Текст книги "Лесными тропами к истоку"

Дядя Коля музицирует на скамеечке, односельчане не проходят мимо или слушают, притопывая ногой, или подпевают.

Жизнь одинокого старика у всех на виду. Он, как переспелый гриб на лесной поляне. Этого горемыку никто не смеет обвинять в черствости души. Не потому ли в его доме, особенно по вечерам, собираются такие же бедолаги пожаловаться о боли в душе.

В нем есть что-то такое к себе привлекающее, чего нет в других. Голос у него сильный, уверенный, как у кормчева парусного судна, попавшего в бурю, в борьбе за спасение жизней. Эту уверенность, конечно, дают прожитые годы испытаний. Недаром говорят: «Мать дает жизнь, а жизнь дает опыт». И если испытание человека не сломило, он становится ее победителем.

Николай на фронте был пехотинцем, отведавшим всю тяжесть и трагедию первых лет войны. Но, получив тяжелое ранение в завершение сталинской битвы и полгода провалявшись в госпиталях, был отправлен домой. Его вытащила санитарка из воронки после взрыва мины и притащила волоком в медсанбат.

После возвращения домой, женой его стала очень хорошая девушка, похожая обликом на ту санитарку. Девушка работала на сплаве леса, и, однажды весной она случайно сорвалась в ледяную воду, заболела и умерла.

С тех пор он остался одиноким. Старик часто поглядывает на вершину горы, откуда берет свое начало Исток, где ночуют орлы и тучи, где нередко хлещут в гору молнии и гремит, как канонада орудий, гром.

В такие часы и людям, и всему животному миру страшно. Даже сова прячется в своем дупле старой ели, закрыв глаза.

Но все меняется: тучи уплывают, ветер утихает, и опять синеют небеса. Жизнь, как тельняшка – полоса белая, полоса черная.

…Егеря Соколова вызвал участковый капитан милиции Князев Иван Федорович. Андрей подумал: «Это вероятно по вопросу организации рейда по борьбе с браконьерством».

Но, встретив строгий взгляд участкового, понял – его ждет серьезный разговор.

– Я пригласил тебя, Андрей Спиридонович, по важному делу, преступному делу. Говорят, ты в делянке с трактора солярку украл.

– Слил солярку… я? – в глубочайшей растерянности переспросил Соколов. – это чушь какая-то?

– Вот заявление начальника Крикунова, он просит возбудить на тебя уголовное дело за кражу солярки из трактора. Бригада по твоей вине простояла день без работы, сорван план по заготовке древесины. Этот Крикунов до прокурора дойдет, а своего добьется. Он утверждает, что свидетели есть.

Дядя Коля сварил овсяную кашу на молоке. Молоко ему приносит после дойки коровы сучкоруб Нина из бригады вальщика Чуракова.

Этой вкусной кашей старик накормил и пса Августа. По привычке после еды следовало бы покурить, да курево закончилось.

Сев у окна, он открыл книгу о царе Петре 1 на месте помеченной страницы – о судьбе русского леса и стал читать вслух, чтобы слышал Август. А пес, подняв голову, удивлялся странности хозяина увлеченно разговаривать с книгой:

– Изначально лес для человека был истоком, средой обитания, как океан для рыбы. И все это использовали по потребности, как для заготовки древесины, так и для расширения пашни путем выжигания леса. Никто этот процесс не регулировал. И это привело к значительному сокращению площади лесов. Поэтому в 1703 году Петр Великий – первый лесовод России – ввел жесткое государственное регулирование лесными пользованиями: по берегам рек запретил рубку наиболее ценных пород корабельных деревьев. Ширина таких полос составляла 50 верст (1 верста равняется 1066,8 метра) вдоль каждого берега больших рек и 20 верст – вдоль малых. Описание лесных ресурсов стало первым шагом к их рациональному использованию. Для защиты корабельных рощ от бессистемных рубок Петр 1 создал лесную стражу и специальную государственную службу.

Вдруг чтец увидел за окном шедшего мимо мужика по прозвищу – «лесной клоп». «У него наверняка найдется покурить», – подумал дядя Коля и постучал в стекло окна.

Клоп отреагировал незамедлительно, а войдя в дом, улыбаясь, попросил:

– Дядя Коль, дай закурить?… Что сидишь старый хрен, как соловей на ветке, чего позвал-то?

– Да вот соскучился, давно тебя не видел, рассказал бы, как живешь, как работается? – пробурчал инвалид.

– А чего не жить – жить можно. Вот начальник Крикунов меня завскладом назначил: выдаю рабочим спецодежду и запчасти для ремонта техники. Как говорят: «Дай Бог здоровья начальнику, хороший он человек».

У дяди Коли на голове, кажись, шевельнулась седина: «Вот те на-а, Клопа выгнали из лесхоза за воровство древесины, чуть не посадили, а Крикунов взял его складом командовать».

– Так-так, – заинтересовался старик, – а какие еще новости?

– Да какие там новости… Вот, слышал, егеря Соколова судить будут.

– За что? – заерзал на скамейке дядя Коля.

– Дак плохой он человек, людей обижает, ружья отбирает, а на прошлой неделе горючее из трактора слил. Бригада день простояла, – довольно хохотнул Клоп.

– Что-то не похоже это на правду, – выразил сомнение старик. – Не мог Андрюха украсть!

– У него во дворе произвели обыск, да на счастье, ничего не нашли, – продолжал Клоп.

– Обыск-то Крикунов, поди, организовывал?

– Не он, бери выше – власти. Власти, – значительно поднял палец Клоп. – Теперь на душе у егеря неспокойно; он, как уж на костре. Наверно, с работы уволят: это – как пить дать…

Новость растревожила старика не на шутку. Ведь Андрюшку он знает с детства, учил его честности, справедливости, и охоте учил, и природу беречь учил, он как родной сын ему.

Своих-то детей родить не успел, вот и прикипел к Андрею всей душой. Ему хотелось видеть Андрюшку сию минуту, разделить с ним тягость беды пополам. Он даже решился взять преступление на себя: будто приехал в лес на инвалидке и слил горючее. Разные мысли приходили в голову старику, а решиться на какое-то действие в одиночку он не мог.

Васька Фытов трудовой династией похвалиться не может, в его родословной этого не случилось. На ухоженном поле он рос сорняком, упрямо не желая быть добрым колосом.

Свою мать Васька не помнит, а отца – вспышками мгновений: он хорошо помнит его волчий взгляд, недоверчивый прищур черных глаз.

Сын помнит родителя пьяным и скандальным, его основным местом прописки была колония. Он освобождался, а отдохнув на свободе, в скором времени возвращался туда обратно.

Отец сажал пацана перед собой и велел смотреть в глаза, при этом рассказывая, как он в шестилетнем возрасте пас гусей и, если хоть одна птица пропадала, его били плеткой.

В такой момент Васька выслушивал его назидания: «Хочешь жить – умей вертеться. Вырастешь, поймешь, что такое – жить хорошо!»

Так и рос Васька уличным воробушком, не прочь стащить с общественного стола лакомый кусочек.

В детские годы он жил с теткой, а после нее пацана увезли в детдом. Окончив семь классов, его определили в ФЗО (фабрично-заводское обучение).

Достигнув совершеннолетия, Василию Борисовичу Фытову выдали паспорт гражданина великой трудовой державы. Работать бы Ваське да жить по-человечески, но он искал в окружающем его мире свой удобный ему путь.

И путь ему указал Народный суд, определив его на лесоповал по статье «за тунеядство».

Жил он в поселке Береговое. Зимой грел дровами воду для дизельной техники, а с потеплением ему вручали топор и он, как многие другие, рубил сучки.

Время шло. Срок, определенный статьей, закончился. Васька остался жить в поселке, казалось, линия судьбы выровнялась. Его послали учиться на курсы лесников, укреплять Государственную лесную охрану рядовыми сотрудниками.

Жить бы Ваське, да радоваться – государственным человеком стал. Но его преследовал жесткий прищур отцовских глаз и пещерные заветы: «Хочешь жить – умей вертеться!»

На сына эти слова действовали гипнотически, Васька улавливал в них руководство для улучшения жизни, достатка и независимости.

Но привычка бесчестия – клюнуть на халяву с чужого стола, чуть не определила Ваську Фытова на уголовную вторично.

Из лесников его выгнали. С тех пор жители поселка Береговое и нарекли бедолагу – «Лесным Клопом».

Всякий клоп живуч и вонюч. В жизненных ситуациях Фытов увертлив – сказалась школа отца; язык у него дипломатически подвешен, умеет «подъехать», но что особенно ему удается, так сделать кому-нибудь пакость.

В детстве он любил пускать кораблики и не любил, когда его парусную игрушку обгонял чей-то парусник. Васька кричал, топал ногами и сбивал чужие суденышки камнями.

Подросши, любил смотреть фильмы про войну, где строчат пулеметы, бьют пушки и, раздирая сталью гусениц прошнурованную корнями землю, мчатся танки.

Фытову нравятся военная форма фашистов, особенно офицерская: она вызывающе красивая и возвеличивает высокообразованную культуру Германии, и ее передовые технологии.

Васька с интересом наблюдает за поведением мужиков, одетых в черное пальто с белой повязкой на рукаве и немецкой винтовкой на плече. Житуха у них веселая, ни один день у полицаев без самогона не обходится. И полная свобода карательных действий над земляками.

Фашисты без них, как без рук: кто, как не они, лучше знают местных людей. Они указывают на коммунистов, активистов, передовиков социалистической жизни.

Предательство Родины, по нравственному понятию Фытова, грехопадением не считается. Он рассуждает по-своему: «Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше», ведь человек создан для жизни и продления ее в поколениях.

Васька в политику не лезет, для него любая Родина, любая власть приемлема: было бы жранье, водка, курево и свобода действий.

…Андрею, получившему психологический удар, было не весело. Был бы он женщиной, источилась бы его печаль слезами, а добрый вестник – ветер разогнал бы над ним сгустившиеся тучи. Но Соколов не плакал, понимая, что в борьбе за правое дело случаются нервные издержки.

Егерю часто приходят воспоминания о прошедших годах его артистической жизни.

Много раз он задавал себе негласный вопрос: «Правильный ли он сделал шаг, оставив музыкальный театр, поменяв его сценический свет спектаклей и аплодисменты на борьбу с нарушителями и браконьерами, уничтожающими природу».

Еще обучаясь в музыкальных классах, Андрей постигал образование не только по спецкурсу, но и науке человечности. Этой праведной дорогой его вела педагог Софья Михайловна, она как мать формировала в своем ученике отношение к добру и чести, культуре, восхищению духовными ценностями, ответственности за свой труд.

«Ничего, разберемся», – успокаивал себя егерь.

Он решил навестить знакомых лесорубов, самому расспросить о факте кражи.

Андрей шел лесной тропой, привычно глядя на окружающую природу; беспокойно стучало сердце, а в голове возникали знакомые строки поэта:

 
Куда не обращаю взор
Везде синеет мрачный бор
И день, права свои утратил.
В глухой дали стучит топор,
Вблизи стучит вертлявый дятел.
У ног гниет столетний лом.
Гранит чернеет и за пнем
Прижался заяц серебристый.
А на сосне, поросшей мхом,
Мелькает белки хвост пушистый.
 

У лесорубов обед. Тракторист Иван заглушил мотор, и над порубочной делянкой воцарилась тишина. Куда ни глянь, всюду пни поверженных деревьев.

Как всегда, бригада собралась на приготовленных для трапезы специально распиленных чурбаках-сидениях.

– Нина, – кричит мадам Люси работнице, находящейся на некотором удалении. – Принеси и мне сумку!

– Все, что ли собрались? – глянув на окружающих, спросил Митрофан.

– Саньки Зубатова нету, – ответил помощник Гурьев.

– Вечно этот баламут куда-то пропадает, – бурчит вальщик Чураков.

Аппетит у всех хороший. Кто-то шмат сала жует: кто-то, держа на коленях в спичечном коробке соль, шелушит скорлупу яиц.

Пришел мастер леса Лопатин, сел на свой чурбак, открыл сумку с едой, зашуршал газетными свертками.

– Вон, Санька-то идет с берестой для костра, – указала рукой тетя Нина.

Санька на ногу скорый, подошел и, вытянув руку для доброго пожелания, выкрикнул:

– Всем ж, о, п, а!

На него посмотрели исподлобья с брезгливостью.

– Тебя, баламут, в школе не учили культуре?

– Учили, я и сказал культурно, так в старину говорили купцы и бояре, опоздавшие на праздник. Войдет, бывало, такой в помещение, снимет шапку, шубу, повернется лицом к жрущим и кричит: «Ж,О,П,А!», то есть «желаю обществу приятного аппетита!» Все в пределах культуры, – оправдывался Сашка.

– Мы рабочий класс, а не купцы. Больше так не говори, – предупредил широкоплечий Митрофан.

– Баламут ты, Зубатов. Вот, когда женишься и скажешь так жене, то не получишь от нее самого интересного, – проворчала Люси.

– Холостым быть лучше: «И свобода нас встретит радостно у входа!» – Слышала такое, мадам Люси?

– У входа в магазин, что ли? – хохотнула Люси.

– У тебя только вино на уме, – съязвил Санька, – но в жизни есть моменты поинтереснее.

– Это, какие ж такие? – завелась Люси.

Санька Зубатов вытащил газету и стал листать, не читая.

Митрофан спрашивает:

– Свежая?

– Свежая-свежая, – подтверждает Санек, – и падает свежее.

– Это ты про что… Чего падает свежее? Откуда? – интересуется бригада.

– Откуда-откуда – с самолета падает на деревню!

– Ты это. Не темни, давай толком объясни, – по-командирски требует мастер.

Вокзал

Гостиница

Памятник 1000-летие России

Грановитая палата

Кремль

Кинотеатр

Покровский собор (его называют еще храмом Василия)

Софийский собор

Ресторан «Детинец»

Зал ресторана «Детинец»

Храм Александра Невского

Новгородский театр

Церковь Покрова Пресвятой Богородицы

– Ну, в общем, дело такое: один мужик написал жалобу министру аэрофлота, что каждый день в полдень высоко в небе пролетает над его домом большой самолет белого цвета, номеров не видно, и каждый раз в это время из него сбрасывают бумажки с фекалиями. Одна такая попала Витьке Бобкову на глаза, он красил крышу на сельсовете, чуть не упал вниз. «У меня к вам просьба, – писал мужик, – нельзя ли эти листочки сбрасывать чуть позже, над лесом, там людей нет, одни медведи бродят.»

– Вот те на-а, – всполошилась тетя Нина, – а я на крыше летом грибы сушу, а осенью калину вялю.

– Да не может того быть, чтобы так авиация на голову оправлялась!

– Ну и правильно делают. Им, летчикам, видно все – ты так и знай, – сострил Санька Зубатов, глянув на мастера Лопатина.

Семен Иванович почесал затылок, пустился в рассуждения:

– Я на самолетах не летал, но это на правду похоже. Я на поездах ездил и всякий раз перед станцией туалет закрывали, а на пароходе так там туалет открыт все время, делай, что хочешь, и все падает в реку. А что касаемо самолета, дак почто лишний груз вести до следующего города. Вот и летят одиночные листовки на голову.

– Хоть бы одна такая упала на нос нашему начальнику, – шепнула Люси подруге Нине, – и, обращаясь к Зубатову, попросила, – Санек, дай эту газетку почитать?

– Не могу, мамка еще не читала, – скривился усмешкой Зубатов, – а хотите, я вам анекдот расскажу?

– Валяй, – отвечал сытый тракторист Иван, растянувшись на бревне.

– Дело было на даче, – начал Санька, – сосед соседа спрашивает: «Почему твои жена и теща окрашивают волосы в разные цвета?» «Чтобы знать, чей это волос в супе плавает!» – отвечал сосед.

– Баламут ты, Санька! – возмущался Митрофан, – опять ты во время еды про это!

Санька, обидевшись, уставил взор туда, где над лесом кружило воронье.

– Здравствуйте, люди добрые!

Добрые обернулись и заметили незаметно подошедшего егеря Соколова.

– Здравствуй, мил человек! – ответил громче всех мастер леса Лопатин Семен Иванович.

– Хороший у вас здесь у костра должен быть аппетит.

Мадам Люси, застенчиво пряча свои глазки полные женских тайн, не сдержалась:

– Ага, аппетит прекрасный, особенно после пожелания его кое-кем!

Эта тема дальнейшего развития не получила, потому что пришедший заговорил о лесе:

– Семен Иваныч, я гляжу ваши пилы не щадят лес даже по берегам речек, ведь это посягательство на запретную зону. По всей России еще со времен Петра Великого добыча лесных ресурсов по берегам запрещена.

– Но что делать? – развел руками мастер, – жалко оставлять прекрасную древесину, все равно эти леса погубят ветровалы. Уж лучше пусть они в дело пойдут на выполнение плана по заготовкам.

– Позвольте заметить, – продолжал Андрей Соколов, – даже при всей необходимости использования лесных богатств страны Петр 1, отлично знакомый с печальным опытом европейского лесопользования, не желал его повторения в России. Жесткие законы на время приостановили хищническое истребление лесов. Царь требовал экономно использовать древесину, где только возможно применять ее наименее ценные виды. Особенно охранялись породы деревьев, годные для кораблестроения, а также была запрещена вырубка лесов по берегам.

– Такое указание – рубить лес по берегам, нам дает начальник Крикунов, мы в его подчинении, – отвечал мастер.

– А как на это безобразие смотрит лесничий? – спрашивает егерь.

– Они меж собой договорятся – ворон ворону глаз не выклюет.

– Это, смотря какой лесничий. Истинный работник Государственной лесной охраны безобразий не допустит. И еще: меня вызывал участковый Князев по поводу кражи солярки. Скажите, пожалуйста, кто из вас видел, что это сделал я?

Лесорубы переглянулись, за всех ответил тракторист Иван:

– Действительно, горючее из бака пропало, но кто это сделал, мы этого не знаем.

– Начальник Крикунов в заявлении утверждает, что свидетели имеются, – повеселевши, сообщил Андрей.

– Нет-нет, про это мы не знаем ничегошеньки, а начальник – он и в Африке начальник – съест, кого угодно, – заключила Люси.

… У Люси Шпанко был жених. Крепко обнявшись, они до утренней зорьки слушали любовные сонаты-трели соловьев, наслаждаясь сиреневым туманом в садах. Любовь и молодость встречают утренний рассвет грядущего дня. Утром молодежь, как и многие рабочие поселка, шли на работу.

Люси поступала на учебу в медицинское училище, но продолжить образование не смогла по причине серьезной болезни матери.

Болезнь затянулась на годы, тем самым подвергнув жизнь дочери на одиночество и неопределенность. Люси почувствовала это весной, когда ее парня Славку призвали в армию. Волей судьбы он оказался на Дальнем Востоке, а когда там, на острове Даманском начались военные действия, сержант Вячеслав Доронин погиб смертью храбрых, защищая рубежи Советской страны. Его тело привезли в цинковом гробу. Похоронили с воинскими почестями.

Люси, проходя мимо Дорониных, поглядывает в палисадник, где когда-то меж кустов сирени и черемухи Славка играл пудовыми гирями. И характером он был сильный и добрый. Бывало, парни на танцплощадке начинают меж собой разборки, применяя клубные стулья, а Славка, как крикнет: «А нука, перестали шуршать!» Сразу все затихали: многие помнят Славкин кулак.

Но теперь его нет – любимого Люси Шпанко, тоска и одиночество гложут девичье сердце.

Время идет, годы старят людей. Самой природой женщине предназначено продолжать человеческий род, но Люси не видит достойного попутчика жизни. «Возможно, в поселке Береговое таким волевым и интересным человеком является Андрей Соколов, но захочет ли он стать ее другом?» – часто задумывалась она.

В трудные дни переживаний, когда на душе Андрея бывает тоска, он, глядя в окно, как буйный ветер срывает с деревьев мокрую листву, вспоминает светлые безвозвратно ушедшие годы жизни, наполненные гармонией музы.

Будет справедливо сказано – музыка неразрывно связана с одаренностью и талантом. Это качество передается из поколения в поколение в семейных династиях, повышая профессионализм.

А Соколов выходец из рабочее-крестьянского сословия. Не было у него в роду знаменитостей, разве, что голос ему передался от матери – высокий, сильный.

Она рассказывала, как собирались они с девчонками в чьей-нибудь избе в зимнюю пору и при свете зажженных лучин вязали и пели старинные песни. За окном холодный ветер без устали метелит скрипучие ставни, а девчонкам весело и хорошо: так развивался в деревнях народный фольклор.

В музыкальном училище Андрею открылся новый мир познания музыки. Педагог Софья Михайловна оказалась требовательной, но справедливой. Не раз у Андрюхи на уроках вокала текли слезы сомнений. Овладевая верхним регистром, нелегко закрепить едва уловимые ощущения голосоведения.

Но недаром говорят: «Если долго мучиться – что-нибудь получится».

Профессионально у Соколова зазвучал голос на третьем курсе обучения, ему покорилась мечта любого тенора – нота си-бемоль второй октавы, он уже пробовал исполнять классические оперные арии Ленского, Садко и другие теноровые партии.

Со временем Соколова включили в концертную агитбригаду для музыкального просвещения сельского населения. Бригада из вокалистов, балалаечников, баяниста, скрипачей, виолончелистов, ксилофониста колесила по районам республики в разгар посевной поры.

Выступали прямо на полевых станах, а вечерам пели и играли в домах культуры.

Однажды Андрея продуло в автобусе, он почувствовал недомогание, голос захрипел. Девчонки заглянули в горло, определили ангину. Для певца это – трагедия. Его напарник по песням Камил Габдрахманов говорит:

– Слабые вы теноры, чуть что: заболели, вот мы, баритоны, совсем другое дело.

Андрей схватил Камила поперек туловища, поднял на плечо и предложил:

– Хочешь, закину тебя на крышу автобуса?

– Ты что, не надо, я свой вельветовый костюм только утром погладил. Пошутить что ли нельзя?..

– Я бы тебя и не закинул, в тебе хвальбы многовато.

Но заболеть артистам в деревнях и селах не позволяли зрители. Люди приносили горячее молоко, мед, еще какие-то снадобья и болезнь отступала. И вновь звучала музыка и песни. Благодарные друг другу исполнители и зрители, обнимаясь, на прощание говорили: «До новых волнующих встреч!»

С концертной бригадой Андрей объездил всю республику, выступал в залах высших, средних и профессионально – технических заведений, нарабатывая опыт исполнения произведений.

Соколову доверили возглавить студенческий профком. На торжественных заседаниях наравне с руководством училища он сидел в черном костюме за столом с красным сукном в президиуме, всегда подтянутый, опрятно одетый.

Учебу Андрей олицетворял со своеобразным бушующим морем, где каждая капля его соленой воды равнозначна прозвучавшей ноте за многие годы на концертах симфонической музыки, оркестров народных инструментов, духовых. А сколько было спето арий тенорами, баритонами, басами, меццо – сопрано, сопрано и т. д.

По студенческим билетам будущих вокалистов пускали в музыкальный театр на оперные и опереточные постановки для приобретения навыков и приобщения к миру искусства.

Студенты занимали свободные места и становились благодарными зрителями, с интересом созерцая партер, где лучшие места, ложи, ярусы. Публика в ожидании представления тихо беседует меж собой, поглядывая по сторонам в поисках знакомых.

Но вот освещение зала медленно гаснет. Из оркестровой ямы звучит музыка – увертюра к опере.

Музыкантов из зала не видно: они сидят на стульях, уставившись в ноты на пюпитрах, не на миг не выпускают из виду дирижера, повинуясь каждому движению его палочки в руке.

После увертюры в ярком свете прожекторов и юпитеров на сцене оживает действие спектакля. Артисты в костюмах и гриме, соответствующем сюжету и эпохе. Иногда сюда на яркий свет выпархивают очаровательные балерины.

Одна из них уже давно приковала внимание Андрея, он смотрит на нее, не отрываясь.

Девушка заметно выделяется среди других грацией, пластикой движений. Ее прелестное личико привлекает внимание зрителей. С задних рядов ее разглядывают, пользуясь биноклем.

Балерину зовут Жанна. Соколов с ней незнаком, а кажется без нее – жизнь немила: так глубоко проникла она в недра его души. И что бы он ни делал – ее образ стоит перед глазами.

Познакомиться с девушкой ему мешает природная скромность и барьер между состоявшейся звездой и никому неизвестным вокалистом.

Иногда Андрей представлял себя вместе с Жанной, но это могло стать явью лишь тогда, если бы он уже работал в театре, в одном творческом коллективе с ней.

Последний год обучения стал творческим венцом. Он подвел итоги теории и практики. Освоив нотную грамоту, Соколов самостоятельно разучивал произведения, аккомпанируя себе на фортепиано.

Сдав государственные экзамены, Андрею вручили свободный диплом артиста академического пения, учителя пения в школе. Он мог поступить в консерваторию для продления вокального образования, но Соколов не хотел расставаться с Жанной еще на многие годы. Соколова зачислили в штат Музыкального театра артистом хора.

Он был на пороге своего счастья, встретившись однажды со своей любимой в дверях театра. Девушка одарила его очаровательной улыбкой, знакомой Андрею со сцены.

Начались гастрольные поездки по городам России. Были встречи со зрителями Сыктывкара, Кирова, Смоленска, Новгорода и других крупных городов. Но в памяти больше всего остался Новгород Великий с его древней историей, с несметными богатствами Грановитой палаты, храма Александра Невского. Поражают воображение Кремль, ресторан Детинец, памятник Тысячелетию России.