Текст книги "На железном ветру"

17

Поезд прибыл в Марсель в десятом часу утра. Выйдя вслед за Лорой на перрон, Михаил с удовольствием вдохнул сладковатый воздух южного приморского города. Яркое солнце и голубое безоблачное небо напоминали апрель в средней полосе России.

Поселиться с Лорой в гостинице Михаил не мог из-за отметки о высылке в эмигрантских паспортах. Все, однако, устроилось наилучшим образом. Здесь же, на перроне, пожилая женщина, назвавшаяся Мари Фержа, предложила им комнату в своем доме на улице Тарамис.

Паспортов она не спросила. Ее, правда, озадачило то, что весь багаж приезжих состоял из маленькой дамской сумочки, но Михаил объявил себя и Лору ярыми сторонниками путешествий налегке, и мадам Фержа успокоилась.

Комнатка, оклеенная розовыми обоями, оказалась маленькой, но веселой и светлой, с видом на бухту и рыбацкие причалы.

– Как здесь чудесно! – воскликнула Лора, когда они остались вдвоем. Она подошла к окну и, раскинув руки, оперлась о края оконного проема. Михаил наблюдал за нею из глубины комнаты. Плавная линия ее шеи, рук, изгиб талии четко рисовались в светлом прямоугольнике окна. И чем яснее он чувствовал, как могущественна и притягательна красота ее тела, тем сильнее им овладевало смущение и скованность.

Он полюбил ее потерянную, одинокую, незащищенную. Еще вчера, захваченный напряжением борьбы, опьяненный стихией риска, он ни на секунду не задумывался о дальнейших отношениях с Лорой. И теперь, оставшись с нею наедине, не знал, как себя вести. Он любил ее, любил бережно, как покровитель, но сейчас перед ним была не дрожащая слабенькая девушка, а красивая женщина. Он чувствовал: ее красота подавляет его, порождает неуверенность. Он робел перед нею и не хотел себе в этом признаться.

– Здесь чудесно, – повторила Лора. – Я ведь никогда не была на юге, хотя моя мама родом из этих мест. – Она повернулась спиною к окну. – Жорж, если можно, давай поживем здесь подольше.

Подавленный, он не сразу разобрал смысл ее слов, а когда она повторила, лишь глуповато ухмыльнулся, за что немедленно возненавидел себя.

– Какие у тебя планы? Поделись, если можно.

Ему показалось необъяснимым и странным, почему она не замечает его идиотской растерянности.

Но Лора заметила. Каблучки ее простукали по полу, и вот уже он близко увидел ее темные глаза.

– Жорж, с тобой что-то происходит… Ты не такой… как вчера… Что, Жорж, что?

Плохо соображая, он улыбнулся и с развязностью, какая свойственна лишь очень застенчивым людям, отвесил шутливый поклон.

– Соблаговолите, мадемуазель, принять мою руку и сердце. В случае согласия вы получаете в приданое комнату, подобную этой, в Москве, советское гражданство и, следовательно, одну шестую часть земной суши впридачу. Со всеми внутренними и территориальными водами, разумеется.

Против ожидания она не улыбнулась. Она сосредоточенно и серьезно смотрела ему в глаза, будто силясь понять то, что стояло за его предложением.

– Вы хотите, чтобы я стала вашей женой?

Обращение на «вы» она подчеркнула интонацией. Во рту у него мгновенно пересохло, как в пустыне, и его хватило только на то, чтобы кивком подтвердить свое желание. Она вдруг покраснела. Поднявшись на цыпочки, шепотом обожгла его ухо:

– Я согласна, мсье. Заприте, пожалуйста, дверь.

Ни в первый, ни во второй день их совместной жизни они не расставались ни на минуту.

Беспечная готовность Лоры разделить его судьбу восхищала Донцова. Возможно, в душе ее и пугала перспектива быть высланной под чужим именем из родной страны, беспокоила неизвестность, предстоящая жизнь среди чужого народа, чужих обычаев, бездействие, на которое ее, во всяком случае на первых порах, обрекало незнание русского языка. Но она не показывала своих страхов. Она доверилась ему, и он по-мужски оценил ее беззаветную веру. Ему приятно было заботиться о ней. Они побывали в магазинах. Ему доставляло истинное удовольствие смотреть, как Лора примеряет одежду или обувь, забавляло ее вдумчивое, сосредоточенное выражение при этом, точно вот-вот она совершит великое открытие, а послушные мановению ее руки продавцы, метавшиеся между нею и вешалками, напоминали ему помощников режиссера. Потом он подшучивал над нею, а она с горячностью начинала уверять, что для женщины крайне важно уметь одеться недорого и красиво, что это искусство ничуть не менее трудное, чем искусство театрального постановщика.

Утром шестого января Михаил сказал, что Лоре придется посидеть дома – он идет в порт. Она не хотела показать своего огорчения, но против воли на глаза навернулись слезы. Она долго уговаривала его быть осторожным, осмотрительным. Она боялась за него теперь больше, чем когда-либо. Он пообещал вернуться к обеду.

План выглядел просто. Необходимо найти судно, на котором они с Лорой могли бы как штатные члены команды покинуть Францию. Выехать в качестве пассажиров нечего было и думать – требовалась виза. Задача состояла в том, чтобы добраться до любого порта, не принадлежащего Франции, в котором есть советский консул.

Однако наняться на пароход – полдела. Предстояло еще получить разрешение портовой полиции на выезд из Франции именно таким способом.

Несколько часов Михаил провел в торговом порту, бродил по причалам, вдоль которых стояли десятки судов под флагами чуть ли не всех стран мира. Михаил заговаривал с матросами, пытаясь узнать, не требуются ли на их суда коки или стюардессы. Он заходил в дымные кабачки, прислушивался к разноязыкому говору, подсаживался за столик, приглашал выпить. Механик с американского сухогруза сказал, что ему требуется кочегар, но узнав, что у Михаила нет матросской книжки и, кроме того, он хотел бы получить место для жены, отрезал:

– On board don’t of a woman and my captain will’t infringe tradition[20]20
  На борту нет женщин, и капитан не нарушит традиции (англ.).


[Закрыть].

Когда Донцов вошел в комнату на улице Тарамис, Лора бросилась ему на шею и так, обнявшись и не произнося ни слова, они стояли минуту или две.

– Что случилось? – спросил Михаил, заглядывая ей в глаза.

– О, ничего, теперь ничего.

Она притушила ресницами взгляд.

– Но все же?

– Милый мой, милый Жорж, не беспокойся ни о чем, делай свое дело.

Только вечером он узнал, в чем дело.

– Мне показалось, что я никогда тебя больше не увижу. Это были ужасные часы. У меня и до сих пор все дрожит внутри при одном воспоминании. Неужели завтра ты опять уйдешь?

– Да.

– И я не смогу тебя сопровождать?

Он положил ее голову себе на плечо и, успокаивая, долго гладил пышные волосы, упруго струившиеся между пальцев.

Он называл ее именами цветов, и чаще всего почему-то по-русски Колокольчиком, а она смешно повторяла «Ка-ла-кол-ши». Он произносил какие-то маловразумительные слова, она тоже, что-то шептала горячо и бессвязно и, когда заснула у него на плече, лицо ее было безмятежно.

Неделю изо дня в день наведывался Михаил в порт. Многие матросы и завсегдатаи кабаков, осевшие на берегу «морские бродяги» уже считали его своим знакомым, здоровались, спрашивали, как дела, говорили, что имей он профсоюзный билет, тогда легче было бы устроиться на какую-нибудь посудину, и не жалели крепких международных выражений для судовладельцев, капитанов и полиции.

Через одного из таких «морских бродяг» Михаил познакомился с «мастером», который в крошечной каморке на Орлеанской набережной промышлял подделкой любых документов, начиная от векселей и кончая завещаниями. За десять долларов он в течение получаса заменил фотографии Сенцовых в эмигрантских паспортах на фотографии Михаила и Лоры. Оставалось только удивляться его виртуозному мастерству – рельефный штамп на новых фотокарточках был воспроизведен в точности.

Однажды внимание Донцова привлек невзрачный пароход, стоявший в конце причала. Не сам пароход, а его наименование – «Наргиз». Это было азербайджанское имя. Надо полагать, пароход турецкий. У азербайджанцев и турок много общих имен, да и сами языки похожи. Михаил мог объясниться на азербайджанском языке. В детстве у него большинство приятелей были азербайджанцы.

«Э, попытка – не пытка, авось и турок меня поймет», – подумал он и решительно поднялся на борт по грязноватому трапу. Едва он ступил на палубу, как с невысокого мостика его окликнули на языке, который, по-видимому, следовало считать французским:

– Э! Что есть вы надо?!

Михаил поднял голову и увидел перегнувшегося через поручни полного старика в черном плаще и капитанской фуражке. Густые седые брови его были сердито сдвинуты.

– Это турецкое судно? – вопросом на азербайджанском языке ответил Донцов.

Морщины на лбу старика разгладились. Он проворно сбежал с мостика по крутому трапу. В его карих глазах Михаил уловил интерес.

– Ты что же – турок? – бесцеремонно перешел он на «ты». – Откуда родом?

– Я русский, но родом из Баку.

– Ай сагол! Я жил в Баку, имел пароход, тоже «Наргиз». Слышал?

– Нет.

Старик ухватил Михаила за рукав и потянул на бухту каната, сам уселся рядом.

– Эмигрант? Наниматься пришел?

– Да, сижу на мели. Увидел ваш пароход, думал, может, земляки помогут.

Старик рассмеялся, словно бисер рассыпал.

– Не будь я Муса Ахмет-Оглы, если сам на мели не сижу. Аллах тому свидетель.

Далее он рассказал, что является капитаном и владельцем парохода. Пароход – старая калоша, машина – сплошной лом. На переходе из Стамбула, в Тунисском проливе их потрепал шторм, поломалась машина, прогорели трубы в котлах. Почти три месяца простояли в доке. Только вчера пароход отбуксировали к причалу. На борту их двое: он да старший помощник. Команду давно пришлось списать на берег – нечем платить. Все деньги ухлопаны на ремонт. И теперь неизвестно, что делать – хоть вешайся на рее. Судно зафрахтовано франко-Стамбул, а команду нанимать не на что. Надо, самое маленькое, двести долларов.

О своих несчастьях Ахмет-Оглы рассказывал с каким-то горьким удовольствием, то и дело посмеивался, приглашая Михаила подивиться столь фатальному невезению. Судя по всему, для него самым главным было выговориться перед свежим человеком.

Михаил понял: судьба посылает случай и упустить его нельзя.

– Если дело стало за двумя сотнями, капитан, вы их получите. Я дам двести долларов.

Ахмет-Оглы оборвал свой бисерный смешок и уставился на Донцова такими глазами, будто у того выросла вторая голова.

– Что? Э… вы? Вы, эффендим?

Михаила развеселила эта молниеносная перемена обращения. «Вы» и «эффендим» говорили о многом. Теперь можно было выдвигать условия.

– Да, я дам вам деньги, а вы включите меня и мою жену в состав команды и доставите в Стамбул.

Ахмет-Оглы сорвал с головы фуражку, обнажив бритый, сияющий на солнце череп. От глаз его разбежались лукавые морщинки.

– Что-нибудь натворили во Франции?

– Чепуха, – небрежно бросил Михаил. – Незаконное содержание игорного дома.

Он подал старику свой паспорт и, как бы по нечаянности, вместе с ним извлек из кармана стодолларовую кредитку.

– Как только вы включите меня и жену в судовую роль и дадите нам соответствующий документ, я выкладываю деньги. С полицией я все улажу.

– Так-то оно так, – рассеянно просматривая паспорт, проговорил Ахмет-Оглы. – Только ведь меня ободрали, как липку… Двадцатку остался должен за ремонт да еще мелкие расходы…

Михаил лениво поднялся с бухты, зевнул, не оборачиваясь бросил:

– Двести тридцать – и ни копейки больше.

Ахмет-Оглы надел фуражку, ожесточенно надвинул на лоб.

– Прошу ко мне в каюту, Сенцов-эффендим.

– Есть новости, Колокольчик, – весело сказал Михаил, появившись на пороге комнаты. – Капитан Муса Ахмет-Оглы оказал тебе величайшее доверие. С сегодняшнего дня ты судовой кок на его пароходе «Наргиз». Твой покорный слуга имеет честь состоять там матросом.

Бурно радуясь его возвращению, Лора со счастливым смехом упала в кресло.

– Это ужасно! Еще недавно я была телефонисткой в парижской Ратуше, затем помощницей русского большевика и, наконец, судовым поваром на турецком пароходе. Феерическая карьера! Чем-то я займусь через неделю? О, Жорж, только не укрощением бенгальских тигров.

Он подхватил ее на руки и зашагал по комнате, назидательно приговаривая:

– Мой Колокольчик полон предрассудков. Бенгальские тигры крайне симпатичные и ласковые животные. А но сравнению с бандитом, наедине с которым однажды мой храбрый Колокольчик провел четверть часа, они обыкновенные котята.

– Жорж, я согласна на тигров.

– Но перед тем ты должна освоить профессию повара.

– Понимаю, хитрец, ты жаждешь получать лучшие куски…

– Если предварительно они будут сварены или поджарены и к тому же в меру посолены…

Она спрыгнула с рук и подбоченилась с видом сварливой кумушки.

– Смотрите-ка, он вздумал экзаменовать свою жену. Да было бы вам известно, мсье, что я прекрасно умею готовить.

Итак, осталось самое трудно и рискованное – договориться с полицией. Теперь все зависело от полицейского чиновника: он мог дать разрешение на выезд, морем, но мог и арестовать чету Сенцовых за невыполнение постановления о высылке. От Лоры Михаил скрыл такую возможность, не желая волновать ее понапрасну. Он верил в лучший исход.

Утром Михаил побрился, придирчиво исследовал перед зеркалом свою физиономию. Глаза ввалились и вокруг легли темные тени, от крыльев носа наметились две морщины. Он выглядел явно старше своих лет и это было хорошо. Ведь по паспорту ему тридцать шесть.

Он основательно подготовился к посещению полиции. Увидев его во всем блеске – рубашка безукоризненной белизны, темный английский костюм, купленный вчера на улице Капнебьер, галстук-бабочка темно-вишневого цвета, модные лакированные ботинки, котелок, новенькая трость с рукояткой слоновой кости, – Лора пришла в восторг.

– Боюсь, в полиции тебя примут за принца Уэльского.

– Ты хочешь сказать, что я выгляжу, как джентльмен?

– С головы до пят.

– Галстук не ярок?

– О нет, он тебе к лицу.

«Пусть-ка попробуют арестовать джентльмена», – подумал Михаил, выходя на улицу. В сердце его, как всегда перед схваткой, вскипала веселая решимость.

К бюро портовой полиции он подкатил на такси и велел шоферу подождать. В вестибюле у дежурного справился, к кому он должен обратиться за разрешением на выезд из Франции в качестве члена команды. Полицейский удивленно захлопал глазами: он-то думал, что перед ним по крайней мере директор банка.

– Второй этаж, 36-я комната, инспектор Камюзо, мсье.

За широким письменным столом сидел тучный человек лет сорока, с широкой лысиной, прикрытой десятком волосков, одутловатым лицом, на котором выделялись маслянистые глаза и брюзгливо опущенные уголки губ. Это и был инспектор Камюзо. «Как минимум, любит женщин, не удовлетворен продвижением по службе и, следовательно, нерешителен, – подумал Михаил. – Пятьдесят долларов его вполне устроят».

– Садитесь, мсье, – любезно улыбнулся инспектор. – Слушаю вас.

– Благодарю, мсье инспектор.

Михаил опустился на стул, поставил между ног трость, обе руки положив на рукоятку. Такая поза выражала достоинство.

– Я коммерсант Сенцов. Русский эмигрант, бывший офицер и дворянин. Женат. Жена – урожденная баронесса Вильнёв. Некоторое время назад я имел несчастье содержать игорный клуб в Париже. Я доверился своему компаньону, а он пренебрег кое-какими формальностями, дело оказалось незаконным; я и моя жена получили постановление о высылке из Франции. Я прошу вашего разрешения, мсье инспектор, покинуть нам с женою Францию морем, на пароходе «Наргиз».

Михаил протянул справки, полученные от Ахмета-Оглы, и паспорта, в один из которых успел вложить пятьдесят долларов. Пока он говорил, лицо инспектора ничего не выражало. Только в глубине глаз можно было уловить легкое злорадство: попался, голубчик, хоть и одет, как министр.

Камюзо придвинул к себе документы, раскрыл паспорт Михаила. Донцов рассеянно осматривал кабинет, не выпуская, однако, инспектора из поля зрения. Все решится сейчас, в тот самый момент, когда инспектор обнаружит взятку.

– Позвольте, мсье Сенцов, но срок вашего пребывания во Франции истек десятого сентября прошлого года, то есть четыре месяца назад, – проговорил Камюзо, подняв на Донцова взгляд, исполненный возмущения.

У Михаила отлегло от сердца. Инспектор видел вложенные в паспорт деньги и не швырнул их ему в лицо, не крикнул полицейского.

– Что делать, мсье инспектор, – добродушно развел Михаил руками, – именно столько времени потребовалось нам с женою для того, чтобы устроиться на пароход.

– Но вы четыре месяца скрывались от полиции. Я полагаю, на вас объявлен розыск.

– Скрывался? – Михаил поднял брови. – И не думал. Все четыре месяца мы с женой жили в Марселе под своей фамилией.

– Где?

Михаил назвал первый пришедший в голову адрес.

– Не знаю, не знаю, мсье, – покачал головою Камюзо. – Дать вам разрешение на выезд значило бы нарушить закон. Я, как вы сами понимаете, не могу на это пойти, хотя крайне сожалею.

«Надо помочь ему сохранить свое лицо», – сообразил Михаил.

– Видите ли, мсье инспектор, если бы мы с женою не уехали из Парижа, нас выдворили бы в Бельгию или Швейцарию. Тамошняя пограничная охрана немедленно вернула бы нас во Францию, и здесь мы угодили бы в тюрьму за незаконный переход границы. Но по какому праву? Ни я, ни, тем более, моя жена не совершили никакого преступления, наказуемого заключением под стражу. Приговор, как вы можете убедиться, если еще раз взглянете на отметку в паспорте, гласит: подлежит высылке за пределы Франции, но отнюдь не лишению свободы. Таким образом, давая нам разрешение на выезд, вы не только не поступаетесь совестью блюстителя закона, но, напротив, наиболее полно проявляете эту вашу благородную функцию.

Речь произвела впечатление. В тоне инспектора не было официальности, когда он сказал, что, возможно, мсье Сенцов и прав.

– Уверяю вас, я кое-что смыслю в праве, – по-приятельски улыбнулся Донцов. – Я успел год проучиться на юридическом факультете Петербургского университета.

– О, я полагаю, вам и вашей жене нелегко будет среди грубой матросни, – сочувственно заметил Камюзо.

Михаил беспечно улыбнулся.

– Это ненадолго. С помощью моих друзей французов я надеюсь вскоре вернуться в вашу прекрасную страну. Коммерция интернациональна, мсье. Полагаю, в будущем мне выпадет удовольствие встретиться с вами, разумеется не но столь печальному поводу.

– О, буду рад.

После обмена любезностями инспектор Камюзо сделал в паспортах необходимые отметки.

– Весьма сожалею, мсье, – сказал он, возвращая документы, – но по долгу службы я вынужден просить вас сегодня же покинуть территорию Франции, иными словами, переселиться на пароход «Наргиз».

– Непременно сделаю это, мсье.

«Однако ловок, – отдал должное инспектору Михаил, – я так и не заметил, когда он вытянул из паспорта кредитки».

– Сядем, Колокольчик, – оказал Михаил, когда сборы были закончены и осталось только выйти к ожидавшему у подъезда такси.

– Зачем? – Лора недоуменно округлила глаза.

– Садись, садись, – потянул ее за рукав Михаил. – Таков русский обычай – посидеть перед дорогой.

– И пока не поздно вспомнить о том, что забыто.

– Напротив, о том, чего нельзя забыть.

Она опустилась рядом с ним на краешек кровати и притихла. А когда настала пора уходить, проговорила грустно и проникновенно, как умела только она одна:

– Знаешь, мне жаль покидать эту комнатку. Мне кажется, здесь остается частица меня.

– Надеюсь, не большая?

– О, не шути. Это прекрасный обычай – перед отъездом вспоминать о том, чего нельзя забыть.

18

«Наргиз» отвалил от причала в полдень девятнадцатого января.

Дул свежий норд-вест. Как только судно миновало территорию порта, стала ощущаться качка. Ветер срывал пенные гребни волн, сеял на палубу холодную водяную пыль. Лора, однако, не захотела спуститься вниз, в каюту. Она стояла у борта, смотрела на уходящий город, на далекие голубые холмы Этуаль.

Прошли острова Ратонно, Иф, Помег, вскоре они слились с полосою далекой земли. Затем город скрылся за мысом Круазет, и только лобастая голова горы Сен-Сир все еще возвышалась над синепенным простором.

Донцов молча стоял рядом. Он понимал состояние Лоры, понимал, что слова утешения излишни. Вернее всего, она никогда больше не ступит на землю Франции. Тоска ее пройдет не скоро.

Теперь каждый оборот винта приближал Михаила к Родине. Удручало одно: жалея машину, Ахмет-Оглы шел черепашьим ходом в семь-восемь узлов, что, с учетом возможных штормов и встречных ветров, грозило на полмесяца растянуть путешествие до Стамбула. Когда Михаил намекнул, что, мол. обычно такой переход занимает не более шести суток, Мирза Ахмет-Оглы ожесточенно надвинул на лоб фуражку и сказал:

– Купите у меня пароход, Сенцов-эффендим, и с помощью аллаха я выжму из этой прекрасной машины все двенадцать узлов.

Хотя согласно судовой роли Михаил выполнял обязанности палубного матроса, Ахмет-Оглы, когда они оставались наедине, обращался с ним, как с равным.

Поэтому Михаил не считал нужным разочаровывать его в своих финансовых возможностях. Денег, однако, оставалось мало. После того как в одной из лавчонок на улице Ноайль был продан швейцарский «гибрид», весь капитал составил пятьдесят восемь долларов. А путь на Родину не был устлан розами, и неизвестно, какие неожиданности готовила судьба.

Еще перед отъездом из Парижа с Лионского вокзала Михаил послал письмо Тадеушу Липецкому. Истинный смысл письма открывался тому, кто знал код – метод комбинации половинок слов. Теперь, что бы с Донцовым ни случилось, Воронину станет известно о существовании Ферро-Лаврухина, о его окружении и о роли бывшего деникинца в деле Брандта.

….Берега Франции скрылись за горизонтом. На палубе становилось слишком свежо.

– Пойдем вниз, Колокольчик, – сказал Михаил, беря Лору под руку. – Тебе скоро на камбуз, а мне на вахту.

Она кивнула и позволила себя увести. В каюте она опустилась на койку – сутулая, озябшая, – опросила:

– Жорж, как будет там?

Он едва расслышал ее и понял, что она имела в виду. Он чувствовал себя несчастным от невозможности помочь ей. Потоптавшись рядом, сказал:

– Хорошо будет, Колокольчик.

– Но я не знаю ни слова по-русски.

– Ну, полно, зачем на себя клеветать, – оживленно подхватил он, довольный тем, что Лора не замкнулась в себе. – Кое-что ты знаешь.

– Лью-бо-вь… ка-ла-кол-ши, – с усилием сказала она. – Это так мало.

– Нет, это много.

Губы ее тронула благодарная улыбка.

Погожий февральский день близился к вечеру, когда «Наргиз» вошел в бухту Золотой Рог. Огромный город раскинулся на прибрежных холмах по обеим сторонам неширокой бухты. Там и тут среди зданий, как пальцы, торчали минареты. Михаил сразу узнал знакомый по открыткам огромный купол Айя-София. По краям бухты, казалось от самой воды, вздымались трубы заводов, верфей. Множество мачт с трепетавшими на них под легким бризом флагами виднелось в стороне Ункапаны. Сдержанный шум катился над водами со стороны города и Галатского моста.

– Ну вот, – весело сказала Лора, как видно, довольная окончанием морского путешествия. – Здесь-то мне, верно, и придется укрощать бенгальских тигров – ведь отсюда недалеко до Индии, не правда ли?

– Всего каких-нибудь пять тысяч километров.

– О, для нас с тобой это сущие пустяки.

Михаил видел: она храбрится; на самом деле ее угнетает неизвестность.

«Наргиз» ошвартовался у Галатской пристани. Тотчас на борт взошел офицер в сопровождении двух полицейских. Полицейские стали у трапа, а офицер скрылся в капитанской каюте. Сейчас, сверяясь со списком, он начнет проверять паспорта членов команды. Там же у капитана хранились паспорта четы Сенцовых. «Пронесет или не пронесет?» – шагая по палубе, думал Михаил. С той ночи как перешел польскую границу, эта игра в чет-нечет успела стать привычной. Томительно потянулись минуты. Вскоре на палубе появился Ахмед-Оглы, хмурый и озабоченный. Увидел Донцова, знаком пригласил в каюту. «Не пронесло», – екнуло сердце.

Поднявшись ему навстречу, полицейский офицер сказал:

– Господин Сенцов, соблаговолите вместе с вашей супругой пройти в полицейский участок порта. Не беспокойтесь, мы вас не затрудним, ваши чемоданы будут доставлены туда моими людьми.

«Черт возьми, откуда у полицейских чипов эта парикмахерская любезность? – испытывая чувство раздражения, и досады, спросил себя Михаил. – Можно подумать, что все они воспитываются на чтений великосветской хроники».

– Не понимаю, эффендим, чем мы провинились перед турецкими властями?

– Я вас и не обвиняю, Сенцов-эффендим. Но в ваших паспортах есть отметка о высылке из Франции, а въездных виз нет.

– Да ведь мы не пассажиры.

– Но и не моряки.

Спорить было бесполезно. Останься Донцов с офицером хоть на минуту с глазу на глаз, он попытался бы пустить в ход самый веский аргумент – полсотни долларов. Но рядом сверкал своей бритой головой Муса Ахмед-Оглы.

Михаил вышел из каюты и, оглядевшись, сунул в носок капсулу с негативами.

Из окна камеры виднелось небо и участок стены с колючей проволокой, натянутой по гребню. Кроме Михаила, в камере сидело еще четверо: налетчики Кыро и Юсуф, торговец фальшивыми античными древностями длинноносый грек Петрополис и быстроглазый молодой человек по имени Зия, считавший себя аптекарем на том основании, что под видом аспирина, кальцекса и прочих лекарств сбывал искусно выточенные из мела таблетки.

Тюрьма находилась недалеко от причалов порта, и оба ее этажа были набиты мелкими преступниками. Казенной одежды здесь не выдавали, потому что, как уверял Кыро – тридцатилетний человек с перебитым носом и мутными от частого употребления гашиша глазами, – деньги, отпускаемые на арестантские халаты, начальник тюрьмы считал своей премией. На прогулках в тесном дворике Михаил встречал оборванцев, перед живописностью которых бледнели персонажи горьковской пьесы «На дне». Многие, проиграв одежду в карты или отдав за понюшку кокаина, носили мешки с отверстиями для головы и рук. На одном горемыке и вовсе не было ничего, кроме рваной каракулевой шапки да платка, опоясывающего бедра.

…Прежде чем попасть в тюрьму, Михаил и Лора неделю просидели в полицейском участке. Донцов просил разрешения, поскольку он русский, обратиться к советскому консулу. Занимавшийся его делом следователь Экшиоглу обещал подумать. Видимо, перевод в тюрьму и был результатом его раздумий.

Михаил не знал, за что они с Лорой сидят: в полиции им не предъявили формальных обвинений. Из вопросов следователя он понял, что его подозревают в противозаконной политической деятельности, в экстремизме, в анархизме, в коммунизме и т. д. Следователь явно плохо разбирался в этих вещах, поскольку все сваливал в одну кучу.

Не знал Михаил и того, что Экшиоглу запросил о «чете Сенцовых» Интерпол[21]21
  Интернациональная полиция.


[Закрыть]. А вскоре следователь посетил прокурора и доложил ему результаты.

– По справке Интерпола, эффендим, Сенцовы высланы из Франции за содержание игорного дома. Таким образом, в Турцию они прибыли не с политическими целями. Думаю, их можно освободить – пусть добиваются въезда в Россию через советское консульство.

– Вы упрощаете дело, Экшиоглу-эффендим, – сухо ответил прокурор. – Сенцовы – эмигранты. С какой же стати русские пустят их к себе? Чепуха. Сенцовы и не подумают покинуть Турцию, а это значит, что рано или поздно нам придется с ними повозиться.

– Но, эффендим, они производят неплохое впечатление.

– Вон как! Может быть, у них есть счет в швейцарском банке и чековая книжка?

– Нет, эффендим. Всего пятьдесят пять долларов.

– Вот видите. У нас в Стамбуле достаточно аферистов. Отправьте их пока в портовую тюрьму.

Камера № 15 на втором этаже, куда попал Донцов, считалась «аристократической». У ее обитателей водились деньги.

Суммой, которую мог ежедневно расходовать заключенный, а также добротностью одежды и определялась степень «аристократизма». Деньги здесь были первой необходимостью, ими оплачивались продукты «с воли». Тюремную пищу – хлеб – смесь песка и глины с отрубями – и жидкую баланду – есть было невозможно.

Целыми днями четверо арестантов, усевшись на полу, резались в карты. Изо рта в рот переходила толстая сигарета, начиненная гашишем. Разговоры не шли дальше узкого круга тем: еда, женщины, прошлые подвиги на воле. Больше всех говорил грек Петрополис. Желая выглядеть человеком образованным, он поминутно вставлял в свою речь имена античных богов. Выходило очень складно, и никому не было дела до того, что Фемиду он путал с Федрой, Зевса с Ксерксом, а Посейдона с Наполеоном.

Зия не претендовал на образованность, зато не упускал случая обругать жуликами дипломированных фармацевтов и аптекарей. Его вера в необыкновенные целительные свойства меловых таблеток могла бы поколебать устои современной медицины, не окажись он за решеткой. Зия всерьез уверял, что знает десятки людей, которых его меловые таблетки вылечили чуть ли не от проказы, не говоря уже о гриппе или завороте кишок.

Юсуф большей частью молчал.

Все трое, в особенности лжеархеолог Петрополис, заискивали перед Кыро. Во всяком случае так было до появления Донцова.

Как новичку, Михаилу отвели место в дальнем от окна углу, около параши. Нар не было, спали на полу, на тонких соломенных матрацах. Первая ночь в тюрьме прошла беспокойно. До рассвета Михаил отбивался от клопов. Они дождем сыпались с потолка, и все – на него одного, должно быть, пресытившись старожилами камеры.

Утром Донцов проснулся поздно. Еще не открыв глаза, услышал сиплый голос Кыро.

– Последний раз говорю, носатый: примешь ставку? Аллахом заклинаю, не вызывай мой гнев!

– Но, Кыро, вещь не твоя и когда урус[22]22
  Русский (турецк.).


[Закрыть] проснется…

– Когда он проснется, он узнает, что здесь мое слово – закон! – рявкнул Кыро.

– Ну, хорошо, хорошо.

Михаил оторвал от подушки голову и сразу обнаружил отсутствие пиджака, которым в дополнение к одеялу укрылся с вечера. Игроки, образовав тесный кружок, сидели частью на постели Юсуфа, частью на полу. Петрополис сдавал карты – он «держал банк». Михаил встал, заглянул через головы – «в байке», аккуратно свернутый, лежал его пиджак.

Нельзя сказать, что он не был подготовлен к такому обороту событий. И все же под сердцем возник холодок – драки не миновать. Пиджак? Нет, дело не в пиджаке. Он должен утвердить свою неприкосновенность, иначе за пиджаком последуют брюки, за брюками – ботинки. А главное – ему надо сохранить капсулу с негативами. Да, как это ни скверно, начинать знакомство придется с укрощения Кыро.

Михаил подошел к играющим. Ни Кыро, ни его приятели даже головы не повернули в его сторону.

Резкий удар ногою в челюсть оторвал Кыро от пола и отбросил к стене. Юсуф, успевший подняться только на четвереньки, отлетел в другой угол.

– Э-эй! – завопил длинноносый Петрополис, прикрыв руками голову. – Не я взял твой пиджак!

Зия растянулся на полу и проворно отполз в сторону. Кыро, держась за щеку, встал. Правая рука нырнула в карман брюк. Налитые злостью глаза уперлись Донцову в живот. Боковым зрением Михаил видел: Юсуф сидит на полу, крутит головой. Шагнул к Кыро. Навстречу, целясь в живот, выставилось тонкое жало ножа. Молниеносное обманное движение, нож метнулся в сторону. Левая рука Михаила впаялась в запястье налетчика, рывком швырнула его на середину камеры. Удар в лицо с разворотом плеча – Кыро мешком рухнул на цементный пол. Михаил не торопясь поднял нож, внимательно оглядел обитателей камеры.