Текст книги "Пляшущий ангел"

12

Егор Быковский неспешно шел вдоль частного сектора с маленькими деревянными домами. Увидев сухопарого старика, уныло бредущего по тропинке за низким частоколом, Егор окликнул его: – Эй, Васильич…

Старик медленно развернулся и с улыбкой, похожей на саркастический оскал, помахал молодому человеку рукой: – Егорка… Заходь, блудный сын.

Егор зашел. Васильич обнял его и трепетно похлопал по спине. При этом лицо старого мужчины будто немного помолодело, а в глазах заиграли искорки неподдельной радости.

– Где пропадал, салага? Сколько лет, сколько зим…

– Да, лет пять, наверно, не виделись. Дядя Яша, дел было – во столько. – Егор провел ладонью поперек шеи.

– Ну, пойдем, расскажешь все популярно…

Мужчины зашли в дом. Из кухни вышла пожилая женщина в фартуке поверх выцветшего платья. Длинные черные волосы повязаны клетчатым платком. Женщина стара, но энергична, с хорошей осанкой и живым сияющим лицом.

– Это Регина Андреевна, – моя супруга, – пояснил Васильич. – А это Егор.

– Очень приятно, – супруга дяди Яши улыбнулась, слегка склонившись вперед. – Идите, чайку попейте.

Они прошли на кухню. Егор быстро оглядел помещение. Кухня – примерно пять на четыре. В углу стоит большой двухкамерный холодильник; чуть правее – газовая плита. Прямо под окном – большой стол на толстенных ножках; на соседней стене навесной шкаф – похоже, тоже самодельный; чуть левее – деревянный шкаф-купе со стеклами в дверцах, через дверцы видны тарелки, чашки и прочая кухонная утварь. Посреди деревянного потолка висит люстра с плетеным абажуром.

Кухня располагает к душевному разговору, отметил про себя Егор, и оформлена скромно и со вкусом.

За чаепитием Егор рассказал Якову Васильевичу о Наде Гертман. Старик с горечью слушал молодого товарища, а потом спросил: – А кто убил? Предположения хоть какие есть?

– Предположений – вагон и маленькая тележка. – Ответил Егор. – Толку от этих предположений.

Немного помолчали. Дядя Яша, скрестив руки на груди, смотрел в окно, откинувшись на спинку хрупкого стула. Егор ел бутерброды с яблочным вареньем.

Съев все бутерброды, что были у него в тарелке, Егорка сказал: – Я смотрю, у вас тут потихоньку перепланировка идет…

– Да. – Ответил старик. – Потихоньку людишки преображаются.

– А вы?..

– А мы… – дядя Яша безнадежно развел длинными руками. – Гроши надо!..

– В этом мы можем помочь.

– Не, Егорчик, – смеясь, ответил Яков Васильевич. – Я так не играю. Вы – это вы.

– Мы – это ваши дальние родственники! – выкрикнул всполошенный Егор. – Или вы нас вообще за семиюродный плетень пятиюродному забору принимаете?!

– Нет, нет… – Родственник Егора успокаивающе замахал руками. – Я хотел сказать, вы – живите для себя, а мы…

– А мы! – снова возмущенный Егор перебил дядю. Потом взял себя в руки и спокойным ровным голосом продолжил: – Не надо так смотреть – «вы» и «мы»! все мы – одной крови.

– Это хорошо, коли ты такой щедрый и хлопотливый. Но мы… – Яков Васильевич поймал свирепый взгляд родственника, немного посмеялся, после чего продолжил свою речь: – Мы, значит, если нам будет невмоготу, обязательно обратимся к вам. А так – змагаемся, если можем. Правильно?.. Так ведь интересней, и приятнее… Правильно?

– Как знаете. – Как можно спокойнее ответил рассерженный Егор.

Яков Васильевич наполнил кружки чаем, заваренным в банке с кипятильником. Егор нарезал тоненькими ломтиками батон. Намазав ломтики белого хлеба вареньем, он разложил их веером на тарелке.

– Ты где раньше работал?

– На РСУ. – ответил Егор, не совсем понимая важность вопроса.

– И что делал?

Егор вкратце рассказал, что он делал на РСУ.

Яков Васильевич, выслушав Егора, немного помолчал и с грустью сказал: – Хорошо тебе, Егор… Молодой… и свободный. – Старик прикрыл окно, вздохнул, почесал за ухом и повторил: – Свободный…

– А ты разве не свободен, Яков Васильич? – Спросил Егор, агрессивно прищурившись, и, не дожидаясь ответа, сам ответил: – Ты, Васильевич, мало того, что свободен, так еще и всем обеспечен… Правильно?

– Да, – Яков Васильевич тяжело вздохнул. – Я имею, чего хотел. Ничего другого не хочу, даже машины не хочу.

– Хочешь свободы? – Егор сказал – как отрезал.

Старик виновато посмотрел на родственника, насупился, заставил себя сделать беспечное лицо, махнул рукой: – Да я и сам не знаю, чего хочу. Старость – не радость.

– Не совсем понимаю. – Егор вопросительно смотрел на дядю Яшу, как бы требуя пояснения.

– А по правде сказать, у меня, как лучшего друга потерял, так меланхолия и не проходит. У меня, кроме него, знакомых много, конечно, – Васильич тяжело вздохнул, и с грустной улыбкой добавил: – Знакомых – тьма, а друга – нет. Я, знаешь, и не думал, что мне без Ильи (так дружка моего звали) буду себя вот так мерлехлюндишно чувствовать… Жить не хочется! Ни хрена не хочется! Когда… – Старик прервал речь – потому что в кухню вошла Регина Андреевна.

– Что «когда»? – спросила Регина Андреевна, смеясь. – Я все слышу. – Не дожидаясь ответа, супруга дяди Яши зажгла конфорку и, поставив на неё маленькую стальную кастрюлю с водой, вышла.

Яков Васильевич уставился в окно. Егор бросил на него недовольный взгляд, и вышел из кухни. Васильич сидел, задумчиво глядя в окно – на огород с клубникой, яблонями, черешнями и сливами, несколько минут. Потом он повернулся – чтобы что-то казать своему товарищу, но того уже не было. Удивленный старик вышел из дома, позвал Егора. Ответа не последовало. Яков Васильевич вышел за калитку… Егор сидит на лавке, смотрит отрешенно перед собой – на соседний частный дом с другой стороны проезжей части.

– Ты чего, как не родной?.. – Дядя Яша подошел к своему родственнику, тронул его за плечо, присел рядом.

Минуты две мужчины сидели молча. Егор, подперев подбородок рукой, смотрел на домик, у которого уже начали реконструировать крышу. Васильич смотрел себе под ноги, уперев широкие костлявые ладони в колени. Первым заговорил старик: – Пойдем, чаёк уже льдом покрылся…

– Иди, Яков Васильевич. А я на кладбище схожу. Пока. Как-нибудь свидимся.

– Угу – Недовольно прокряхтел дядя Яша, глядя вслед удаляющемуся родственнику. – Свидимся, если живы будем.

Пройдя где-то с километр от дома родственника, Егор Быковский поймал иномарку и сказал молодой блондинке, сидевшей за рулем: – На кладбище свозишь?

– Не, это мне не по пути.

– А как ехать знаешь?

– Знаю. – Ответила девица и начала объяснять, как ехать.

Егор сунул ей в руку пятидесятидолларовую банкноту. Девушка перестала тараторить и злобно выдохнула: – Что это значит?!

– Это тебе. – Ответил Егор, садясь на пассажирское сиденье. – Давай на кладбище.

Девушка негодующе качнула головой и, бросив зеленую бумажку на заднее сиденье, надавила педаль газа.

Переступив железную оградку могилы, Егор положил перед крестом гвоздики, которые купил у ворот кладбища. Вынув из нагрудного кармана пиджака носовой платок, он протер им золоченую табличку креста и, тяжело вздохнув, присел на корточки.

Долго Егорка сидел перед крестом. Если бы не ощутил присутствие живого человека позади себя, сидел бы, может быть, до вечера.

Тяжелый сипловатый баритон окликнул его по имени. Это был Дмитрий Грымов.

Егор медленно встал в полный рост и оглянулся на голос.

– А, это ты… – бесцветно сказал он парню, и принял прежнее положение.

Через минуту он, не оборачиваясь, спросил: – Ты хотел побыть на могиле Нади? Или ты меня ищешь?

– Вообще-то, тебя искал. – Не сразу ответил Дима. – Я к тебе приехал. Твой отец сказал: “Он на кладбище”…

– Это не отец, вообще-то… Ну ладно… Чего меня искал?

Дмитрий перелез через оградку и, присев на корточки рядом с Егором, ответил: – Я тебе должен… По гроб жизни должен…

Егор медленно встал, чуть прогнулся в пояснице, подергал затекшими ногами. Дима остался сидеть.

– А чего ж сюда пришел?

– Да, я понимаю, – ответил Дима, переступая через оградку. – Я не достоин находиться на этом месте…

– Да ладно, находись, если хочешь…

– Твой букет? – Спросил Дмитрий после небольшой заминки, кивая в сторону гвоздик возле креста.

– Мой букет. – Ответил Егор, тяжело вздохнув. – Дмитрий… как тебя по отчеству?

– Сергеич. – Ответил парень, вопросительно глядя на хмурое лицо Егора.

– Сергеевич… – задумчиво повторил Егор Быковский. – Ты, вообще, что об этом думаешь, Сергеич?

– Я думаю, что тогда сошёл с ума…

– А сейчас?

– Что сейчас?

– Сейчас! не считаешь себя сумасшедшим?

– Сейчас?.. – Глухо переспросил Дима, понурив голову.

Так и не найдя слов, Дмитрий простоял минуты две с понурой головой, пока в его слабом никчемном сознании не возник следующий вопрос.

– У тебя были с ней серьёзные планы? – Спросил он, исподлобья глядя нерешительными глазами на сердитое лицо молодого человека.

– Да, были серьёзные планы.

– Она бы изменяла тебе…

– Ну и хрен с ней! – жестко, но без обиды ответил Егор, и, смерив своего собеседника беспристрастным взглядом, жестким размеренным движением застегнул «молнию» его спортивной куртки. – Ты иди, Сергеич…

Дима медленно побрел в сторону ворот. Дойдя до ворот, он оглянулся, и долго со скорбным лицом смотрел на Егора, который стоял возле креста, приложив ладонь к золотистой табличке.

13

Был жаркий солнечный день. Агафья Алексеевна и её внук сидели на плотной кучке сена в хлеве. Бабушка занимала Диму своими повседневными рассказами. Он слушал её, время от времени задавая банальные вопросы. Бабушка Агаша, понимая, что внучок задает ей вопросы просто из вежливости, посмеивалась.

– Я как-то твоего деда спросила: “Что с морщинками делать?” Мне было трошки за тридцать, у меня появились морщинки возле глаз, а у него не было. Он хоть был на пару лет старше, а выглядел моложе. В тридцать с грамулькой выглядел как мальчик-малолетка. Говорит мне: “Иди, возьми кувалду в мастэрни, дай себе кувалдой по своим морщинкам, и у тебя их не будет”. Как мне обидно было… Но потом, переживши бабий век, я, наоборот, стала выглядеть моложе. Я, Димочка, до пенсии на сорок выглядела. Веришь?

– Верю. Чего ж не верить. У меня мама как девочка выглядит. Она и здесь – в тебя.

– Да, Танюшка в меня удалась, только круп крупноват. Ну и ничего. Это ведь её не портит.

– Конечно, нет. Наоборот, она очень здорово смотрится.

Агафья Алексеевна участливо закивала и, улыбаясь, встала с кучки сена, посмотрела на наручные часы.

– Скоро три часа! Ладно, что я тебя всё разговорами томлю… Пойдём, посмотрим, каких Сонька себе курей хапнула.

Выйдя из хлева, Дима посмотрел в сторону огорода. Оглядев безразличным взглядом ярко-зеленую ботву бураков, из которой местами выглядывали желтые кабачки, он перевёл взгляд дальше – на поле, огороженное со стороны огорода низеньким полусгнившим забором.

В этом поле усердно работали серпами три женщины в простеньких льняных платьях.

Подойдя к заборчику, Дмитрий долго наблюдал за жницами.

Женщины ловко срезали серпами колосья и складывали их в кучки. Потом они связывали эти кучки капроновыми шнурами и ставили их «на попа». Получался эдакий стожок из колосьев.

Между делом жницы оживленно общались. О чём – Дмитрий не слышал, – он был на приличном расстоянии от них.

Вдруг одна из них бросила серп на кучку из колосьев и, обернувшись к Диме, крикнула: – Димка, иди помогай…

Димка узнал её. Это была Катя, – та самая, к которой он так и не решился подойти тогда, после «проводов».

Недолго поколебавшись, он подошёл к ней и, широко улыбнувшись, сказал: – Давай, помогу.

Подруги Кати прекратили работу. Одна из них спросила: – Катя, что это за мальчик?

– Это мальчик Дима. – Ответил за Катьку Дмитрий. – Катя, а что это за девочки?

– Это – Марина, а это – Галя.

– Я восхищён, – Улыбающийся Дмитрий кичливо взметнул вверх руку. – Давно мечтал побыть в обществе хороших красивых девчат.

Девчата переглянулись, тихо посмеялись, что-то тихо говоря друг дружке, и продолжили жать.

– Ну что, Катька, отдохни, коли замоталась… Или уже отдохнула?

– Я и не замоталась особо. – Не сразу ответила Катька, подавляя легкое волнение. – Но если хочешь поработать…

– Если хош поработать, – перебил её Дмитрий. – Ляг поспи – всё пройдет.

Катя улыбнулась, но как-то безучастно; так улыбаются при встрече с незнакомыми людьми, чтобы произвести впечатление милого общительного человека. Взяв серп, молодая женщина протянула его мальчику Диме: – На, поработай… Или ты уже хочешь лечь поспать, чтоб всё прошло?

– Нет. Я и так всю жизнь сплю.

Выйдя из хлева, Агафья Алексеевна попила воды из колодца. Потом подошла к алыче, что росла возле погреба. Оглядывая мелкие красно-желтые плоды, старушка что-то недовольно бубнила себе под нос, – очевидно, была недовольна тем, что алыча окрасилась неравномерно. Завершив осмотр алычи, она на миг задумалась. Потом прозвала внука по имени и, не услышав ответа, зашла в хлев с сеном. Оглядев помещение, бабушка Агаша вышла из него, нервно сжимая руку в кулак и бурча что-то тихое и бессвязное. Глянув на поле, она увидела своего Димочку и, вметнув кулаками, громко крикнула: – Эй, барабашка… А, барабашка…

«Барабашка» бросил нитку, которой собирался обвязать колосья, и, что-то сказав девушке в клетчатом платье, поспешил к бабушке.

– Ты хоть сказал бы что! – Беззлобно попросила обеспокоенная Агафья Алексеевна.

Дима виновато потупил взгляд и, взяв обеими руками бабушкину руку, сказал: – Виноват, засмотрелся… Пойду, Кате помогу…

– Конечно иди.

Когда внук вновь взялся за работу, Агафья Алексеевна долго любовалась им, стоя возле забора. Как он исправно работает… Жнет не очень умело, но с душой. Становится чуть ли за три метра от колосьев, которые захватывает рукой, – чтоб не повредить ноги серпом… Смешно и потешно… Обвязывая кучку колосьев, завязывает бантик, отчего девчата (незаметно для Димы) посмеиваются…

Изредка девчата громко смеялись. От чего – Агафья Алексеевна не могла знать, но ей было приятно слышать этот смех, – потому что этот смех вызывал у девчат её внучек, которого она очень любила. За этой любовью скрывалась простая духовная привязанность к сыну дочери, умащенная глубоким беспокойством… Агафья Алексеевна считала Дмитрия не очень приспособленным к жизни человеком. Мягкий, очень ранимый, реактивный в пустяшных делах и инертный в серьезных случаях… Кролик в оболочке красивого парубка…

Агафья Алексеевна больше всех волновалась, когда он устроился на работу. Узнав, что рабочий коллектив её внука состоит в основном из социально нездоровых индивидов, бабушка Агаша пробовала уговорить свою дочь, чтоб та взяла сына себе в фирму. “Там он будет у тебя под крылышком. Его никто не тронет… Танька… Это ж твой сынок… Ты подумай…” Танька недолго думала, прежде чем ответить матери. А ответ был коротким: “Он должен уметь ладить с любым коллективом! Иначе будет полуаутистом-полупофигистом!”

После этого разговора о Диминой работе больше не говорили. Когда речь заходила о самом Димке, Танька пресекала мать-старушку: “Мама! Он уже совершеннолетний! Не надо над ним трястись, как над недоношенным младенцем!”

Агафья Алексеевна вспомнила, как ровно год назад она сама вырядила своего внука помогать девчатам рвать ботву у себя в огороде. Внучек двигался вяло, неохотно. Поработал часик, или даже меньше, и ушел. На протяжении всего этого часа он ни проронил ни слова. На вопросы девчат отвечал односложно и совсем без охоты… Не то, что сейчас…

Проходя мимо окна, Дима, порядком уставший от непривычной работы и от интенсивного общения с девушками, улыбнулся бабушке и махнул ей рукой.

– Ты опять восхищен? – спросила Галя, усмехаясь.

– Да. – Не сразу ответил парень. – Я опять восхищен – исходом дела.

– Ты славно потрудился. – Сказала Марина, прикрывая уставшей рукой озорную улыбку. – Приходи завтра.

– Завтра – нет, девчата.

– Чего «нет»? – жалостливо пропела Галя.

– Отстаньте от мальчика. – Потребовала Катя, ускоряя шаг. Когда она вышла со двора, Галя повторила вопрос.

– Мы завтра с Катей в ДК идём. – Гордо ответил Дмитрий.

Галя остановилась, задумчиво поковыряла толстым коротким пальчиком подбородок.

– Катя, это правда?

– Правда. – Жеманно, будто с вызовом, ответила Катя, отворяя деревянную калитку. – А ты не пойдешь?

– Неа…

– А чи-во?.. – продолжала Катя тем же поучительно-вызывающим тоном. – Будет хорошая музыкальная программа…

– Там танцы современные надо танцевать. – Глухо ответила сконфуженная девица. Её конфуз заключался в том, что она обладала крупным не очень эстетичным телом, которого сама стеснялась. – А я… А ты, Дима, умеешь?

– Нет. Катя научит.

Катя проигнорировала вызывающий взгляд зардевшегося парня. Затворив за собой калитку, она помахала ему ручкой и велела не забывать, что завтра в семь вечера она ждет его в ДК.

Вечером следующего дня Агафья Алексеевна проводила внука до калитки и пожелала ему хорошо провести вечер. Димка заверил её, что отдохнет так хорошо, как ни разу в жизни не отдыхал, и обещал не задерживаться больше трех часов.

Он пришел, как и обещал, через три часа, когда еще только начало смеркаться. Пришел не один. С ним была Катя.

Долго бабушка Агаша глядела на молодых людей счастливыми глазами. Дело было не в наряде молодых людей, и даже не в их счастливых лицах, а в том, что красивый парубок с душой забитого кролика, скорее всего, нашел себе подругу, которая… дай бог!.. скоро станет его невестой… Ведь ему скоро двадцать годиков… Пора бы остепениться…

Внук со своей подругой ограничились коротким повествованием – по поводу музыкальной программы, в которой участвовали, после чего Катя пожелала ей спокойной ночи и направилась к своему дому.

Проводив Катю до её дома, Дмитрий погладил её русые волосы, нежно и аккуратно поцеловал в губы и, кротко улыбнувшись, сказал:

– До встречи…

– Пока.

– Пока?

– Пока. – Ответила девушка, смеясь. – Приходи завтра… Жать рожь…

Дмитрий воздел глаза к небу и, медленно вобрав в легкие воздух, размеренно выдохнул. Положив руки на плечи Кати, он притянул её к себе, но тут же резко повернул голову в сторону – какой-то крик, похожий на рёв быка привлек его внимание.

– Что это?

– Не «что», а «кто»… Кирэк кричит, пьяный.

– Где он? – спросил Дима, тревожно оглядывая близлежащие участки.

– У себя дома. – С игривой улыбкой ответила Катя. – Сейчас женский крик услышишь. Они с женой напьются, потом он её лупит, как сидорову козу.

– Да, бывает и такое… В обществе ни без уродов… Чего ты так задумалась?

Дима с волнением поглядел в серые чуть раскосые глаза деревенской барышни. Её тонкие брови взметнулись вверх, на бледных щеках заиграли мелкие румянцы.

– Лет пятнадцать назад он был, как ты… Такой же странноватый, вроде хороший, а вроде и не очень…

– Все со своими недостатками.

– Да. – Возбужденная Катя мелко закивала, потом расслабилась, улыбнулась. – Да, ты тоже ни без недостатков… Ладно, пока. Приходи завтра.

Молодые повторили прощальную церемонию, состоящую из нежных объятий и поцелуев, и расстались.

Часть 3

1

Василий Кузьмич с унылой миной разглядывал плакат с изображением кандидата в депутаты.

На плакате был изображен жизнерадостный молодой человек, лет двадцати семи. Скромная улыбка и слегка прикрытые глаза делали интеллигентное лицо молодца каким-то лукавым, двуличным.

Угрюмость Кузьмича была оправданной – он знал этого кандидата в депутаты. И очень хорошо знал, чтобы сомневаться в его политической компетентности.

Василий Кузьмич видел его в последний раз три года назад. Три года назад Дмитрий Грымов работал на автоколонне слесарем по ремонту автомобилей. Василий Кузьмич был механиком по ремонту, то есть, его непосредственным начальником.

Димка-грымка работал в общей сложности два с половиной года. В общей сложности – потому что он уволился, проработав на автоколонне чуть меньше года, а потом – через полгода – пришел просить, чтобы его устроили обратно. Тогда Василий Кузьмич ему ответил неопределенно, после чего Дима ушел, оставив механика в замешательстве. Но спустя месяц он снова заявился к Василию Кузьмичу. Механик помнит этот момент в подробностях.

Был прохладный весенний день, деревья уже начали покрываться листьями, снег давно растаял. Василий Кузьмич сидел в своем кабинете – разбирался с документацией. Услышав скребущий стук в дверь, механик насторожился: никто из рабочих автобазы не стучался в дверь, прежде чем войти, а за исключением кладовщицы, медсестры и диспетчеров. Но медсестра в тот день была на больничном, кладовщица ушла в столовую, и диспетчера стучат громче и назойливее.

После недолгого замешательства Кузьмич кашлянул, мысленно ругая себя за малохольность, и важным тоном произнес: «Да-да, входите, кали ласка».

Дверь медленно открылась, и в кабинет вошел Димка-грымка. После коротких насмешливых приветствий механика он посмотрел безучастно в окно, потом, почесывая затылок, с некоторым смущением сказал: «Василий Кузьмич, возьмите меня обратно…»

Кузьмич недолго, но все-таки думал, прежде чем ответить парню. Для размышлений было веское основание – Димка ушел ни столько оттого, что не хотел работать, и даже не оттого, что платили ему за эту работу мизерную зарплату. Дмитрий Грымов уволился, не выдержав постоянного морального бичевания коллег по работе.

Соглашаясь взять Димку-грымку второй раз на работу, механик предупредил его, что в третий раз не даст ему такой возможности.

Димка-грымка проработал на автоколонне один год и одиннадцать месяцев. И все это время он был совершенно не таким, каким был до увольнения.

Работал он все также, без особого умения, но с драйвом, которого раньше за ним не наблюдалось. Всегда проявлял инициативу, хоть и не всегда удачно. К спиртным напиткам и пустым разговорам с низкими шутками и грязными подробностями остался равнодушен, но никогда не был безответным. В случаях, когда коллеги пытались его «опустить», был резок, упрям, часто позволял себе повысить голос, и при всем при этом не пренебрегал матом.

Вспоминая Димку, сравнивая его до первого увольнения и после второго увольнения, Василий Кузьмич сделал вывод, что этот молодец понял истины, которые должен понимать любой нормальный человек, но не научился быть по-настоящему умным. Не научился думать тогда, когда следовало бы. Вместо этого он «рвет и мечет», действуя по принципу «самая лучшая защита – это нападение». Не научился включать в работу ум, – поэтому и не нашел никакой другой работы, зная, что он совсем не одаренный слесарь. Научился быть упрямым и активным, – поэтому и пришел на старое рабочее место, где не смог проявить активность ранее.

С тех пор прошло три года. Три года – это, конечно, хоть и маленький, но все-таки, срок. Воды много утекло, но… Вода камень точит, а под лежачий камень – не течет.

Кузьмич считал Дмитрия Грымова «лежачим камнем». Лентяем, который хочет чувствовать себя форвардом в море социальной деятельности, но не имеет понятия, как в этой деятельности участвовать.

Сделать свой двор приглядным, цветным, дать нагоняй дорожному начальству, которое давно не смотрит на обочины района – это, конечно, дела, в которых нужны упрямство, решительность, смелость, жесткость. Но депутат – это, в первую очередь, социальный деятель – человек ума, знания, с тонким чутьем и способностью мыслить широко, – чтобы не только обустраивать дворы своего района, но и решать проблемы, которые мешают человечеству чувствовать себя комфортно и быть уверенным в завтрашнем дне.

Размышления Кузьмича прервал звук подъезжающей маршрутки. Василий Кузьмич рассмотрел номер маршрутного такси, и, спешно подойдя к автомобилю, влез в него.

Сам кандидат в депутаты в это время расслаблялся в «лягушатнике».

Дмитрий Грымов (или Грым, как звали его последние два года товарищи) пришел в бизнес-центр с другом. Проиграв другу два раза в бильярд, Грым наотрез отказался играть в третий раз, заявив, что сегодня ни его день.

– Позавчера был тоже не твой день. – Усмехнулся друг Дмитрия, высокий узкоплечий парень с пышной белой шевелюрой. – Давай тогда хоть в сауну, чтоль, сходим…

– Давай. – После недолгого, но тяжелого раздумья, согласился Грым. – Только, Ромка, без баб…

– Мы ж не в «Солт-соуле», – усмехнулся Ромка. – Конечно, без баб.

Понежившись в сауне минут пятнадцать, Дмитрий сказал, что хочет охладиться, и ушел.

Плескаясь в «лягушатнике», он услышал заводную мелодию. Грым, как ошпаренный, выскочил из бассейна, и побежал в гардероб.

Взяв с полки дребезжащий мобильный телефон, Дмитрий включил связь. Танцевальная музыка заглохла. Лицо кандидата в депутаты стало мрачным, напряженным.

– Да, Валерьич… – сухо произнес Грым, поднося телефонный аппарат к уху.

– Да, Сергеич… – с издевкой ответил старческий голос из динамика телефона. – Ты склероз-то лечи свой!..

Дмитрий Грымов долго хмурился, потом стукнул себя ладонью по лбу: – Черт! Василий Валерьич, прости, ради бога! Я сегодня как вареный! Я сейчас, мигом буду у тебя.

– Сейчас уже не надо. – Спокойно, уже без тени ехидства, ответил Василий Валерьевич. – Сейчас – поезд ушел. Завтра к пяти часам приходи. Якши?

– Якши. Буду минута в минуту, секунда в секунду. До завтра, Василий Валерьич.

– Давай, до завтра.

Дмитрий сбросил соединение, убрал мобильный телефон в шкафчик, и, хотел, было, уйти, но аппарат снова зазвонил.

– Да, мама. – Раздраженно буркнул Грым в «трубу».

– Не дерзи мне. – Жестко, но без злости, проговорил приятный женский голос.

– Мам, не обижайся, я…

– Знаю. Ты в своем бизнес-центре не ходи ни к какому психологу. Ладно?

– А здесь и нет никаких психологов.

– Вот и славно. Я нашла тебе хорошего психолога. Ты обязательно сходи. Кстати, ты домой сегодня придешь?

– Приду.

– Хорошо. Что тебе приготовить?

– Что угодно – всё равно. Любое твое блюдо – праздник души. Я часам к шести приду, мам. До встречи.

– Ты куда-то спешишь?

– Нет. Просто уборщица идет – полы мыть. Все, пока, мам.

Никакой уборщицы не было даже и близко. Грыму просто нужен был предлог, чтобы завершить разговор. Нажав кнопку «off», он небрежно бросил мобильник на полку шкафчика, и с понурой головой поплелся к выходу.