Текст книги "Магнетизерка"

Глава двадцать третья

О важности дамских разговоров. – Условности на то и условности, чтобы ими пренебрегать. – Откровения Александрин Хвостовой. – Эффективность физических воздействий человеческих особей друг на друга. – Небольшое красное пятнышко меж бровей вразлет.

Дамская беседа для человека постороннего, паче для мужчины, вещь маловразумительная, легкомысленная, а посему начисто лишенная смысла и логики. Что, скажите мне, они так возбужденно, серьезно и бесконечно долго обсуждают? Как правило, пустяки да сущие безделки. О погоде поболтали – сегодня ведро, завтра ненастье, послезавтра опять солнышко, – от климатических причуд плавно перешли к только что приобретенным шляпкам да шалям, по пути сделав отступление на новые шелка для рукоделия и последние образцы новомодных кружев. Наговорившись о нарядах, подступили к их хозяйкам: где кого с кем видели, что та или иная сказала, как губы поджала да нос задрала. После сей обширной преамбулы приступают к самому интересному – приватной, семейственной жизни родни и знакомых. В этой части первенствуют похороны, болезни и свадьбы, щедро приправленные пикантными инцидентусами или скандалами. Как горный ручеек в капризном русле, журчат голоса собеседниц, то затихая почти до шепота, то всплескиваясь бурной волной удивления или возмущения, смешанного с восторгом. Ибо женщина – существо, отличное от мужчины, то есть тонкое и чувствительное. Для нее важны не точность и достоверность информации, но нюансы и оттенки бытия души, не духа, заметьте – души. А стало быть, важна не сама фраза, а то, что за ней сокрыто. Посему обмен рецептами соления огурцов или крыжовенного варенья воспринимается женщинами как акт внимания и доброго отношения собеседницы, а в любезной фразе по поводу новой шляпки женщина мгновенно уловит сокрытое пренебрежение или даже недоброжелательство. Несколько иной бывает беседа дружеская, и хотя мужчины узурпировали право на дружбу, полагая, что лишь они умеют дружить по-настоящему, а все же и среди женщин иногда тоже можно встретить сии близкие и теплые отношения, подпадающие под разряд дружеских. Хотя и редко.

Анна Турчанинова полагала Александрин Хвостову своей подругой, и не без причины.

Объединяло их многое.

Начать хотя бы с такой мелочи, как внешность. Черные непокорные кудри цвета вороньего крыла украшали голову и той и другой, природная и не модная смуглость и огнистые темные глаза довершали их сходство. Но самым главным в их отношениях была все же душевная близость, склонность к поэтическому восприятию бытия, одинаковость во многом взглядов, вкусов и некоторых привычек. Даже самые различия, например кокетливость Александрин и монашеская сдержанность Анны, а также некоторая поверхностность одной и глубокий аналитический ум другой, лишь добавляли остроты и интересу в их общение.

Посему Александрин нисколько не была удивлена, когда рано утром, в то время, что она обычно проводила перед зеркалом, совершая некие магические действия по превращению себя если не в красавицу, то хотя бы в чаровницу, ее лакей доложил, что госпожа Турчанинова ожидает ее, расположившись в кабинете хозяйки. Для визитов было рановато, но за Анной Александровной водилась привычка нарушать светские условности, ежели в том возникала необходимость. Причем проделывала она это с самым простодушным видом, будто никаких правил не существовало или она о них знать не знает и ведать не ведает. Но на сей раз Турчанинова удивила Александрин, начав с извинений.

– Прошу прощения, дорогая, за столь раннее вторжение, – несколько напряженным тоном начала она. – Хотела застать тебя одну.

– Я удивлена скорее твоими извинениями, чем ранним визитом, – улыбнулась Хвостова и, протянув руку к колокольчику, спросила: – Составишь мне компанию?

Анна кивнула. Пока горничная расставляла тарелки и наливала душистый цветочный чай в чашки тонкого мейсенского фарфору с пасторальными видами, она в очередной раз пыталась найти нужную фразу, с которой можно было бы начать интересующий ее разговор. Нельзя же, пусть даже и близкую подругу, спросить в лоб: «Александрин, расскажи о твоем последнем свиданье с Талызиным».

В том, что свидание было амурным, Турчанинова нимало не сомневалась. Вся Москва шепталась о том, что госпожа Хвостова наставляет рога, и весьма ветвистые, своему мужу, Анна же знала о сем факте из первых рук, то есть от самой Александрин. Хотя поведения подруги Турчанинова, как истинная христианка, одобрить не могла, но понимать ее вполне понимала.

В юном возрасте выдали Александрин Хераскову за Дмитрия Семеновича Хвостова, человека ограниченного и грубого, подверженного многочисленным порокам, в числе которых были невоздержанность в питии горячительных напитков и самое низкопробное сластолюбие. Двух лет семейной жизни вполне хватило, чтобы потерпели неудачу все ее попытки начать «обожать» супруга или хоть как-то смириться с его поведением. В силу живого и непосредственного характера, Александрин перенесла нерастраченную любовь на иные объекты. Увлечения ее, как правило, длились недолго, но выбирала она их более тщательно и придирчиво, чем в свое время родня выбрала ей мужа. Анна смотрела, как один амант Хвостовой сменяется другим, с интересом и любопытством естествоиспытателя, вникая в перипетии зарождения, разгара и угасания страсти, каждый раз думая: «Слава богу, что сие происходит не со мной». Мучительный опыт над собственным сердцем Анна один раз уже произвела и сомневалась, что сможет пережить это еще раз. В этом она значительно отличалась от своей легкокрылой подруги.

Вполне возможно, что Александрин была последней, видевшей Петра Александровича в здравии. Судя по ее оговорке, она провела у Талызина ночь и утро двенадцатого апреля, а в обед тело генерала было найдено бездыханным.

Может быть, она заметила что-то необычное в его поведении, какую-то деталь? Несносный Татищев три дня не дает о себе весточки. Выманил у нее записку – и молчок! Предпочел, верно, забыть об обещании.

Ничего не удумав, Анна спросила подругу именно так, как не хотела вначале. И правда, зачем ходить вокруг да около? Ведь подруги на то и существуют, чтобы спрашивать у них все интересующее без экивоков и обиняков.

– Александрин, – брякнула Турчанинова чашкой о блюдечко, – расскажи о твоем последнем свиданьи с Талызиным. Мне это крайне важно знать.

Хвостова от неожиданности поперхнулась и закашлялась. Она замахала руками, на глазах выступили слезы. Перепугавшись, Анна подскочила к Александрин и несколько раз пресильно припечатала своей маленькой ладошкой ей по спине.

– Довольно, о господи, довольно, – отстраняясь от нее, натужно просипела Хвостова. – Вон, оказывается, как ты страждущих руками-то излечиваешь. И откуда только силища такая у столь субтильного создания? Так ведь и убить недолго.

– В некоторых отдельных случаях, дорогуша, непосредственное физическое воздействие гораздо эффективнее магнетического, – профессорским тоном ответила Анна, вновь усаживаясь на место. – А самое сильное существо на земле – муравей. Он тяжести переносит в несколько раз больше своего собственного веса. Доказано.

– Благодарствуй за науку, – несколько придя в себя, слабо отозвалась Александрин.

Наступила неловкая пауза. Хвостова тщательно вытирала глаза невесть откуда появившимся платочком, а Турчанинова уставилась на пастушку в неглиже, изображенную на чашечке в фривольной позе в окружении стада кудлатых буколических баранов, и никак не могла рискнуть повторить свой вопрос.

– Я же не из праздного любопытства спрашиваю, – сообщила она легкомысленной пастушке. – И не требую интимных подробностей.

Пастушка ей явно не поверила.

– Впрочем, любая деталь может оказаться важной, – Анна наконец подняла глаза на подругу. – Сами же вы просили, и ты в том числе, разобраться со смертью генерала Талызина. Я понимаю, что тебе это будет непросто, но прошу, помоги мне.

– Не стоит меня уговаривать, ma chérie, – отозвалась Александрин и на секунду задумалась. Потом сказала: – Он был редким человеком и… странным. Блестящий генерал, умница и повеса, и при всем этом ему была свойственна какая-то детская вера в чудеса, в предопределение, масонские секреты, мистические ритуалы. Внешне пылкий, страстный, но внутри, я-то чувствовала, – холод. – Она помолчала совсем немного. – Не могу тебе объяснить точно. Ну вот, скажем, есть люди невозмутимые, даже как будто безразличные ко всему на свете, а внутри таких часто кипит адский пламень, бурлят страсти и мечется ураган. У Пьера же, наоборот, в глубине его сути был сокрыт ледяной холод.

– Ты в нем разочаровалась? – отклонилась от темы дознания Анна.

– Не то что бы разочаровалась, скорее поняла, что он не для меня, и все же не порвала с ним, – Александрин чуть зарделась. – В нем было что-то опасное, запретное, если ты меня, конечно, понимаешь.

– М-м-м, – неопределенно протянула Турчанинова. – А в ту ночь?

– В ту ночь… Он был рассеян, чем-то озабочен. Он как будто все время думал о чем-то чрезвычайно важном и… мучительном для него. Мне показалось, что я стала тогда для него досадной помехой. Знаешь, я сильно обиделась, ушла на час раньше и решила про себя, что это наше последнее свидание. Так оно и вышло.

– Вы повздорили? – осторожно поинтересовалась Анна.

– Фи, дорогая, это же дурной вкус! Поверь мне, как только мужчина и женщина принимаются за выяснение отношений, это может означать только одно – эти отношения пора разрывать.

– А о чем вы говорили?

– Мы? Говорили? – Александрин слегка передернула плечиками – эдакий парижский жест, вывезенный ею из недавнего путешествия по Европе. – Мы не то чтобы говорили… – Она осторожно посмотрела на подругу. – Ну, как бы тебе сказать. В некоторых отдельных случаях непосредственное физическое воздействие гораздо эффективнее… словесного.

Анна вздохнула.

Зеро. Ноль. Вернее, почти ноль. И слишком мало, чтобы утереть нос Татищеву.

– А физически… Он мне напоминал сокола, стремительного и опасного… – Александрин помолчала. – Все же, как ты полагаешь, – вдруг спросила она, – может, он действительно пал жертвой несчастного случая? Грибков покушал или рыбки?

– Покуда рано говорить что-либо определенное, – уклонилась от прямого ответа Анна.

– Но ведь может же быть. Когда его в церкви отпевали, я на лице у него пятна заметила. При отравлениях ведь проступают пятна на лице?

– Какие пятна? – насторожилась Турчанинова.

– Какие, какие… – проворчала Александрин. – Не знаю, как они там правильно называются… Трупные, что ли? Фу ты, гадость какая. Не хочу об этом говорить.

– Где они располагались?

– Одно пятно. Размером с серебряный гривенник. На лбу. – Хвостова невольно подняла руку ко лбу, потом быстро опустила. – Тьфу, тьфу, тьфу! На себе не показывают. Между бровей, будто небольшая ожога.

Она немного помолчала.

– У него красивые были брови, вразлет.

Анна похолодела и замерла. Не может быть! Пятнышко размером с гривенник, будто от ожоги! Такое же, как у адмирала де Риваса!

Значит, это все же убийство! Ну, теперь-то вы, господин Татищев, никуда не денетесь!

Глава двадцать четвертая

Чем занимается челядь, когда баре погружены в раздумья. – Ежели изливаться девице на живот, то никаких детей не бывает. – «Нет уж, дудки!» – О чем думал Андрей Нелидов. – Как заслужить Прощение? – Хороша карьера, или из лейб-гвардии кирасирских ротмистров во внештатные информаторы. – В жизни случается все.

Семка выгнулся, издал то ли рык, то ли стон, рывком вышел из охнувшей Лизаветы и излился ей на живот:

– Ы-ых…

– Сахарный ты мой, сладкий, – выдохнула она и открыла глаза. На большее недоставало сил. Истома, разлившаяся по всему телу, словно сковала члены.

Семка, блаженно улыбаясь, откинулся рядом на кушетке. В темноте каморы глаза его горели, как две сальные свечечки.

Лизавета приподнялась на локте, чтобы лучше видеть его лицо, а затем, в порыве неизбывной безграничной нежности, принялась целовать его в лоб, нос, щеки, глаза.

– Ну, будет, будет, – сыто проурчал Семка.

– Любый мой, – прошептала Катерина и, счастливая, уронила голову на подушку.

– Что-то наш молодой барин не таким каким-то стал, – произнес после недолгого молчания Семен. – Все думает о чем-то…

– Да, я тоже приметила, – отозвалась Лизка, улыбаясь в покатый потолок. – Это он таким после энтих древних старцев содеялся.

– Точно, – быстро согласился Семен. – И что они ему такого наговорили?

– Я чуток слышала, – сказала Лизка.

– Подслушивала?

– Нет, случайно.

Семка приподнялся на локте и внимательно посмотрел на Лизавету:

– И что они ему сказывали?

– Ну, что у всякого человека в жизни есть свой путь, едино ему предназначенный, и ежели найти его и по нему следовать, то, стало быть, жизнь твоя пройдет не напрасно. Только путь свой отыскать непросто, и мало кому удается.

– Резонно, – раздумчиво заметил Семен. – А еще чево оне говорили?

– Еще?

– Ну да.

Лизка задумалась. Потом, вспомнив, радостно сообщила:

– А еще то ли молились, то ли сказы какие сказывали. Про Сварога-бога, про Ирий-рай. А потом что-то про черных магов вещали, что им-де стала известна тайна рождения нового бога. А что, Семушка?

– Да ничо. Просто любопытно.

– А, – спохватилась Лизка, – они еще барину дали что-то выпить. И сказали, что опосля этого, дескать, ему должна будет открыться стезя, которая только ево, и он будет знать, как ей следовать. Ты чего, Семушка?

Семка молчал. Думал. Ежели барин собрался куда, то он пойдет с ним. Упросит. Он-то знает: барин Андрей Борисович, – оне только с виду такие грозные, а на самом-то деле мягкие внутри, как теля. К тому же, непривычные оне ко всяким неудобствам – куда уж тут без расторопного слуги, который может все устроить?

Упросит, непременно упросит он барина взять его с собой. А дома сидеть – добра не нажить. Да и то: нешто его, Семкина, стезя всю жизнь в лакеях проходить?

Нет уж, дудки!

* * *

Последнее время ротмистр Нелидов много думал. Из головы не выходили два старых волхва, что посвятили его в Хранители и указали Стезю.

«Все в нас есть, – вспоминались слова старшего волхва, – надобно лишь уметь вспомнить. И тогда Путь твой станет ясен, и обретешь ты Стезю, и скинешь личины чужеродные, что надел на себя, и поймешь, кто ты и зачем пришел в этот Мир…»

А он? Зачем он пришел в этот мир? Каково его предназначение, которое, по словам древних старцев, и есть Стезя? Как выполнить волю отца и вернуть «Петицу»? Как заслужить Прощение?

Решение пришло сразу: надо упросить Татищева, чтобы он взял его в розыскное дело. Ведь помогает же ему Турчанинова. Стало быть, будет помогать и он.

Татищев не должен отказать.

* * *

– Не могу, и не проси, – Татищев нервически ходил по своему кабинету, бросая яростные взгляды на Нелидова. – Мало мне одной красной девицы, навязавшейся на мою голову, так еще теперь и добрый молодец до кучи! Поймите же вы, наконец, что сие есть дело важности государственной, посему не терпит никоей огласки, а паче людей посторонних, не служащих в Тайной экспедиции. Вы что, хотите, чтобы меня упекли в Сибирь за разглашение государственной тайны?

– Я все равно и так в деле, – стоял на своем Нелидов. – Ведь именно от меня вы узнали о «Петице».

– Ты свидетель. Свидетели не могут быть одновременно дознавателями по закону.

– Хорошо. Тогда прими меня на службу в экспедицию.

– Кем?!

Нелидов немного подумал:

– Скажем, оплачиваемым агентом.

Он увидел, как сердито Татищев вскинул брови, и поправился:

– Можно неоплачиваемым.

– Тебя будут проверять год! И не факт, что примут.

– Хорошо, я готов быть простым осведомителем.

Татищев молча сморгнул. А Нелидов продолжил:

– Простым. Не штатным. Ты сделал из меня осведомителя, и я докладываю нужные тебе сведения. Поэтому и бываю время от времени с тобой.

– В нужное для тебя время?

– В этом случае никто не сможет обвинить тебя, что совершенно посторонний человек присутствует при исполнении твоих служебных обязанностей. Ведь я буду уже не совсем посторонним? К тому же, быть одновременно свидетелем и осведомителем по закону не возбраняется?

– Нет.

– Вот видишь?

Татищев перестал вышагивать по кабинету и с нескрываемым удивлением посмотрел на Андрея. А потом произнес, скорее для себя, нежели для собеседника:

– Из лейб-гвардии Кирасирских ротмистров в информаторы. Это же нонсенс!

– Нонсенс, – согласился Нелидов. – Но такое, как видишь, случается.

– Да, случается, – сказал Татищев. – В жизни, верно, много чего такого, что не должно быть, но случается.

Глава двадцать пятая

Кто и как начинает новый день. – Как госпожа Турчанинова встречала солнце снаружи и внутри. – Девице приходить одной к незамужнему мужчине есть полный моветон. – «С вами не соскучишься». – Капитуляция подполковника Татищева. – Кто такой Улисс? – По чьему приказу был убит царевич Димитрий. – Загадочная Вента. – Зачем им это надо? – Легко сказать… – Каково это, ощущать себя богом? – «Ясно, патрон».

Новый день всякий начинает по-своему.

Кто-то встает еще затемно, завтракает вчерашними штями с краюхой хлеба и идет кормить скотину и протчую живность, включая малых детей в лубяных люльках под закопченным потолком.

Кто-то, облачившись в иноческую рясу, истово творит утреннюю молитву, первую на дню, затем берет лопату или мотыжку и идет на монастырский огородишко ковыряться в грядках с редисом, морковью и капустой, ежели тому пришло время.

Кто-то, продрав глаза и наспех глотнув спитого чаю, отправляется в опостылевшие присутственные места марать листы, превозмогая себя и считая дни до окончания двадцатилетнего срока службы и получения пенсиона по выслуге лет, а кого-то будят на походном бивуаке резкая барабанная дробь и пронзительный хрип побудочной трубы.

Кто-то лениво потягивается и, подергав сонетку над изголовьем кровати, ожидает кофею или стопку водки прямо в постель, а есть и такие, кои только укладываются спать, вернувшись из клуба, с бала, дружеской пирушки или раута, а то и с затянувшегося званого обеда.

Мадемуазель Турчанинова начинала день с восходом солнца.

Когда она жила еще в имении отца, то по утрам, выйдя из дома, вставала лицом на восток и ждала, когда из-за неясной черты, за которой небо смыкалось с землею, выйдет солнце. И когда оно появлялось, разводила руки в стороны, закрывала глаза и стояла так, покуда не начинала чувствовать тепло, медленно поднимающееся вдоль всего тела от стоп к голове. А потом приходил восторг. Это значило, что солнце взошло и внутри нее. Таковой практике Встречи Солнца ее научил старый монах Братского монастыря Анастасий, когда она была еще девочкой. Сей монах, имея девяносто восемь лет от роду, верно, оттого и был бодр и светел, что каждодневно встречал солнце.

Живя в Москве, она встречала солнце в усадебном саду, а здесь, в Петербурге, она вставала в своей квартире лицом на восток и представляла восход солнца мысленно. И знаете, получалось.

* * *

– Опять вы?

– Опять я.

– Девица. К одинокому мужчине. Снова одна. С вами, и правда, не соскучишься.

– Это комплимент?

– Это констатация факта.

– А вы лжец, господин Татищев.

– Что вы сказали?!

– Правду. Вы не держите своего слова.

– Да будь вы мужчиной…

– Я не мужчина.

«И не женщина», – хотел съязвить Павел Андреевич, но промолчал. Анна, так и не дождавшись колкости, должной, по ее мнению, последовать за ее последней фразой, смягчилась:

– Ладно. Вас, я вижу, испортила ваша служба. И я пришла вовсе не для того, чтобы ругаться с вами.

Анна Александровна выдержала паузу и как можно непринужденнее добавила:

– Я знаю, что генерала Талызина убили. И знаю кто.

– Что вы говорите? – с нескрываемым сарказмом воскликнул Татищев, однако мысль, что это может быть правдой, все же промелькнула у него в голове.

– Не верите? По-моему, повода сомневаться в моих словах я вам не давала. В отличие от вас…

Наступила пауза, в течение которой оба смотрели друг на друга, соображая, как поступить дальше.

– Ну, нельзя сказать, чтобы я не догадывался, кто отправил генерала на тот свет. А что я делал после того, как вышел тогда от вас? – спросил вдруг Павел Андреевич, и в его серого цвета глазах запрыгали смешливые искорки.

Анна Александровна отступила на шаг и в упор посмотрела на Татищева. На мгновение показалось, что ее взгляд прожигает его насквозь, и он попробовал насмешливо улыбнуться. Губы не послушались. Турчанинова вдруг подняла руки ладонями ему навстречу и стала плавно водить ими от его головы к ногам. Подполковник почувствовал, что ноги становятся ватными и будто увеличиваются. Чувство места и времени потерялось, и Павел Андреевич уже не видел следующие пассы и раппорты, что совершала над ним Турчанинова, и только чувствовал, что рассыпается на крохотные невидимые частицы и словно растворяется в воздухе. Кажется, он что-то говорил, а может, говорил не он вовсе, а может, вовсе и не говорил. А потом, когда сознание вернулось к нему, он ничего не помнил и, как и минуту назад, стоял перед Турчаниновой.

– Я должна рассказать вам, что вы делали после того, как ушли от меня? – переспросила Анна Александровна.

– Именно.

– Извольте. Вы не взяли коляску, а пошли пешком. Петляли, как заяц, и шли проходными дворами, что попадались вам навстречу – проверяли, нет ли за вами слежки. Возле галантерейного магазина Бута вы остановились, какое-то время смотрели в стеклянную витрину, следя за отражениями прохожих. Когда вы убедились, что за вами никто не следит, вы пошли к себе на квартиру, где тотчас прошли в свой кабинет. Продолжать далее?

– Н-нет, довольно, – ответил Татищев, и смешливые искорки в его глазах потухли. – А откуда вам все это известно?

– Вы сами мне об этом рассказали, – как бы мимоходом ответила Турчанинова.

– Когда? – удивился подполковник.

– Да только что, – ласково произнесла она. – Так вы хотите знать, от чего умер Талызин?

Обескураженный Татищев не нашелся ничего сказать и молча кивнул.

– Может, предложите мне присесть? – в свою очередь насмешливо произнесла Анна, впрочем, нимало не удивляясь состоянию подполковника. Так всегда бывало с людьми, кои только что вышли из сомнабулического состояния и ничего не помнили о том, что говорили и делали, будучи погруженными в магнетический сон-явь.

– Да, прошу вас, – не сразу ответил Павел Андреевич.

Анна села в кресло и подождала, пока Татищев усядется напротив.

– Говорите, – скорее потребовал, чем попросил подполковник, наконец пришедший в себя.

– Скажу, – просто ответила Турчанинова и добавила: – Только после того, как вы мне ответите, удалось вам расшифровать записку Талызина или нет.

– Удалось, – коротко и крайне неохотно ответил Татищев.

– Что в ней?

– Это тайна следствия.

– Тайна? – кольнула его взглядом Анна Александровна. – Хорошо, тогда то, что я знаю, как и кто убил генерала Талызина, будет моей тайной.

– Вы обязаны содействовать следствию по закону, – заметил ей Татищев.

– Вам я ничего не должна, – отрезала Турчанинова, поднимаясь с кресел. – Прощайте.

– Погодите, – скрепя сердце произнес подполковник, когда Анна Александровна уже взялась за дверную ручку. – Что вы хотите знать?

– Я уже говорила вам: все, что знаете вы, – обернулась она, остановившись. – Все с самого начала.

«Вот ведь баба навязалась на мою голову! – подумал подполковник и тут же добавил про себя: – Ну, во-первых, не баба, а девица. Во-вторых, я действительно поступил не по-рыцарски, выманив у нее записку обещанием взять ее в дело и не взяв. К тому же она может быть полезна. Как бы она сама, без меня, не распутала это дело…»

– Хорошо, – сдался подполковник. – Задавайте свои вопросы.

Анна снова села в кресло. Татищев был хмур, но, похоже, выкручиваться и юлить не собирался. Что ж, это другое дело.

– Почему вам было поручено расследовать смерть Петра Александровича? – задала она свой первый вопрос.

– Столь скоропостижная кончина молодого генерала вызвала сомнение в ее естественности, – стал отвечать Павел Андреевич. – Кроме того, по столице поползли слухи, будто его отравили или он сам покончил с собой, не справившись с угрызениями совести.

– После апоплексии императора Павла? – осторожно спросила Турчанинова, дипломатично обойдя то, что было известно всем: генерал Талызин был одним из первейших зачинщиков тайного заговора против императора.

– Да, – коротко ответил Татищев. – Слухи надлежало либо развеять, либо подтвердить, вот мне и поручили расследовать причины его смерти. Аккуратно, не привлекая лишнего внимания и… лишних свидетелей, – посмотрел он выразительно на Анну Александровну.

– Понятно, – кивнула Турчанинова. – Дальше.

– Я ознакомился с врачебным заключением и протоколом осмотра квартиры и трупа генерала. Не нашел ничего, что бы указывало на хотя бы косвенные признаки насильственной смерти.

– То есть врачебное заключение такое же, как и на смерть адмирала де Риваса?

– Да, абсолютно такое же.

– Это навело вас на мысль осмотреть квартиру генерала и побеседовать с лакеями?

– Совершенно верно. Мне подумалось, уж не Магнетизер ли поработал.

– Правильно, – констатировала Анна.

– Благодарю вас, что вы оценили мою сообразительность, – не удержался, чтобы не съехидничать, Татищев.

– Не стоит благодарности, – нимало не смутилась Анна.

– Я осмотрел квартиру и провел дознание с лакеями, – продолжил Павел Андреевич. – И выяснил, что накануне у Талызина был некий посетитель в черном плаще и шляпе, надвинутой на самые глаза.

– Это Магнетизер. Выходит, он не уехал из города.

– Выходит, так. Он пришел почти сразу после того, как генерала покинула одна дама под вуалью, которую лакеи не знают.

– Мне знакома эта дама, – заверила его Анна Александровна. – К смерти Петра Александровича она никакого касательства не имеет.

– Вы это знаете наверное? – спросил подполковник.

– Абсолютно.

– Но вы все равно должны будете назвать мне ее имя.

– Позже. Продолжайте, пожалуйста.

– А это, собственно, все. Да, – оживился подполковник, – они, Магнетизер и генерал, несомненно, были знакомы и поздоровались особым рукопожатием, каковым здороваются масоны.

– Если бы масоны… – раздумчиво произнесла Турчанинова.

– Прошу прощения, что вы сказали? – не понял Павел Андреевич.

– Ничего, – не стала ничего объяснять Анна. – Что было в записке?

– В записке? Ах, да.

Павел Андреевич поднялся и вышел из гостиной. Через полминуты он вернулся, держа в руках лист бумаги.

– Вот.

УЛИСС УСПЕЛ ПЕРЕДАТЬ КНИГУ КУРНОСОМУ. ПРИКАЗ ВЕРХНЕЙ ВЕНТЫ: КУРНОСОГО УБРАТЬ, КНИГУ ИЗЪЯТЬ.

Прочитав это, Анна вопросительно взглянула на Татищева.

– Как вам это удалось?

– Я нашел ключ, – просто ответил Павел Андреевич, усаживаясь на место. – Как я и предполагал, это оказался набор цифр, не случайный, конечно.

– Какой именно?

– Одна тысяча триста девяносто.

– «Опасность».

– Совершенно верно.

– Курносый – это, конечно, Павел, – еще раз прочитала записку Анна. – Выходит, император для кого-то представлял опасность?

– Да. Надо полагать, в связи с книгой, которую он получил от Улисса. Очевидно, в ней содержалось нечто такое, знание чего и делало императора опасным. Вот его и…

– Убили, – закончила за Татищева Анна Александровна.

Она откинулась на спинку кресла.

– Значит, поначалу его не хотели убивать…

– Возможно, его только хотели заставить отречься от престола в пользу цесаревича Александра, – медленно произнес Татищев.

– Возможно, – согласилась Анна. – А кто такой Улисс?

– Ну, вам ли с вашим знанием языков этого не знать?

– Откуда вы так много про меня знаете?

Татищев уклончиво промолчал.

– Понятно, – медленно произнесла Анна. – Я забыла, где вы служите.

– Именно, – подтвердил Павел Андреевич.

– Улисс по латыни это Одиссей.

– Верно.

– А кого в записке называют Улиссом-Одиссеем?

– Не знаю, – просто ответил подполковник. – Но этого человека необходимо найти. С него и этой книги все началось. И если императора устранили из-за книги, может, и генерала Талызина убрали по той же причине?

– Выходит, Талызин организовал, как вы говорите, устранение Павла и изъял книгу, а потом его же за это и убили?

– Вы неплохо соображаете, сударыня, – произнес Татищев серьезно. – Однако генерала убрали вовсе не за то, что он был зачинщиком заговора против императора. Их было несколько, к тому же генерал Талызин лично не принимал участия в расправе над императором.

– А вам что, доподлинно известно, кто убивал императора? – удивилась Анна.

– Конечно.

– Почему же вы их не… накажете?

– Сударыня, теперь вы задаете глупый вопрос. Кто даст мне или еще кому бы то ни было сделать это? Официально государь почил от апоплексического удара.

– Так что, убийцы императора останутся жить-поживать, как ни в чем не бывало?

– Пока – да. Теперь все они ходят в героях, спасителях Отечества, – зло усмехнулся Татищев, – однако придет время, и им все это аукнется.

– От кого?

– От самого цесаревича, то есть от императора Александра Павловича, – подвел черту сим рассуждениям подполковник. – Не-ет, – вернулся к прежней теме Татищев, – генерала Талызина Магнетизер устранил вовсе не за участие в заговоре. Его убили за эту самую книжицу, что он изъял. Возможно, он ее даже не читал, а только держал в руках, но его все равно убрали.

– Только за то, что он держал какую-то книгу в руках? – недоверчиво спросила Анна.

– Только за это, – подтвердил подполковник.

– Что же это за книга такая, что даже подержать ее в руках равносильно смерти?

– Боюсь, мы с вами об этом никогда не узнаем, – ответил Татищев.

Он замолчал, уставившись на узор напольного ковра. Молчала какое-то время и Анна.

– А я думала, императора убили масоны.

Татищев вскинул голову и встретился с ее взглядом. Ее черные глаза с совершенно бездонной глубиной влажно поблескивали и излучали голубоватый свет.

«Какие прекрасные у нее глаза», – отметил Павел Андреевич.

– Масоны только исполнили приказ. Заговор составили не они, а некая организация, что зовется Верхней Вентой, – произнес подполковник, отводя от Турчаниновой взор.

– Так Верхняя Вента и есть, верно, их головная ложа, – сказала Анна.

– Может быть, – произнес раздумчиво Татищев. – А может и не быть. Мне вообще кажется, что все эти французские, шведские, английские согласия и ложи созданы просто для отвода глаз. Это прикрытие чего-то более масштабного. Масонство – просто прихожая чего-то несоизмеримо огромного, куда вход простым смертным заказан. А все эти ложи наводят тень на плетень и служат для исполнения неких задач, конечная цель коих известна лишь единицам. Но эти единицы из другого департамента. Совершенно из другого. Возможно, масонские ложи есть меньшие организации иной, более крупной Организации или Ордена, вершащего судьбы мира. Он, надо полагать, для этого и создан. И очень, очень давно. Хотите, я открою вам одну тайну? – произнес вдруг Павел Андреевич.