Текст книги "Исследование ужаса"

38

Имеется много случаев, когда изложенное правило оказывается неверным. В романе Золя, например, Нана притягивает к себе мужчин только сладострастием, но для захваченных ею мужчин она не заменима никакой другой женщиной, они идут ради нее на гибель. Этот случай никак нельзя считать исключительным. Чувственный рай имеет для некоторых всего один вход, совпадает с одной-единственной индивидуальностью. Правильно будет сказать, что симпатия чаще бывает селективной, чем чувственность, но селективность чувственности может зато достичь особой, чрезвычайной силы.

39

То же следует сказать и относительно объектности. Мы утверждаем, что чувственность малообъектна. В соответствии с этим следовало бы ожидать, что вначале имеется смутное чувственное волнение, мощный беспредметный напор, который лишь впоследствии, при наличии сколько-нибудь подходящего объекта, получает направление. Так и бывает часто. Но часто случается также, что, наоборот, направление является предварительным условием напора. Юноша или девушка не ощущают никакой рассеянной чувственности, вообще не подозревают о существовании чувственных желаний до тех пор, пока сама любовь не подводит к ним. Такая чувственная любовь объектна с самого начала и в большей степени, чем симпатия (ибо объектная симпатия рождается обычно на почве неконцентрированной безобъектной благорасположенности), как раз такая чувственная любовь бывает наиболее сильной.

40

Обозначим объекты точками; более тесным рядом как живую ткань, менее тесным – как тела, еще менее тесным – как личности. Таким образом, их индивидуализация, то есть нарастание различия, будет показана их расхождением. Чувство показано пучком линий: его поперечником характеризуется его рассеянность (безобъектность) или, обратно, концентрированность (объектность), охват точек этим пучком характеризует неселективность или, обратно, селективность чувства.

Из чертежа видно, что симпатия остается селективной даже при малоконцентрированном чувстве, между тем как сладострастие становится в этом случае уже не селективным; но зато селективности сладострастия свойственна всегда резкая концентрированность чувства, большая, чем необходима при селективности симпатии. Таким образом, чертеж показывает разрешение противоречий, изложенных в предыдущих параграфах.

В чертеже стихия живой ткани обозначена рядом точек, а не непрерывной линией. Это значит, что и в ней имеются некоторые различия, индивидуализация. Действительно, полная безындивидуализация есть предел, которым живую ткань считать нельзя; поскольку она есть ткань, она не бескачественна, не аморфна и, следовательно, не вполне стихийна.

41

До сих пор мы говорили об относительной селективности, большей или меньшей. Но любви свойственна непременно абсолютная селективность. «Он (или она) более подходит мне, чем все иные, имеющиеся в кругозоре, и вряд ли я встречу еще более подходящего во всех отношениях, ценного для меня», – такое ощущение очень часто, вероятно, в подавляющем большинстве случаев, является основанием сближения людей друг с другом и выдается за любовь. Но любовью это считать нельзя. «Он (или она) вполне, единственно и незаменимо ценен и подходит мне, как если бы мы были созданы специально и исключительно друг для друга, никто из других, известных мне и не известных, не может быть хотя бы частично столь же ценным», – так ощущает любовь.

42

В абсолютной селективности есть трагичность. Ибо она необходима живому существу, как воздух, без нее мир становится неинтересен, лишается значительности и очарования. Но, рассуждая рационально и практически, очевидно, что абсолютная селективность – иллюзия. Рассуждая практически: чувство приходит и уходит, разлука стирает его, как будто и не было, люди женятся и выходят замуж вновь, забывая своих умерших. И нельзя осуждать их за это: иначе жизнь была бы немыслима. Пишущий эти строки помнит, как он однажды, уже давно, вместе с еще одним мальчиком потерял уважение к взрослым. Было это так: им стало вдруг ясно, что все умрут, и родители, поскольку они старше, прежде своих детей. Но если любовь чего-нибудь стоит, то как можно мириться с этим и жить дальше? Они удивлялись взрослым, почему те не кончают самоубийством, когда их родители умирают. Им казалось, что сами они поступят так. В этих рассуждениях была прямолинейность, исчезающая при столкновении с жизнью, но не опровергнутая ею. Ибо действительно до сих пор не известно в точности, как вести себя на похоронах близкого или в присутствии его мертвого тела, – от этого всегда ощущается неловкость. На помощь, впрочем, приходят три обстоятельства: театральность, шок и взаимная скидка. Но не стоит останавливаться на этом. Достаточно сказать, что подобные испытания обнаруживают удивительную несерьезность человеческих чувств, при всей их кратковременной бурности, и удивительную, непристойную живучесть тех, кто их переживает. Все это напоминает картину города, который должен был давать дочерьми и сыновьями дань Минотавру; там, наверное, тоже грустили по этому поводу и раздирали на себе одежды, что давало некоторое удовлетворение, сочувствовали и не были требовательны друг к другу, ибо всем необходима была скидка, так как все могли попасть в то же положение; наиболее чувствительные падали при получении рокового известия на землю и хватали некоторое время воздух ртом, как животное, получившее в живот удар ногой, но затем приходили в себя и бежали по своим делам.

А может быть, так и следует вести себя: волноваться, собственно говоря, не из-за чего? Не преувеличиваем ли мы неистово, не раздуваем ли своих чувств? Школьные товарищи встречаются спустя несколько лет, и оказывается, что, прежде готовые пожертвовать жизнью друг за друга, теперь они чужды. Вдумавшись, они начинают понимать, что их дружба была основана всего-навсего на том, что они сидели на одной парте или после школы возвращались одним путем домой. Но не на подобных ли случайных обстоятельствах основывается селективность вообще всякой любви? Так думаем мы, судя практически.

43

Рассуждая рационально, мы заключаем, статистически и по сути, что абсолютная селективность неосуществима. Статистически: достаточно сравнить число знакомых с общим числом людей; вероятность того, чтобы <объект> – не говорю уже о наиболее селективно-достойном, но хотя бы средне – оказался в кругу знакомых, равна почти нулю; следовательно, любовь всегда направляется на малоподходящий объект просто потому, что более подходящих в наличии нет. По сути: если селективное соответствие имеет степени, то их счет ничем не ограничен, мы всегда можем представить себе еще большее соответствие; искать наибольшее соответствие оказывается столь же безнадежным делом, как искать наибольшее возможное число; и всегда можно найти число, по сравнению с которым имеющееся в наличии покажется совершенно ничтожным, жалким и недостойным внимания. Поэтому-то ощущение «он (или она) хотя и не совершенно, но лучше других» не имеет никакой силы и не может служить основой любви.

44

В этом трагичность абсолютной селективности: ее не может быть, и, вместе с тем, она должна быть, ибо если ее нет, то, собственно, вообще нет селективности, нет индивидуальной ценности в любви. Но это касается не только любви. В этом трагичность всякого сравнения по величине, всякого количества. Уже одно то, что на свете так много людей, каждый из них все равно, что живая точка в капле воды под микроскопом среди бесчисленных других, – оскорбление. Невероятно огромное пространство мира – оскорбление.

И время тоже оскорбление, главное из всех. Каждый шаг в познании мира, каждое новое открытие, показывающее, что за видимым горизонтом есть еще и еще предметы, было уничтожением человека. Вдуматься хотя бы в то, что существует безмерное море, вполне безлюдное, по которому день и ночь всегда ходят волны, им нет никакого дела до нас, или огромные пустыни, над которыми носятся ветры. Это чувство охватывает человека, когда он остается один на один с природой или вырывается из узкого привычного круга событий. В этом ужас миграции: представить себя вышедшим на иной берег, сидящим среди неизвестных безучастных людей, говорящих на чужом языке. Нехорошо, как сказано, человеку быть одному[53]53
  В переводе Российского библейского общества: «Господь Бог сказал: “Нехорошо человеку быть одному. Я создам ему помощника под стать”» (Быт. 2. 18). – Прим. изд.


[Закрыть]. И даже умирать неприятнее всего в гостинице или в бараке, в номерной комнате на безличной, переходящей от одного к другому, поочередно, простыне. Ибо в этом открытое неуважение, без всяких иллюзий. Это чувство уничтожает все ценности, опустошает наслаждение изнутри, лишает их вкуса. Этим чувством проникнут Екклезиаст.

45

Итак, селективность любви есть, очевидно, иллюзия. Но тогда как нелепы и бессмысленны чувства, связанные с любовью: ее волнения, страдания, восторг. Голубю подсунули первую попавшуюся голубку, и вот ему уже кажется, что он хочет только ее, как раз и именно ее, он ревнует, радуется, при разлуке тоскует, может быть, не переживет ее гибели. Впрочем, все это ясно и без сравнений.

46

Не преувеличивается ли вообще ощущение селективности любви? Огромное большинство людей, если судить трезво, совсем не придают этому большого значения. Ведь в действительности, а не в изображениях и описаниях искусства, во все времена дело происходило приблизительно так: надо жениться или нужна временная связь – оглядываются и с помощью третьего лица или самостоятельно устраивают это дело, как всякое другое. Возьмем, для примера, династические браки, они, в общем, были ничем не хуже других. Брачное объявление в газете производит на нас потому несколько странное впечатление, что уж очень тут все оголено, публично и стандартизировано, по сути же этот способ ничем не отличается от иных, обычных, в общем русле. Помнится, в 1919 году на заборе висела некоторое время написанная от руки записочка о том, что студент, будучи одинок, желает жениться, имеет такую-то комнату. В этом было нечто жалостное, но не отвратительное. Жалостное, очевидно, потому, что удачливые люди устраивают свою, как выражаются, судьбу проще, между дел, без помощи объявлений. Но также, в конце концов, жалка записка на заборе о том, что преподаватель математики, кончил то-то и то-то, дает уроки за такую-то плату, может сам приходить на дом и т. д. В другой брачной записке выставлялось требование к женщине, чтобы она умела играть на рояле; но тут же в конце было написано, что можно и без этого: попытка селективности очень робкая и сейчас же взятая назад. В общем, можно с уверенностью сказать, что большинство людей если не любви, то, во всяком случае, влюбленности не знало и не знает, может быть, потому, что слишком много отнимала сил у них жизнь с ее трудом или нуждой, или потому что они были заняты иными вещами, или еще по другим причинам. Но, так или иначе, селективности тут не больше, чем при выборе обеда на вокзале: поесть надо, а что поесть, не столь важно.

47

Если присмотреться, откуда же возникла в этих случаях иллюзия селективности, то окажется, что она родилась из тщеславия. Гораздо более, чем хлеб и зрелища, необходимо каждому человеку ощущение своей важности, значительности, того, что в обстоятельствах, наиболее близко его касающихся, имеется нечто особое. Поэтому вполне практичные и бесцветные браки все же непременно освящались, театрализовались, насколько было возможно, временные связи романтизировались в собственном воображении. Считается обычно, что охотники врут много; но обо всем, что касается так или иначе телесного сочетания, врут и хвастают еще гораздо больше. В том, что приобрел женщину не просто, а с приключением, специально и таинственно предназначенную тебе, отринув все остальное, есть нечто значительное и лестное. Нельзя также забывать о влиянии искусства. Самое же важное заключается в том, что иллюзия селективности создается обычно ретроспективно. Пока вещь в витрине магазина, она не отличается от остальных. Но, став личной собственностью, она как бы озаряется новым светом, с ней уже не сравнимо ничто, и это затем проецируется назад, она будто была особенной уже в витрине.

48

И все же, разумна или неразумна селективность, но она существует. Даже при спаривании голубей приходится иногда менять самку: с той голубь не хочет спариваться. Обезьяны в зоосаду часто предпочитают отдаться аутоэротике, чем сходиться с тем, кто им предложен. Зато с каким остервенением дерутся звери между собою за обладание самкой, которая им нравится, – насмерть. Да и люди, как только они оказываются вне обычных, умеряющих условий, дерутся в подобном случае не хуже зверей. Все это настолько общеизвестно, что селективностью любви пытаются даже объяснить видоизменение животных, говорят о «половом подборе».

Эта селективность безусловно относительная. Ее требования таковы: получить себе как любовницу или жену здоровую особь – с плотными и не слишком тощими ногами и грудями, с более или менее правильным изгибом тела и целыми передними зубами. Хочется еще, чтобы от нее не шел гнилой запах. Этого достаточно, чтобы возникло желание телесного сочетания.

50

Такие небольшие требования, казалось бы, удовлетворить легко. И малопонятно, почему же за это идет такая ожесточенная борьба. Но нужно вспомнить, во-первых, о том, что самцы весьма жадны и если будешь уступать другим, то их захвату нет предела, останешься без ничего, без возможности телесного сочетания. Во-вторых же, и это главное, захиревших, уродливых гораздо больше, чем нормальных. Так у животных и так еще в большей степени у людей. Почти все переполнены паразитами, недоразвиты, разнообразно искривлены, ободраны, подточены недоеданием или постоянным раздражением, изуродованы и отуплены, в их жилах течет отравленная кровь. Если брать только людей: каждый знает, как трудно встретить мужчину, у которого живот не был бы выпученным, или женщину с необвисшей грудью. Глядя же на лицо, разве не ясно, что оно деформировано, точно в вогнутом или в выпуклом зеркале? Так что при встрече с нормальной особью есть из-за чего бороться, они нарасхват.

51

В основе относительной селективности лежит вполне законное и вполне понятное желание: хочется получить живую, а не дохлую ткань, тело и характер, построенные по их собственному закону, а не сформировавшиеся под влиянием рахита или свалившегося камня, не мешок микробов. Уродливое есть нарушение конструкции, грубое вторжение чужого закона. Индивидуализация была перебита, изнемогла и не достигла предназначенной ей степени. Селективность есть браковка, она отворачивается от перешибленного, смятого осуществления, от нечистоты, затемнения, загрязнения кристаллизации живой стихии.

52

Бывает иногда мужчина или женщина как чистый тон флейты, как спектральный цвет, как мост, точно и свободно взлетевший над рекой. У таких в древности спрашивали: люди вы или боги, принявшие человеческий облик? Мы же говорим, что они прекрасны и созданы для любви.

53

К первому измерению кристаллизации, – ступени ее (как живая ткань, тело, личность или поведение), – присоединяется, таким образом, второе: ее выраженность, неискаженность.

54

Весьма важно понять, что относительная селективность еще не образует любви, а лежит за ее пределами, есть всего лишь вступление к ней: от нее зависит вероятность любви. Сказочный принц околдован, превращен в нищего, прокаженного, осла или лягушку. Чтобы полюбить его, надо его прежде узнать; а может быть, наоборот. Точнее же всего: подозрение, что под этим искаженным обликом скрывается иной, порождает любовь; а любовь дает прозрение, и он превращается, хотя бы в глазах одного живого существа, в настоящего принца; и тогда как же его не любить? Но ясно, что здесь существенно, насколько он околдован, это определяет вероятность возникновения любви.

55

Тут играет роль еще тип, соответствие конституции. Переодетого Одиссея узнаёт собака потому, что у нее есть то, чего недостает иным, – чутье. И живая ткань ощущает не всякую иную живую ткань одинаково тонко. Некоторые лучше чувствуют прелесть шатенок, другие – брюнеток. Но и это лишь условие вероятности любви, хотя практически и очень важное.

56

Жалобы некрасивых. Мы не удались. Мы вышли вялыми. Мы отклонились от нашего пути, как стрелы, встретившие ветер. Или, может быть, когда нас выпускали из лука, тетива его была слишком натянута? Но во всех случаях мы не виноваты. И мы, наверное, хотим жить, чувствовать и пользоваться любовью не меньше других, даже больше. Но мы обречены всегда быть на втором месте. К другим, только потому, что они приятнее на вид, подходят, с ними танцуют, разговаривают. Они отвечают невпопад, а им улыбаются. На нас же никто не обращает внимания, у нас есть богатство, оно пропадает даром. Неправильно придавать такое значение тому, что изгиб нашего тела чуть грубее, оттенок кожи не совсем удачен, мы немного плохо устроены. По отношению к нам совершилась и совершается несправедливость.

57

Некрасивым называется недостаточно, по сравнению с ожидаемым, кристаллизированное. Это может относиться к ткани, к телу, к личности, к сочетанию одного с другим, ко всей индивидуальности в целом. Таково некрасивое в собственном смысле слова: недостаточность кристаллизации из-за недостаточности стихийности. Но может быть и так, что живая стихия, встретив преграду и не одолев ее, как бы вздувается в одном месте, здесь образуется нарост или узел. В таком случае кристаллизация нарушена еще резче, мы назовем это безобразием. От просто некрасивого безобразие отличается тем, что в нем чувствуется чудовищное, оно страшно. Особенно заметно это на стариках: в одних из них видно убывание жизни, в других пребывание смерти, – они еще живут с нами, но уже идет в них кипучее разложение, нетерпеливая, непонятная нам и ужасная суета, трупная жизнь. Первые некрасивы, вторые безобразны. Сочетание же того и другого можно назвать уродством.

58

Действительно, не к некрасивому, а к безобразному или уродливому чувствуют отвращение. Безногих, слепых, сухоруких, горбатых, изъеденных проказой всегда ненавидели все остальные, и, говоря по правде, не без основания. Что-то особенно злобное и бессмысленное можно подметить в выражении лица и тела этих людей. Хотя откуда бы этому взяться? Человеку, например, отрезало ногу трамваем. Конечно, человеческий кристалл потерпел убыль. Но, собственно, он должен был стать просто некрасивым, а не безобразным, ибо есть потеря, а не нарост. Но, приглядевшись, мы найдем бугор. Он там, где была прежде нога, – теперь новое грубое мясо. Он безобразен, этот бурный анатомический нарост. Но если мы его не видим, то увидим физиологический, а ему, конечно, соответствует и психологический. Безногий, пока он сидит или лежит, некрасив. Он становится безобразным, когда он начинает передвигаться. О, эта ужасная, плюющая на все непристойная живучесть! Полчеловека уже не человек, а какое-то иное непозволительное существо, рачья клешня. Он будет бойко бегать на костылях или катиться на колесиках, приделанных к туловищу, гребя руками, или ползать ужом, на животе, на боку, на плече, как угодно, лишь бы не погибнуть, не застрять на месте, не остаться одному.

59

Стоит все же отметить, что имеются и такие, для которых в некрасивых таится особая прелесть. Ощущать, как краснеет от твоего прикосновения некрасивая девушка, как она оголяется, преодолев смертельную стыдливость, и против воли показывает всем своим существом, до чего она изголодалась, – в этом, говорят они, есть особая заманчивость.

60

Многие женщины не лгут, когда утверждают, что им нравятся некрасивые мужчины. Их действительно возбуждает примесь безобразия. То же о мужчинах. Поэтому-то обычно расходятся мужская и женская оценка красоты женщины; так же и красоты мужчины.

61

Ответ некрасивым. Они утверждают, во-первых, что красота не характеризует человека по сути и поэтому не по внешнему виду следует судить; во-вторых же, – что не они выбирали себе наружность и поэтому не ответственны за нее. Они не правы. Они смотрят на свою наружность, как если бы она была напяленная чужой силой одежда. Чтобы ответить им, нам надо узнать происхождение наружности.

62

Конечно, внешность характеризует человека. Недаром нам всегда так хочется увидеть интересующего нас человека, можно годы переписываться с ним, и все же нет чувства, что его знаешь, пока не увидишь его в лицо. То же ощущение на маскараде. С другой стороны, нелепо было бы представить себе, что этот человек вполне трансформировался внешне и остался все же собою. Так не может быть.

63

Евреи не допускали к исполнению жреческих обязанностей людей с физическими недостатками. В Древней Греции, да и не только в ней одной, трудно было некрасивому занять высокий государственный пост.

64

Конечно, внешность не характеризует человека, главного, что в нем есть. В кино, например, на роли великих людей берут их ничтожных двойников. Никто не может определить по лицу, добр ли человек, его способностей, его своеобразие. Когда же пробуют, часто ошибаются. Внешность, говорят, обманчива.

В связи с этим нельзя говорить о вещественности как о свойстве, зависящем от стихийности (наиболее вещественна живая ткань, менее – тело, еще менее – личность). Наоборот, вещественность заключается в определенности, то есть нарастании отличий, то есть расхождении, кристаллизации, индивидуализации (наименее кристаллизована живая ткань, более – тело, еще более – личность). Это противоречит общепринятым взглядам. Но общее принятое представление судит о вещественности по следующим трем признакам…

<Первая половина 1930-х>