Текст книги "Магнетизерка"

Глава вторая

О том, какие сны снятся с похмелья. – Katalepsus. – Комплот из столичных светил. – Как лечат каталепсию в Малороссии. – Странный совет доктора Сторля.

От разорвавшегося саженях в пяти пушечного ядра Ярый встал на дыбы и повалился набок, подмяв его под себя.

– Живы, поручик? – склонился над ним секунд-майор Татищев, прикомандированный к их полку незадолго до штурма Дербента.

– Вроде жив, – попытался улыбнуться он, безуспешно стараясь высвободиться из-под дергающегося в предсмертных судорогах коня.

– Я помогу, – спешился секунд-майор, и с его помощью ему удалось кое-как выкарабкаться. Мундир был в крови Ярого, который, вряд ли сознавая, что с ним происходит, закатил в предсмертной агонии глаза и конвульсивно дергал ногами, словно все еще скакал вместе с хозяином в атаку.

– Вы ранены? – спросил Татищев, покосившись на кровь.

– Нет, это кровь коня.

Граната плюхнулась совсем недалеко от них, испуская дымок и угрожающе шипя. Сейчас она разорвется и брызнет десятком смертельных осколков в живот, грудь, лицо…

– Ложись! – крикнул Татищев и дернул его за рукав мундира, увлекая на землю. Граната, мячиком покрутившись в траве, рванула огненным пламенем, и гром от ее взрыва заложил уши.

Когда дым рассеялся и Нелидов открыл глаза, то увидел, что над ним склонилась рябая физия Ферапонта, старого камердинера отца. Старик дергал его за руку и дышал на него амбре из лука и квашеной капусты, от коего с похмелья очень даже запросто могло стошнить. Словно заведенный механизм, Ферапонт повторял:

– Поднимайтесь, барин, с вашим батюшкой худо. С барином Борисом Андреевичем худо, вставайте, барин.

– Пошел к дьяволу, – щурясь спросонья, отпихнул его Андрей. – Я нынче болен.

– Поднимайтесь, барин, с вашим батюшкой удар случился, – настаивал тот. – Беда!

Андрей рывком поднялся на постели, и в голове тотчас забили своими молотами безжалостные молотобойцы. Нелидов сжал обеими руками виски, кое-как при помощи Ферапонта накинул архалук и поплелся за камердинером.

Отец лежал на полу в библиотеке, красный, с раздувшимися щекой и шеей, и вращал глазами. Завидев Андрея, он заворочался и промычал нечто нечленораздельное, тщетно силясь что-то сказать. Затем затих, вперив свой горящий взор на сына. Пахло уксусом и альтонскими каплями, кои камердинер считал панацеей от всех хворей и напастей, ибо однажды они помогли ему избавиться от лютого запора урины.

– Когда это случилось? – присел Андрей около отца, не спускающего с него взора.

– С полчаса тому, может, чуть более. Барин прошли в библиотеку, затем громко закричали, а когда я прибег, они уже лежали на полу, – сокрушенно ответил Ферапонт. – Я велел Лизке принести альтонских капель, и мы дали ему их выпить. Сам он не мог, и мы влили их ему в рот.

– За доктором послали?

– Семка побег. Чай, на обратном пути уже.

Андрей поднялся с корточек, и ему в глаза бросился раскрытый тайник в подлокотнике кресла, где хранилась «Петица». Так вот в чем дело! Отец прошел в библиотеку, открыл тайник, не обнаружил в нем «Петицы», и его хватил удар. Что же он наделал?!

Липкий холодный пот пробил его с головы до пят. Какой же он мерзавец! Это он виноват в том, что случилось с отцом!

– Я перенесу его на диван, – хрипло произнес Андрей и, наклонившись, поднял отца с пола, стараясь не встречаться с ним взглядом. Ферапонт устроил в головах подушку, и Андрей бережно, как ребенка, положил на диван отца. Тот по-прежнему неотрывно смотрел на него, и от его взгляда Андрею было так муторно и тяжко, что впору было завыть.

* * *

– Katalepsus, – немедленно констатировал доктор Сторль, открывая свой пузатый саквояж с лекарскими инструментами. – Почти полный паралич и онемение нервов.

– Как это понимать? – посмотрел на доктора Андрей.

– Нервы, сударь, это такие жилы или, для лучшего объяснения скажем, веревочки в теле людей, кои выходят от мозга и суть начало и чувствам, и движениям всякого человека. Они у вашего батюшки онемели, то есть не побуждают никаких телесных движений. Зато он совершенно не чувствует никакой боли.

– Это опасно? – с дрожью в голосе спросил Андрей.

– Поднимите его повыше, – вместо ответа произнес Сторль, – надо, чтобы он не лежал, а полусидел. И оголите ему грудь. Так, – добавил доктор, когда Андрей все исполнил, – теперь все выйдите из комнаты.

– Но…

– Я что, плохо изъясняюсь по-русски? А мне казалось, что за тридцать лет пребывания в вашей стране я вполне прилично научился говорить, – желчно произнес Сторль, не удосужившись даже повернуть в сторону Андрея голову. – Да, и пришлите ко мне, пожалуйста, горничную почистоплотней.

Нелидов и камердинер вышли. Прислав доктору горничную Лизку, встали у дверей библиотеки, думая каждый о своем.

Андрей горестно размышлял о том, что не будет ему прощения, если отец умрет. А старый Ферапонт, незаметно кося глаза на молодого барина, сокрушался, что ежели умрет старый барин – что, конечно, шибко жаль, – то молодому господину он станет не нужон, и отошлют его в дальнюю деревню доживать свой век, и ладно еще, ежели не придется христарадничать.

Более часа прождали вот так, подпирая плечьми стены, а когда Сторль вышел, кинулись к нему с вопросами.

– Ну, что? Как он?

– Плохо, – объявил доктор. – Он волновался в последнее время? Переживал за что-либо?

– Он много работал, – неопределенно ответил Андрей.

– Что ж, удары случаются и от этого. – Сторль как-то странно посмотрел на Нелидова и, будто решившись, сказал: – У вашего батюшки произошел разрыв кровяных жил и, возможно, образовалась внутримозговая опухоль. Положение весьма серьезное, посему я намерен собрать у вас вечером консилиум из наших ведущих врачей и хирургических операторов. Часов в пять пополудни вас не стеснит?

– Да боже мой, делайте все, что считаете нужным, только спасите отца! – мало не воскликнул во весь голос Андрей. – Прошу вас, помогите ему!

– Я сделаю все, что смогу, – заверил его доктор. – Покуда я пустил у него кровь из шейных жил и велел вашей горничной прикладывать к голове примочки из холодной воды, уксусу и нашатыря. Чуть позже надлежит сделать ему ножную ванну из теплой воды и затем обмазать его икры горчичным тестом. И постоянно поить его яичною водою с лимонным или клюквенным соком. Вы поняли меня?

– Понял, – почти по-военному ответил Андрей и с несвойственным для него выражением благодарности посмотрел на доктора. – Спаси вас Бог, сударь.

– Благодарить после будете, – нахмурился тот, – ежели мы вашего отца на ноги поставим.

– А это возможно? – с надеждой спросил Андрей.

Но доктор лишь покачал головой.

Ровно в пять пополудни в спальне Бориса Андреевича, куда перенес его Андрей после осмотра доктора Сторля, собрались, кроме доктора, еще четверо столичных светил врачебной науки, при орденах, лентах и прочих отличиях статских генералов. Более двух часов они разглядывали язык Бориса Андреевича, щупали пульс, трогали его шею и затылок и проводили, прости господи, аускультацию сердца и легких, а потом еще с час задумчиво бормотали на латыни заумные речения, то и дело поглядывая в сторону больного. Андрей волновался, как мальчишка, вслушивался в непонятные ему фразы, следил за выражениями лиц докторов и старался поймать их взгляды. Но сделать какие-либо выводы относительно положения отца было невозможно, светила явно темнили, скованные его присутствием, и в ответ на его вопросы только разводили руками. Однако скоро они забыли о нем, благо Андрей пересел в дальний угол и более ничем не обозначал своего присутствия. Положение отца постепенно стало проясняться, что, впрочем, принесло Андрею вовсе не успокоение, но боль и тревогу.

– А я говорю, что надо продолжать пускать больному кровь, ставя пиявиц к его вискам и почечуйным жилам, именно почечуйным, ибо он подвергся геморрагическому удару, – безапелляционно заявлял один из светил. – Это более действенно, нежели пускать кровь из ручных или ножных жил.

– Вряд ли, профессор, это ему поможет, – хмурился другой. – Положение больного таково, что надо в любую минуту ожидать ухудшения его самочувствия и, возможно, судорог и колик.

– Зря вы сомневаетесь. Я вот вам сейчас расскажу один случай…

– Мы должны до последнего бороться за жизнь больных, даже если они безнадежны.

– Верно, профессор. Вы абсолютно правы.

– Да кто ж спорит? Бороться за жизнь больных, даже если это не принесет никаких положительных результатов – наш долг.

– Господа, мне кажется, мы забыли о промывательных. Это просто необходимо.

– Сомневаюсь я в необходимости промывательных и последующего вслед за этим выпоражнивания, мой дорогой профессор. Больной и так на грани жизни и смерти, а тут еще этакие добавочные потрясения. Господину Нелидову нужны полный покой и неотлучная сиделка, дабы наблюдение за ним было неукоснительно постоянным. Опасность для жизни, конечно, существует, но при надлежащем уходе и впускании через известное отверстие в теле лекарств и пищи посредством клистирной дудочки надежда на выздоровление вполне реальна и осуществима.

– Зря вы сомневаетесь. У меня вот был случай…

– Главное, не дать больному простудиться. В его состоянии, как мы знаем, весьма легко схватить простуду, а с ней и пневмонию. Пневмония его убьет, – глубокомысленно произнес один из профессоров.

– Да он и так умрет, безо всякой пневмонии. Следует признать, господа, что врачебная наука покуда не в состоянии справляться с подобного рода заболеваниями.

– Так значит, у меня был случай…

– В Малороссии невладение членами и даже полную каталепсию с отличным успехом лечат муравьями.

– Прошу прощения, профессор, как это – муравьями?

– А так, дорогой коллега. Идут в лес, насыпают живых муравьев вместе с их гнездами в мешки, ежели поражено все тело, либо наволоки, если, к примеру, не двигается рука или нога, и надевают потом эти вместилища вместе с муравьями на пораженные члены или все тело. Завязывают плотно, чтобы муравьи не могли расползтись, и не снимают два или три дня. Муравьи ползают по членам, кусают их, и эфирно-летучее начало, коим изобилуют эти животные, производит столь сильное возбуждение в теле, что больной начинает потеть, как от сильного жару в парной бане, после чего онемевшие члены понемногу начинают двигаться. Так можно повторять по нескольку раз, с перерывами, конечно.

– Вы прелагаете советовать господину Сторлю лечение муравьями?

– Я ничего не предлагаю, я только констатирую, что подобный факт существует.

– Господа, касательно промывательных и принудительного выпоражнивания, у меня был случай…

Врачебный консилиум окончился только часам к девяти. Когда светила, наговорившись и получив внушительные гонорары, ушли, доктор Сторль обратился к Андрею:

– Кажется, вы все слышали?

– Слышал, – отозвался тот уныло. – Этот, длинный и худой, совсем не верит в выздоровление отца.

– Профессор Малышев, хирургический оператор?

– Кажется, да.

– Он самый опытный. Впрочем, – Сторль виновато посмотрел на Андрея, – простите, но я тоже мало верю в благоприятный исход лечения вашего отца. Конечно, все, что будет в моих силах, я сделаю, но вы должны быть готовы к худшему. У вашего батюшки действительно геморрагический удар и кровяная опухоль в мозге. И рост ее мы остановить не в силах. В таком состоянии больные обычно не живут долее двух-трех дней.

Андрея после этих слов качнуло, и он едва не рухнул на пол.

– Неужели ничего нельзя сделать?

Он беспомощно посмотрел на доктора, как смотрят дети, когда не знают, как им надо поступить.

По своему обыкновению, доктор Сторль промолчал. А потом неожиданно произнес фразу, которую Андрей, не будь он в крайне подавленном состоянии, воспринял бы не иначе как издевку или, в лучшем случае, как весьма не умную шутку:

– Попробуйте обратиться к госпоже Турчаниновой.

– А кто это?

– Девица. Зовут ее Анна Александровна. Она иногда занимается врачебной практикой. По собственной методе. Имеются поразительные результаты.

– Она знахарка?!

– Не совсем. Попытайтесь уговорить ее помочь вам. Она живет в вашей же улице.

Глава третья

Как сочиняются стихи. – И кирасирские ротмистры иногда произносят витиеватые монологи. – Лгать девицам очень дурно. – Нелегкое признание ротмистра Нелидова. – «Я готова». – Воля умирающего – закон. – Всегда легче бороться с последствиями, нежели устранять их причину.

 
…Доброй быть от ней учиться;
Слезы скорбных отирать,
Лютой Парки не страшиться…
 

– Госпожа, ротмистр Нелидов просит принять.

– Я не принимаю.

«Негу от нее вбирать… Нет, не годится. Нега слишком… такое… интимное словечко. Лучше жребий. Да, жребий… свой… благословлять! Ну-ка, что получается?

 
Нет иных путей ко щастью,
Другом как существ всех быть,
Всякою чуждаться страстью,
В тишине с природой жить.
 
 
Доброй быть от ней учиться;
Слезы скорбных отирать,
Лютой Парки не страшиться,
Жребий свой благословлять.
 

Еще одна строфа, и стих готов. О, когда бы в сем веденьи, нет, лучше в сем спокойстве посещенье грела Муз, всех душевных наслаждений… Наслаждений? Да что с тобой? Лучше все-таки удовольствий…»

– Он не уходит.

– Кто?

– Ротмистр Нелидов.

– Скажи ему, что меня нет.

– Я уже сказала ему, что вы есть, барыня, и велели мне сказать, чтобы я сказала ему, что вас нет и вы не принимаете.

– Ты сама-то поняла, что сейчас наговорила? – строго посмотрела Анна Александровна на горничную.

– Поняла.

– И что он ответил?

– Что ему «крайне важно вас видеть».

– Хм. Ладно, ступай к нему и передай, пусть ждет.

«…удовольствий, удовольствий… Заключила б я союз!»

– Итак… – произнесла она вслух и дописала к первым двум строфам третью:

 
О, когда бы в сем спокойстве
Посещенье грела Муз!
Всех душевных удовольствий
Заключила б я союз.
 

«Славно! Ну, что теперь скажет мадам Хвостова? Неужели Александрин отважится назвать эти стихи слабыми и лишенными жизни? Правда, саркастический князь Белосельский непременно обругает их «бабьими»… Но я и не мужчина вовсе! Мне положено писать «бабьи» стихи. – Тут госпожа Турчанинова на миг задумалась. – С другой стороны, какая я баба – в своем затянувшемся девичестве?..»

Раздался бой часов. И вовремя, иначе Анна Александровна вконец бы запуталась и тем наверняка испортила бы себе настроение.

Часы на камине показывали без четверти одиннадцать утра. Почему этот настырный ротмистр не мог дождаться хотя бы одиннадцати и прийти в нормальное для визитов время? И что это за дело, если ему «крайне важно» ее видеть?

Анна дернула сонетку.

– Этот… Нелидов ушел? – с надеждой спросила она пришедшую на зов горничную.

– Нет, дожидают.

– Надо говорить не «дожидают», а «ожидают» или «дожидаются», – поправила ее Анна. – Повтори.

– Ожидают или дожидаются, – механически повторила горничная.

– Что ж, – вздохнула Турчанинова. – Проси.

Такие молодые люди, как вошедший в гостиную гвардейский ротмистр, никогда не обращали внимания на Анну. На нее вообще никто не заглядывался, хотя, присмотревшись к ней внимательней, можно было бы заметить, что у нее очень выразительные черные глаза и точеная фигурка с прекрасно очерченной грудью. Правда, одежда темного цвета, более похожая на монашеское одеяние, нежели на женское платье, начисто скрывала оба последних достоинства, и еще никто из мужчин не мог похвастать, что видел тонкую щиколотку Анны Александровны. Иначе же человеку опытному сей щиколотки было бы довольно для того, чтобы сделать вывод, что и ножка мадемуазель Турчаниновой неплоха, а попка аппетитна, как у большинства дам, имеющих тонкую щиколотку. К тому же портили впечатление копна черных волос, не всегда хорошо уложенных, и дурацкий берэт пунцового или малинового цвета, коий ей нисколько не шел, но она всякий раз надевала его на выход. Словом, Анна Александровна Турчанинова была, конечно, не брильянтом, но неким драгоценным камнем уж точно. Правда, без огранки и должного ухода. Малый же росточек и вовсе делал ее в своем одеянии почти незаметной, до коей многим, ежели не всем, не было никакого дела.

А ротмистр был настоящий красавец! Росту, верно, без пяди три аршина, косая сажень в плечах, голубые глаза. Настоящий русак! Таких красавцев, как он, только и встретишь, как в императорском дворце или на плац-параде. Впрочем, чтобы встретить подобного рода молодых людей, надобно бывать в свете, а Анна Александровна этого до крайности не любила. Ежели она и бывала в обществе, так только в литературном салоне своей короткой приятельницы Александрин Хвостовой, которая жила на набережной Фонтанки и именно там устраивала свои литературные вечера.

– Прошу прощения за ранний визит, сударыня. Мы не представлены друг другу, однако крайне важные обстоятельства, приведшие меня к вам, вынуждают несколько нарушить приличия, принятые в обществе, и вы, узнав о сих обстоятельствах, смею надеяться, поймете и простите мне мою невольную навязчивость.

Ротмистр сочинил этот витиеватый монолог, пока покорно ожидал появления Турчаниновой, и теперь выпалил его, как выученный накрепко урок.

– Позвольте представиться. Ротмистр Нелидов. Андрей Борисович.

– Анна Александровна Турчанинова.

– Очень приятно, – произнес Нелидов вежливую фразу, хотя его полные тревоги глаза говорили о том, что сие знакомство скорее нужно ему, нежели приятно. Впрочем, Анна Александровна не очень этому удивилась.

– Слушаю вас, господин ротмистр, – сказала она и села в кресло. – Присаживайтесь, пожалуйста.

Нелидов поблагодарил, но остался стоять. Верно, тревога и беспокойство, коими весьма заметно веяло от него, не позволяли ему сесть, чтобы изложить причину своего визита.

– С моим отцом случился удар… Положение его крайне тяжелое… и ему необходима помощь, – заговорил он. – Иначе он умрет… через несколько дней…

– Простите, но я не врач и…

– …у него нашли кровяную опухоль в мозге…

– …у меня нет лицензии от Врачебной управы…

– …она продолжает расти…

– …ее мне просто не дали, а это значит, мне не разрешено заниматься какой бы то ни было врачебной практикой…

– …и доктор Сторль посоветовал обратиться к вам…

– …Доктор Сторль?

– Да.

Собеседники наконец-то услышали друг друга.

– А вы не путаете? Доктор Сторль как раз был одним из тех, кто категорически воспротивился выдать мне разрешение на получение врачебной лицензии.

– Нет, не путаю, – устало произнес Андрей и опустился в кресло.

Анна Александровна впервые пристально посмотрела ему в глаза, беспокойные, мечущиеся, исполненные чувства вины и безысходности. Что ж, если доктор Сторль подал ротмистру надежду, сославшись на нее, так пусть это будет на его совести. Очевидно одно: она обязана хотя бы попытаться помочь.

– Расскажите, что случилось с вашим батюшкой.

– Это случилось утром, – Нелидов опустил голову. – Меня разбудил камердинер отца и сказал, что…

– Нет, – перебила Нелидова Анна. – Расскажите мне о причинах, вызвавших апоплексию.

– Боюсь, мне они неизвестны, – сказал ротмистр. Чувство вины выплеснулось из его глаз и заполнило комнату. Так показалось Анне. А то, что кажется, и то, что есть, – не две ли стороны единой действительности?

– Если я не буду знать причин, вызвавших болезнь, то лечение, скорее всего, будет бесполезным. Если попытаться устранить причины, вызвавшие заболевание, то можно бороться с болезнью более успешно, – заявила Анна.

– Но… я действительно не знаю, – глядя мимо Турчаниновой, промолвил Нелидов. – Отец в последнее время много работал с разными бумагами, и…

– Прощайте, – поднялась с кресла Анна. – И впредь прошу меня более не беспокоить.

– Но…

– Вы мне лжете, – жестко сказала она. – Поверьте, при желании я могу выведать у вас все, о чем вы сами давно забыли. Но это будет мое желание. Вашего я не вижу, хотя за помощью обратились вы.

– Что ж, извольте, – ротмистр опустил голову, и Анна увидела, как заметно пунцовеют его лицо и уши. Невероятно! Красавец гвардейский ротмистр, по виду гуляка и ловелас, умеет краснеть, словно молоденькая пансионерка! Верно, не весь еще мир находится под черной пятой зловещего Тартара, и есть, выходит, пусть крохотная, но надежда, что злу никогда не удастся завладеть всеми человечьими душами.

– Нет, не «извольте»! Не надо делать мне одолжения, – чуть не прикрикнула на него Турчанинова. – Я вовсе не собираюсь зубными клещами вытягивать из вас признания. Это должны сделать вы сами, к тому же охотно.

«Боже, откуда у меня этот менторский тон и желание всех поучать? Вначале горничную, теперь вот этого ротмистра? Неужели старею?» – подумав это, Анна вернулась в кресло.

– Я жду.

– Я выкрал из библиотеки отца очень важную для него книгу, – уставившись в узоры ковра на полу, медленно произнес Нелидов. – И когда он обнаружил пропажу, с ним случился удар.

– Зачем вы украли книгу?

– Я проиграл в карты большую сумму денег и, чтобы рассчитаться, взял ее из библиотеки отца и продал.

– Рассчитались? – не без презрительной нотки в голосе спросила Анна.

– Да, – тихо ответил ротмистр и поднял глаза. – Поймите, карточный проигрыш – это долг чести, и если бы я его не отдал…

– Вас бы погнали из гвардии, – закончила за него Турчанинова.

– Да, – еле слышно произнес Нелидов.

– Сколько вы проиграли? – поинтересовалась Анна.

– Семьдесят тысяч.

– Семьдесят тысяч? За эту сумму вы продали… взятую из библиотеки отца книгу? – удивилась Анна.

– Да.

– Что же это за книга?

– Она называется «Петица».

Что-то давно забытое пронеслось в ее мыслях и тут же улетучилось. Так иногда случается: приснится вам сон, и, проснувшись, вы тщетно пытаетесь его вспомнить, ибо он кажется чрезвычайно важным, но в сознании не сохранилось ничего, кроме каких-то неясных всполохов. Память отказывается служить вам, и вы, изрядно помучившись, оставляете попытки его вспомнить. Поэтому Анна не стала ломать голову над тем, где она могла слышать название книги и в связи с чем. Поняла, что вспомнить все равно не удастся.

Собралась Турчанинова скоро. Когда она, согласившись помочь, попросила Нелидова «подождать пять минут», ротмистр вздохнул и сел в кресло, невольно бросив взгляд на каминные часы и приготовившись к длительному ожиданию. Ведь известно, сколь «скоро» собираются женщины. Однако ровно через пять минут Турчанинова вышла.

– Я готова, – сообщила она, и Нелидов быстро поднялся, машинально отметив для себя некоторую странность наряда Анны Александровны. На ней было креповое черное платье, весьма свободное для ее щуплой позитуры, застегнутое до самого подбородка. И ежели бы не малинового цвета берэт, ее вполне можно было бы принять за монашку или послушницу, готовящуюся вот-вот принять постриг. Впрочем, одеяние госпожи Турчаниновой менее всего волновало Андрея Борисовича.

* * *

В спальне Бориса Андреевича Нелидова царил полумрак, большие окна закрывали тяжелые шторы – нелишняя мера, чтобы избежать сквозняков, могущих вызвать простуду, смертельную для организма, растерявшего все охранительные жизненные силы. Андрей Борисович, осторожно ступая, вошел в спальню. На опухшем лице отца живыми выглядели только глаза, и смотрели они на Андрея с укором и мольбой.

– Вот, познакомьтесь, Анна Александровна Турчанинова, – произнес Андрей, отходя в сторону и пропуская вперед себя Анну. – Она любезно согласилась врачевать вас, и теперь вам придется слушаться ее во всем.

Он попытался улыбнуться, но из этого ничего не получилось. Взгляд отца жег, не давая говорить.

– Добрый день, господин Нелидов, – сказала Анна и присела на краешек стула возле постели. – Я здесь, чтобы попытаться вам помочь.

Борис Андреевич продолжал неотрывно смотреть на сына.

– Он нас слышит? – прошептал Андрей.

Анна кивнула.

– Оставьте нас вдвоем, пожалуйста.

Нелидов-младший воспротивиться не решился и покорно вышел из спальни.

Если вы думаете, что Анна Турчанинова начала с того, что, оптимистически взглянув в глаза Бориса Андреевича, произнесла эдаким бодрым голосом обычную для врачевателей фразу типа: «Что, сударь, приболели малость?» или «Ну, и что это мы здесь лежим-полеживаем»? – то вы глубоко ошибаетесь. Ничего подобного не случилось и близко. Напротив, Турчанинова, даже и не глядя на больного, стала вдруг часто и быстро сжимать и разжимать свои кулачки, а потом потерла одну ладонь о другую, будто какой негоциант, свершивший выгодную сделку. Затем, ни слова не говоря, она поднялась и, наклонившись над ним, обратила пристальный взор прямо в глаза Нелидова.

Дальнейшие ее действия вызвали бы у возможного наблюдателя недоумение, а может, и нервический смешок. Приблизив ладони к лицу Бориса Андреевича и почти касаясь его, она стала совершать дугообразные движения изнутри наружу, как бы поглаживая лик больного. Затем она проделала те же манипуляции возле его груди, живота и ног.

Когда она произвела свои раппорты трижды, лицо Нелидова порозовело и опухоль с него стала спадать.

– Пошевелите рукой, – приказала ему Анна.

Борис Андреевич повиновался.

– Теперь ногой, – таким же тоном сказала ему Турчанинова.

Нелидов согнул и разогнул под одеялом ногу.

– А теперь скажите что-нибудь.

– Позовите сына, – вполне внятно произнес он.

– А вы сами разве не можете этого сделать? – не очень вежливо ответила Анна, не спуская с него глаз.

Борис Андреевич приподнялся и дернул сонетку. Тотчас двери спальни приоткрылись и в их проеме показалась голова горничной.

– Андрея Борисовича… попросите ко мне.

Мало не вскрикнув от радости, горничная пропала, и из-за двери послышалось:

– Барин разговаривают. Сами!

Через мгновение двери спальни распахнулись и вошел Нелидов-младший. Увидев отца порозовевшим и могущим двигать членами, он просиял и с благодарностью посмотрел на Турчанинову.

– Подойди ближе, – вполне внятно произнес Борис Андреевич.

Андрей приблизился.

– Ты взял книгу? – спросил Нелидов, глядя на сына и нимало не смущаясь присутствием Анны. – А вернее, похитил?

Нелидов-младший опустил голову. Он теперь был похож на напроказившего мальчишку, только проказы его стоили отцу здоровья, а может, и самой жизни.

– Как ты посмел?!

– Отец…

– Молчи.

Борис Андреевич подтянулся и присел на постеле.

– Верни ее, – жестко произнес он. – Заклинаю тебя. И если я умру…

– Отец…

– И если я умру, – повысил голос Нелидов-старший, – то это моя последняя воля. Ты понял?

Андрей молчал.

– Я тебя спрашиваю, ты понял?

– Понял, – еле слышно ответил Андрей.

– То-то.

Борис Андреевич устало откинулся на подушки.

– Благодарю вас, – обратился он к Турчаниновой, и его взгляд потеплел, – что вы предоставили мне возможность говорить. Думаю, это ненадолго, не так ли?

– Верно, – не стала лукавить Анна. – Это улучшение временное, и лечение ваше еще, по сути, и не началось. А сейчас вам будет больно, и я прошу вас немного потерпеть.

Тотчас после этих слов лицо больного исказила гримаса. Тело его вытянулось, и по нему прошли судороги. Продолжалось это недолго, и скоро члены Нелидова вновь омертвели, как и прежде. Живыми остались только глаза, но теперь они смотрели на Андрея требовательно и жестко.

– Пойдемте, ротмистр, – сказала Турчанинова. – Ваш отец сию минуту заснет. Да и хватит на сегодня. Прощайте, – кивнула она Борису Андреевичу.

Он в ответ лишь прикрыл глаза.

* * *

– Спаси вас Бог, добрая барыня, спаси вас Бог, – кинулся к Анне с поклоном дежуривший у дверей Ферапонт. – Каженный день теперь за вас буду Богу молиться, каженный день…

– За барина своего молитесь, – ответила старому камердинеру Турчанинова и долгим взглядом посмотрела на Андрея. – Где мы сможем поговорить?

– В гостиной, в моем кабинете, где пожелаете, – с готовностью произнес тот.

– И за барина буду молиться, и за вас, – продолжал бормотать Ферапонт, кланяясь.

– Пройдемте к вам, – кивнув камердинеру, сказала Анна.

Когда вошли в кабинет, Анна, отмахнувшись от предложения Андрея «располагаться», не стала присаживаться и сразу сказала:

– Положение вашего отца очень и очень скверное. Может статься, его лечение займет весьма длительное время, и еще не факт, что мне удастся поставить его на ноги.

– Но ведь вам удалось сделать так, что он стал двигаться и говорить! – с надеждой воскликнул Андрей.

– Это было несложно, потому что я обладаю определенными и весьма действенными практиками и у меня есть свой метод, – туманно ответила Турчанинова. – К тому же это было не лечение, а простой осмотр. А лечение вашего батюшки сможет иметь положительные результаты лишь в том случае, если будет устранена причина его заболевания.

После недолгой паузы она добавила:

– Вы говорили, что карточный долг есть долг чести?

– Именно так.

– Теперь у вас другой долг чести. Вы должны вернуть книгу. Только тогда причина болезни вашего батюшки будет устранена. Тогда проще будет справиться с ее последствиями. Вы поняли меня? – спросила она почти так же требовательно, как до того спросил Нелидова его отец.

– Понял, – ответил Андрей.

– Хорошо, – смягчилась Анна Александровна. – Я приду завтра. В это же время. Не провожайте меня, я помню, где выход.