Текст книги "Александр II, или История трех одиночеств"

Неизвестный художник.

Восстание крестьян в селе Бездна. Начало XX в.

Подобные же столкновения произошли еще в некоторых пунктах Симбирской и Пензенской губерний. Самое упорное сопротивление оказали крестьяне в имении графа Уварова, Чембарского уезда, где выстрелами пехоты убиты 3 крестьянина и ранены 4. В имении Веригина крестьяне разграбили помещичий дом и едва не убили священника. Командированный в Пензенскую губернию генерал-майор свиты Дренякин прибыл 14 апреля в имение графа Уварова на пятый день происходивших там беспорядков, с двумя батальонами пехоты (Казанского и Тарутинского полков). Появление этой силы заставило крестьян смириться и сознаться, что они были возбуждены превратным толкованием Манифеста священником села Студенки. Но генералу Дренякину не посчастливилось кончить дело столь же благополучно в другом имении, помещика Волкова, селе Кандеевке, в Керенском уезде. Здесь крестьяне были взволнованы одним раскольником секты молоканов. Генерал Дренякин прибыл туда 16 апреля, с тремя ротами; крестьян собралось до 10 тысяч человек; в толпе раздавались крики: «воля, воля». Дошло дело до оружия; сделанными тремя залпами убито 8 человек и ранено до 26; но толпа все-таки упорствовала и оставалась в сборе. Тогда генерал Дренякин приказал войскам двинуться на толпу так, чтобы некоторую часть отделить от остальной массы, – что и было исполнено: около 400 человек было оторвано от толпы. Однако ж и эта небольшая часть не смирилась, а заявила, что готова на смерть. Дренякин велел вытаскивать этих несчастных из толпы по одиночке и сечь. Расправа эта продолжалась несколько дней, до 25 апреля. Крестьяне смирились.

Были отдельные случаи призыва войск и в других губерниях, как, например, во Владимирской, в имении Нарышкиной; в нескольких селениях Симбирской и проч.; но во всех этих местах крестьяне смирялись при первом же появлении войск. Само Министерство внутренних дел в официальном повествовании обо всех этих случаях замечало, что они большею частию ограничивались одними недоразумениями, в которые крестьяне были вначале введены превратными толкованиями Положения людьми невежественными и злонамеренными. Но не странно ли, что в числе всевозможных мер, которые с такою заботливостию принимались правительством из опасения беспорядков между крестьянами по объявлении им свободы, не подумали прежде всего о надлежащем им разъяснении смысла нового закона. Только в циркуляре 8 мая министр внутренних дел поручал местным начальствам разъяснять крестьянам недоразумение, в которое они впадают, полагая, что Положением 19 февраля сразу прекращена издельная повинность.

Более всего способствовал прекращению означенных прискорбных недоразумений удачный выбор личностей на должность «мировых посредников». Везде, где эти лица оказались разумными, беспристрастными и заботливыми об интересах крестьян, новые Положения были введены в полном порядке, и с мая месяца уже устроилось крестьянское самоуправление. В официальных известиях, опубликованных Министерством внутренних дел в конце июня, уже заявлялось, что дело вообще пошло на лад. Открытие сельских и волостных управлений везде сопровождалось молебнами и торжествами. В некоторых волостях заявлялось самими крестьянами желание учредить школы.

Таким образом, введение в действие Положения 19 февраля 1861 года в самом начале подавало самые светлые надежды на будущее. Но освобождение крестьянства от крепостной зависимости, то есть отмена собственно крепостного права, было только первым, хотя и самым важным шагом к устройству крестьянского сословия. Для полного осуществления намерений Царя-Освободителя предстояло еще выработать последовательно целый ряд законодательных мер. Отмена крепостного состояния вызывала преобразования во всех инстанциях местного управления и вообще пересмотр значительной части нашего законодательства. От того направления, которое предстояло дать всем этим работам, зависела вся будущность России.

К крайнему прискорбию, возбужденные счастливым началом крестьянского дела светлые надежды – не осуществились. Великое это дело было немедленно же вырвано из тех рук, которые потрудились над ним с любовью и преданностью; оно перешло к таким личностям, которые, не сочувствуя делу, приложили все старания к тому, чтобы исказить его и умалить практические его последствия.

1862 год

В начале января окончена обширная работа, о которой уже мною упомянуто, – составление всеподданнейшего доклада, заключавшего в себе полный обзор положения дел по всем частям военного ведомства и предположений моих о необходимых улучшениях и преобразованиях. Доклад этот, в случае одобрения государем, должен был служить программой для предстоявшей Военному министерству деятельности на многие годы вперед.

15 января доклад представлен мною лично государю. Его Величество неотлагательно приступил к чтению его и по прочтении каждой отдельной статьи возвращал мне со своими отметками, вполне одобрительными; при личном же свидании подтверждал мне свое одобрение. На первой статье, в которой излагались соображения относительно численного состава, организации и комплектования войск, положена была следующая собственноручная резолюция: «Внести в Совет министров. Все изложенное в этой записке совершенно согласно с моими давнишними желаниями и видами».

В исполнение этой резолюции 1-я статья доклада была прочитана в Совете министров 25 января; но затем государь пожелал, чтобы также были прочитаны в Совете министров и некоторые другие статьи, представлявшие по своему содержанию более общий интерес, а именно: II посвящена организации управлений; IV – о военно-судной части; V – о комиссариатской и провиантской; IX – об иррегулярных войсках и X – по Военному министерству соображения. Чтение этих статей продолжалось несколько четвергов сряду, каждый раз часа по два и более. Государь имел терпение присутствовать все время, слушая статьи, уже прочитанные им самим; изредка вставлял он свои пояснения по тем вопросам, которые казались менее понятными для невоенных членов Совета.

Отметки, сделанные государем на некоторых из читанных статей, почти предрешали уже важнейшие вопросы. Так, например, в 1-й статье, там, где излагались предположения об упразднении Корпуса внутренней стражи и замене его кадрами запасных войск, на поле было отмечено государем: «Совершенно согласен с тем, что я хотел и изложил даже письменно бывшему военному министру генерал-адъютанту Сухозанету». Против другого места – о необходимости образования истинно-боевого резерва отмечено: «Совершенно справедливо». Относительно необходимости возобновления рекрутских наборов и производства их ежегодно с обеих полос Империи, в установленном размере была отметка: «Необходимо».

Особенное внимание обратило на себя заявление о необходимости пересмотра рекрутского устава. В первом же заседании Совета министров, по прочтении 1-й статьи, принято было решение возложить эту работу на особую комиссию, составленную из делегатов от надлежащих министерств: Военного, Морского, внутренних дел, государственных имуществ, уделов, финансов и от II отделения Собственной Е. В. Канцелярии. Председателем комиссии избран был статс-секретарь действительный тайный советник Николай Иванович Бахтин – один из самых деловитых членов Государственного Совета, человек развитой и с просвещенным взглядом. Избрание членов комиссии было предоставлено подлежащим министрам. Комиссия эта образовалась в первых числах февраля и немедленно открыла свои заседания. Кроме прямой задачи – пересмотра рекрутского устава – на ту же комиссию возложено было изыскание средств к обеспечению положения нижних чинов в отставке и в бессрочном отпуску.

Действительный тайный советник Н. И. Бахтин.

Рисунок К. О. Брожа, гравюра Л. А. Серякова. 1869

На II статье, заключавшей в себе изложение основных начал предположенной военно-окружной системы управления, государем было отмечено: «Предварительно одобряю», и, кроме того, против того места, где высказано было, что корпусное деление армии в мирное время почти никогда не сохранялось неизменным во время войны, – государь, в подтверждение этого замечания, написал: «Ни один корпус действительно не оставался в полном своем составе».

Не были читаны в Совете отделы, имевшие характер более специальный; а именно: II о строевом состоянии и образовании войск; VI, VII и VIII – о военно-врачебной части, артиллерийской и инженерной. На последних трех статьях сделано было государем наиболее отметок. На все предположенные меры выражалось согласие и одобрение. На статье VII – по артиллерийской части-была следующая общая резолюция: «Часть эта требует особого нашего внимания; а потому прошу ускорить, сколько возможно, разрешение тех вопросов, от которых зависит дальнейшее устройство в особенности крепостного вооружения. Уверен, что Его Высочество генерал-фельдцейхмейстер употребит, со своей стороны, всевозможные старания к приведению вверенной ему части в то устройство, в котором она должна находиться». Относительно выраженной мною надежды на скорое осуществление предположения о слиянии Артиллерийского департамента со штабом генерал-фельдцейхмейстера была на поле отметка: «Надеюсь и я». Такая же отметка сделана была и там, где говорилось в докладе о слиянии Инженерного департамента со штабом генерал-инспектора по инженерной части. Общая резолюция на инженерном отделе была такого содержания: «Для приведения крепостей в должное устройство представить соображение по годам, что и будет служить руководством при составлении будущих смет».

Отметка эта подала мне повод к представлению государю особого доклада о безвыходном положении, в которое поставлено министерство, имея в виду, с одной стороны, столь неотложные и важные задачи, как устройство обороны государства, а с другой – настоятельные требования сокращения расходов на инженерные постройки. Чтобы выйти из этого заколдованного круга, государь приказал обсудить вопрос в особом совещании, из представителей министерств Военного, Морского и финансов, под председательством генерал-адмирала великого князя Константина Николаевича.

В последнем, Х отделе, заключавшем в себе общие соображения по устройству Военного министерства и по финансовой части, государь положил резолюцию: «С главными мыслями совершенно согласен». На полях сделано было несколько частных отметок, касавшихся преимущественно вопроса об отношениях, в которые должны быть поставлены отделы военно-окружного управления к соответствующим отделам министерства. Отметки эти показывали, что государь с первого уже раза вошел вполне в смысл предложенного мною общего преобразования военного управления и усвоил себе цель и дух этого предположения.

В заключение моего доклада было сказано, что в случае, если представленная программа будет признана согласною с Высочайшею волей, я прошу дозволения приступить к более подробной разработке изложенных лишь в общих чертах предположений. Против первой половины этого заключения была отметка: «В общих мыслях совершенно»; против второй – «Прошу приступить к этому неотлагательно».

По окончании чтений моего доклада в Совете министров я испросил разрешение государя налитографировать этот доклад и разослать его к министрам, которые прослушали только некоторые отделы, а не всю программу в целом ее объеме, и некоторым другим высшим должностным лицам, которым полезно знать Высочайше одобренную программу предстоявшей Военному министерству деятельности. Государь не только разрешил, но и выразил желание, чтобы подобные же программы были представлены другими министрами.

Из числа тех лиц, которым были разосланы литографированные экземпляры доклада, от многих получил я письменные или словесные выражения одобрения; никаких возражений или замечаний на мои предположения я в то время не слышал. Таким образом, чтение в Совете министров, отнявшее столько времени у моих коллег, не принесло той пользы, которую можно было бы ожидать, если бы те министры, которых наиболее касалось приведение в исполнение этих предположений, отнеслись внимательнее к предпринятому по Военному министерству преобразованию и высказали откровенно свои взгляды. В числе их прежде всех дело касалось министра финансов. Но в оправдание их надобно заметить, во-первых, что многие из этих министров были новички на своих местах (Рейтерн, Зеленый, Головнин только что были назначены, а Валуев управлял министерством всего какие-нибудь 8 месяцев); во-вторых, что выраженное государем предварительное одобрение в собственноручных отметках и при самом чтении было как бы предрешением вопросов и устраняло серьезное и откровенное обсуждение.

Получив от государя предварительное одобрение главных оснований предположенных преобразований, Военное министерство должно было приступить к колоссальному труду – к разработке всех затронутых вопросов по всем частям военного устройства. Почти все существовавшее военное законодательство подлежало переделке. Обширная работа должна была производиться частью в самих Департаментах министерства, частью особыми, специально каждому вопросу образованными комиссиями. Для соблюдения же необходимого единства в работах полагалось привлечь к участию в них состоявшую в составе министерства Военно-кодификационную комиссию.

Комиссия эта была учреждена в 1859 году собственно для пересмотра только что отпечатанного нового издания Свода военных постановлений, в тех видах, чтобы усовершенствовать его редакцию, согласовать с общей системой нашего законодательства, очистить его от излишней, мелочной регламентации. В инструкции, данной комиссии, поставлено было ей в обязанность отделить «законы» от «постановлений» и частичных инструкций.

Последняя эта задача представляла большие затруднения, так как ни положительное законодательство, ни наука не давали критериума к точному разграничению между «законом» и «постановлением». Находя, что такая задача подлежала решению не в виде частного вопроса для одного Военного министерства, а как общее основание для всего нашего законодательства, я испросил Высочайшее соизволение на передачу этого вопроса на заключение главноуправляющего II-м отделением Собственной Е. В. Канцелярии статс-секретаря барона Модеста Андреевича Корфа как самого компетентного лица в подобном деле. Но вместе с тем я выразил мнение, что существовавшая в Военном министерстве Кодификационная комиссия, имевшая тогда характер исключительно редакционный, работала бы бесплодно над редакцией Свода военных постановлений в то время, когда почти все военное законодательство подлежало полной переработке. Я находил более полезным, чтобы комиссия сама приняла деятельное участие в предстоявших новых работах.

М. А. Корф. 1860

Соображения эти были изложены в моем всеподданнейшем докладе 15 января, и государь по этому пункту положил отметку: «справедливо». Вследствие этого разрешения приостановлена была работа, возложенная прежде на комиссию, а взамен того постановлено, чтобы каждый из разрабатываемых новых проектов, каждое изменение в прежних узаконениях, прежде внесения в Военный Совет, проходило через редакцию Кодификационной комиссии, обязанной блюсти о согласовании всех законодательных работ и приведения их к единству.

В предпринятой обширной работе приняли также деятельное участие: по вопросам, относившимся к строевой части войск, – Комиссия для улучшений по военной части, состоявшая под председательством командира Гвардейского корпуса генерал-адъютанта Плаутина и получившая вскоре новую организацию; по внутреннему хозяйству войск – комитет генерала Лауница; по преобразованию рекрутской повинности – вновь образованная комиссия под председательством статс-секретаря Бахтина. Наибольшее число вопросов разрабатывалось в Инспекторском департаменте под руководством дежурного генерала графа Гейдена. При этом департаменте продолжала свои работы комиссия, образованная по организации армии, под председательством генерал-лейтенанта Баумгартена. Другая капитальная работа по составлению Положения о военно-окружном управлении была разделена на три крупные части: одна часть, касавшаяся устройства окружных штабов и войсковых управлений, разрабатывалась в Инспекторском департаменте; другая – по комиссариатской, провиантской и военно-врачебной частям – под руководством тайного советника Ф. Г. Устрялова; третья – артиллерийская и инженерная – в подлежащих департаментах. Могу повторить, что работа кипела. По всем департаментам составлялись частные комиссии, собирались на совещания компетентные лица; запрашивались у других письменные мнения.

Само собою разумеется, что все возбужденные в это время бесчисленные вопросы и разнообразные работы сосредотачивались в моих руках. Не проходило дня без каких-нибудь совещаний. Теперь, когда обращаюсь в своих воспоминаниях к тому времени, мне самому как-то не верится, что я успевал вести разом столько разнообразных работ, видеть столько личностей, обсуждать столько вопросов, – и между тем ежедневно ездить с докладом во дворец, аккуратно присутствовать в заседаниях Государственного Совета, Комитета министров, Военного Совета, в других комитетах и совещаниях. Непомерное это напряжение сил не могло не отозваться на моем здоровье; особенно недостаточность сна была причиною постоянного нервного состояния. Государь, оказывавший мне самое благосклонное внимание, без сомнения замечал на моем лице следы утомления. Когда в апреле месяце назначен был переезд Царской фамилии в Царское Село, государь милостиво предложил мне весьма существенное облегчение: вместо ежедневных поездок с докладом приезжать только три раза в неделю – по вторникам, четвергам и субботам. Эти дни докладов удержались и по возвращении государя в Петербург и вошли в такую привычку, что до самой кончины императора Александра Николаевича в те же дни он принимал мои доклады во всякое время, при всякой обстановке: зимой и летом, на месте и в путешествии, даже во время больших маневров и в Ливадии.

Поговорка, что привычка вторая натура, нигде не имеет такой силы, как у наших государей. Ежедневные доклады военного министра, введенные, как кажется, императором Николаем, вошли в такую привычку, что обратились почти в безусловную необходимость. Впрочем, и сами министры по понятным причинам весьма дорожили важным преимуществом – видеть государя ежедневно, хотя бы на несколько минут. Рассказывают, что во времена князя Чернышева случалось ему посылать адъютанта по всем департаментам искать докладов на завтрашнее утро. В мое время это не могло уже случаться; всегда был избыток докладов, тем более что по заведенному порядку доводилось до Высочайшего сведения о самых мелочных подробностях и испрашивалось Высочайшее разрешение по самым ничтожным делам. Никакая причина в личном составе гвардии, не только относительно службы каждого офицера, но даже о переводе солдата из одного полка в другой или из армии в гвардию – не допускалась без Высочайшего соизволения. Поэтому, когда число докладных дней в неделю сократилось с семи на три, а в то же время поднято было бесчисленное множество новых вопросов по всем частям военного ведомства, доклады мои, разумеется, сделались очень продолжительными. Мне случалось оставаться в кабинете государя по полутору часу и более, не считая тех случаев, когда доклад мой заканчивался или прерывался каким-нибудь экстренным совещанием. Несмотря на такую продолжительность докладов, нередко случалось, что за множеством мелочных вопросов не успевал я доложить основательно наиболее серьезные дела.

Государь держался так педантически расписания докладных дней министров, что не допускал изъятий в самые большие праздники, ни по каким чрезвычайным случаям. Не только в Новый год, в дни больших царских выходов и церемоний, но даже в печальные дни погребений особ царской семьи – доклад все-таки не отменялся; допускалось только разве изменение часа. В прежнее время час доклада военного министра был 9¹/₂ часов утра; потом в 10, а в последние годы уже в 10¹/₂ часов. Несмотря на то, что изменение определенного часа случалось весьма редко, ежедневно, около 9 часов утра, приезжал ко мне дежурный при государе фельдъегерь с объявлением часа доклада. В назначении часа соблюдалась педантическая точность; например, назначалось в 10 часов и 20 минут или в 11 часов без 10 минут, и когда случалось государю по какому-либо особому случаю принять доклад несколькими минутами позже назначенного времени, то он всегда извинялся.

Позволю себе привести здесь некоторые случаи, характеризующие строгое соблюдение привычного порядка. Один из первых моих докладов по отъезду генерала Сухозанета в Варшаву пришелся в четверг; накануне получил я из Аудиториатского департамента довольно объемистую пачку докладов по военно-судным делам. Имея на тот день много других докладов, я отложил военно-судные дела до следующего дня. К удивлению моему государь спрашивает меня: «А где же аудиториатские дела?» Тут только я смекнул, что по заведенному искони порядку дела эти докладывались по четвергам.

Другой случай: в Страстной Четверг, когда государь причащался, не желая утомлять его после продолжительной церковной службы, я послал его Величеству на утверждение только приказ на тот день, приложив записку, что никаких спешных дел не имею, а сам приехал прямо в церковь, к обедне, чтобы вместе с другими принести обычное поздравление с причащением. Каково же было мое удивление, когда Государь, по окончании службы, обходя всех присутствовавших, строго мне заметил, что я напрасно так поступил.

Замечая, что продолжительные доклады утомляли государя, которому приходилось после меня выслушивать еще несколько докладов, я пробовал предложить Его Величеству исключить некоторые маловажные предметы из числа дел, требующих Высочайшего разрешения. Но государь никогда на это не хотел согласиться и требовал, чтобы все шло по-прежнему, без малейшего изменения. Одно только было допущено для сокращения продолжительности моих личных докладов: в те дни недели, когда личных докладов не было, я посылал утром государю, кроме дневного приказа (который по давнишнему порядку должен был неупустительно являться каждый день), еще некоторые письменные доклады по таким делам, которые вовсе не требовали объяснений, ни длинного изложения, а в особенности наградные списки. Последними государь любил заниматься лично и делал на них собственноручные отметки, хотя иногда и жаловался на эту скучную работу. И действительно, поступавшие в течение года представления к наградам составляли такую страшную массу, что для рассмотрения их требовалось очень много времени. Для облегчения государю этой работы придумана была особая наглядная форма списков, которая так понравилась Его Величеству, что приказано было принять эту форму и в других министерствах.

В представленной мною государю программе предстоявшей деятельности Военному министерству я вовсе не коснулся вопроса о военно-учебных заведениях, за исключением лишь юнкерских училищ и так называемых «училищ военного ведомства». Как уже сказано, все другие военно-учебные заведения не были тогда подчинены военному министру; главный начальник этих заведений (великий князь Михаил Николаевич, также как и предшественники его великие князья Михаил Павлович и наследник Цесаревич Александр Николаевич) пользовался полною самостоятельностью, на равных правах с министрами.

Е. И. Ботман. Портрет великого князя Михаила Николаевича. 1860-е

В конце декабря 1861 года получил я, в числе многих других, приглашение от Его Высочества главного начальника военно-учебных заведений изложить мое мнение относительно тогдашнего состояния этих заведений и тех мер, которые я полагал полезным принять для улучшения их. Вопрос был щекотливый: тогдашние кадетские корпуса были близко мне знакомы по моей прежней службе в штабе военно-учебных заведений во времена Я. И. Ростовцева. И тогда я находил большие недостатки в организации и духе кадетских корпусов. С тех пор не произошло в них заметной перемены, кроме разве той, о которой я уже говорил не раз, а именно проникшей в эти заведения (несмотря на их замкнутость) заразы тогдашнего ложного либерализма, пренебрежения к военной службе, отрицания всяких авторитетов, а тем паче военной дисциплины. Большое число молодых офицеров, вовлеченных в политические преступления, служило очевидным доказательством распущенности и ложного направления воспитания в этих заведениях. Мне, в качестве военного министра, невозможно было уклониться от правдивого и откровенного ответа на запрос великого князя; интересы военного ведомства были тесно и непосредственно связаны с устройством и направлением того рассадника, который снабжает армию офицерами. Поэтому я счел своею обязанностью, не стесняясь личными отношениями, изложить мое мнение откровенно, хотя, разумеется, в самых мягких формах, наименее неприятных и великому князю, и самому государю. В записке, сообщенной мною Его Высочеству 10-го февраля, высказана была та главная мысль, что соединение в одном заведении общего образования и воспитания детей с образованием специально-военным юношей – противно как педагогическим началам, так и требованиям военной службы. Вести вместе воспитание детей с 10-летнего возраста и юношей до 20-летнего крайне неудобно в общем нравственном отношении; но всего важнее то, что подчинение тех и других общему строевому расчету и военной обстановке ведет неизбежно к двойной невыгоде: с одной стороны, условия педагогические не дозволяют в деле воспитания малолетних детей применять к ним военную дисциплину и формы военной службы; с другой же стороны, допускаемые по необходимости в воспитательном заведении отступления от настоящих требований военной службы приучают юношей до самого выхода в офицеры смотреть на эти требования слегка, как на игрушку. Из этого соображения я выводил необходимость совершенного отделения общевоспитательных заведений от специально-военных, которые должны быть устроены для юношеского возраста, с непременным условием строгого соблюдения всех действительных требований военной службы.

Мне осталось неизвестным, какое впечатление произвело заявленное мною мнение на начальство военно-учебных заведений. Знаю только, что мысль о разделении заведений на две категории – общевоспитательные и специально-военные – была впоследствии принята в основание переустройства кадетских корпусов.

Сам великий князь Михаил Николаевич ни разу не заговаривал со мною об этом вопросе. Государь только раз, в Царском Селе, коснулся моей записки о кадетских корпусах и дал мне возможность хотя бы в нескольких словах пояснить ему изложенную мною основную мысль, которую он выслушал молча.

Позже, уже в октябре, последовало Высочайшее повеление об учреждении, под председательством самого великого князя Михаила Николаевича, новой комиссии для обсуждения составленного в штабе главного начальника военно-учебных заведений проекта преобразования кадетских корпусов. О результате работ этой комиссии скажу в своем месте.

1873 год

3 декабря. Понедельник

Сегодня мне был назначен доклад, взамен завтрашнего дня по случаю предложенной завтра охоты. В кабинете государя застал я великого князя Константина Николаевича, а вместе со мною вошел адмирал Краббе и государственный секретарь Сольский. Присутствовал также и наследник цесаревич.

Собрали нас для прочтения Манифеста относительно нового закона о воинской повинности. Государь одобрил проект, но по поводу заключительной фразы, в которой сказано, что новый закон соответствует благим намерениям его величества и пользам государства, вырвалось у государя восклицание: «Дай Бог, чтобы так было!..»

Такое выражение сомнения нас всех озадачило. Заметив наше недоумение, государь прибавил: «Вот увидите сами: сегодня же вам покажется, что не все так думают, как вы…»

Затем, отпустив Краббе и Сольского и удержав только великих князей и меня, государь продолжал: «Есть сильная оппозиция новому закону: многие пугаются, видят в нем демократизацию армии».

Когда мы стали выспрашивать, от кого и на каких основаниях идут такие толки, государь сказал: «Вы сами знаете, кто ваши противники; а более всех кричат бабы…»

Великий князь и я воспользовались удобным случаем, чтобы разъяснить нашу точку зрения и предостеречь его величество от влияния тех кривотолков, о которых сам он заявлял. С своей стороны я высказал прямо и откровенно, что граф Д. А. Толстой, главный наш оппонент в Государственном совете, действует под влиянием двух побуждений: с одной стороны – влияние редакции «Московских ведомостей», поддерживающей горячую агитацию в пользу классических гимназий и исключительности права одного привилегированного сословия на высшее образование; с другой стороны – под влиянием петербургской аристократической партии, мечтающей о том, чтобы офицерское звание было исключительным достоянием дворянских родов.

Государь не только выслушал внимательно наши откровенные объяснения, но даже по временам поддакивал нам, так что можно было полагать, что он не поддается влиянию аристократической партии.

После этого интересного разговора начался мой обыкновенный доклад. К концу его вошел в кабинет великий князь Николай Николаевич. Государь объявил ему о предстоящей ему поездке в Берлин по случаю кончины вдовствующей королевы прусской. Тут же нам было объявлено повеление, чтобы вся гвардия опять надела каски. Давно уже мы были готовы к этому странному возвращению к прежнему головному убору, испытанному и признанному негодным.

Заседание Государственного совета было весьма оживленное и продолжительное. Это был только приступ к прениям о воинской повинности. Как надобно было ожидать, главным оппонентом явился опять граф Толстой. За несколько дней до заседания он разослал членам Государственного совета длиннейшую записку, в которой развивает новые свои затеи по вопросу о льготах по образованию.

Записка эта переполнена самыми натянутыми справками, извращенными цитатами, подтасованными цифрами и невозможными предположениями. Говорят, она составлена и привезена из Москвы Катковым.

Д. А. Толстой. Фотограф С. Л. Левицкий. 1887

В заседании сегодня граф Толстой оказался крайне слабым: как будто с самого начала он чувствовал нетвердую под собой почву. Поддерживали его немногие, и, к удивлению, он заметно искал благовидного пути к отступлению.

Великий князь Константин Николаевич хорошо повел дело: он разделил спорные вопросы так, что одна половина их (именно о льготах для поступающих по жребию) решилась без разногласия, и граф Толстой уступил безусловно. Мы же сделали ему самые неважные уступки. Казалось, что он сам был доволен, что высвободился из хаоса, в который затесался.