Текст книги "Пляшущий ангел"

12

Сергей Дмитриевич сидел в комнате, задумчиво читая книгу. Мысли его были не столько о книге, сколько о своем сыне. Вчера Дмитрий заявился в родительский дом, как всегда, нежданно-негаданно, без предупреждения. Причем явился не один, а в компании какой-то размалеванной женщины, судя по ее макияжу и непринужденной кокетливой улыбке, не очень обремененную нравственностью. Мало того, еще находился в не очень трезвом состоянии, и заявил, что Хлоанна (так звали его новую пассию) будет ночевать в доме родителей вместе с ним.

Сергей Дмитриевич готов был закрыть глаза на все, но Татьяна Владимировна была расположена к слабостям сына совсем иначе. Она холодно, с откровенной дерзкой усмешкой, упрекнула сына в том, что он практически никогда не посещает своих родителей в трезвом виде, и безо всяких стеснений вытолкала Хлоанну за дверь.

Услышав за дверью шаги, Сергей Дмитриевич бросил книгу на стол и выбежал из комнаты. Увидев Дмитрия, направляющегося в ванную, он продолжил прерванное занятие, специально оставив дверь незакрытой – чтобы услышать, как сын будет возвращаться из ванной.

Грым, будто прочитав мысли отца, сам зашел к нему, и, с душевной улыбкой – точно такой, с которой здоровался недавно с бывшими коллегами по слесарному делу – сказал: – Доброе утро, отче.

– Доброе утречко, сына. – Ответил Сергей Дмитриевич. Затем грустно улыбнулся: – Дай бог, чтоб оно было действительно (или, как говорит твой Ромка: реально) добрым для тебя…

– Он вас посещает иногда?

– Иногда, но, скажу тебе, сынок, в упрек, все же чаще чем ты. Ладно, не надо лясы точить. Давай поговорим о тебе. Сначала – о тебе, как о человеке…

– Давай. – Не сразу ответил Грым. – Мне интересно мнение обо мне, как о человеке. Особенно, если дело касается самых близких родственников.

«Молодец, – подумал Сергей Дмитриевич. – Нравственным формальностям выучился исправно. И лыбится с душой, и говорит ладно…»

Отец сел в свое кресло возле журнального столика, на котором пять минут назад оставил раскрытую книгу. Грым присел на стул напротив отца.

– Ты расскажи мне немного, как ты вообще чувствуешь себя перед обществом. Не только когда отвечаешь на обращения, а вообще – когда сидишь в своем мягком кресле, когда пьешь в клубах с «хлоаннами»…

– Я, между прочим, клубы не посещаю. – Ответил сын с холодной улыбкой. – У меня, знаешь ли, родной отец, есть все-таки, какой-то вкус!

– Хлоанну ты тоже выбирал, исходя из своего вкуса?.. Кстати, что это за имя – Хлоанна? Хлоя? Или псевдоним какой?

– Псевдоним. Мой коллега по политическому ремеслу знал ее под именем Рафиана. А настоящее имя известно только родителям, да и это в лучшем случае.

– Вот так, имеешь отношения с женщинами, которых даже за людей не считаешь… Ладно, о себе как о человеке говорить ты, судя по всему, не шибко хочешь…

– Я человек – такой же как и все. Со своими слабостями и вывихами.

– А как насчет задач, целей, чувств, мыслей?

– Разумеется, это – в первую очередь.

– Можно спросить: какие мысли, чувства у тебя сейчас?

– Сейчас мне немножко не по себе. Немножко. Много я никогда не пью. С «хлоаннами» больше двух недель не задерживаюсь. В криминальных кругах не вращаюсь.

– А те, кто тебе помогли стать политиком – это, по-твоему, не криминальные личности?

– Непосредственно связанные с криминалом, но лишь непосредственно. Опосредованно они связаны с политикой, бизнесом, экономикой, благоустройством города. Никакого страха нет. По крайней мере, меня они не тронут. Могут выгнать от себя взашей, но тронуть – ни-ни. В этом я могу тебя уверить. И мне очень приятно, что мой отец беспокоится за мое положение в моей сфере. Спасибо, уважаемый Сергей Дмитриевич. – Дмитрий с вялой улыбкой пожал руку удрученному отцу. – Я это ценю больше всякой помощи. То, что к вам редко забегаю – так это не столько мое упущение, сколько…

– Да, да. – Сергей Дмитриевич упреждающе поднял руку. – Эту сказочку про колобка я уже слышал. Ты работаешь, и почти ничего для города не делаешь, а дел – невпроворот! У тебя твои одноразовые «хлоанны» отнимают больше времени, чем твои заседания, конференции! Или я не прав?

– Не совсем. Еще корпоративные вечеринки, встречи. Эти внерабочие встречи иногда приносят больше пользы, чем куча заседаний. А вечеринки посещаю – потому что обязан. Я просто не могу отказать тем товарищам, которые сделали меня депутатом.

– Это да. Это, конечно, да. Но все же надо тебе сказать, что ты не работаешь… – Отец вопросительно посмотрел в нервно моргающие глаза сына. – Не работаешь – как человек! ты должен не жалеть сил для того, чтоб сотрудничать с силами общества! Ты для этого человек и депутат! Ты понимаешь это? Ты загубил на корню себя как человека! а депутатом работаешь – только как исполнитель-распределитель материальных средств и указаний бизнесменов, экономистов (которые, так же как и ты, думают только о материальном благе, а не о социуме!) и прогибаешься перед вышестоящими чинами! Дима, ведь так нельзя…

– Нельзя. Но пока что не получается. Вот стану мэром – получится. Не сразу, но все-таки, получится. Я это чувствую.

– Вот и о чувствах заговорили. – Сергей Дмитриевич горько усмехнулся. – Какие у тебя еще чувства? Может, еще о каких чувствах расскажешь?.. О чувствах к твоим продюсерам, например…

– Не надо называть их продюсерами. Они не раскручивают бездарь!

– Продюсеры – это не те, кто раскручивает бездарь. – С теплой улыбкой пояснил отец. – В мое время продюсеры просто помогали талантливым личностям раскрыть свой потенциал и применить его по полной мере – в творчестве, – для эстетического удовольствия общества, для культурной пользы общества, и просто, чтобы…

– Ты лектор, – Сын мягко перебил отца. – Прямо, как Юганов. Давай-ка, хватит о чувствах, мыслях, работе. Мне бы отдохнуть. Просто побыть в покое, безо всяких политиков, корпоративов, заседаний.

– Вот это хорошая мысль. Побыть одному в покое – это каждодневная необходимость. И, желательно, безо всякого пива, водки, и прочих напряжений.

Сын подозрительно покосился на отца: – Слушай, вы, случайно, с Югановым не сговорились?

– Я и знать не знаю твоего Юганова. Кто это?

– Это мой психолог. Мама посоветовала. Психолог отменный, но допустил оплошность – пригласил как-то на сеанс моего старого знакомого… – Грым выдержал короткую паузу. Потом отрешенно махнул рукой: – Только весь сеанс испортил. Так нельзя поступать с клиентами. Он его просто попросил: «Помоги мне увидеть этого политика», а он взял и впустил его – как раз тогда, когда я был на грани фола. Причем, наверняка, намеренно довел меня до этого состояния. Нехорошо, правда?

– Да, не очень правильно. – Согласился Грымов-старший – скорее просто для того, чтобы успокоить сына, глаза которого уже были на мокром месте. Истинную причину этой слезливости отец Грыма, разумеется, не знал.

Грым протер пальцами взмокшие глаза и вышел из комнаты, оставив своего родителя в беспокойном замешательстве.

Сергей Дмитриевич недолго сидел в кресле, задумчиво почесывая голову. Потом вышел в прихожую и обратился к Дмитрию, который вальяжно двигался к входной двери: – Ты куда, Дима?

– Пойду, к Антону зайду.

– Это надо, это надо. Ты у него уж давненько не был. А хорошего человека надо навещать почаще – хотя бы просто ради приличия. Ромка – это ладно, таких, как он – в любом кабаке найдешь, а вот Антон – это человек-находка.

– Да. – Согласился депутат. – Неплохой человек. Только иногда бывает дерзковатым. Ну, это ничего. Быть всецело пушистым тоже нельзя.

Последняя встреча Грыма и Антона Лукавцева закончилась не очень радостно. Дмитрий ушел от товарища, не попрощавшись, обиженный. Причем, Лукавцев был уверен, что он обижен не столько на него, сколько на все человечество. Ему было жаль своего товарища и в тоже время он, если можно так сказать, по-белому презирал его – за малодушие, за алчность, за тупость, то есть, за все то, что делает не очень глупого человека вечно голодным, алчущим и бездушным.

Они разговаривали с Грымом о курортах, о женщинах, и прочих приятных мелочах. Когда Дмитрий хвастливо признался Антону, что через года два-три станет мэром, Лукавцев из веселого сангвиника превратился в удрученного флегматика и, нервно затушив начатую сигарету, недовольно пробурчал: – Что тебе наш город сделал?

– Ничего плохого. Я сам сделаю ему много хорошего.

– И как, если не секрет?

– Как-нибудь. Время покажет. Время – хороший судья.

– Угу. А что хорошего ты собираешься сделать нашему городишке?.. Тоже время покажет?.. Товарищ депутат, видите ли, время – неплохой судья, но не всегда хороший учитель…

– Значит, сами будем учиться.

– Ну, удачи тебе, пляшущий ангел…

Дмитрий на эти колкие слова обиделся, ушел, даже не попрощавшись и не закрыв за собой дверь. Антон думал, что он никогда больше не придет: Грым не только не звонил ему, но и не отвечал на его звонки. Но он все-таки пришел, без малейших намеков на прошлую обиду.

Усадив Дмитрия за стол, Антон сделал неутешительный для себя вывод: время, мало того, что ничему не научило его друга, так еще и подпортило физически. Лицо Грыма осунулось, щеки немного припухли, появилось небольшое образование в абдоминальной области, которое не мог скрыть даже плотный джемпер, а сам Дмитрий стал каким-то вяловатым, начал слегка сутулиться.

После недолгих формальных разговоров – о новом, о родителях, о настроении – Антон начал бесконечный рассказ, насыщенный курьезами детства, пикантными подробностями своей холостяцкой жизни и психологическими особенностями своих старых и новых друзей.

Дмитрий слушал друга, с удовольствием поглощая десерты и пиццы, которые этот неутомимый рассказчик приготовил собственноручно. Изредка он вставлял в рассказ Лукавцева риторические вопросы, или просто по-дружески врал, говоря, что у него самого в юности случалось нечто подобное.

Ближе к вечеру Грым, уже уставший от россказней Лукавцева и поглощенных угощений, поблагодарил товарища за приятный вечер.

– Завсегда пожалуйста. – Ответил Антон, и тут же сменил веселое лицо на обиженное: – Ты что, меня уже бросаешь?

– Антон, уже вечер. – Умоляюще произнес Дмитрий, тепло сжимая руки друга. – Я матери обещал вместе поужинать…

– А-а… – Лицо Лукавцева снова стало довольным. – По этому поводу нема базара. До встречи, Дмитрий Сергеевич. Заходите. Всегда вам рады.

– Всегда буду рад зайти – когда время позволит. Антон, ты – шутя и не шутя – не называй меня по имени-отчеству. Хорошо?

– Даже шутя нельзя? – Удивился Антон.

– Не надо. Меня уже достало это официальное обращение. Все, до встречи.

Грым в очередной раз пожал руку друга и, тепло похлопав его по спине, поспешил домой.

13

Услышав переливчатый сигнал, Василий Валерьевич бросил газету, которую читал, аккуратно поставил чашку с кофе на столик, и вышел в прихожую. Нажав кнопку на дисплее, вмонтированном в стену справа от гардероба, он увидел лицо Егора Быковского. Егор был угрюм, задумчив. Впрочем, он пребывает в таком депрессивно-меланхоличном настроении уже лет пять. Раньше он не отличался особой веселостью, но был немного энергичнее, иногда остро шутил. Раньше он был обычным аскетом, равнодушным к человеческим слабостям – таким как корпоративные вечеринки, гульба с женщинами легкого поведения, и просто долгий товарищеский треп на вольные и околовсяческие темы, а сейчас он – флегматичный отшельник, иногда позволяющий себе немного пообщаться с близкими людьми. Если заходит – то обязательно с какой-нибудь просьбой, а если случайно оказывается рядом, то заходит на несколько минут – просто ради товарищеской формальности.

Такие формальности не очень нравились Василию Валерьевичу. Он бы и не открывал дверь своему товарищу, если бы не общие дела и простое человеческое уважение.

Открывая ворота, старик улыбнулся Егору: – Добрый день, Егор. Давненько ты у меня не был. Чего так?

Не дожидаясь ответа, он пожал своему давнему знакомому руку и предложил пройти в дом. Егор сразу сказал, что он пришел с просьбой. Василий Валерьевич в ответ рассмеялся: – Ну, это немудрено. Ты ж просто потрындеть никогда не заходишь…

– Да уж, – вяло улыбнулся товарищ Егор Быковский. – Просто так – не получается у меня. Валерьевич, сделайте одолжение, пожалуйста…

Старик бегло осмотрел кожаное пальто и лакированные ботинки своего знакомца. Потом заострил внимание на его меховой шапке. На дворе уже глубокая осень, но все-таки для зимней шапки, теплого пальто и меховых ботинок еще рановато – сейчас на улице где-то два-три градуса тепла, да и ветер не сильно свирепствует. Старик знал, что Егор Быковский уже почти десять лет заражен ВИЧ-инфекцией, но не знал, что с его диагнозом нужно быть предельно осторожным в холодную погоду.

Впустив товарища в дом, Валерьич помог ему снять пальто. Когда они вошли в гостиную, Василий Валерьевич вгляделся в лицо Егора. Лицо было какого-то неестественного цвета. Стоя с ним на улице, при легких сумерках, этого не было заметно, но сейчас видно, что цвет лица Егора Быковского какой-то неестественно-смугловатый, и сильно контрастирует с бледными руками.

– Гримируюсь. – Пояснил Егор, заметив, что его пожилой товарищ разглядывает его с живым бессовестным интересом. – Приходится.

Валерьич безучастно кивнул, как бы показывая Егору, что считает это чем-то обычным, не заслуживающим сильного интереса, и предложил гостю кофе. Егор отказался от кофе, но попросил зеленого чаю. Старик незамедлительно исполнил просьбу.

Они уселись на мягкий диван, возле которого стоял миниатюрный столик с цветной столешницей, на котором стояли дымящиеся чашки – с чаем и кофе, большая тарелка с пирожками и небольшая хрустальная лодочка с маленькими шоколадками.

– Ты, наверно, мерзнешь, Егор?..

Вопрос этот был обусловлен тем, что на госте был плотный пиджак поверх тонкого свитера и плотные джинсы. Носить такую одежду вкупе с зимним пальто при трех градусах тепла и относительно слабом осеннем ветре – это уж слишком…

– Не столько мерзну, сколько надо. Если сейчас простужусь – астма легких сразу же. А я еще кое-что хочу сделать… – Заметив, как старик мгновенно сменил довольное лицо на удрученное, Егор усмехнулся, сделал пару глотков чая, надкусил пирожок. – Пирожки вкусные. Галина Максимовна также печет. Магазинные?

– Нет. – Бесцветно ответил Василий Валерьевич, глядя поникшими глазами в пол.

Он сидел так с минуту – безучастно глядя на пушистый ковер, усеянный причудливыми рисунками. Потом сделал большой глоток кофе, вкинул в рот шоколадку и трепетно положил руку на плечо Егора: – Егор, ты говори, что тебе надо-то. Я человек, конечно, черствоватый, но не без чувств. Ты не думай. Я специально эмоции не выражаю – чтоб тебе не противно было… Или это не правильно?

– Это преправильнейше. – Одобрительно улыбнулся Егор Быковский. – Меньше эмоций – меньше негатива. Я ж к вам тоже стараюсь реже заходить – чтоб у вас негатива меньше было. А просьба моя препростейшая…

– Поверь, я бы для тебя и пресложнейшую исполнил бы – если бы она не была против моих интересов.

– Вы как-то обещали своему товарищу Грыму, что сделаете его мэром…

– Не обещал, но сказал, что буду способствовать… А ты что, не очень хотел бы, чтоб у нас был такой мэр?

– Я вообще не хотел бы, чтоб у нас был такой мэр. Я знаю его больше, чем вы. С вами он, не смотря на то, что честен, кажется стабильнее и лучше, чем он на самом деле. Вы не считаете, что надо более широко и глубоко рассмотреть его, прежде чем способствовать?

– Это, безусловно, необходимо. У тебя есть предложения?

– Есть. Вызовите его к себе, а я – как бы нечаянно буду у вас в гостях, заодно и поговорю с ним по-мужски. А потом и будет видно – способствовать ему или не способствовать…

Валерьич глубоко задумался. Предчувствуя это, Егор взялся за надкушенный пирожок.

Пока Василий Валерьевич думал над предложением своего гостя, Егор Быковский съел два пирожка и выпил свой чай.

– Может быть, еще чаю? – Предложил старик, лукаво улыбаясь Егору.

– Можно. – С такой же улыбкой ответил гость. – Пирожки у вас вкусные. Магазинные?

– Нет, самодельные. – Ответил Валерьич, суетливо постукивая пальцами по коленям. Потом на миг задумался, и, положив руку на плечо Егора, сказал: – В общем, будь оно по-твоему, Егор Афанасьевич. Устроим экзамен этому Дмитрию Сергеевичу. Мне он что-то тоже кажется не совсем удачливым кандидатом в мэры.

– Я хотел его через Юганова вызвать – так он на него в глубокой обиде. Николай позволил мне зайти к нему тогда, когда у них был серьезный психотерапевтический сеанс. А самая лучшая психотерапия – та, которая помогает посмотреть в глаза настоящему, которое опосредованно связано с прошлым. Так Николай Георгиевич говорит. Я с ним в этом солидарен полностью.

– Может быть, вы и правы. – Ответил Василий Валерьевич, вкидывая в рот очередную конфету. – Подай-ка мне мой телефонный аппарат – вон, на тумбочке у окна.

Услышав сигнал своего мобильного телефона, Грым недовольно засопел, и, лениво перевернувшись на другой бок, взял аппарат. По мелодии звонка он понял, что это звонит его «внештатный» начальник. Если бы это звонил кто другой, за исключением матери, отца и Антона Лукавцева, он бы отключил мобильник и продолжил валяться в полудреме на своем мягком двуспальном ложе из красного дерева. Но в таких случаях он был вынужден отвечать незамедлительно. Малейшее промедление грозило гневом, который мог бы обернуться презрением при личной встрече или штрафом в пятьсот, а то и тысячу долларов. Василий Валерьевич был человеком не дурным, но со странностями.

– Да, Василий Валерьевич…

– Ноги в руки и ко мне! Мигом! Одна нога здесь – другая там!

– К чему такая спешка, Валерьич?

– К тому, что тебе срочно нужно быть у меня! Заодно с Егором пообщаешься. Ты ведь знаешь его?

– Да. – Не сразу и неохотно ответил депутат. – Виделись как-то. А что ж он хочет?

– Просто повидаться. Давай, меньше слов, больше дела! Быстро ко мне! Чтоб через полчаса был! Как понял?

– Понял. – Ответил растревоженный Грым после полуминутной паузы. – Буду.

Оставив постель неубранной, политик за считанные секунды оделся и вихрем вылетел из своего дома. Нажимая на пульте кнопку закрывания ворот, он увидел подъезжающий внедорожник и жестом велел ему остановиться.

– Добрось до Краснобригадной. – обратился он к шоферу внедорожника.

– Сколько?

– Столько – нормально? – Дмитрий сунул ему мятую купюру, которую небрежно извлек из кармана джинсов.

– Более чем. – Водитель внедорожника расплылся в благоговейной улыбке, обнажив мощные неровные зубы под густой щеткой усов. – Садись, дорогой Дмитрий Сергеевич.

Дмитрий Сергеевич смущенно хохотнул: «Надо ж, честь какая! Не ожидал!», и уселся рядом с шофером.

– Ясный пень, не ожидал, думальщик фигов. – Тихо, почти шепотом, проговорил водитель большой машины, трогая рычаг коробки передач.

Дмитрий Сергеевич этих слов не слышал – не столько потому что они были еле слышны, сколько потому, что пребывал в состоянии легкой эйфории – от слов «дорогой Дмитрий Сергеевич».

Эта легкая эйфория немного развеяла его подавленное состояние, но не надолго.

Выехав на шоссе, шофер включил пятую передачу. Грым, заметив это, сказал: – Сильно не разгоняйся. У леса остановишь.

– Есть, товарищ депутат. – Водитель снова улыбнулся во весь рот, козырнул. – Остановим возле леса. А что, вы, Дмитрий Сергеевич, на охоту собрались?

– Нет.

– Я и смотрю – ружья с собой у тебя нету… – Шофер выжидающе посмотрел на депутата и, поняв, что тот пребывает в грусти и не собирается ему отвечать, сам сделался грустным.

Останавливая автомобиль у леса, водитель улыбнулся Грыму: – Приказ выполнен, товарищ…

– Хорош выеживаться! Ты чем лучше?! – неожиданно выкрикнул депутат, резко поворачивая лицо к шоферу, который вмиг превратился в испуганного неврастеника. Он вдавился в спинку кресла и, нервно сжав губы, буравил лобовое стекло выпученными глазами.

Что случилось с этим депутатом?!.. Вроде бы не похож на выживающего из ума!.. Сидел тихенько, мирно, казался вполне уравновешенным, слегка помятым жизнью, человеком, а теперь – человек-оборотень в самый момент приступа ликантропии! Глаза горят, рот оскален… Нет, политика все-таки дело нервное, и не такое легкое, как многим кажется…

Мысленно говоря эти слова, водитель не спускал глаз с Дмитрия Сергеевича, который уже вышел из машины и направлялся к лесным зарослям.

– Вас подождать? – Крикнул шофер из автомобиля.

Грым, будто не слыша вопроса, продолжал идти. Когда он переступил черту леса, водитель отрешенно махнул рукой и, надавив педаль газа, умчался прочь.

Войдя в лес, Грым услышал легкий треск. Он тревожно оглянулся по сторонам и заметил неподалеку муравейник. Подойдя поближе к муравейнику, он присел на корточки и долго смотрел на него. К муравейнику у него не было абсолютно никакого интереса. Он повел себя так – потому, что вместе с этим едва слышимым хрустом в его сознании всплыл самый позорный и низкий фрагмент его жизни – тот самый, из-за которого он не может смотреть в глаза Егору Быковскому.

Созерцание снующих муравьев немного успокоило его. В надежде, что скоро он успокоится полностью, Дмитрий Сергеевич встал и двинулся вглубь леса.

Стараясь вспоминать самые приятные моменты из жизни, Грым медленно шел вглубь леса, беспечно оглядывая елки и сосны. Но успокоение почему-то не приходило. Мятущаяся душа молодого политика все подстрекала сознание воспроизводить самые неблагоприятные и дурные фрагменты из жизни.

Он противился воле нетрезвой души, но все же не мог ей не повиноваться. В уме автономно возник образ Нади-Грэтхен, стоящей на крыше пятиэтажки и нервно выкрикивающей: «Я его видела!»

Потом в уме всплыл образ Егора Быковского, – не того Егора, которого он видел неделю назад, а того Егора, которого он видел десять лет назад – крепкого, волевого, сурового, холодного, и мудрого. Егор, одетый в костюм – точь-в-точь такой, в котором был тогда, в кабинете у Николая Юганова, стоял у могилы Нади-Грэтхен, и, застегивая «молнию» куртки Дмитрия, холодно говорил ему: «Ты иди, Сергеич…»

В надежде заглушить разыгравшееся воображение, Грым вынул мобильный телефон и набрал номер Хлоанны. Женщина ответила сразу: – Алло…

– Алло… Хлоанна, привет…

– Саша?..

– Нет.

– Андрюшка?..

– Нет. Дима.

– Какой?

Бросив ругательство, рифмующееся со словом «какой», Грым сбросил связь и швырнул телефон на траву. Посидев минуту на корточках, нервно массируя загривок, он подобрал телефон, и спрятал его в чехол на ремне джинсов. Затем он присел на корточки, привалившись спиной к березе и спрятав лицо в руках, скрещенных на коленях. И так сидел – пока ему не позвонил Василий Валерьевич.

– Дмитрий Сергеевич! – Голос «внештатного» начальника Грыма был грозным, как никогда прежде. – Я тебе что говорил?..

– Ноги в руки и ко мне. – Безжизненным голосом ответил Дмитрий Сергеевич, тупо глядя на траву под ногами. – Полчаса на все про все.

– Уже прошло, Дмитрий Сергеевич, полтора часа!.. Если через десять минут тебя у меня не будет – считай, что ты уже не политик! Даже не депутат!

Грым перевел дыхание, устремил поникший взгляд к небу, и, резко вдохнув носом воздух, крикнул в трубку: – Ну и не надо! Не надо!

– Не надо? – Совершенно спокойно спросил Василий Валерьевич. Но его подопечный его слов уже не слышал. Он, разъяренный, с бешеными глазами, нервно сновал возле дерева, нашептывая непечатные ругательства. Потом с размаху бросил мобильный телефон о сосну. Телефон потрескался, но не разлетелся вдребезги. Это еще больше вывело из себя депутата. Он с криком втоптал телефон в землю и долго-долго топтал по этому месту, пока силы его не иссякли. Впрочем, иссякли силы левой ноги. Нетрезвое сознание, вконец опьяневшее от заявления Валерьича, обнаружило силы в левой ноге и заставило эту ногу нанести сокрушительный удар по сухой сосне. Сосна ответила слабым хрустящим стоном. Снова в уме Дмитрия возникла Надежда Гертман, оборачивающаяся к нему, и еще не успевшая удивиться, увидев его с осколком кирпича в руке.

Грым приложил ладони к ноющим вискам, и, сделав три размеренных вдоха-выдоха, присел на корточки, привалившись к обрубку сосны. Посидев так минут пять, он встал и, заставляя себя размеренно дышать, направился к шоссе.

Выйдя на шоссе, он поймал первую попавшуюся иномарку, без спроса сел на пассажирское сиденье и, сунув водителю помятую купюру, скомандовал: – Улица Маяковского, семь, дробь два.

– Угу. – Ответил водитель, подозрительно разглядывая купюру.

Попросив шофера остановить машину у ларька с цветами, Дмитрий вышел. Через минуту он вернулся, с корзиной пышных роз в руках.

– К девушке едете? – Поинтересовался – не столько для себя, сколько просто ради формальности, шофер.

– Что-то вроде того.

Остановив машину у нужного дома, водитель с улыбкой сказал Дмитрию: – Приятного вам времяпрепровождения с чем-то вроде того.

– Это я – что-то вроде того. – С удрученной улыбкой ответил Грым. – Спасибо.

Проводив взглядом уезжающую иномарку, Дмитрий Сергеевич уселся на лавочку возле подъезда. Он сидел так с полчаса, понурив голову, глядя безжизненными глазами себе под ноги, флегматично поигрывая красными бутонами роз. Потом подошел к двери подъезда и набрал на табло домофона первое пришедшее на ум число.

– Кто? – Ответил сиплый голос из динамика домофона.

– Я к Ларисе…

– Ей и звони!

– Я ей звонил – не отвечает…

– Значит, нет дома!

– Есть, просто домофон у нее отключен. Ей надо в дверь позвонить… Пожалуйста…

На счастье Грыма, раздался разрешающий сигнал. Он вошел в подъезд и бегом поднялся к квартире Лары. Нажав на звонок, он прислонил корзину с цветами к глазку двери. Дверь сразу же открылась. Из нее выглянула Лара. На ней был простой домашний халат, под которым угадывались упругие бедра, осиная талия и пышная грудь, и сандалии – нечто среднее между сабо и какими-то диковинными лаптями, с деревянными подошвами и лыковыми лямками.

– Лариса, возьми, пожалуйста. – Дмитрий Сергеевич с благоговейной улыбкой протянул женщине корзину с розами.

На лице Ларисы появилась томная улыбка, глаза недоверчиво сузились: – Хм… К чему бы это?..

– Возьми, пожалуйста. Просто возьми.

Лариса взяла корзину, но ее глаза по-прежнему лукаво глядели на Грыма.

– Букет от чиновника… Это интересно…

– Я уже не чиновник.

– Не чиновник? – Лариса в очередной раз томно улыбнулась, но в глазах ее на этот раз была тень легкого презрения. – А кто ж ты теперь?

Это демонстративное безразличие и наглость спровоцировали Грыма повести себя точно также как при расставании с водителем внедорожника. Он в дикой ярости, с оскаленным ртом и выпученными глазами, схватился за дверь. При этом из его горла вырвался глухой устрашающий горловой звук, отдаленно напоминающий рычание льва. Лариса, выронив корзину с розами, схватила двумя руками за ручку двери и резко потянула ее на себя. Закрыв дверь, она щелкнула затвор замка и шумно перевела дух: борьба была тяжелой – не столько физически, сколько морально.

Когда Лара захлопнула дверь, Грым, изнемогая от предельной злости, хлопнул ладонью по стене и побежал вниз по лестнице. Выйдя из дома, он поймал такси, на котором доехал домой.

Дома он застал мать. Она была в деловом костюме и куда-то торопилась, на ходу одевая плащ и проглядывая содержимое сумочки.

– Мама, ты куда-то собираешься?

– Да. Я продаю промтоварный отдел «Фионы». Сегодня встреча.

– Мам, у меня проблемы… Я уже ни депутат…

– Этого следовало ожидать. – Татьяна Владимировна ответила сурово, но без злости, а глаза ее успокаивающе смотрели на поникшего сына.

– Мама, побудь со мной. – Умоляюще промолвил сын, когда мать уже подходила к двери.

– Горе ты мое. – Вздохнула Татьяна Владимировна. – Я приду к вечеру – тогда и пообщаемся. Хорошо?

Не дождавшись ответа от сына, который сидел в кресле, уронив голову на руки, мать ушла.

Услышав звук захлопывающийся двери, Грым вздрогнул, вскочил с кресла. Он минуту исступленно смотрел на входную дверь, затем снова опустился в кресло, и в очередной раз позволил себе выплеснуть эмоции. Но на этот раз он зарыдал навзрыд, приговаривая: – Мама… Мама!..

©Все права автора охраняются законом об авторском праве.

Копирование, публикация и другое использование произведений и их частей без согласия автора преследуется по закону.

Skleněný můstek s.r.o. Vítězná 37/58, Karlovy Vary PSČ 360 09 IČO: 29123062 DIČ: CZ29123062