.

Екатерина Ивановна. Горя! Пойди сюда, Горя… Миленький, я хочу благословить тебя.

Коромыслов. Что за религиозное настроение… довольно уж!

Екатерина Ивановна (строго). Не шутите, это серьезно. Ну, до свидания, миленький. Господь с тобою!

Коромыслов. Наконец-то! Я сейчас, Георгий!

Все уходят.

В мастерской остаются только Георгий Дмитриевич, Лиза и Ментиков. Лиза плачет, и плач ее все слышнее; Ментиков, повертевшись по комнате, подходит к Георгию Дмитриевичу и осторожно присаживается около него на диван. Молчание. Ментиков вздыхает.

Ментиков. Уехала наша Екатерина Ивановна. (Молчание, вздох.) Папиросочку хотите, Георгий Дмитриевич?

Георгий Дмитриевич несколько мгновений с неопределенным выражением смотрит на него и берет папиросу. Слышнее плач Лизы.

Занавес