Текст книги "Пляшущий ангел"

8

Дмитрий неспешно шел по безлюдной улочке, прикрытой с одной стороны гаражами, похожими на запущенные конюшни. Полная тишина, никакого шума дорог и прохожих. Эту извилистую дорожку, проложенную в частном порядке, скрывали заросли малины с пожухлой травой. В этих кустарниках прятались молодые ребята – любители покурить травку, выпить «паленой» водки, или совершить еще чего более непристойное.

Воздух был теплым, солнце тускло горело и багровело на бледном небе. Сухие листья недвижно лежали на темной земле. Туман скрывал все рваные края центра города, оставляя торчать лишь высоченную башню.

Грым любил прогуливаться по этой местности. Эта прогулка давала хороший расслабляющий эффект его уставшему мозгу, перегруженному житейскими неурядицами и политическими соображениями.

К житейским неурядицам он относил постоянные понукания и нравоучения родителей – по поводу его политического бессилия, и отсутствие постоянной сожительницы.

Он с легкостью заводил знакомства с дамами не очень строгих нравов, которых находил в ресторанах и кафе. Знакомства переходили в более-менее серьезные отношения, продолжающиеся несколько недель, или – в лучшем случае – два-три месяца. За два года своей политический карьеры он поменял множество таких сожительниц, и ни одно из этих сожительств не доставило ему желаемого удовлетворения, не считая, конечно, регулярных плотских удовольствий и удовольствий от посещения шикарных ресторанов и совместных туров в экзотические города.

Во всех этих знакомствах не было бы никакой необходимости, если бы у него была постоянная женщина, которую он любил бы всей душой и сердцем. И знать не знал бы он этой щемящей тоски, которая, впрочем, при расставании с очередной пассией была менее ощутимой, чем при сожительстве с ней, и не приглушал бы свои возбужденные нервы антидепрессантами.

Так могло бы быть, если бы от него не ушла Катя…

Катя ушла от Дмитрия ровно за день до того, как он стал депутатом Городской Думы.

Он не один сожалел об этом. Сожалели об этом и его родители, и тетка со своим мужем, и бабушка Агафья.

Бабушка Агафья была настолько потрясена, что однажды заявилась к Кате домой с целью уговорить ее вернуться к Диме. Разговор был коротким и, как и ожидала Агафья Алексеевна, беспочвенным.

Коротко поговорив с девушкой о деревенской жизни, Агафья Алексеевна спросила у нее разрешения задать ей личный вопрос. Катя, предугадывая тему вопроса, нахмурилась: – То есть, поругать меня. Так?

– Вовсе нет, дочка! Вовсе нет! Вовсе нет, Катя, – в очередной раз повторила старушка, с силой сдерживая предельное волнение. – Разве я право какое-нибудь имею ругать тебя!.. Просто мне не очень понятно – почему ты от него убежала…

– Вы ведь сами своих дочек учили: «без любви – не жизнь»…

– Это да, это да… – Старая женщина уже почти успокоилась, но говорила отрывисто, немного запинаясь. – Ты, конечно, сама себе хозяйка, но он ведь…

– Он! – гневно перебила Катя. – Хорошо проявлял эмоции, но не любил. Поверьте. И вообще, как может глупый человек любить?..

– Это ты тоже права. – Тяжело вздохнула Агафья Алексеевна, суетливо поправляя воротник пальто. – Мальчик, конечно, не очень умный, но он ведь все-таки…

– Растет! – снова перебила девушка. – Я не считаю это ростом! Вы – как хотите, а я – не считаю! Как можно расти, занимая место, на котором даже не знаешь, как сидеть!.. Вы уж не обижайтесь, бабушка Агафья, я не могу так.

– Я понимаю, Катя. Что ж я, из ума выжила, что ли… Ну ладно, всего тебе хорошего.

Провожая Агафью Алексеевну, Катя попросила ее обращаться за помощью, если будет надобность, и еще раз попросила не обижаться.

Пройдя где-то с километр, Дмитрий Сергеевич развернулся и побрел в обратную сторону. Прогулка немного успокоила его, но мысль о том, что надо наведаться к родителям и выслушать недолгие безобидные нотации, вызывала легкое неприятное ощущение.

Поглядев по сторонам, Грым заприметил неподалеку небольшое кафе, и, ускорив шаг, двинулся к нему – с целью заглушить неприятное ощущение небольшой порцией хорошего коньяка или виски.

9

Агафья Алексеевна шла быстро, часто и сильно дыша. Эта отдышка была вызвана не столько ее спешкой, сколько душевным волнением – оттого, что внук вчера приехал к ней в обществе девицы легкого поведения. Чтобы как-то унять неприятное волнение, бабушка решила наведаться к соседке, и специально сидела у нее четыре часа, терпеливо выслушивая не очень интересные истории о внуках, кавалерах из далекой молодости, и о теперешнем президенте, который.

Отворяя калитку, бабушка посмотрела в окна своего дома и, завидев там накрашенную девушку в коротком пестром платье, резко и тяжко выдохнула.

– Где ты была, бабушка? – обратился к старушке внук, выходящий из дома.

– Где надо, там и была. – С обидой ответила Агафья Алексеевна. – Твоя цаца еще не убралась?

– Нет. – Не сразу ответил Дмитрий, виновато потупив глаза. – Бабушка, поверь, я тоже ее не люблю. Тяжелая моральная нагрузка заставляет меня расслабляться в обществе этих цац.

– Может быть, может быть. – В этот раз бабушка ответила спокойно, но с плохо скрываемым раздражением.

В доме хозяйку ждала еще одна небольшая неприятность: на столе, помимо тарелок с пловом, фруктами, красовалась резная заморская бутылка с остатками бледно-желтого алкоголя на донышке.

Вошедший следом за Агафьей Алексеевной Грым тут же пояснил: – Бабушка, это я просто сегодня разгружаюсь: завтра с утреца у меня важная встреча – с моими бывшими коллегами по железному труду.

– Слава Всевышнему, хоть завтра пообщаешься с нормальными людьми…

– Ты считаешь, с нормальными?

– Да уж понормальней, чем твои депутаты-трутни!

Дмитрий ненадолго задумался. На этот мимолетный умственный труд его спровоцировала ассоциация: нечто подобное о его бывших коллегах-шоферах говорил ему Антон Лукавцев.

Как-то – еще в период своего слесарного прошлого – Дмитрий сказал Антону, что с удовольствием пристрелил бы большую половину своих коллег-рабочих. На что Лукавцев с полной серьезностью сказал ему: «Не стоит, Димка-бимка! Эти твои батоны, козлики, полторухи, бузуны необходимы человечеству. Они, конечно, гадкие индивиды, но они и не социопаты. Они необходимы социуму – как сорняки, с которыми познаешь цену простой травы и земли, когда выкорчевываешь их корни и обкалываешь об них руки!»

Подумав с полминуты, Грым решил, что и Лукавцев и бабушка Агафья в какой-то мере правы. Тут же в его притупленном сознании созрел не очень приятный для него вопрос: в какой мере они неправы? Этот вопрос созрел из ничего, и немного подпортил настроение Дмитрия, из-за чего был поставлен в разряд нетрезвых вопросов, засоряющих интеллект, и мгновенно забыт. Чтобы заглушить неприятное ощущение от этой неприятной деятельности своего подсознания, Грым прямо из горлышка бутылки выпил остатки из резной бутылки. Потом зашел в другую комнату, где находилась та самая цаца, вызвавшая бурную неприязнь его бабушки.

Девушка лежала на кровати, лениво поглаживая свесившейся рукой бахрому одеяла. Услышав скрип двери, она лениво перевернулась на спину и заунывным альтом проговорила: – Жаль, конечно, что здесь сходить некуда…

– Только вчера приехала, и уже скучно без кабачков и дискотек? – С неприязнью спросил Грым.

– Нет, просто как-то тоскливо.

– Тоскливо?.. Выйди в сад, прогуляйся. Или тебе это не катит?

Гламурная женщина на минуту задумалась. Потом с тоской промолвила: – Да. Я, видать, совсем испорченная. А мне всего лишь двадцать два годика…

– Так исправляйся, пока не постарела. – С улыбкой сказал Дмитрий. – Старость – не за горами. Мне вот всего тридцатничек, а я уже ощущаю себя старым.

– Ты и смотришься каким-то старым. – С невинной улыбкой сказала цаца, и, заметив, как блеклые глаза её ухажера яростно блеснули, тут же поправилась: – Ты просто передозировался. Ты так всегда выглядишь, когда перепьешь немножко.

– Да, я почти один литровую бутылищу умял.

Сказав это, политик посмеялся сам себя и пристроился возле цацы, забыв о бабушке, которая готовит ужин на кухне. А через минуту и вовсе забыл обо всех правилах приличия, забавляясь со своей временной сожительницей безо всякого стеснения и не сдерживая самых низких порывов.

Дама Дмитрия оказалась не совсем испорченной. После ужина она предложила Агафье Алексеевне помочь ей помыть посуду, чем приятно удивила старушку. Бабушка покосилась на руки девицы с длинными ногтями, раскрашенными всеми цветами радуги, и с трудом заставила себя мило улыбнуться: – Ну, если очень хочешь – пожалуйста…

Грым некоторое время с блаженной улыбкой наблюдал, как его девушка помогает старой женщине. Потом пошел в сад. В саду он смотрел на благоухающие поздние цветы и мечтал о скором будущем – то есть, о повышении в своей карьере, которую, как уже известно, делал не он сам, а делали ему Ирина Владиславовна, Василий Валерьевич и несколько его приближенных. На душе у него был покой и блаженство. В такие моменты он пробовал сочинять стихи. Вот и сейчас ему в голову пришел стих:

 
Здесь вот, в бабушкином саде
Я любуюсь розой чайной
В предночной звездной прохладе,
В эйфории чрезвычайной
 

Это незатейливое стихотворение показалось ему довольно неплохим. Он даже решил записать стих в одном из своих блокнотов. Всего блокнотов у него было три: один – для записи информации, которую Ирина выделяла красным маркером, второй – для умных мыслей, третий – для стихов.

Запечатлев поэтические строки в блокноте, Дмитрий Сергеевич решил прогуляться по двору. Подойдя к хлеву, он поймал себя на мысли, что все еще хочет заглянуть в него, несмотря на то, что там нет никакой живности.

Бабушка Агафья не держала никакой живности: в восемьдесят восемь лет трудно следить не то что за животными, но и за собой.

Побродив с полчаса по двору, политик зашел в дом, принял небольшую дозу «Сан драйва», и лег спать.

10

Зайдя в кабинет Кузьмича, Иванов оповестил его – о том, что к ним в гости пришёл бывший горе-слесарь, который теперь занимает почетное место в городской Думе. Механик, увлечённый чтением журнала, никак не отреагировал. Тогда Юрий рассказал ему про Боцмана, который безуспешно чистит свой прогнивший радиатор и ругает свою долю.

Юрий Иванов рассказывал всё в жестах и в лицах, но Василий Кузьмич остался равнодушным. Лишь в самом конце рассказа – когда Иванов изображал, как Алексей бросает на землю прут для чистки сот, он оживленно закивал, усмехнулся, и, закрыв журнал, сказал: «Да, клоун этот Лёха Боцман…»

Зная, что Кузьмич больше ничего весёлого и интересного не скажет, шофер пожелал ему приятного чтения и вышел из кабинета.

Выйдя из административного здания, Иванов увидел Дмитрия Грымова. Политик был в потертом джинсовом костюме и старался держаться просто.

– Здравствуй, Юрий Викторович… – Сказал он своему старому знакомому.

– Здоровкались уже, Дмитрий… – Ответил шофер с ехидной улыбкой. – Как тебя там, по отчеству… Прости, не помню.

– Не обязательно. Как живете?

– Живем, как видишь. – Бесцветно ответил Иванов, глядя куда-то мимо собеседника. – Ладно, Дмитрий, извини, занят. Приходи, если хочешь, завтра – потрындим.

– Завтра – я занят. Ну, ничего, ничего. У вас завсегда работы – выше крыши. А я слыхал, у вас молодой слесарь работает? Как он? нечего, держится?

– Держится, чего ж ему не держаться. Работает получше чем ты в свое время. За бугор бегает, как положено. Ни всегда, правда, но, если кому в ремонте помогает, так исполняет работу гонца исправно. Ладно, товарищ депутат, извиняйте, дел у меня – во. – Шофер провел ребром ладони на уровне шеи. Иванов беспечно улыбался, но его глаза холодно щурились. В этом прищуре Грым прочитал потаенное презрение и, чтобы хоть как-то смягчить его, предложил: – Давай как-нибудь в выходные в ресторан сходим…

– Не пьем мы, Дмитрий Батькович. Батон уже, почитай, два года в рот не берет. Я – полгода. Неделя – как курить бросил.

– Вот это вы молодцы. – Дмитрий душевно улыбнулся во весь рот, и протянул водителю руку. Но тот, вместо того, чтоб ответить старому знакомому такой же любезностью, озадаченно глянул на раскрытые ворота бокса и, скорчив кислую мину, хлопнул себя по затылку: – Вот дурья башка! Забыл, что у меня камера вулканизируется!

Иванов поспешил в бокс, а Грым, понимая, что спешка его бывшего коллеги мотивирована нежеланием общаться с ним, огляделся по сторонам и, завидев тучного человека в черном комбинезоне, двинулся к нему.

Человек в черном комбинезоне будто почувствовал, что его заметили, бросил баллонный ключ, которым крутил гайку колеса своего тягача, оглянулся – и превратился в ополоумевшего истерика. Лицо его исказилось гримасой ярости и густо покраснело, кулаки нервно сжались.

Подойдя к рассвирепевшему рабочему, Грым узнал в нем Георгия Чернова. Узнал не сразу: Чернов сильно поседел, сбрил усы, и стал еще толще, чем был тогда – пять лет назад, когда они были коллегами, и открыто проявляли антипатию другу к другу.

– Во, товарищ депутат пожаловал! – презрительно фыркнул Батон. Тут же невесть откуда появился Бузун и успокаивающе обнял коллегу за плечи: – Не ерепенься, Георгий. Держись, крепись, не бойся – и нечисть сдастся.

Дмитрий Сергеевич, будто не слыша слов своих бывших коллег, подошел к ним поближе, и, сделав глубокий вдох-выдох, заставил себя улыбнуться: – Здравствуйте, рабочий класс.

– Здравствуй, думающий класс! – Ухмыльнулся Чернов, нервно сбрасывая с себя руку беспечно улыбающегося Бузунова. – Ты пришел нам себя показать?

– Да. – Ответил вместо политика Николай Бузунов. – Себя показать, нас посмотреть.

Батон уже почти успокоился, но Бузун делал ему скрытые мимические знаки – то подмигивая, то мелко кивая, чем только мешал своему коллеге полностью придти в себя.

– Как живете-поживаете?

– Живем помаленьку. – Ответил Бузун, как-то двусмысленно улыбаясь депутату. – А вы как, Дмитрий… Кстати, я не знаю, как вас по отчеству… Я за вас не голосовал. Вы ведь не в обиде?

– Вовсе нет. Каждый выбирает себе кого хочет, когда хочет, и сколько хочет.

– Каждый выбирает кого хочет, когда хочет, и сколько хочет. – Повторил Бузун, беспокойно поглядывая на Чернова, который, казалось, снова начал выходить из себя. Батон сновал возле своего грузовика, нервно комкая в грязных руках ветошь. – Георгий, ты бы повременил с работой… пообщался бы с политиком… Когда еще с умным человеком поговоришь-то?..

Батон положил ветошь на колесо «КАМАЗа», повернулся к Дмитрию: – Скажи нам, депутат, что ты в нашем городе, как умный человек, сделал, а…

Грым в легком замешательстве потупил взгляд, сбросил щелчком пальцев невидимую пылинку с рукава джинсовой куртки, и неопределенно пожал плечами: – Кое-что. Не все сразу.

Батон хотел что-то сказать, но его внимание отвлек подошедший к нему Степан Касанов. Увидев Степу, Георгий Чернов улыбнулся ему: – Здорова, боец…

– Доброе утро, – промолвил Степа, пожимая ладонь водителя и удовлетворенно улыбаясь.

Батон вынул из кабины «КАМАЗа» тормозные колодки.

– Видал, как износились?.. Тащи их в токарку, и… Что с ними надо делать?

– Обрубать.

– А потом?

– Знаю, что потом.

– Знаю, что потом… – Чернов шутливо передразнил парня. – Чего ты такой мрачный сегодня? – Не дождавшись ответа, он задал очередной вопрос: – Что-нибудь случилось дома?.. Степка…

– Нет, – нехотя ответил парень, глядя куда-то в сторону. – Дома ничего не случилось…

– А что? На любовном фронте что-то?

Касанов усмехнулся, отвернулся. Батон громко засмеялся.

– Женщина бросила, да?.. Не горюй. Бабы – это дело наживное. Сегодня есть – завтра нет, завтра нет – послезавтра есть…

– Да я знаю. – Сказал Степан, и, взяв колодки, послушно пошагал в направлении токарного цеха.

– Как сделаешь работку, я тебя пивком угощу. – Крикнул Георгий ему вслед. – Хорошо?

– Хорошо-хорошо…

– Вот, видишь, паря работает. – Обратился Батон к политику. – Вот это в натуре умный человек. Сравни с собой – что сейчас, что тогда… Сравниваешь?

– Сравниваю. – Как можно спокойнее ответил Грым. При этом лицо его стало хмурым, на скулах заиграли желваки. – Что тогда – это да, согласен. Но вот сейчас – знаете ли, управление городом – дело не столько своего ума, сколько вообще, положения – как экономического, так и социального. И то, и то – дело социума, верхов, низов. Это такая кухня… Неужели вы вообще не представляете!..

– Представляем. – Бузун успокоительно замахал руками, улыбнулся. – Представляем. Мы даже, представь, Дмитрий… Как тебя все-таки, по отчеству?

– Бузун, а ты как был ехидно-ушло-противно-скотской личностью, так и остался! – Выдохнул Грым, уже не скрывая своей накипевшей злости. Затем он с презрительной ухмылкой сверкнул глазами на шоферов, которые нагло смеялись с него, и, круто развернувшись, энергично пошел в сторону ворот.

У ворот он увидел Василия Кузьмича, который, будто не замечая его, спешно вынимал из кармана брюк мобильный телефон.

«Вот так-то! даже механик – совесть и авторитет автоколонны – не желает меня видеть! И это только из-за того, что я, не очень удачливый слесарь по ремонту автомобилей, теперь являюсь депутатом городской Думы! Неужели зависть точит даже таких совестливых людей, как Кузьмич?!» – С этими мыслями Дмитрий Сергеевич покинул территорию автоколонны и зарекся больше никогда на нее не заходить, даже если Василий Валерьевич будет грозить ему смертной казнью.

11

Задремавший охранник, услышав хлопок входной двери, встрепенулся.

– Я к Николаю Георгиевичу. – Пояснил вошедший человек. – К психологу.

– Я понимаю. – Не сразу ответил охранник, с интересом вглядываясь в лицо вошедшего. – На втором этаже, вторая дверь направо.

Лицо это показалось охраннику интересным тем, что цвет его контрастировал с цветом рук. Руки посетителя были бледными, а лицо – приятного, смуглого цвета, будто искусно загримированное.

Человеку было не больше сорока лет. Он был одет в строгий темно-серый костюм, под которым угадывалось стройный, хорошо сложенный торс и крепкие тонкие ноги.

– Спасибо. Я уже в курсе. – Ответил человек в костюме и улыбнулся – натянутой, бездушной улыбкой.

«Вот такие вот люди ходят к нашему психоаналитику… – думал охранник, глядя вслед посетителю, который медленно шел к лестничному пролету. – Интересно, что у него за проблема… Умер кто-то, или сам скоро помрет…»

На такие мысли охранника спровоцировала мрачная улыбка посетителя и крайне медленная скорость, с которой тот шел к лестничному пролету.

«Вполне возможно, этому человеку больше того возраста, на который он выглядит. – Охранник продолжил свои размышления. – Поэтому он и пользуется гримом – чтобы скрыть морщинки, казаться не старше сорока. И, вполне возможно, его вконец измучил остеохондроз. Поэтому-то он и идет как черепаха. Но что он хочет услышать от психотерапевта?.. Неужели узнать какой-нибудь чудодейственный аутотренинг, который сделает чудо его больным костям?.. Действительно, чем старше – тем чуднее!..»

Поднявшись на второй этаж бизнес-центра, человек остановился, сделал несколько тяжелых вдохов-выдохов, и тяжело двинулся к кабинету Николая Юганова.

Постучав в дверь, он приоткрыл ее и улыбнулся психотерапевту, который сидел за письменным столом, и что-то торопливо записывал в общую тетрадь.

Слева от его стола, в мягком пушистом кресле сидел, закинув ногу на ногу, Дмитрий Грымов.

– Здравствуй, Егор Афанасьевич. – Сказал Юганов, не отводя взгляда от писанины. – Входи, пожалуйста.

– Добрый день, Николай. – Егор Афанасьевич вошел в кабинет. Взгляд его был устремлен на депутата, который беспечно повиливал носком ноги, и по-деловому морщил лоб, разглядывая нежданного гостя.

– Присаживайся. – Юганов встал со своего стула. – Я приду через минут десять-пятнадцать.

– Спасибо. – Егор присел на стул и, подождав, пока психотерапевт выйдет, обратился к Дмитрию: – Привет, товарищ депутат…

– Привет, Егор Афанасьевич… Ты хотел меня видеть?

– Да.

– Слушаю тебя… Вопросы, проблемы, предложения. Любые. Для меня проблемы честного народа – основное. Слушаю…

– Никаких предложений, вопросов, проблем. Просто хотел посмотреть на тебя.

Дмитрий подождал с полминуты, ожидая, что Егор скажет что-нибудь еще, но тот и не собирался ничего говорить. Он просто сидел и смотрел на лицо политика мрачным отсутствующим взглядом.

– Да. – Чтобы как-то разрядить напряженную обстановку, начал Дмитрий. – Я немного видоизменился. Покрупнел чуть-чуть, раздобрел. Вообще я…

Грым не договорил – потому что его собеседник как-то недобро посмотрел на него, и сказал: – Это ничего. Всегда можно исправить. – И, после короткой тяжелой паузы, добавил: – Физиологию всегда можно исправить, если ничего не мешает.

– А что нельзя исправить? – насторожился Дмитрий.

– Все можно – было б желание. У тебя, судя по всему, его никак нет. – Последние слова Егор сказал тихим сдавленным голосом, глядя поникшим взглядом куда-то мимо Грыма. – Нельзя так бездумно к себе относиться. Тем более, если собираешься расти в политике.

Егор сказал беззлобно, с сожалением, но Грым вспыхнул ненавистью: – Ты был на моем месте?! Ни хрена ты не был!

– Да, не был. – Егор ответил мягко, но его глаза с подозрительной холодностью глядели на политика.

– Да, я перед тобой, конечно, в необъятном долгу…

– Ты помнишь? Неужели?..

– Да. Я убил Надежду. Но! – Дмитрий перешел на надменно-приказной тон. – Ведь я был на грани фола! А еще я знаю одну историю… – Ухмыляющийся Грым выждал короткую паузу. – Твоя Надежда была…

– Твои надежды тоже больны! – гневно перебил Дмитрия Егор. – Маразмом! И ты хочешь общество заставить испытывать еще большие нужды из-за своего маразма?!

– Все не так, как ты видишь. – С трудом подавляя гнев, ответил Грым, массируя кончиками пальцев раскрасневшиеся щеки. – Ладно, мой сеанс закончился. Я пойду. Приятно было встретиться.

Дмитрий Сергеевич встал с кресла и, с гордой учтивостью кивнув Егору, покинул кабинет.

Егор Быковский сидел в задумчивости минут пять – пока в кабинет не вошел Юганов.

– Ну, поглядел на старого знакомого? – спросил психотерапевт Егора.

– Поглядел. – Егор тяжело вздохнул. – Поглядел на человека, который похож на человека, но человеком так и не стал. Я помню его десять лет назад как сейчас. Тогда мне казалось, что он стоит перед первой ступенькой личностного роста.

– Мне казалось точно тоже самое. – С грустной улыбкой сказал Юганов. – Скоро будет, я полагаю, мэром.

– Ты полагаешь?

– Полагаю. Он как-то проговорился – сказал: «вот скоро стану»… И молчок. Спрашиваю: «кем? Президентом?» Молчит. Говорит: военная тайна. Раз «скоро станет» – значит, поднимется выше. Раз не президентом…

– Он же не сказал, что не станет президентом…

– Это было не трудно понять – зрачки его сузились, а брови собрались в кучу. Раз не президентом – значит, мэром.

– А, может, губернатором…

– Для губернатора его связей не совсем достаточно. А другим способом – увы, дороговато.

– Не столько дороговато, сколько сложновато. Для этого нужны связи посерьезней, чем у него. Да и мозг – пожеще и попрактичнее. А то, что он вполне станет мэром – это я уже давно знаю. Валерьевич обещал ему поспособствовать в этом. Им всем, понимаешь ли, надо, чтоб у правления городом сидела марионетка, которая будет – посредством работы их приближенных – работать так, чтоб все их бизнесы-шмызнесы крутились как положено. А то, что эта марионетка может как-нибудь выйти из себя и – посредством своих связей – натворить такого лиха, что не только городу, но и близлежащим и связанным с ним коммерчески городам мало не покажется – это почему-то не учитывают!..

– Не переживай, Егор. Мэр никакой серьезной разрухи не учинит.

– Да, не учинит, – согласился Егор. – Но все ж не должно быть у нас такого градоначальника. Ты можешь мне устроить еще встречу?

– Легко и с удовольствием. Хоть в чем-то я тебе помогаю. Я, поверь, рад хоть какой мелочью помочь тебе. Хоть что-то я для тебя сделаю. Я бы помог тебе материально, если бы…

– Ради чего? – не спросил, а тяжело выдохнул Егор с удрученной ухмылкой. – Я уже человек-труп. Смотри. – Он провел ногтем по скуле, и психолог увидел серую черточку – светло-серое пятно, которое на самом деле было не пятном, а настоящей кожей Егора Быковского, скрытой слоем грима. Егор вынул из бокового кармана пиджака тюбик, выдавил из него немного грима на палец и затер «серое пятно».

– Это синдром Капоши. – Произнес Юганов, брезгливо глядя на лицо своего собеседника. – И это все из-за этой твоей Грэтхен!..

– Не трогай Грэтхен. – Беззлобно возразил Егор Быковский. – Она была не такой уж и нежитью, как ее знает большинство. Да, конечно, продавала «плацебо» старикам. Да, кидала продавцов на своих «точках». Но она все же была… – Егор подумал недолго, и, так и не найдя подходящих слов, махнул рукой: – В общем, она была моей надеждой.

– Надеждой с надеждой на лучшее. – Подытожил психотерапевт.

– Ты просто не знал ее.

– Я-то не знал ее. Но что ж она, знала, что больна чумой двадцатого века, и даже не соизволила дать знать об этом…

– Она узнала об этой чуме только после того, как я узнал.

– Вот, значит, как. Изменяла с кем попало, и даже не соизволяла проверяться на ВИЧ!..

– Ладно, не надо обижать женщин. Тем более, покойных.

– Егор, тебе, судя по всему, мало осталось…

– Мало. Самое большое – год.

– А самое малое?

– Если сейчас простужусь – завтра же и окочурюсь.

– Я сделаю тебе любое одолжение. Ты обращайся.

– Обращусь. Ладно, пойду, в тире постреляю. Пока.

– До встречи. – Юганов тепло обнял Егора Быковского. – Заходи при малейших пустячках. Всегда рад тебе, Егор Афанасьевич.