Текст книги "Все возвращается"

Лев и попугай

Когда орлы молчат, болтают попугаи.

Уинстон Черчилль

Во времена моего детства тбилисский цирк и зоопарк располагались по разные стороны большой площади, именовавшейся тогда площадью Героев. Причем располагались они диаметрально противоположно не только на плоскости, но и по высоте. Если цирк был на верху холма, то зоопарк – в глубине лощины. Символичность такого расположения ускользала от большинства людей, но не от моего деда. С его точки зрения, диких зверей не случайно поместили в клетки ниже уровня площади Героев, в то время как правильно дрессированные звери работали, служили и выступали на арене, находившейся высоко над этой же площадью.

Дедушка часто с улыбкой говорил мне о странной архитектуре этой площади.

Пользуясь близким расположением цирка и зоопарка, мы нередко совмещали посещение и того и другого, но в определенной последовательности. Сперва мы подходили к кассам цирка и покупали билеты на представление. Потом, обойдя площадь по периметру, мы заходили в зоопарк. И уже после этого тем же маршрутом возвращались к цирку до начала представления.

В зоопарке было много вольеров и клеток с дикими зверями и птицами, но дедушка по каким-то лишь ему ведомым причинам всегда останавливался у клетки со львом. Мне и тогда казалось, и сейчас кажется, что у деда с этим львом установились некие личные отношения, если так можно сказать об отношениях человека и дикого хищного зверя. Лев был очень большим (в моем представлении) и, наверное, довольно старым. Обычно он лежал в дальнем темном углу клетки, не обращая внимания на разглядывающих его людей, а особенно громко кричавших ребятишек.

Дед мой никогда не приближался к клетке, пока дети не убегали смотреть других животных и не наступала тишина. Вот тогда он тихо подходил к решетке, держа меня за руку, и смотрел вглубь клетки. Каково же было мое удивление, когда я впервые увидел, как лев, каким-то образом почуяв присутствие деда, поднялся из своего угла и подошел к решетке, глядя деду прямо в глаза. Так они стояли и молча смотрели друг на друга. Это могло продолжаться и пять, и пятнадцать минут. Я тоже смотрел на льва все это время, но он поначалу не обращал на меня внимания. И только после нескольких таких визитов лев однажды медленно повернул голову и взглянул на меня. Я тоже смотрел ему в глаза, и, хотя нас разделяли толстая металлическая решетка и метра три дистанции, у меня похолодело внутри от этого пронизывающего взгляда. Правда, потом мы со львом привыкли друг к другу и взгляд его перестал меня пугать. Однако едва на ближних подступах к клетке появлялась очередная шумная компания, лев поворачивался и уходил в свой дальний темный угол, где ложился спиной или боком к той решетке, у которой только что стоял.

Я никогда не спрашивал, да и сейчас не знаю, как же лев узнавал, что именно мой дед стоит у клетки. Равно как и не знаю, зачем они столь долго смотрели друг на друга. Правда, я считал, что мой старый дед и тот старый лев не внешне, но внутренне были в чем-то похожи. А может, мне это просто казалось.

Однажды после посещения зоопарка и, естественно, встречи со львом мы поднялись в цирк и стали гулять по фойе в ожидании представления. На этот раз в центре фойе была выставлена огромная клетка, в которой сидел на жердочке и иногда кивал головой большой разноцветный попугай. Попугай был говорящий, и, когда дети его дразнили, он начинал громко кричать какие-то непонятные слова и даже целые фразы. Что-то в этой картине заинтересовало моего деда – он остановился и внимательно посмотрел на попугая. Потом он обернулся ко мне и спросил:

– Помнишь льва, которого мы только что видели в зоопарке?

– Да, дедушка, конечно, помню. Он был такой большой и страшный!

– А этот попугай? Что ты видишь в этом попугае?

– А этот попугай веселый и смешной, – улыбаясь попугаю, ответил я. – И еще у него нос, по-моему, больше головы.

– А слышал ли ты хоть один звук от льва? Ведь мы стояли у его клетки довольно долго.

Я посмотрел на деда, вновь не понимая, зачем он задает мне эти вопросы. А вокруг все смеялись и радовались, глядя на попугая. Но лицо моего деда оставалось серьезным, как и при встрече со львом в зоопарке. И все же выражение его лица было несколько другим. Мне показалось, что он смотрел на попугая так, будто ему неприятно видеть это существо. Только много позже я понял, что взгляд его был полон презрения к этой крикливой разноцветной птице. Но в то время я еще не знал этого чувства и никогда ранее не видел такого взгляда у моего дедушки.

– Нет, дедушка, – ответил я, – лев всегда молчал и только смотрел на тебя. Правда, он был, по-моему, очень большой и очень страшный.

Дед продолжал так же внимательно смотреть на попугая, который все громче кричал свои непонятные фразы хриплым пронзительным голосом.

– А этот попугай… – вдруг спросил меня дед. – Как ты думаешь, почему, хотя он все время так громко кричит, никому от этого крика не страшно, а только смешно?

– Не знаю. Наверное, он радуется, что вокруг него собирается столько людей и он всем нравится своими разноцветными перьями и тем, что умеет говорить. Правда, я не понимаю, что он говорит.

– Молодец, ты все правильно подметил. Ты видел льва не раз – он всегда подходил к нам лишь тогда, когда вокруг никого не было. Но подходил он только к нам и больше ни к кому. Он не собирался никому нравиться и красоваться. Он сам выбирал тех, кто ему интересен. А когда вокруг него собиралась толпа тех, кто не был ему интересен, он уходил вглубь клетки и отворачивался. Не так ли? Запомни: лев молчал, но одного его взгляда было достаточно, чтобы понять, что перед нами могучее существо. Даже если бы ты видел не льва целиком, а только его взгляд, ты все равно понял бы это. Запомни этот взгляд! Нечасто, но ты встретишь такой взгляд и среди людей. И когда увидишь его, знай, что перед тобой лев – просто в человеческом обличье. Не зря же на гербах многих стран изображен лик льва. А вот разноцветных крикливых попугаев я на гербах и флагах не встречал.

В это время попугай перестал кричать и стал как-то странно суетиться в своей клетке.

– А теперь скажи мне, – после некоторого молчания спросил меня дедушка, – почему и лев, и попугай здесь живут в клетках? Что значит клетка для каждого из них?

Мне этот вопрос показался очень простым, а ответ на него – совершенно очевидным.

– Ну как почему? Если льва выпустить из клетки, он убежит и может напасть на людей и даже загрызть кого-нибудь. А люди испугаются льва, ведь он же большой и страшный. А если попугая выпустить из клетки, то он может погибнуть от холода. Он же живет в теплых странах. И потом, он проголодается, а еды найти не сможет, ведь у нас тут другие растения, которые, может быть, попугаи не едят. Поэтому, я думаю, попугай из клетки не захочет улетать… А когда попугай живет в клетке, все ему радуются, он смешит детей, а взрослым нравится, что он такой красивый и забавный.

– Молодец, – сказал дедушка улыбаясь, – все верно. Если для льва клетка – это тюрьма, которая лишила его самого главного – свободы, то для попугая клетка – лучшее место жизни. Лев даже в клетке может человека напугать, а попугай и на свободе никого попугать не может. Он просто так называется почему-то – попугай. Зато именно в клетке он проявляет то, что на воле ему вряд ли удалось бы – красоваться и развлекать собой окружающих.

– Жизнь на свободе сложна, – продолжил он свои мысли вслух. – Она требует силы и мужества, способности преодолевать трудности, не падая духом, решать разные проблемы, бороться за жизнь – свою и своих близких. Поэтому свобода дорогого стоит, но вырабатывает такой характер, как у льва. И лев даже в клетке знает, что он лев. Пусть даже его поймали и посадили в клетку, чтобы посетители зоопарка могли увидеть льва. Вот только они видят не льва, а льва в клетке, а значит, они видят внешность, но не суть.

Тут новая ватага детей окружила попугая и стала дразнить его: «Попка-дурак, попка-дурак». Попугай, конечно, не понимал смысла того, что ему кричали, и вдруг ответил своим хриплым голосом что-то похожее на слово «дурак». Радости детей не было границ.

– Вот смотри и запомни, – сказал мне дед. – Этот попугай чувствует себя прекрасно: ему нужно только, чтобы его кормили, поили и обеспечивали полную безопасность. Ему не нужна никакая свобода, а значит, ему не нужно ни думать, ни бороться за свою жизнь. Все необходимое ему дают клетка и ее владелец. А взамен владелец клетки и попугая требует того, что попугай с радостью дает, – увеселять окружающих. При этом попугаи, говорят, живут по сто, а то и двести лет – но как попугаи. А львы живут на воле лет двадцать – почти в десять раз меньше, но зато живут как цари зверей!

Он помолчал немного, а потом добавил:

– Впрочем, каждый выбирает по себе. Можно оставаться львом даже в клетке, а можно, имея возможность быть свободным, выбрать судьбу попугая. Но я надеюсь, что ты попугаем не станешь и, хотя ты много встретишь в жизни таких вот шумных и внешне привлекательных людей-попугаев, не стремись к ним в клетку. Потому что за комфорт жизни они заставят тебя служить им попугаем! Берегись этого.

Прошло много лет, и как-то, уже будучи студентом, я попал в цирк на Цветном бульваре в Москве. Во втором отделении за крепкой решеткой, окружавшей арену, выступали дрессированные львы и тигры. Полуголая дрессировщица, широко улыбаясь публике, давала команду – и эти могучие животные делали то, чего никогда бы не сделали на воле. Они по очереди прыгали сквозь горящие обручи, а потом садились на задние лапы на специальные подставки. Тогда дрессировщица или ассистенты давали им угощение за хорошо выполненную работу. Зрители, отделенные от зверей большой железной решеткой, изо всех сил радостно аплодировали умению и смелости дрессировщицы. А я вдруг вспомнил моего деда и все, что он мне говорил.

Я не стал смотреть представление до конца: очень уж грустно было видеть львов и тигров, низведенных дрессировкой до уровня попугаев. Да и позже мне, к сожалению, много раз приходилось видеть, как сильные и умные люди вынуждены были служить высокопоставленным говорливым попугаям, обменивая силу своей души и разум на комфорт клетки и так называемую уверенность в завтрашнем дне. Наверное, у них в детстве не было деда, который преподал бы им столь важный жизненный урок.

* * *

Многому, еще очень многому я мог бы научиться у моего мудрого деда, прошедшего огромную и трудную школу жизни в один из самых тяжелых и трагичных периодов истории нашей страны. Он прожил не очень долго, но пережил большинство своих друзей, коллег и знакомых, погибших в репрессиях тридцатых годов, на войне и после нее от болезней, ранений или от голода и отсутствия нужных лекарств. Он очень многого достиг и очень многое постиг в своей суровой жизни, и он старался скорее передать мне свой опыт, осознавая ограниченность отпущенного ему времени.

К сожалению, он тяжело заболел, когда мне было тринадцать лет, и ушел из жизни, когда мне исполнилось пятнадцать. До сих пор я помню ту ночь, когда дедушки не стало! Это была первая в моей жизни утрата дорогого человека, и я очень тяжело ее пережил.

Говорят, что человек жив до тех пор, пока жива память о нем. Значит, мой дедушка жив и сейчас. И этот рассказ – прямое тому свидетельство. А в моем рабочем кабинете он смотрит на меня с портрета, написанного моим отцом, который, так же как и дед, был строителем, но несколько иного рода: он работал архитектором гражданских сооружений. Однако образование он получил в академии художеств в Тбилиси, а потому был еще и прекрасным художником.

И вот теперь написанный им портрет деда живет в моем кабинете. А все его уроки и свет его души продолжают жить в моей памяти и в моем сердце!

P. S. «Не бойтесь будущего. Вглядывайтесь в него, не обманывайтесь на его счет, но не бойтесь. Вчера я поднялся на капитанский мостик и увидел огромные, как горы, волны и нос корабля, который уверенно их резал. И я спросил себя: почему корабль побеждает волны, хотя их так много, а он один? И понял: причина в том, что у корабля есть цель, а у волн ее нет! Если у нас есть цель, мы всегда придем туда, куда хотим» (Уинстон Черчилль).

Горные рассказы

Посвящается моему товарищу по работе и горным походам, Георгию (Гоги) Жгенти, трагически погибшему при восхождении на вершину горы Ушба в августе 1985 года

По молодости лет я увлекся одним из не очень распространенных в то время видов спорта – горным туризмом. Правда, я не воспринимал это занятие как собственно спорт, то есть соревнование с другими, чтобы кого-то победить или стать чемпионом. Для меня горный туризм был просто интересным делом, которое позволяло увидеть в буквальном смысле новые горизонты. Впрочем, плата за это была вполне спортивная – интенсивные и почти ежедневные тренировки.

Горный туризм довольно сильно отличается от альпинизма, хотя оба вида спорта связаны с горами. Однако почти все элементы техники восхождения требовались точно так же, как и при подготовке альпинистов. С другой стороны, длительный поход через горные перевалы с рюкзаком в тридцать, а то и сорок килограмм на высоте от двух до четырех тысяч метров и более требовал хорошей физической подготовки, равно как и способности дышать разреженным воздухом. Поэтому в турклубе, где мы проходили подготовку, со смехом воспринимали посвященные горам песни Высоцкого, написанные в период съемок фильма «Вертикаль». Особенно веселила «Песня о друге» с ее советом, как проверять друга, который «оказался вдруг». Интересно, кто рискнул бы взять такого «друга» в горы с целью проверки его стойкости? Неподготовленный человек «в связке одной» мог создать большие проблемы и для себя, и для всей группы. Я знал о случаях, когда даже достаточно подготовленные люди погибали в горах. И к большему сожалению, это не было редкостью, особенно на Кавказе.

Тем не менее люди в горы ходили, ходят и, я уверен, будут ходить всегда, потому что горы обладают какой-то магической притягательной силой. Поначалу мне тоже хотелось увидеть эту магию воочию. Ради этого я и занялся горным туризмом. Однако вскоре я нашел для себя еще одну – и, может быть, главную – сторону горных походов. Она касалась людей, живущих в горах. Я с интересом обнаружил, что горцы совершенно по-иному видят мир и, наверное, поэтому имеют другое мировоззрение, которое кардинально отличается от мировоззрения горожан, живущих в комфортных условиях современной цивилизации. Будучи сугубо городским человеком, я многое почерпнул из встреч с «горными» людьми. Можно даже сказать, что новые горизонты неожиданно открылись для меня не столько в области физических ощущений, сколько в духовной сфере.

Нескольким встречам с такими людьми и посвящен этот цикл рассказов. Думается, мироощущение горцев может быть интересно не только мне, ведь это взгляд на цивилизацию тех, кто родился и живет во многом вне ее. По прошествии десятилетий мне представляется, что машинная и тем более компьютерная цивилизация, к которой я принадлежу около полувека, очень многое дала, но и очень многое отняла у людей, особенно в духовном и душевном плане.

Беседы с Сократом

 
И вечно будем мы туда стремиться,
К возвышенным над суетой местам,
Поскольку человеку, как и птице,
Дана такая радость – высота!
 

Юрий Визбор

Горы Кавказа постепенно разрушаются. Это особенно заметно на их закавказской стороне, обращенной к югу. Днем их ярко освещает солнце, а ночью сковывает мороз. Поэтому вода с ледников то тает днем, затекая во все полости между камнями, то замерзает ночью, порой раскалывая даже крупные глыбы. Днем идти по леднику и трудно, и опасно. Трудно потому, что ноги чуть не по колено проваливаются в наст, а опасно потому, что тающий ледяной наст может скрывать под собой и трещины, и глубокие провалы. Другой сложностью при переходе через перевалы днем является ультрафиолетовое излучение Солнца. И сам прямой солнечный свет, и его отражение от снега и льда на высоте более двух тысяч метров часто вызывает ожог кожи лица, не говоря уже о глазах, которые необходимо защищать специальными солнечными очками, не пропускающими ультрафиолета. Во многом по этим причинам мы планировали переходы определенных перевалов на темное время суток, выбирая ночи полнолуния. Ночью облака в горах опускаются ниже уровня перевалов и луна освещает все вокруг своим «космическим» светом. Промерзший ледяной наст тверд и позволяет не проваливаться даже с тяжелым рюкзаком. Конечно, ночью идти гораздо холоднее, зато безопаснее.

Структура Кавказских гор такова, что выходы на многие перевалы Главного Кавказского хребта проходят через одни и те же ущелья и равнины. Во многих из таких ущелий расположены небольшие метеостанции, где либо постоянно живет, либо приходит кто-то из жителей окрестной деревни, чтобы проверять оборудование, снимать показания приборов и отправлять по радио сообщение на центральную метеостанцию.

В то время – а это был конец семидесятых годов двадцатого века – долина реки Арагви в районе Жинвали еще не стала «рукотворным морем», будучи перекрыта плотиной тогда еще строившейся Жинвальской гидроэлектростанции. Через это ущелье мы и ходили на перевалы одной из областей Грузии – Пшаветии. Там недалеко от последней пшавской деревни (Укана Пшави) стоял небольшой домик метеостанции, а в нем, по-моему, постоянно жил весьма пожилой человек, которого местные звали Сократом. Не знаю, было ли это его настоящее имя или прозвище, которое ему дали за философский склад ума. Но вообще в Грузии людей часто называют звучными именами. Так или иначе, я познакомился с самим Сократом! В Грузии (а может, и на всем Кавказе) людей старшего поколения принято называть дядями и тетями вне зависимости от родства, а только лишь по причине старшинства. И так как Сократ нам в дедушки годился, мы и называли его, соответственно, дядя Сократ.

На метеостанции Сократа мы останавливались не раз, чтобы переждать день перед ночным переходом. Мои товарищи быстро засыпали, чтобы не терять время, а я при ярком свете горного солнца спать не мог. И как-то сами собой у меня завязывались беседы с дядей Сократом. Здесь надо заметить, что его сын со своей семьей жил в Тбилиси, причем недалеко от нашего турклуба. И перед походом кто-нибудь из группы встречался с ним, чтобы забрать письмо для его отца. Так было и в этот раз. Пока Сократ читал письмо, я смотрел на этого убеленного сединой человека с густой и такой же седой бородой и не мог понять, почему он одиноко живет на вершине горы, хотя его сын и внуки живут в гораздо более комфортных условиях в столице Грузии. И вот однажды я решился прямо спросить об этом. Вместо ответа он спросил меня:

– Скажи, а когда ты последний раз в Тбилиси смотрел на небо?

Я, откровенно говоря, и не помнил. Более того, я не очень понимал, на что там смотреть. Если бы я интересовался астрономией, то, наверное, каждую ясную ночь смотрел бы на небо, а так зачем?

– Да, – словно прочитал мои мысли дядя Сократ, – в Тбилиси неба не видно, чего на него смотреть? Все только под ноги смотрят. Ну и что они под ногами видят? Грязь земную – вот и все! Вот ходят на работу, потом приходят домой, обедают, скажут пару слов детям, потом смотрят телевизор, за ним и засыпают. И так день за днем. Годы мелькают, и вдруг глядишь – и жизнь прошла.

Тут дядя Сократ неожиданно замолчал. Я даже подумал, что разговор окончен. Тем не менее на вопрос мой он так и не ответил. Поэтому я задал ему тот же вопрос, но в другой форме:

– А что вы видите здесь такого, что важнее жизни с родными людьми: сыном и внуками?

– А я вижу небо, – как-то очень просто ответил Сократ, не отрывая взгляда от окна, – каждый день вижу! Я вижу восход каждое утро, и каждый вечер я провожаю солнце в закат. Посмотри сегодня вечером закат со мной. Солнце тебе многое скажет. Солнце надо слушать и слышать.

– Здесь каждый день восход и закат разные и день на день не похож, а ночью звезды! – продолжал он. – В Тбилиси звезд я разглядеть не могу. Дым от заводов и машин и свет от фонарей и домов затмевают небо и звезды. Поэтому люди смотрят не на небо, а в телевизор. И поэтому они не свои мысли имеют, а те, что из телевизора. А я так не могу. По мне, люди должны смотреть друг на друга и на небо! А восходов и закатов в Тбилиси нет, потому что город между гор расположен и солнце видно, только когда оно уже высоко над горами поднялось, а это не восход.

Потом он снова помолчал, а затем спросил:

– Вот вы, молодые совсем ребята, в горы зачем ходите? Чтобы на деревню нашу посмотреть?

И ответил за меня:

– Нет, вы ходите сюда, чтоб горы эти увидеть, вот это небо увидеть, величие природы увидеть, потому что никакое кино всю эту красоту и величие показать не может.

– А вот мой сын и внуки ни разу здесь не были, – продолжал он. – И так же, как ты, все спрашивают меня, почему я к ним в город не переезжаю. Я раза два в год езжу к ним в Тбилиси. Овощи-фрукты привожу из своего сада и огорода и деньги тоже. У них же все время не хватает денег. Они каждый день на работу ходят и говорят, что очень устают, а денег нет! Вот как это так? А я вот не работаю каждый день, а этих бумажек разноцветных, которые вы деньгами называете, у меня полно!

Дядя Сократ опять замолчал, как будто удалившись в свои мысли. Я довольно долго не перебивал его молчания, потом все же спросил:

– Так почему же в городе все работают и устают от работы, а денег большинству людей не хватает даже на то, чтобы на базаре все, что надо, купить для семьи?

– Почему? – переспросил дядя Сократ. – А потому, что город так называется: «город». Люди там отгородились от природы. Раньше себя только стеной отгораживали, а сейчас, когда кино и телевизор появились, еще и душой отгородились! Все в городе искусственное: дома из кирпича и бетона, дороги из асфальта, воздух из дыма и выхлопов машин. Ничего естественного нет – все искусственное, то есть сделанное трудом людей. Так вот, потому что все искусственное, это все надо самим делать, потом чистить, чинить, а потом заменять на новое. И не потому, что испортилось, а потому, что устарело и из моды вышло. Чем больше искусственного в жизни, тем больше требуется работы от людей, а значит, тем больше времени затрачивается на нее! А все от жадности. По мне, так у всех в городе есть больше, чем надо для нормальной жизни. И сыты они, и одеты хорошо, и обуты много лучше, чем в любой деревне, а все равно им мало. Чем больше у них вещей и комфорта за оградой города, тем больше хочется. Это замкнутый круг, и вырваться они за ограду не могут. За жадность свою они и платят работой, нервами, завистью, ведь у них соревнование друг с другом – у кого больше. Отсюда и все их несчастья, потому что всегда у кого-то чего-то больше или что-то лучше, чем у них. А ведь чтобы быть счастливым, надо просто перестать оглядываться на других!

Я, конечно, передаю смысл сказанного дядей Сократом своими словами. Впрочем, главное не в словах, а в смысле сказанного. Тогда по молодости лет я так не думал и к тому же смотрел на мир глазами горожанина, а не горца. Я спросил: а какова альтернатива городскому образу жизни, который он вполне справедливо раскритиковал?

– Вот посмотри, – ответил он, – в деревне у меня сад и огород. Там есть фруктовые деревья, которые я посадил много лет назад. И с тех пор они сами растут и дают плоды. Я, конечно, ухаживаю за ними, но это не требует много времени, ведь они растут сами, потому что они не искусственные, а часть природы, которая «при-рождает» сама, без человеческого труда. А еще на огороде у меня сами растут помидоры, морковь и другие овощи. Их обычно вырастает столько, что я один съесть их не могу. Поэтому я отношу их на базар. Меня там все знают и знают, что я сам вырастил этот урожай без всякой химии. К нам приезжают перекупщики из Тбилиси и покупают весь урожай, а потом продают в Тбилиси на базаре втридорога.

– Вот ты мне скажи, – спросил вдруг дядя Сократ, – а почему из Тбилиси люди сами не приедут сюда, чтобы купить фрукты и овощи за ту небольшую цену, которую платят нам перекупщики? Вон в Жинвали автобус из Тбилиси несколько раз в день идет, а никто не приезжает. Лучше в Тбилиси на базар ходить, платить раза в три больше этим торгашам, которые за всю свою жизнь ни одно семя не посадили и ни один куст не полили водой. И ведь знают же, что их на базаре и обвесят, и подсунут гнилое, а они все равно на базар ходят и покупают у жуликов. А почему? А потому, что базар этот в городе. Они только в городе себя чувствуют хорошо, а за городом жизнь им непривычна.

Немного помолчав, Сократ продолжил:

– Я однажды сам поехал в Тбилиси на базар со своими помидорами. Да только меня даже близко к нему не пустили. Оказывается, место на базаре надо покупать, кому-то за что-то надо заплатить. Предложили опять продать перекупщикам… Вот это и есть «забор» города. Слово «забор», наверное, происходит от «забирать». Я им ничего не продал, а увез все и продал на базаре в Жинвали людям, которые строят плотину.

– Понимаешь, – развивал он свою мысль, – здесь природа сама родит и дает людям все действительно нужное им для жизни. Причем бесплатно, потому что природа по сути своей бескорыстна и того же ждет от людей. Вот что человеку надо? Воздух, чтобы дышать? Дыши сколько хочешь – чище воздуха не найдешь! Вода? Пожалуйста, вот горные ручьи – самая чистая вода, пей сколько хочешь, всем хватит! Все бесплатно: и фрукты с овощами бесплатно растут, и яички свежие мои курочки несут сами и тоже бесплатно. Каждое утро мои курочки ко мне приходят, садятся на колени, кудахчут и яичко сносят. А я их глажу, потому что люблю их, а они любят меня. Конечно, я их кормлю и зимой дома согреваю, а они мне душу согревают в ответ!

– Да, – согласился я, – вы правы. Я даже и не думал так. Да и никто из нас в городе так не думает. Люди в городе ведь привыкли за все платить: и за воду, и за свет, и за тепло. Ничего у нас бесплатного нет, разве что за воздух еще денег не берут.

Сократ вздохнул:

– Эх, да что говорить! Люди забыли свою природу, отгородились от нее. К сожалению, так и в природе бывает: дети забывают тех, кто родил их на свет, уходят от корней своих в надежде, что построят лучший мир, чем тот, из которого вышли. Вот и сейчас слишком многие думают, что за забором городов они построят более счастливый мир. И они построили мир искусственных вещей. Тратят на приобретение этих вещей почти все время и все силы и не замечают, что в конце концов вещи начинают владеть ими. Они радуются вещам, служат им, передают по наследству, оберегают их больше, чем своих детей, и страдают тяжело, когда теряют эти вещи. Ни одно живое существо в природе так не живет, а люди живут.

Он замолчал и минут пять, наверное, глядел в окно. Я подумал, что Сократ устал и оборвал себя на полуслове, точнее полумысли, если так можно выразиться. И тогда я решил возразить ему в том, что мне казалось очевидным.

– Дядя Сократ, но ведь вещи необходимы каждому человеку. Вот мы в одежду одеты, потому что холодно, одежда ведь не выросла на дереве. И вот сколько у вас разных инструментов: топор, пила – их ведь кто-то сделал. Да и дом этот из земли сам собой не вырос. Человек и отличается от животных тем, что трудом и умом своим создает искусственные вещи, которые облегчают ему жизнь, а порой и позволяют ее сохранить. Как же можно жить без вещей, сделанных не природой, а разумом и трудом человеческим?

– Конечно, – согласился он. – Ты сказал одно очень правильное слово – «инструменты». Не каждая вещь инструмент. Инструмент – это вещь, которая служит человеку, а не наоборот. В каком-то смысле и деревья фруктовые, и эти курочки – мои инструменты. И конечно, каждый инструмент требует обслуживания, то есть труда. Но есть вещи, которые не служат людям – наоборот, люди служат им. Более того, эти вещи становятся целью жизни, а не средством. Я говорю именно о таких вещах. Как-то приехал я к сыну, а там большая радость: ему на работе премию дали и он купил жене золотую брошку с блестящим камешком. Целый год работал – и вот брошку с камешком купил. Жена его так обрадовалась, как будто сильно болела и вдруг поправилась. А я ее спросил: «Зачем столько денег надо было за такую маленькую вещь отдавать? Как ее использовать?» Жена сына на меня обиделась, говорит: «Мы же не ваши деньги потратили. Вы бы мне такую брошку никогда не купили, а вот ваш сын купил, потому что он меня любит!» И тут я снова услышал это слово – «деньги». Они же всё покупают за деньги. А деньги – это такие маленькие бумажки, на которых какие-то цифры написаны и портреты нарисованы. Причем, как я понял, если портрета и цифр нет, то это и не деньги вроде. Люди, у которых этих бумажек много, называются богатыми. И вот за эти бумажки и за то, чтобы быть богатыми, они и душу свою продать готовы! Чтобы добыть как можно больше этих бумажек, они обманывают друг друга, и воруют друг у друга, и даже убить друг друга готовы, и войны между целыми народами устраивают.

Сократ опять оборвал себя на полуслове и какое-то время смотрел в окно, а затем так же неожиданно продолжил свою мысль.

– А вот птицы, – он показал в окно на стаю птиц, – летят куда хотят, видят всю красоту этого мира, который все время меняется. И все что надо природа или Бог дает им: и еда, и вода, и красота прямо под крыльями у них! Покажи им какие хочешь деньги, золото или брильянты, они и внимания не обратят, потому что для них это все смысла не имеет. А имеет это смысл только для тех, кто живет за забором городов. Более того, накопление денег или вещей становится для этих людей основным смыслом и целью жизни. А ведь деньги тоже лишь инструмент. Вот у меня же не десять топоров и не пять столов, а столько, сколько надо. И еды в доме сколько надо, а не как можно больше. Когда у человека есть все необходимые вещи и средства к жизни, тогда они служат человеку. А когда человек начинает накапливать их существенно больше, чем ему надо, тогда он начинает служить вещам и деньгам. Неужели это непонятно? Там, где средство становится целью, там хозяин средства становится его слугой!

– Знаешь что, – после паузы добавил он, – вы тут на Борбало[1]1
  Диди Борбало – необыкновенно красивая горная вершина Главного Кавказского хребта высотой около 3300 метров.


[Закрыть] собрались. Сходите на одно горное озеро утром. Здесь идти недалеко: если к полуночи выйдете на маршрут, то к рассвету успеете. Надо к рассвету успеть. Ты там поймешь многое из того, что я сказал. Раз уж вы до этой метеостанции добрались, значит, все поймете там, у горного озера!

С этими словами дядя Сократ, к моему удивлению, достал крупномасштабную карту района и показал маршрут на вершину Борбало, проходящий через горное озеро. Я в этих местах тогда был впервые, но мой товарищ Гоги знал их и представлял, где находится это озеро. Правда, сам он – да и никто из нашей группы – там не был ни разу. Вот мы и решили сделать крюк и к утру дойти до озера.