Текст книги "Капитуляция Японии во Второй мировой войне. За кулисами тайного заговора"

Тодзё часто употреблял в разговоре фразу: «Возможность для Японии, которая представляется один раз в тысячу лет». Она говорила об открывавшихся перед страной возможностях. Теперь этот шанс был утрачен.

Ныне на календаре было 10 августа 1945 года; четыре года назад на территории того же самого дворца, но только в здании на поверхности земли, прошла Императорская конференция, принявшая решение о начале войны. Только один из прошлых участников присутствовал на нынешней конференции. И это был, по иронии судьбы, Хирохито, который был единственным тогда, кто выступил против войны. Даже здание, в котором в 1941 году проходила конференция, не сохранилось, оно полностью сгорело в мае 1945-го.

Итак, врховный главнокомандующий вооруженных сил, всемогущий Божественный правитель, чье малейшее желание должно было исполняться беспрекословно, не мог быть уверен – судя по прошлому опыту, – что в этот критический момент национальной истории к его словам прислушаются. На двадцатом году правления его мнение продолжало носить рекомендательный характер. Приказывать он не мог. Согласно традиции и конституции, государственные решения могло принимать только правительство. Но ключ к миру находился в руках военных.

Теперь с темно-синего небосвода лился чистый мерцающий свет почти полной луны. По счастью, в эту ночь не было авианалетов. Император мог обозревать едва ли не весь город со стен своего дворца.

Возможно, в эту минуту он вспомнил о своем древнем предке императоре Нинтоку. Однажды Нинтоку поднялся на башню и обозрел свою страну. В каком бы направлении он ни устремил взгляд, нигде над домами его подданных не поднимался дым из очага. Старый император понял, что его народ настолько беден, что не может позволить себе приготовить даже чашку риса. И он повелел отменить на три года все общественные работы. Однако его собственное процветание зависело от результатов подобного труда, и поэтому в скором времени его дворец обветшал и сам он обеднел. Однако Нинтоку было достаточно того, что «народ стал зажиточным, страна превозносила добродетели императора, а дым очага был густым».

Конечно, в какую бы сторону ни посмотрел Хирохито в эту прозрачную летнюю ночь, повсюду были видны только руины и бедность.

В начальные дни существования японского государства, когда умирал принц, было принято хоронить вместе с ним живыми всех его слуг. От этой практики отказались, когда некий умный человек предложил более цивилизованный обычай – ставить керамические скульптуры на вершинах могил-курганов с останками древнеяпонских императоров и аристократов, называемые ханива.

В августе 1945 года было невозможно умилостивить адское пламя сбрасываемых на города бомб с помощью глиняных скульптур. Требовалось незамедлительно, как можно скорее, принять решение. И теперь решение было представлено на рассмотрение правившему монарху.

Глава 9. Воля божества

В два часа ночи 10 августа 1945 года генералитет был поражен просьбой премьер-министра Судзуки, обращенной к императору, открыто высказать свое мнение. Все присутствовавшие в убежище, за исключением трех человек – Того, Судзуки и императора, были удивлены таким смелым предложением. Эти трое спланировали все это заранее, и Сакомидзу знал, что будет обращение к его величеству. Они осознавали, что это было последней отчаянной попыткой, и от нее зависели жизни миллионов людей, судьба императорской семьи и народа Ямато, а также будущее Дальнего Востока и мира в течение грядущих десятилетий, а возможно, и века.

Хирохито сидел неподвижно во время длительного обсуждения, на нем был мундир главнокомандующего вооруженными силами, руки в белых перчатках лежали на коленях. На его лице не отражалось никаких эмоций, оно было бесстрастным, как маска театра но, однако никогда прежде он не следил с таким напряженным вниманием за проходившими дебатами. Хотя внутренне он сильно переживал, ни одно его человеческое чувство не проявлялось внешне, но подавлялось силой воли. Все участники конференции, собравшиеся в помещении, способном вызвать клаустрофобию, не имели никакого сомнения в том, что были задействованы все имевшиеся в арсенале возможности для поддержания облика императора-бога.

Хирохито наклонился вперед, оперся на подлокотники своего кресла и встал. Если кто-то из присутствовавших думал, что он удовлетворится исполнением своей рутинной роли и не пожелает высказаться открыто из-за влияния традиции, чувства страха и нерешительности, то он недооценивал своего императора. Он говорил медленно, однако ни в малейшей степени не проявляя нерешительности, так, как он привык обращаться к тысячной толпе на площади перед Императорским дворцом. Теперь он обращался с душевной мукой всего лишь к нескольким своим министрам.

«Я выскажу свое мнение», – обратился он к ним с металлической ноткой в высоком голосе. Его аудитория буквально затаила дыхание, ожидая, что он скажет.

«Я согласен с мнением министра иностранных дел». Военный министр генерал Анами вздрогнул, как будто получил смертельный удар. Выражение лица Умэдзу не изменилось ни на йоту. «Я так объясняю свое решение».

Слова император произносил отрывочно, словно в агонии, фразу за фразой, которые разделялись неконтролируемой паузой. Хирохито говорил предельно искренне.

«Приняв во внимание серьезные проблемы, которые стоят перед Японией, как вовне, так и внутри страны, я пришел к выводу, что продолжение этой войны означает только дальнейшее разрушение страны, продолжение кровопролития и жестокостей в мире». У Сакомидзу по лицу потекли слезы. Большинство присутствующих охватило схожее чувство.

«Я не могу больше видеть, как страдает мой безвинный народ. Покончить с войной и установить мир – вот единственная возможность избавить народ от продолжающихся страданий». Чувствовалось, что слушателям было близко, что он говорил. Император едва сдерживал свои чувства.

Он был слишком мудр, как бог, и слишком опытен как человек, чтобы поверить в то, что военные поддержат это открытое заявление. Кроме того, у него был ряд вопросов к ведущим представителям армии. Он не собирался позволить им уйти от ответственности.

«Мне доложил начальник штаба армии, что строительство береговой линии обороны в Кудзукури-хама будет завершено в июне и новые дивизии будут размещены в укреплениях, готовых отразить десант противника. Но согласно донесениям моего адъютанта, который лично посетил этот район, работы далеки от завершения. Уже наступил август, а строительство укреплений не завершено».

Отвлечемся на время от нашего повествования и вспомним о докладе начальника штаба Умэдзу, который откровенно доложил императору о боеспособности японских войск, воевавших на Тихом океане. Когда генерал Умэдзу вернулся из командировки, во время которой он посетил командующих войсками в Китае, Маньчжурии и Корее в июне 1945 года, он доложил Хирохито, что перспективы продолжения войны крайне неясны. Кроме того, он сказал, что японские силы в Китае и Маньчжурии примерно равны по численности восьми дивизиям США и располагают боеприпасами, которых хватит только на одно большое сражение. По его оценкам, они не смогут продержаться больше месяца, если в бой вступят более многочисленные американские подразделения.

С таким выводом перекликались страстные слова императора: «Мне было официально заявлено, что завершено формирование вновь созданной дивизии. Однако мне хорошо известно, что у этих солдат нет даже штыков! Я понимаю это так, что вопрос будет решен во второй половине сентября, когда будет поставлено необходимое снаряжение». Нельзя сказать, что в бункере стало жарче, но военные все больше ощущали на себе палящие лучи, исходившие от Сына Неба.

Император продолжил свою обличительную речь: «Более того, намеченного увеличения производства самолетов так и не произошло, несмотря на твердые заверения. Воздушные налеты множатся с каждым днем».

Теперь позволим себе еще раз отклониться от темы, отступление будет большим, и займет много места. В ожидании судного дня и имея подозрение, что ему не докладывают обо всех имевшихся фактах, император еще в феврале 1945 года назначил адмирала Киёси Хасэгаву специальным инспектором по Военно-морскому флоту с целью оценки его боевого потенциала. Бывший генерал-губернатор Тайваня Хасэгава был безупречно честным человеком, и он должен был подготовить отчет обо всем увиденном лично императору. В течение трех месяцев он инспектировал арсеналы, военно-морские базы и ударные части. 12 июня он представил ужасающий и правдивый отчет императору и его адъютанту генералу Хасунуме, разоблачавший низкую боеготовность флота.

Когда чтение его было завершено, Хасунума вышел из кабинета, а Хирохито предложил адмиралу стул. Он хотел получить более подробную информацию. Во время инспекционной поездки по специальным ударным частям Хасэгава обнаружил, что «самодельные небольшие суда со старыми автомобильными моторами изготавливались в качестве боевого оружия для специальных атак. Вдобавок к тому, что на подобное положение дел было просто жалко смотреть, военнослужащие этих ударных подразделений, которые управляли этими судами, не имели никакой подготовки. Другие виды оружия для специальных атак имели явный некомплект, да и обслуживающий их персонал прошел недостаточную и поверхностную подготовку».

Хасэгава привел конкретные примеры неспособности флота выполнить поставленные планы и указал на нереалистичность мобилизационной программы. Бессмысленно тратились ресурсы, и с каждой бомбардировкой боевой состав нес все большие потери, разрушались транспортные средства и военный потенциал.

Император слушал внимательно, он был глубоко обеспокоен. «У меня были подозрения по поводу этого, ваши объяснения мне понятны», – горестно произнес он.

Единственно возможным выводом из предоставленной Хасэгавой информации был непреложный факт – Япония не в состоянии продолжать войну.

Император сказал еще не все. Он продолжал развивать свою мысль: «Некоторые являются сторонниками решающей битвы, которая должна состояться на земле нашей родины. Однако на основании полученного в прошлом опыта можно смело сказать, что между планами сражения и его результатами всегда наблюдались большие расхождения. В случае если Япония начнет решающую битву на нашей земле, с помощью чего возможно дать отпор врагу? Что тогда может статься с Японией? Я не желаю, чтобы народ продолжал страдать. Я не желаю также дальнейшего разрушения нашей культуры, не хочу продолжения несчастий для народов мира».

Император на мгновение замолк, пытаясь справиться с волнением. «Я опасаюсь, что, оказавшись в ситуации, как эта, японский народ обречен раз и навсегда. Но чтобы обеспечить Японии будущее, я хочу, чтобы большинство нашего народа выжило и продолжило жить в этом будущем». Послышались еле сдерживаемые рыдания. Даже наиболее стоические слушатели не скрывали своих слез. Хирохито дотронулся руками в перчатках до очков, незаметно смахнул слезу со щеки.

«Я с глубокой болью думаю о тех людях, которые преданно служили мне, – о солдатах и моряках, которые были убиты или ранены на чужбине, о нуждающихся семьях, потерявших все свое состояние. О людях, которые заплатили за это своими жизнями. Конечно, сама мысль о необходимости разоружить храбрую и верную армию для меня непереносима. В равной степени невозможно представить, что те, кто преданно служил мне, будут считаться военными преступниками. Но ради блага страны придется пойти и на это. Для того чтобы помочь людям и поддержать их в беде, мы должны приложить небывалые усилия. Когда я вспоминаю о силе духа моего царственного предка императора Мэйдзи во время Тройственной интервенции, я едва сдерживаю себя».

Голос императора слегка пресекся: «Все вы, как я вижу, выражаете беспокойство о моей участи. Но совершенно не важно, что будет со мной. Я полон решимости, как я уже заявлял, немедленно положить конец войне. По этой причине я поддерживаю предложение министра иностранных дел».

Таково было окончательное решение. Он выслушал все аргументы. Военные предпочитали смерть позору Японии. Хирохито, Божественный Правитель великой Японской империи, выбрал бесчестье в качестве цены за жизнь своих соотечественников и сохранение Японии. Империя была воплощением 26-вековых традиций и здравого смысла, и какую альтернативу мог предложить император, если речь шла о спасении народа, создателя этих самых традиций, который призван был их продолжить? Этой речью императора, самой продолжительной за всю его жизнь, завершилась конференция, а также, как полагали, эпоха и, вероятно, война.

Но, конечно, это было не совсем так. Заявление Хирохито в юридическом отношении было официальным заключением Высшего совета по руководству войной, представленным на рассмотрение Императорской конференции. Однако эта конференция не имела юридического права решать будущее страны. Такое право имело только правительство. Император мог рекомендовать что-либо Императорской конференции, а та, в свою очередь, могла выдвинуть предложение правительству. Приняв какой-либо законодательный акт, кабинет сообщал об этом императору и просил его санкции, чтобы он мог обрести законность.

В этот момент премьер Судзуки (который, несмотря на глухоту, не пропустил ни слова из сказанного) поднялся с кресла и обратился к участникам конференции. «Император выразил свое мнение, – произнес он хрипловатым голосом. – Заседание закончено», – быстро продолжил он, повернувшись к императору. Такое решительное поведение Судзуки было удивительным.

Было половина третьего ночи 10 августа. Спокойствие вернулось к императору. Его лицо снова напоминало маску театра но, хотя оно еще было мокро от слез. Хирохито поднялся с кресла, участники конференции вставали со своих мест и кланялись друг другу. Все были крайне взволнованы и едва сдерживали рыдания. В сопровождении Хасунумы император скрылся за золотой ширмой.

Вместе с Судзуки уходил с конференции его незаменимый помощник Сакомидзу. Конференция потрясла секретаря. Он еще не решил для себя, было ли принятое решение благом для Японии, он все еще колебался. Но в конце концов ему удалось убедить себя, что император не мог ошибаться.

Его размышления были прерваны, когда он и премьер вошли в вестибюль. Генерал-лейтенант Ёсидзуми, начальник Бюро военных дел, подошел к адмиралу и загородил ему дорогу. В его голосе послышалась враждебность, когда он обвинил Судзуки: «Значит, вы солгали нам, господин премьер-министр?»

Судзуки застигли врасплох. Прежде чем он смог ответить, военный министр Анами встал между ними, стараясь отвести Ёсидзуми в сторону. В надежде успокоить взволнованного офицера, Анами произнес: «Будьте добры, успокойтесь. Я понимаю вас, Ёсидзуми». Премьер устремился вместе с Сакомидзу к выходу, сел в ожидавший его лимузин и уехал в свою резиденцию. Секретарь кабинета немедленно начал оповещать министров о чрезвычайном заседании правительства, чтобы воплотить в жизнь волю императора.

Реакция Ёсидзуми была первым индикатором настроений в армии, все основные трудности были еще впереди.

Министр иностранных дел Того, с посеревшим от усталости и крайнего напряжения лицом, тщетно пытался найти в толпе участников конференции своего сотрудника Тосикадзу Касэ. Тот, уже давно сбежав из вестибюля, спасаясь от нестерпимой жары и кровожадных москитов, теперь сидел в лимузине министра иностранных дел и ждал. Его нетерпение достигло высшей точки; Касэ, выпускник Амхерста, внимательно вглядывался в лицо Того, чтобы разрешить мучивший его вопрос. Краткий ответ Того, что император решил принять мирные условия, был для Касэ как глоток свежего воздуха. Впервые за последние месяцы его надежды, что Япония будет спасена, подтвердились. Для этой чувствительной души было важно, что не напрасны были усилия фракции пацифистов, которые незаметно для всех боролись за такой исход в течение двух последних лет.

Того вспомнил декабрьский вечер 1941 года, когда он сообщил императору, что все возможности исчерпаны и что война неизбежна.

«Находясь под глубоким впечатлением от поведения императора и понимая его благородное чувство братского единства со всеми народами и одновременно его неуступчивость в вопросе войны, на краю которой мы уже находились, я, выйдя от него, медленно шел, сопровождаемый придворным чиновником, длинными коридорами дворца, наполненными торжественной полуночной тишиной. Проходя через ворота Сакашита, я посмотрел на ярко сиявшие в небе звезды и ощутил, как меня наполняет божественное дыхание окружающего мира. Проезжая через Дворцовую площадь, погруженную в глубокое молчание, куда не доносилось ни звука со стороны спящего города, я слышал только хруст гравия под колесами своей машины. И я подумал, что через несколько коротких часов наступит рассвет одного из судьбоносных дней в истории мира… На протяжении предыдущих полутора месяцев, отдавая всего себя работе ради блага человечества и моей страны, я пришел к убеждению, что курс, который мы избрали только по причине отсутствия выбора, получит одобрение на последнем высшем Небесном суде… Возвратившись домой из Императорского дворца в самый канун войны… я почувствовал, что, приняв участие в таком важном событии, я истощил все свои силы и способности, но продолжал твердо верить, что Небеса различат сердце, верное стране и человечеству».

Небесное «суждение» состоялось – звезды остались на прежнем месте, но те коридоры и дворцовые здания, вместе с одним «шансом в тысячу лет», исчезли в языках пламени. Ныне наконец-то император смог высказаться.

Того поехал в резиденцию премьер-министра, чтобы участвовать в заседании кабинета, а Касэ отправился в министерство иностранных дел, где уже давно в нетерпении ожидали известий старшие чиновники. В темной комнате с затемненными люстрами Касэ сообщил им о принятом решении. Почувствовав, как уходит напряжение, все принялись за составление посланий, чтобы оповестить остальной мир о выборе Японии.

В то время как утомленные участники Императорской конференции медленно поднимались друг за другом по узкой сырой лестнице и выходили под прозрачный лунный свет, проникавший сквозь кроны сосен, окружавших бомбоубежище, состоялось еще одно заседание.

Ровно в 2:33 ночи император вызвал маркиза Кидо, хранителя печати, в свою библиотеку. Хирохито рассказал главному советнику вкратце о результатах конференции и своем заявлении, которым она завершилась и которое, надо надеяться, завершит и войну.

Кидо встречался с императором днем 9 августа шесть раз, проведя с ним в общей сложности два часа. Но Кидо не только вел организационную работу, он также давал советы главному исполнителю. Он провел с ним последние двенадцать минут перед его моментом истины. Теперь, когда был сделан бесповоротный шаг, он, ошеломленный произошедшим, слушал своего императора; его продолжали обуревать эмоции, он снова проигрывал в уме ключевые фразы и предложения. Это был один из немногих моментов в его жизни, когда словоохотливый хранитель печати не мог сказать ни слова.

Кидо наклонил голову и отвел взгляд от своего собеседника. Он не мог смотреть на своего суверена, находившегося в состоянии крайнего потрясения. Возможно, его охватило на миг чувство вины; возможно, это был всего лишь невольный вздох при воспоминании о пяти с половиной годах, в течение которых он постоянно давал советы его величеству. Его совет довоенной поры вдохновил экстремистов и уменьшил влияние пацифистов, способствовал продвижению Коноэ и Тодзё. Его императору был необходим совет и в эту тяжелую минуту.

В 2:38 ночи Кидо откланялся императору и отправился домой. Он вспомнил о событиях почти четырехлетней давности, случившихся 8 декабря 1941 года. В тот же самый утренний час он ехал в противоположном направлении, из дома к себе на работу для встречи с министром иностранных дел Того, чтобы выразить ему свою радость или сожаление, в зависимости от того, как повернутся события этим утром. Сейчас в его сознании проносились мысли, которые одолевали его в то теперь уже далекое утро. «Когда я поднимался вверх по крутой улице квартала Акасака (как он написал в своем дневнике 8 декабря 1941 года), я увидел всходившее над домами солнце. Я подумал, какой это глубокий символ для страны, только что вступившей в войну с Соединенными Штатами и Англией, двумя величайшими державами мира. Я закрыл глаза и начал молиться за победу пилотов нашей морской авиации, атакующих в данный момент Пёрл-Харбор». Новости о «славной» победе пришли после 4 часов утра.

Было три часа ночи, когда хранитель печати заснул, словно провалившись в сон. Он спокойно спал первый раз за несколько последних месяцев. Но внезапно он пробудился. На рассвете вражеские бомбардировщики разбудили Кидо и сотни тысяч токийцев. Снова оказавшись перед лицом мрачной реальности, Кидо понял, что еще совсем не скоро он сможет по-настоящему отдохнуть.

В то время как хранитель печати устраивался на своем футоне, чтобы поспать, Судзуки собрал заседание правительства в официальной резиденции премьера. Старик адмирал сообщил пятнадцати министрам, что только что закончившаяся Императорская конференция приняла резолюцию о признании Потсдамской декларации, но только с одним условием – императорская система власти будет сохранена. Это было решение самого императора, сказал Судзуки. Высший совет по руководству войной вынес собственное решение и предложил кабинету принять его.

Чуть больше чем 12 часов прошло с прошлого заседания с тем же самым вопросом на повестке дня 9 августа. Минуло 23 часа с тех пор, как русские бросили на чашу весов свою решимость действовать. Эти часы были потрачены на колебания и пустые разговоры, во время которых Нагасаки и 74 тысячи его жителей рода Ямато были стерты с лица земли.

Того, сильно уставший и почти потерявший голос, но все еще полный решимости, кратко рассказал об Императорской конференции. Так как последнее слово осталось за его величеством, Того предложил правительству принять потсдамские условия с единственной оговоркой, на которую согласились все. Министр подчеркнул крайнюю необходимость принятия решения и объяснил, что Хиранума, председатель Тайного совета, также участвовал в конференции.

Кабинет сразу же выразил согласие, не ставя вопрос на обсуждение. Даже Анами молча согласился. Только министр внутренних дел Абэ пытался оспорить решение и пусть с неохотой, но голосовал за, хотя и отказался подписать официальный документ. «Я не вижу необходимости его подписывать», – недовольно произнес он. На протяжении всей своей карьеры он был шефом полиции и грозой для экстремистов; и он продолжал опасаться возможного мятежа. Более того, он был хорошо знаком с техникой запугивания оппозиции и практикой политических убийств несогласных. Он считал, что подписание документа о капитуляции равносильно тому, как если бы кто-то поставил свою фамилию под собственным смертным приговором.

Министр просвещения Ота, близкий друг Хиранумы и последовательный правый деятель, терпеливо объяснял: «Необходимо соблюсти процедуру подписания, поскольку решение Императорской конференции не будет иметь силы, пока все члены правительства не возьмут на себя ответственность за его выполнение». Он посоветовал Абэ подписать; его поддержали все члены кабинета, раздраженные неожиданной задержкой, и министр нехотя поставил подпись под документом.

Кабинет был поставлен перед необходимостью выбора. Он признал мнение Абэ, что вполне возможен бунт, если людям внезапно, без всякого предупреждения, сообщат, что война окончена и что предстоит оккупация страны вражескими войсками. Ведь массам годами внушали, что поражение и капитуляция для японских войск в принципе невозможны. Полностью внушаемое население воспринимало только то, что сообщали ему газеты и радио. И эти контролируемые государством источники информации говорили им даже сейчас, что Япония побеждает в войне.

Для предотвращения бунта масс при внезапном сообщении о поражении правительство согласилось, что не следует сообщать ничего о потсдамских условиях, пока император не сделает официального заявления. Это произойдет после того, как будут обговорены условия с союзниками. Поэтому для того, чтобы постепенно «вводить людей в атмосферу близкого окончания войны», министр информации Симомура должен был прежде проконсультироваться с Анами, Ёнаи и Того и решить, каков наилучший способ подачи сообщений в газетах и на радио.

Рассмотрев самые неотложные дела, премьер Судзуки закрыл заседание. Со смешанными чувствами триумфа и отчаяния Сакомидзу спрятал в безопасный сейф резолюцию кабинета.

Тем временем Того, покинув резиденцию премьера, ехал в министерство иностранных дел. Тьма постепенно рассеивалась. Силуэт парламента начал вырисовываться как огромный намогильный камень. Смертельно уставший Того прочитал послание, составленное чиновниками министерства. Одобрив эпохальный текст, он распорядился отправить телеграммы японским посланникам в Швейцарии и Швеции и в США, Китай, Британию и СССР.

Отдав последние распоряжения своему заместителю Мацумото и Касэ, Того сел в «бьюик»-седан 1938 года и, откинувшись на подушки сиденья, скорее мертвый, чем живой, поехал домой.

В 7 часов утра шифровальщик-радист министерства сообщил Касэ и Мацумото, что телеграммы отправлены. Текст их был одинаков:

«Согласно милостивому повелению Его Величества императора, который всегда был привержен делу мира и искренне стремился как можно быстрее остановить военные действия с целью спасти человечество от бедствий, что несет с собой продолжение войны, японское правительство несколько недель назад обратилось с просьбой к советскому правительству, с которым тогда сохранялся нейтралитет. Оно просило помочь достичь мира в отношениях с вражескими державами. К большому сожалению, эти мирные усилия не увенчались успехом. Правительство Японии, следуя августейшей воле Его Величества восстановить мир и покончить как можно быстрее с неисчислимыми страданиями, вызванными войной, приняло следующее решение.

Правительство Японии искренне надеется, что условия выполнения Потсдамской декларации от 26 июля 1945 года, принятой главами правительств США, Великобритании и Китая и позднее подписанной советским правительством, не будут содержать требования, которое нарушает прерогативы Его Величества как Суверенного Правителя.

Японское правительство искренне надеется, что оно найдет в этом вопросе понимание, и горячо желает, чтобы оно было подтверждено в скорейшем времени.

10 августа, 20-й год эпохи Сёва».

Министерские чиновники трудились уже больше суток и были крайне измотаны и потому отправились по домам. Касэ в своей книге «Путешествие на „Миссури“» так описывает свои чувства: «Что это была за ночь! Ночь нескончаемой тревоги и беспокойства… Усталость от прежних бессонных ночей, по-видимому, начала тяжело сказываться на мне. Я до сих пор помню опустевшие улицы Токио… Когда я сел на трамвай, дико завыли сирены воздушной тревоги… Я наблюдал за немногочисленными в вагоне испуганными пассажирами, приподнявшимися в страхе со своих мест. Ведь они не знали, что всего лишь несколько часов назад правительство запросило мира».

Но Касэ не знал, что маятник начал раскачиваться в обратном направлении. Он находился на пути домой, а генерал-лейтенант Ёсидзуми, неутомимый начальник Бюро военных дел, уже предпринимал попытки помешать отправке посланий, в которых принимались условия союзников.