Текст книги "На железном ветру"

20

Поезд Батум – Москва грохотал и раскачивался на стрелках подмосковных станций. Рябило в глазах от мелькавших мимо берез. В лесах и на полях еще лежал снег.

– Мой бог, сколько здесь берез – целое море, – удивлялась Лора. – И сколько снега!.. Конечно, Россия – снежная страна, но ведь уже апрель.

А Михаил лишь улыбался. Он испытывал горделивое чувство хозяина, который показывает гостю только что отстроенный дом. Нет, его чувство было куда полнее и многограннее – он вводил Лору во владение новой Родиной.

Они занимали отдельное купе. В соседнем поместился Дмитрий Шустов. Воронин командировал его на границу, чтобы установить личность Донцова.

К Лоре Шустов относился с подчеркнутой почтительностью, как к иностранной гостье, и когда она заговаривала с ним (французский он знал плоховато), неизменно по-мальчишески густо краснел. За двое суток пути он завалил купе жареными курами, шашлыками, солеными арбузами, маринованными грибами и разной прочей снедью, что продавалась на остановках от Батуми до Москвы.

– Твой друг Дима старается меня обкормить, – пожаловалась Лора.

– Что делать? Не могу же я запретить ему ухаживать за тобой.

– Ба! Так это способ ухаживания?

– Конечно. Он не умеет говорить любезности по-французски и возмещает сей пробел подношением соленого арбуза или банки с грибами. По-твоему, такая замена неравноценна?

– О да, я предпочла бы выслушать любезности.

– Ох, уж эти легкомысленные француженки! – сокрушенно вздохнул Михаил, и оба рассмеялись.

В поезде Донцов запоем читал свежие номера «Правды». Почти пять месяцев он не видел советских газет, был оторван от жизни страны. Он начинал с эпиграфа «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» и кончал подписью ответственного редактора. Его интересовало все: и прием Сталиным и Молотовым лорда-хранителя печати Идена, и беседа Лаваля с полпредом СССР во Франции Потемкиным, и постановление Ленинградского горкома ВКП(б) о задачах партийно-организационной и политико-воспитательной работы, и сообщения о ходе ремонта тракторов по Советскому Союзу, о выставке картин художника Кончаловского, о выпуске Институтом аэрологии опытного автоматического стратостата с прибором для изучения космических лучей. Как сенсационные новости переводил он Лоре сообщения о том, что в Ишимбаеве ударил мощный газовый фонтан, что Кузнецкий металлургический завод выплавил за сутки 4235 тонн чугуна, что в марте заводами страны выпущено 5946 товарных вагонов и что озимые на Кубани находятся в хорошем состоянии.

Лора не понимала его энтузиазма.

– Почему тебя так волнуют выпущенные кем-то тонны чугуна и тысячи товарных вагонов? Ведь ты не имеешь к ним никакого отношения, ты занимаешься другим делом.

– Позволь, как же не имею?! – вспыхивал он. – Ведь все мы делаем в сущности одно – строим социализм. Каждый на своем месте. И я занимаюсь моим делом только для того, чтобы люди спокойно выплавляли чугун, строили вагоны, выращивали хлеб… Понимаешь?

– О да, тобою руководят идейные соображения. Но ведь ты коммунист. А те, кто создает чугун, вагоны…

– Тоже коммунисты, – подхватил Михаил. – У нас весь народ – коммунисты, понимаешь? Пусть у большинства нет партийных билетов… Но страна и все, что в ней, принадлежат всему народу, всем и каждому. Каждый работает на социализм. У поэта Маяковского есть строки… мм… как бы это перевести… Словом, смысл такой: из моего труда и труда моих сограждан слагается труд моей республики… Вот и выходит, что каждый у нас – потенциальный коммунист.

– И я стану коммунисткой?

– Конечно, Колокольчик.

Были в «Правде» и сообщения, имевшие отношение к «его делу». Кредиты на усиление вооружения Германии… В вермахт призывается молодежь 1915 года рождения. Похищение фашистами в Швейцарии антифашистского немецкого журналиста Бертольда Якоби, смотр Гитлером первой воздушной эскадрильи имени Рихтгофена… Германия готовится к бактериологической войне…

О готовящейся фашистами войне он знал куда больше, чем сообщала газета, и все же газетные строки порождали тревогу, нетерпеливое желание поскорее снова приступить к работе.

За границей у него не было этого чувства близкой угрозы, угрозы не ему лично, а целой стране. Французские газеты, за исключением «Юманите», умалчивали о военных приготовлениях Гитлера, убаюкивали народ.

…Поезд подходил к Москве. И тут Михаилу стало немножко не по себе. Вспомнилось: сосед Глеб Яковлевич Воскресенский кончал классическую гимназию и, следовательно, в объеме гимназического курса французский язык знает. Даже если Лора не проговорится насчет обстоятельств, которые привели ее в Советский Союз, Глеб Яковлевич, обуянный любопытством и страстью к детективным историям, способен придумать бог знает что… И пойдет слух.

Опять же Вера… Соседка, надо полагать, имеет виды на него. Уж очень откровенно тогда на вечеринке она погрустнела, узнав о его командировке. Конечно, он не давал повода… Однако в кино, в театры приглашал. Черт возьми, вот еще забота. Лора вообразит невесть что… У женщин это просто. Придется оправдываться. А в чем, собственно? И вообще – дурацкое положение…

Он подумал, что надо, пожалуй, сообщить о своих опасениях Диме Шустову, но за окном вагона уже проплывал перрон Курского вокзала.

Не успели они с Лорой покинуть купе, как все его опасения рассеял появившийся в дверях сотрудник ОГПУ в форме. Козырнув, предъявил документы.

– Имею приказ, товарищ Донцов, отвезти вас и вашу спутницу в гостиницу. Машина ждет на площади.

«Молодец Борода», – с теплым чувством подумал Михаил о Воронине.

Вечером того же дня Донцов докладывал Воронину о о результатах поездки. Прежде всего вручил капсулу. Просмотрев негативы, Воронин тотчас отправил их в фотолабораторию. Доклад длился несколько часов, и под конец Михаил едва различал Бороду сквозь дым, который он напустил своей трубкой.

– Роман, роман, настоящий роман с самокритикой, – выслушав доклад, сказал Вороний. Донцов уловил в его прищуре иронию. Дело в том, что, докладывая, Михаил по ходу дела определял и анализировал свои ошибки. – Вы меня совершенно обезоружили, Михаил Егорович, – продолжал, посмеиваясь, Борода, – Особенно тем, что удачно использовали совет насчет резерва – помните нашу шахматную партию? Что ж, несмотря на некоторый авантюризм, – будем его считать свойством натуры, подлежащим искоренению, – действовали вы хорошо. Завтра изложите все на бумаге, только без критических оценок – положитесь в этом на начальство, оно умнее. – Оба рассмеялись. Воронин опростал трубку в пепельницу, раздумчиво проговорил: – Вызывает беспокойство ваш старый знакомый Лаврухин. Неизвестно, как он повел себя.

– О Северцеве ничего не слышно?

– Почему же. Неделю назад из Германии получено соответствующее сообщение.

– Северцев встретился с Ренке?

– Да.

– А пока, Виктор Аркадьевич, неплохо было бы не упускать из виду господина Ферро.

– Мы позаботились об этом сразу же после того, как получили от Липецкого вашу вторую шифровку. Досталось вам на орехи в турецкой тюрьме? – круто изменил Воронин тему разговора, дав понять, что деловая часть закончена.

– Да нет, не очень. Среди уголовников я приобрел друзей и даже получил явку в воровском притоне. Конечно, Лоре досталось больше, она ведь в положении.

Воронин хитровато улыбнулся в бороду.

– Должен сказать, Михаил Егорович, что вы мастерски убили сразу двух зайцев. В актив это вам не зачтется, но сам по себе факт примечательный.

– Что-то я не совсем уловил вашу мысль, Виктор Аркадьевич.

– Ну как же… Лишив противника единственного источника информации о вашей деятельности в Париже, вы тем самым приобрели красавицу жену. Что ж, как говорят старики, ваше дело молодое, а жизнь есть жизнь. Придется идти к начальству, похлопотать насчет гражданства для Лоры Шамбиж.

– Хорошо бы поскорее, Виктор Аркадьевич, а то ведь, сами понимаете, – ребенок…

– Не беспокойтесь, ребенок появится на свет советским гражданином.

Месяц спустя Михаил и его жена, недавно получившая советское гражданство Лора Донцова, переселились в отдельную двухкомнатную квартиру на Рождественском бульваре.

В Старосадском Михаил побывал только однажды – заехал за вещами. В квартире он никого не застал и никогда уже больше не встречал ни Веру, ни Воскресенского. Возможно, Глеб Яковлевич до конца дней своих хранил в памяти и рассказывал при случае таинственную историю: «Представляете, сосед, работник ОГПУ, поехал в командировку на Урал, да так, знаете ли, и не вернулся. Что? Где? Почему? Неизвестно. Был человек – и нет. Холостой между прочим».

Для Лоры Михаил нашел учительницу русского языка, умеющую объясняться по-французски. Через полгода Лора уже вполне сносно говорила по-русски, и только любимое ею слово «колокольчик» упрямо не соглашалась произносить иначе, как «калаколши».

В октябре она родила мальчика, которого назвали Жорж. Впрочем, в свидетельстве о рождении в графе «имя ребенка» было записано: Георгий.

Однажды, это было в начале весны 1936 года, она встретила вернувшегося из управления мужа словами:

– Я сьегодня гулял с Жоррррж и я, знает, кого встррречаль?

В ее русском слышались такие громовые раскаты звука «эр», что Михаил нередко шутил: «Слушай, Лора, удовлетвори, пожалуйста мое болезненное любопытство, открой рот, покажи, что у тебя там за «рррыкалка» сидит».

– Не «встречаль», а «встретила» – педантично поправил Михаил, хотя и в ее акценте и особенно в этом вибрирующем звуке «эр» виделась ему необъяснимая прелесть.

– О да, встре-ти-ля… Я встрретиля Журавлефф.

– Журавлева? Того самого, которому в Париже по поручению отца носила письмо? И что же он? Узнал тебя?

– Узнаваль. Он говоррриль так: Je demande pardon, madame… C’est difficile d’y croire, excusez moi, si je dis une btise. Mais c’est vous qui m’avez visite une fois, rue Soufflot Paris? „Carmen de l’opra“, n’est ce pas?[28]28
  Прошу прощения, мадам. Трудно в это поверить, извините, если я скажу глупость. Ведь это вы однажды посетили меня на улице Суффло в Париже? «Кармен из оперы», не так ли? (франц.).


[Закрыть]

– Что же ты ответила?

– О, я сказаль, я не понимай ваше слова, потому что я турр… туррр-ка…

– Турчанка?! – рассмеялся Михаил. – Надеюсь, ты отвечала ему по-русски?

– О, да. Он ошень смуш-ялся, говориль… пррро-о-стьитье и уходиль…

– Ты правильно поступила, что не призналась ему, Колокольчик. – Донцов подошел к ней и, как всегда в минуты нежности, погрузил пальцы в ее струящиеся волосы.

Эпилог

В мае 1936 года из Германии поступило сообщение Северцева о том, что в течение ближайших двух суток в районе Осиповичи будут сброшены трое парашютистов с рацией. В случае если центр получит подтверждение по рации об удачном приземлении, в этот же район одну за другой направят еще две группы. Едва прочитав расшифрованное донесение, Воронин вызвал Донцова.

– Поздравляю, Михаил Егорович, – сказал он, подавая листок с дешифрованным текстом. – Промолчал ваш Лаврухин-то.

– Не думаю, что он наш, – ответил Михаил, довольный тем, что ему удалось подавить торжествующую улыбку.

– Ну, наш – не наш, а услугу нам оказал немалую и при случае можно ему напомнить.

В тот же день в район Осиповичи вылетела оперативная группа контрразведки. Трое шпионов приземлились ночью в лесу. Их проследили до Осиповичей. С этой узловой станции двое отправились в Москву, третий – в Киев. Всех троих контрразведчики ни на минуту не выпускали из виду. Арестованы они были лишь после того, как обнаружили свои связи. Подобная же участь постигла и вторую группу. С третьей получилось не столь удачно. В перестрелке погиб работник ОГПУ, один шпион был убит, двоим удалось скрыться.

Арестовали их через неделю. И решающую роль в этом сыграли фотографии, фамилии и указания места рождения, привезенные Донцовым в металлической капсуле. Семеро «друзей» Северцева еще учились в разведывательной школе, а советские чекисты уже заочно познакомились со всеми их родственниками по сю сторону границы. Большинство этих родственников оказались честными людьми, и почти никто из них даже не подозревал, что за рубежом у него есть племянник или двоюродный брат. Но находились родственники иного склада, и за ними велось наблюдение. И, когда у вдовы Елены Александровны Бутусовой, урожденной Щербаковой, на даче в Апрелевке под Москвой появились «племянники», немедленно было установлено, что это фашистские разведчики Щербаков и Веселовский.

Все арестованные имели великолепные, без сучка и задоринки документы. Все они были заброшены с дальним прицелом. В их задачу входило полностью легализоваться, «врасти» в советское общество, с тем чтобы устроиться на работу в оборонную промышленность, в научно-исследовательские институты.

Руководству абвера вскоре стало известно о провале большой группы агентов – выпускников «русской» разведывательной школы. Адмирал Канарис, новый шеф военной разведки, назначил следствие по этому делу. Школа была расформирована, слушатели и выпускники ее направлены для дальнейшего прохождения службы в армейские части. Брандтом занялось гестапо, и о дальнейшей его судьбе ничего не было известно. Все это Михаил узнал из донесения Северцева, последнего перед отправкой на новое место службы. Ренке, человек, передавший донесение, добавил от себя, что Северцев продолжает считать себя сотрудником советской разведки, и единственная его просьба – дать ему советское гражданство. Просьба вскоре была удовлетворена, и об этом послано уведомление. Однако подтверждения о том, что оно получено, Михаил не дождался. Гестапо удалось раскрыть Ренке, и он застрелился при аресте.

Когда в один из июньских вечеров Михаил явился домой, вид у него был растерянный и счастливо ошеломленный. Лора зубрила спряжения – готовилась сдавать экзамены в педагогический институт. Из соседней комнаты, где домработница Надя укладывала Жоржа в постель, слышалось напевное: «…улетел орел домой, солнце скрылось за горой»…

Лора оторвалась от учебника.

– О, ты! Почему сияешь, как… это… как новый грива…

– Грива не сияет, Колокольчик, даже если она новая… но! – Михаил назидательно поднял палец, – сияет новый гривенник…

– Мьиша, что это у тебья? – Она легко подбежала к нему, потянула гимнастерку на груди, где рубином горела Красная Звезда.

– О! Это… ведь это…

– Это орден Красной Звезды, Колокольчик. Сам Михаил Иванович Калинин… Сегодня, собственноручно…

– Кальинин? За что?..

– Сформулировано, в общем, звонко. Так звонко, что я ушам своим не поверил: за образцовое выполнение правительственного задания.

– Мьишка, мильий, я так рррада за тьебья!

– А я за тебя.

– За менья?

– Конечно. Ведь добрая половина этой награды принадлежит тебе, Колокольчик. Согласись, для меня одного слишком много.

Она обвила его шею, повисла на нем, смеясь и озорно болтая ногами.

– О, Мьишка, мой славный добрый Мьишка!

Из смежной комнаты струился тоненький Надин голос:

– …Ветер после трех ночей, мчится к матери своей…

А в памяти Донцова всплывали иные строчки, суровые, как время.

 
Нам в эти лихие годы
На железном стоять ветру…
 

Лихие годы еще маячили где-то в тумане будущего.

1968–1969