Текст книги "Исследование ужаса"

О телесном сочетании

1

О любви: она притягательна, священна, страшна, смешна, жалка и омерзительна.

2

Притягательна, заманчива – это общеизвестно и не требует доказательств.

Священна – т. е. выше меня, важнее и значительнее всего, даже собственной жизни, – неизвестно почему. Это переживает всякий влюбленный, он испытывает восторг и восхищение, он готов к самопожертвованию. Такое отношение к любви подтверждает государство – оказывая ей уважение, религия – освящая ее, искусство – прославляя и увековечивая ее.

Страшна – т. е. порождает безотчетный испуг, робость. Не это ли в юности замедляет достижение цели, когда никаких внешних препятствий нет? «Заклинаю вас, девицы иерусалимские, – говорится в “Песни Песней”. – Не будите и не возбуждайте любовь, пока она не придет!»[51]51
  В переводе Российского библейского общества: «Дочери Иерусалима, заклинаю вас: не будите и не возбуждайте любви, пока она сама того не пожелает» (Песн. 8. 4); и далее: «Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку свою, потому что любовь крепка, как смерть, жар ее свиреп, как преисподняя. Она горит ярким огнем, она подобна бушующему пламени» (Песн. 8. 6). – Прим. изд.


[Закрыть] И дальше как о величественной и ужасной стихийной силе: «Положи меня, как печать, к сердцу твоему, как печать на мышцу твою; потому что сильна, как смерть, любовь; свирепа, как преисподняя, ревность; стрелы ее – стрелы огненные, она – пламень Господень». Соседство любви с раздиранием, болью, гибелью индивидуальной жизни видим мы в природе. Современный нам писатель говорит: «Самое страшное в мире – женские ноги»[52]52
  То есть Зигмунд Фрейд. – Прим. изд.


[Закрыть].

Смешна: всякий влюбленный в большей или меньшей степени забавен; и неудержимо смешно извне, нелепо и комично телесное сочетание, венец любви, соль бесчисленных анекдотов.

Жалка: такой представляется она не заинтересованному в ней наблюдателю, – бесплодная трата сил, запутанный путь, требующий стольких жертв, в ней кроется какой-то обман. «Всякое животное после совокупления печально», – заметил Аристотель. И человек ощущает после этого внезапную паузу жизни, странное безразличие к тому, что его волновало, смутное разочарование.

Омерзительна. Такой она предстает узнающему о ней впервые, вызывает в нем чувство унижения и отвращения, обиды на природу, устроившей все так безобразно. Ничто не подвергается такому опозориванию, как любовь: аскеты ненавидели и презирали ее. Слова, связанные с ней, стали оскорбительной, наихудшей руганью. Ее иероглиф – бубновый туз, прибитый к воротам побежденного города.

3

Такова чувственная любовь, приводящая к телесному сочетанию. Она подобна водоплавающей птице на берегу. Или рыбе с выкатившимися глазами и лопнувшим пузырем. Потому что в ней есть некоторая чудовищность.

4

Сводя сказанное воедино: любовь есть нечто непристойное, неприличное. Это действительно ее сердцевина, ибо чем острее ощущается это, тем сильнее и все то противоречивое, что уже было перечислено.

5

Чему и кому не приличествует, не соответствует любовь? Она не приличествует высшему животному более, чем низшему; человеку более, чем животному; современному человеку более, чем древнему; интеллигентному более, чем неинтеллигентному. Ее неприличие, таким образом, усиливается по мере развития и усложнения жизни.

Но все же, в той или иной степени, она не приличествует всякому существу, всякой индивидуальной жизни, – а иной и нет. Это показывает, что ось любви в самом своем принципе не совпадает с осью индивидуальной жизни, между ними имеется несоответствие, расхождение.

Перечислим, в чем выражается неприличие любви по пунктам, чтобы уловить суть этого расхождения, его причину.

6

Но, прежде чем приступить к этому, условимся о названиях.

В обычной речи слово «любовь» понимается двояко: как чувственная (amor) и как нечувственная (caritas). Тому основанием служит сходство той и другой; в первой мы встречаем в том же либо измененном виде все черты второй, за исключением потребности в физической близости, телесного сочетания. Эта последняя, однако, столь сильна и характерна, что составляет необходимый и равноправный элемент чувственной любви.

Можно, следовательно, сказать, что amor есть caritas, смешанная с чувственностью.

Мы, во избежание путаницы, будем называть любовью только чувственную (amor), а иную (caritas) будем называть симпатией, ибо в этом действительно ее суть, в каком бы виде она ни проявлялась – в виде дружбы, жалости, сострадания, обожания, преданности, восхищения, благорасположенности и т. п.

Суть остается, говоря словами индийского изречения, в том, что другой ощущается как ты сам: «это есть ты».

Это сопровождается ощущением того, что другой тебе дорог, особо ценен, прекрасен. Доходя до своего высшего напряжения, оно становится непреодолимой потребностью общности чувств, восторгом, страстью.

Любовью мы называем слитые друг с другом симпатию и чувственность, ставшие страстью.

7

Первое противоречие любви заключается в самом сочетании слов «чувственная любовь», или, употребляя принятые нами названия, в сочетании симпатии с чувственностью, сладострастием. Ни из чего не видно, чтобы одно требовало другого.

8

Мыслимо, да и бывает, как сказано, чистая симпатия, например, дружба, братская привязанность или привязанность мудреца к своему ученику, его к учителю. Таким образом, чувственность не необходимый элемент любви, она как бы отягощает и затемняет ее, связана с симпатией случайно, не по сути. Почему, если человек тебе дорог, ты должен стремиться к физической близости с ним, к оголению его и касанию своим телом его тела? Любите, но незачем спать вместе, – по Толстому.

9

Можно сказать и обратное: нет никакой нужды осложнять дело любовью, когда спят вместе. То есть симпатия лишь случайно сопровождает сладострастие, возможна чистая чувственность. Не говоря уже о достаточно частых случаях, когда так действительно бывает между мужчиной и женщиной, приведем несколько примеров иного порядка. Именно: лежащий с закрытыми глазами на солнце испытывает телесное умиление, сладостное томление, прилив чувственности. Несомненно, что жук, сидящий часами без движения в чашечке цветка, ощущает настоящее сладострастие. Так же курильщик гашиша, когда сердце у него замирает и он как бы теряет вес и плотность и расплывается в воздухе. Также и младенец, раскрасневшийся после кормления, прислушивающийся к своему росту. Все они и многие другие в иных случаях испытывают оцепенение, блаженство и трепет чувственности, ее восторг в чистом, беспримесном виде.

10

Все же нельзя судить столь просто и категорически. Имеется много фактов, указывающих на то, что чувственность сопутствует симпатии гораздо чаще и связана с нею гораздо теснее, чем это представляют обычно; что даже тогда, когда мы имеем чистую симпатию, в ней на самом деле имеется некоторый чувственный оттенок. Нет, собственно говоря, такой симпатии, которая не была бы заинтересована в физической близости, если не в касании, то, во всяком случае, в возможности видеть и слышать другого. Мудрец, прощаясь со своим учеником, гладит его по голове и целует в лоб, а тот целует ему руку, жалеет, что не будет больше слышать его голос, видеть его неповторимое лицо. Объятья и поцелуи допускаются и при братской любви, при дружбе, особенно женской. Еще сильнее чувственный оттенок в любви родительской. Но особенно разительно поведение детей и животных: чувство симпатии к кому-либо у них всегда и сейчас же выражается в желании приласкаться к нему, сблизиться с ним. Нельзя не считать, что эта черта, хотя в ослабленном виде, остается у взрослых. Все это заставляет подозревать, что чувственность сопутствует симпатии необходимо, имеет с нею внутреннюю связь.

11

Обратно: чувственности всегда присуща бóльшая или меньшая одухотворенность. Тут опять-таки особенно показательны животные и дети. Стоит погладить собаку в первый раз, и уже в глазах ее появляется выражение преданности и доверия. Любовь младенца к матери возникает прежде, чем он осознает свою мать как личность, эта любовь рождается из ощущения материнского тепла, ее груди и рук. Что касается мужчины и женщины, то, если бы все дело обстояло иначе, браки, заключенные по родительской или иной воле, бывали бы всегда несчастны, между тем это было не так. Известно старинное наблюдение, что девушка склонна полюбить того, кому она отдалась хотя бы и не по любви. С другой стороны, мужчине нетерпимо полное, нескрываемое равнодушие женщины во время телесного сочетания, если она, например, более заинтересована в этот момент едой или работой. Это относится и к женщине, к которой исключена любовь, скажем, к проститутке; она становится без этой иллюзии неинтересна, как бумажный цветок. Иное дело, если имеется с ее стороны нежелание, в этом случае существует как бы перевернутое сочувствие: он знает, что она, несмотря на свое нежелание, все же до некоторой степени переживает, она не аморфная среда, а живой мир, против своей воли резонирующий ему. Но если бы в чувственности не было симпатического оттенка, не было бы и потребности в резонансе, ибо чувственный эффект вполне достижим и без него. Можно сказать еще резче: этот эффект достижим механически, и это несравненно проще, чем добывать себе существо, женщину. Поскольку на это обычно не идут, необходимо считать, что чистой чувственности не бывает. На это могут, правда, возразить ссылкой на аутоэротизм. Но он, во-первых, чаще всего суррогативен, во-вторых же, и это главное, сопровождается рисованием в воображении чужого отвечающего тела, его резонанса, поведения. Но оставим эти примеры и перейдем к тем, которые как будто несомненно безличны и, следовательно, исключают ощущения симпатии. При более пристальном взгляде мы найдем ее и тут. Лежащий на солнце испытывает не просто удовольствие, а восторг, и легкую печаль, и нежность. К чему нежность: к солнечным лучам, проникающим сквозь ресницы и переплетающимся в разноцветное сияние; к ропоту волн; или ко всему наполненному теплым и влажным воздухом миру? В этом, наверное, и есть отличие наслаждения от простого удовольствия: в том имеется умиление и какое-то самопожертвование. И в этом, возможно, и заключено целебное действие лежания на солнце, что оно есть школа нежности, освобождает по привычке судорожно сжатые для самозащиты мышцы, размягчает человека и подготавливает его к любви. Но что сказать о жуке, оцепеневшем в цветочной чашечке? Он влюблен в запах цветка – так младенец влюблен в преобразующееся в его ткани молоко, как наркоман в свободно протекающее сквозь него время.

12

Из всего этого мы заключаем, что чувственность и симпатия переходят друг в друга незаметно и постепенно, здесь нет точной границы, перерыва. Любовь как бы овеществляется в разной степени, и крайние степени этого мы называем симпатией и чувственностью. Следовательно, симпатия и чувственность являются не различными по своей сути элементами, связанными между собою более или менее случайно, но просто различными степенями, крайними тенденциями одного и того же. Поясним это на примере. В инструменте такой формы

мы естественно различаем его крайние степени поперечного размера: утолщенный конец («ручку») и суженный (острие). Но было бы неправильно сказать, что он состоит из ручки и острия. Было бы также неправильно искать точную границу; здесь кончается ручка и начинается острие. Вернее всего, что мы бы считали так:

т. е. деление не было бы взаимоисключающим. Такое деление обычно для любой непрерывности, если внимание сосредоточивается на ее крайних точках. Так художники делят световой спектр на две заходящие друг за друга части полуспектра: «желтый» (прилегающий к красному, длинноволновому концу) и «холодный» (прилегающий к фиолетовому, коротковолновому концу). По этому же самому принципу, можем мы теперь сказать, разделен и непрерывный спектр любви, предстающий нам в виде сочетания двух полуспектров: чувственности и симпатии. Схематически это может быть изображено так:

13

Двучленное деление при всей его простоте редко может нас удовлетворить. Так, двучленное деление светового спектра, которое можно считать первоначальным, было впоследствии дополнено и затем почти вытеснено четырех-, шести– или семичленным делением (красный, желтый, зеленый, синий, а затем еще оранжевый, фиолетовый, голубой цвета).

Деление спектра любви на два полуспектра также явно недостаточно. Нельзя закрывать глаза на то, что чувственный оттенок, наблюдаемый в симпатической любви, не совпадает все же с обычным представлением о чувственности, почерпнутым из того источника, где она выражена всего резче, из опыта любви эротической. Это станет наглядным при следующем сопоставлении. Представим себе, что женщина спасла своего младенца от верной, казалось, гибели. Она прижимает его к себе, осыпает все его тело поцелуями. Эти поцелуи все же резко отличны от тех, которые были бы предназначены мужчине. Тут дело не в напряженности чувственности, – она целует ребенка, наверное, даже более страстно, – а в самом различном характере чувственности. Конечно, и здесь имеется главный переход, по крайней мере, возможность его, непрерывность, и точная граница была бы искусственной, – поэтому, например, звучит всегда фальшиво, когда женщина позволяет мужчине целовать ее «так, но не так», или касаться ее «до сих пор, но не дальше». Но того, что сама чувственность бывает разной, отрицать все же нельзя. Мы принуждены поэтому разделить чувственный полуспектр на две части. Соответственно его крайним тенденциям, мы дадим им названия интервалов нежности и сладострастия. Можно было бы пойти здесь и дальше, постараться наметить, так сказать, отдельные ноты или спектральные линии любви, но в этом нет надобности. Симпатический полуспектр, в свою очередь, неоднороден. Любовь мудреца к своему ученику, продолжателю его дела, может быть не менее напряженной, чем родительская любовь, – по крайней мере это мыслимо, – и то и другое является симпатией – и все же между ними несомненная и существенная разница. В одном случае основой любви будет ощущение достоинства другого человека, в другом случае – сочувствия. Соответственно этому мы выделим в симпатическом полуспектре интервал уважения и интервал сочувствия.

14

Характер любви в каждом случае будет полностью определен, если мы будем знать, из каких именно чувств она состоит и напряженность каждого из этих чувств. При желании можно ввести градуировку, и тогда любовь будет измерена.

Приведем одну из возможных схем:

По этой фигуре мы можем сказать: в этом случае любви она не страстна (средняя величина около 25°); наиболее значительно по напряжению, страстно сладострастие, затем сочувствие: и то и другое имеется во всех возможных оттенках; наиболее сильные в сладострастии такие оттенки, слабее такой; сочувствие – близкое к нежности; уважение представлено слабо и не во всех возможных оттенках; настоящей нежности, собственно говоря, нет, но сочетание сладострастия с сочувствием и уважением таково, что создается впечатление, будто нежность не только присутствует, но и является главным чувством из всех, – на нее падает перевес (весовой центр сочетания площадей).

Все это было бы выражено, конечно, в цифрах.

В дальнейшем мы не будем пользоваться градуировкой. В целях упрощения мы будем также считать, будто пропуска в оттенках чувств не бывает; мы не будем, кроме того, обращать внимание на напряженность, за исключением тех случаев, когда без этого не обойтись.

Все это даст нам возможность определять характер любви всего двумя показателями: ее охват и перевес.

15

Приведем несколько типичных схем (см. с.124–125.)

1. Уважение.

2. Сочувствие.

3. Нежность.

4. Сладострастие.

Первая любовь отличается, таким образом, своим охватом (включением сладострастия), из-за чего перевес оказывается либо на нежности, либо на сладострастии.

16

Неправильно было бы думать, что введение понятия о спектре разрешает противоречие любви. Оно также не может этого сделать, как не может, взятое само по себе, открытие спектра радиации объяснить ее суть. Положим, мы знаем, что световые и космические (ультрафиолетовые) лучи обычно перемешаны. Это кажется нам очень странным и необъяснимым.

Ибо они как будто не имеют ничего общего друг с другом: одни ощущаемы как свет и благотворны, другие неощущаемы и разрушительны. Но вот мы устанавливаем непрерывность, спектр, охватывающий те и другие лучи. Этим самым мы утверждаем, что они по своей сути должны быть тождественны. Но в чем их тождественность и чем вызвано впечатление их разнородности, остается все же непонятным. Надо, следовательно, выяснить:

a) Их тождественную суть (такая-то вибрация).

b) Их действительное различие (по частотности).

c) Объяснить впечатление их разнородности (установить необходимую связь различной частотности с различным по характеру действием на тело).

d) Объяснить, почему в одном случае мы имеем одни типы радиации, в другом – другие (зависимость частотности от строения и температуры веществ).

e) Объяснить, почему одни виды радиации встречаются чаще других.

f) Объяснить различия в их обычной интенсивности.

Те же шесть основных задач стоят и перед учением о любви. Введение понятия о спектре любви еще не разрешает этих задач, но доказывает, что они должны быть разрешимы, и указывает к этому путь.

Прежде любовь казалась нам существом с человеческим лицом и бычьим туловищем, химерой. Теперь мы знаем, что она не такова. Остается выяснить, какова же она на самом деле и почему нам представляется химерой.

17

Первое противоречие любви является в жизни причиной разнообразных недоразумений любви и конфликтов, наносящих иногда непоправимый вред. Недоразумения эти можно распределить по следующим рубрикам: одно чувство, свое или чужое, ошибочно принимается за иное (по составу или напряженности); имеющееся чувство, свое или чужое, не соответствует желаемому (по составу или напряженности); имеющееся чувство, свое или чужое, не соответствует уместному при данных обстоятельствах (по составу или напряженности); комбинация недоразумений. В целях упрощения мы не будем учитывать в нашем списке недоразумений любви ни пропусков (перерывов) в спектре чувства, ни напряженности, ни комбинированных недоразумений, ни спектральных линий или даже интервалов, а будем учитывать только полуспектры.

В действительности, однако, напряженность очень важна: именно она может отличать страсть от легкого увлечения. Также и пропуски: например, любовь, состоящая только из сочетания сладострастия с уважением, возможна, но несет в себе неизбежность внутренних и внешних конфликтов. Также и спектральные линии: сладострастие, сочувствие и т. д. имеют каждое много оттенков, и часто конфликты зависят именно от несоответствия оттенков. Еще более важны интервалы: нежность и сладострастие не могут, например, заменить одно другое. Следовало бы учитывать интенсивность каждой спектральной линии, так как тождественная по своему составу любовь может резко различаться по перевесу, и, наоборот, различные по своему составу виды любви могут совпадать по перевесу. Практически весьма важны, наконец, комбинации, ибо недоразумения наиболее часто бывают комбинированными.

Всего, однако, не охватить, и мы будем учитывать только полуспектры. Желающий может включить не учтенное нами, он получит в таком случае энциклопедию любви и связанных с нею конфликтов, происходящих в жизни и описываемых в литературе.

18

Некто ошибочно принимает свою чувственность за любовь, или симпатию за любовь, или чувственность за симпатию, или симпатию за чувственность, или любовь за симпатию, или любовь за чувственность. Или некто принимает чужую чувственность за любовь, или симпатию за любовь, или чувственность за симпатию, или симпатию за чувственность, или любовь за симпатию, или любовь за чувственность.

Некто хочет дать любовь, а дает чувственность; или хочет дать любовь, а дает симпатию; или хочет дать симпатию, а дает чувственность; или хочет дать чувственность, а дает симпатию; или хочет дать симпатию, а дает любовь; или хочет дать чувственность, а дает любовь. Или некто ищет любви, а получает чувственность; или ищет любви, а получает симпатию; или ищет симпатии, а получает чувственность; или ищет чувственности, а получает любовь.

Бывает, что уместна при существующих обстоятельствах любовь, обычаи принуждают к ней, но имеется лишь чувственность; должна быть любовь, а имеется симпатия; должна быть симпатия, а имеется чувственность; должна быть чувственность, а имеется симпатия; должна быть симпатия, а имеется любовь; должна быть чувственность, а имеется любовь.

Итого: тридцать следствий первого противоречия любви, и все можно подтвердить примерами.

19

Вторым противоречием любви, вытекающим из первого, будет то обстоятельство, что она одновременно объектна и безобъектна.

Объектна симпатия, а чувственность – нет. Под объектностью же мы понимаем то, что ощущение или чувство вызвано чем-либо извне и направлено на что-либо вовне.

20

Действительно, нельзя сочувствовать, испытывать симпатию, уважение или любовь – вообще. Сочувствие рождается при встрече с кем-то и относится к нему.

21

Между тем, может быть сладострастие как выражение внутреннего роста живой ткани, ее особое возбуждение, переполненность собственным существованием.

22

Однако уже то, что объект бывает подчас явно случайным или даже воображаемым, показывает, что дело не только и часто не столько в нем. В рассказах Чехова «После театра» и «Душенька» речь идет именно о не сосредоточенном ни на чем безобъектном чувстве, о напоре любви, возникающем изнутри и ищущем выхода. И если в этих случаях можно подозревать влияние чувственности, то что сказать о Франциске Ассизском, о тех людях, например, которые берут на воспитание сирот, потому что они любят вообще детей, испытывают потребность о ком-то заботиться, наконец, которых называют обычно благожелательными, не отмечая, к кому именно они благожелательны, потому что их благорасположенность распространяется на всю природу, весь мир. Но говорить о любви, что она вызвана мировым воздухом, всепроникающим, и направлена на него, это уже то же самое, что говорить о любви как безобъектной.

23

Обратно: уже в параграфе 11 было отмечено, что и чувственность всегда в какой-то мере порождается окружающим миром и направлена на него.

24

Таким образом, совершенная объектность и безобъектность являются только абстрактными пределами, на деле же мы имеем всегда некоторую промежуточную сосредоточенность или расплывчатость чувства. Это можно уподобить тому, что происходит при разности давлений: среди разреженного воздуха зона густого. Если пограничная разность всюду приблизительно одинакова, сгусток равномерно рассосется, и скажут, что это произошло благодаря внутреннему напору и направления не имело; если же пограничная разность будет особенно велика в каком-нибудь одном месте, сдавленный воздух ринется сюда; скажут, что это вызвано образовавшейся разреженностью, как бы притяжением этого внешнего участка, и он определил направление воздушного тока. Но не ясно ли, что в обоих случаях действуют, хотя и в разной мере, два фактора, сгущение и разрежение, и что, в конце концов, оба они – одно и то же, только рассматриваемое с различных точек зрения?

25

Все же нельзя отрицать, что подобно тому, как вещественность, телесность любви резко повышается от левого края спектра к правому, ее объектность обычно резко падает, так что для сладострастия мы можем считать характерным почти полную его безобъектность. В этом и будет правильно формулированное второе противоречие любви. Но под этим противоречием явственно просвечивает иное, вызывающее его, более глубокое.

26

Вернемся к примеру, изложенному в параграфе 24. Зону сгущения можно считать некоторой индивидуализацией мирового воздуха, ибо в этой зоне имеется отличие от окружающей стихии, отклонение, свой закон, строение. Именно это и будет вызывать давление, растекание вовне, смешивание со стихией. При этом существенны три факта. Во-первых, сгущение будет неравномерным, идя вглубь его, мы постепенно попадем в обычную, общую для всей среды плотность; иными словами, индивидуальность переходит в своем основании в стихию – нельзя противополагать их, но нужно говорить о бóльшей или меньшей индивидуализированности кристаллизации, стихии. Во-вторых, самая внешняя стихия, омывающая зону сгущения, будет на границе с ней, в свою очередь, сгущена, то есть индивидуализирована. В-третьих, растекание будет идти через наиболее индивидуализированный слой в наименее, то есть в стихию, то есть безобъектно по своей тенденции. Поясним это схемой.

27

Это вскрытое под объектностью и безобъектностью более глубокое противоречие индивидуализированности и стихийности мы назовем фундаментальным противоречием любви. Ибо оно является основой всех других ее противоречий.

28

Так, первое противоречие (симпатии и чувственности), противоречие различной вещественности любви, проистекает из того, что тело есть первичная индивидуализация, а его духовный облик, поведение – вторичная и потому бóльшая. Мы как бы вдыхаем тонкий аромат облика и сквозь него проникаем в его основу, крепкий аромат тела, и сквозь него в его основу, в глубокий аромат безындивидуальной живой ткани, стихии.

29

Направленность внимания, поглощенность при разных видах любви можно характеризовать так:

Потому в нежности имеется некоторая задумчивость, что она видит тело, – все, как у других, и в то же время особенное, неповторимое: хрупкая, изумительно чудесная в своем несовершенстве, недолговечная форма, возбуждающая радость и умиление, смешанное с печалью.

30

Афродита, рождающаяся из пены, – любовь. Она возникает в неустойчивом тонком слое соприкосновения двух зон, морской и воздушной. Частично – очеловеченная, кристаллизованная, частично – стихийная зыбь.

31

Возвращаясь к объективности: некоторые несложные организмы, размножающиеся преимущественно через телесное сочетание, можно заставить размножаться и так, воздействуя на них каким-либо раздражителем, например, помещая их в раствор большей концентрации, чем обычно. Если они что-нибудь переживают при этом, – надо думать, что – да, – то они переживают наиболее безобъектное сладострастие, какое возможно.

Рыба, идущая при нересте против течения, пока не погибнет, все дальше, выбрасывает икру или молоку, не испытывая телесного соприкосновения. Очевидно, она идет как бы на запах, несомый к ней течением, навстречу ему, и сладострастие ее связано с этим запахом, с концентрацией жизни в воде.

Но все это примеры, выходящие за пределы человеческого опыта.

32

Человек, лежащий на солнце, испытывает сладострастие того же порядка, но несравненно меньшей степени. Более напряженно сладострастие наркомана. Но оно имеет некоторое своеобразие. Оно находится как бы посередине между чувственной судорогой и особым состоянием, составляющим суть искусства, или «экстазом просветления». Наряду с ним, возможно, надо поставить необъятную и невыносимую радость, с которой начинается эпилептический припадок. Во всех этих и подобных им случаях характерно острое ощущение ни с чем несравнимой стройности и прекрасности мира, его ритмичности и единства. Настигнутый этим как бы слышит мировой импульс или, если пользоваться старинными выражениями, музыку его сфер, мировую «душу». Все это слишком неясно, чтобы можно было сделать окончательное заключение. Но оно заставляет подозревать за живой стихийной тканью, еще глубже, знак, которого она является лишь развернутым изображением. В самой любви могут быть приближающиеся к этому моменты, и только они запоминаются надолго, насколько мы можем измерить, навсегда. Странно, однако, что путь к таким состояниям лежит не через сладострастие или, по крайней мере, не преимущественно через него, а, скорее, наоборот, через отречение от чувственности, бескорыстное и беспредметное страстное уважение. Впрочем, оно может вырасти и из нежности, и из сочувствия. Не дает ли это намека на то, что спектр любви имеет еще невидимую часть, соединяющую оба конца и замыкающую его? Или правильнее представить себе все спектральные линии как расходящиеся ветви единого ствола?

33

В человеческом опыте наиболее напряженным, безобъектным сладострастием будет то, которое испытывается иногда в эротических кошмарах. При нем хотя и имеются воображаемые фигуры, но они играют несущественную роль, дело не в них. Дело в той окраске сна, сладострастной духоте, как бы атмосферической эротике, которая составляет его содержание и потрясает все тело. При этом нет нужды в иных симпатических чувствах любви; наоборот, такие сны сопровождаются обычно отвращением, страхом, гадливостью. Короче говоря, это, как обычно говорят, развратные и противоестественные сновидения. Той же эротической духоты пытаются достичь и наяву, в оргии.

34

Второе противоречие любви является причиной возможности изолирования сладострастия и вытекающих отсюда недоразумений. Говоря шире, оно вообще дает возможность варьировать до некоторой степени характер любви, вносит в нее частичную произвольность. Ибо, меняя направление внимания или создавая условия для этого, мы можем заставить выступить на первый план объектность либо безобъектность, а в связи с этим и переносить перевес на ту или иную линию спектра любви. Тем самым на человека возлагается некоторая ответственность за его чувства, и недоразумения, перечисленные в параграфе 17, приобретают значение не просто фактов, но фактов, относящихся к поведению, к нравственности. Таким образом, объектность внимания является рычагом управления чувствами любви.

35

Если бы не было этого, то настоящие обиды, выраженные на жалком общепринятом жаргоне, – вроде, например, «тебе нужна не я, а просто кусок мяса», или «ты не хочешь видеть во мне мужчину», или «ты любишь не меня, а мое тело», или «ты относишься ко мне, точно к игрушке», – не имели бы как упреки никакого смысла.

36

Третьим противоречием любви является ее одновременная селективность и неселективность. Она селективна, как симпатия, и неселективна, как чувственность. Тут очевидна связь с объектностью: чем более сосредоточена любовь на индивидуальности, тем труднее перенести ее на иной объект, тем сильнее ощущение ее незаменимости, неповторимости, единственности.

37

Здесь можно привести соображения, параллельные уже бывшим. Сочувствуют не вообще кому-то, но кому-то определенному. Нельзя, скажем, сочувствовать неопределенной женщине вообще. Но испытывать чувственное возбуждение и сладострастие с женщиной вообще, почти любой, конечно, возможно. Представим себе, например, что ночью к мужчине приходит неизвестная ему женщина и в темноте, бессловесно, быть может, даже почти без осязательного знакомства, предлагается телесное сочетание. Вряд ли мужчина откажется от этого, и если откажется, то не без некоторой борьбы с собой. А ведь в этом случае имеется полная неселективность, действует именно безликая, безындивидуальная женщина, так сказать, женственная ткань сама по себе. И не странно ли вообще: добиваются телесного сочетания именно с этим или с этой, а если в это время ловко совершить подмену, то и не заметит – разницы почти нет. С другой же стороны, можно показать, что и сочувствие может быть очень мало селективным и что даже простейшая живая ткань, не говоря уже о человеке, испытывающая сладострастие, например, от прикосновения, была бы все же в какой-то степени селективна, ибо и прикосновения бывают резко различны, они имеют свой стиль, и какой-то стиль был бы предпочтен. Эту поправку, кстати, следует внести и в пример с неизвестной женщиной. Одним словом, учтя все обстоятельства, мы и на этот раз придем к выводу, что селективность есть тенденция, простирающаяся на весь спектр любви, но ослабевающая по мере приближения к его правому краю.