Текст книги "Хочу быть бедным (сборник)"

Но со временем что-то начало беспокоить. Неправильность, унылость какая-то. Вот те же пакеты…

Писательница Татьяна Толстая говорила где-то, в телепередаче какой-то, что раньше, мол, использованные полиэтиленовые пакеты мыли под краном и сушили над газовой конфоркой, и это плохо. Преступление коммунистического режима перед маленьким человеком. Я при том полиэтиленовом режиме тоже немножко жил. И не помню, чтобы сушка пакетов как-то унижала моё достоинство. Зато помню, как Павел Басинский рассказывал однажды про Индию.

В Индии, кто не в курсе, мусор с улиц не убирают. В соответствии с местными представлениями об устройстве мира его там подъедают священные коровы, гуляющие по улицам. Священные коровы едят всё, кроме этих самых пакетов и пластиковых бутылок. Поэтому некоторые улицы в Дели покрыты пакетами и бутылками уже по колено, и не исключено, что ещё лет через пять-десять мы этот замечательный город с памятниками культуры вовсе потеряем из виду.

Гипербола, понятно, И всё же: чем больше пакетов – тем меньше чего-то ещё.

Чего?

Что нам не жаль отдать в обмен на полиэтиленовые пакеты?..

Wednesday, 31st

Помню, на заре девяностых шли по улице со старшим товарищем – Славой Солодских, нашим ставропольским прогрессивным демократическим журналистом. Слава поддел ногой картонный стаканчик из-под кока-колы и говорит:

– Вот, смотри, лежит фирменная американская вещь, и никому не нужна, я её пинаю ногой.

Действительно, всего несколько лет назад советский человек животом упал бы на такой лакомый кусочек яркого, иностранного. Пачки сигаретные собирали, фантики от жвачек, «этикетки нерусские»…

– Вот это и есть, – сказал он, – настоящая победа демократии.

Я был потрясён, согласился.

А теперь думаю: ведь мы раньше и хлеб с асфальта поднимали, если лежит. Перекладывали куда повыше – «для птичек». Типа экономия ресурса, а на самом деле символическое приподымание статуса. Ценностью был потому что. Хотя хлеба-то было много. Просто были живы ещё те, кто помнил другое.

К ценному относились так, будто его мало, даже если это не так.

Чего было мало при коммунизме? Свободы, джинсов, хороших книг.

А чего стало мало при демократии?..

Вроде бы этого и должно хотеться.

Но люди исхитряются хотеть того, чего много: денег, развлечений, свободы, полиэтиленовых пакетов, одежды, еды.

А не радости созидательного труда, например.

Wednesday, 31st

Когда я ещё только начинал здесь жить, вокруг было много хозяйственных лавчонок и магазинчиков – типа болтики-железки, полочку прибить, какую-нибудь ерунду починить. За десять лет все позакрылись. Не нужны. Спроса нет. Ломается если что – выбрасывают, покупают готовое. В помещениях заводов теперь склады импортной готовой продукции, этого самого нового, неизвестно откуда и до каких пор берущегося. Пока вроде хватает. Ширится и пухнет объём – только интенсивность переживаний куда-то делась.

«С каждым годом всё лучше питанье, а здоровье всё хуже и хуже», – как Женя Лесин пишет в своих стихах.

Wednesday, 31st

Часто представляю, что меня выселяют на необитаемый остров, и можно взять всего десять предметов с собой. Лопату, пилу, цветок в горшке… Можно взять десять книжек. А можно вместо одной книжки ещё лопату, ещё пилу.

Что-то я сильно сомневаюсь, что какую-нибудь книжку выбрал бы.

Не только потому, что пила нужнее, а ещё и потому, что наедине с собой и без книжек можно прожить.

Читать можно «от скуки» (как от головной боли), но не вместо скуки. Если жить скучно и читать тоже, то зачем же тогда читать?

То же самое – с одиночеством.

Чтение – это такая игра в «других». А играть интересно в то, что может случиться на самом деле. (Поэтому большинство из нас, взрослея, утрачивает интерес к сказкам, потом к фантастике, потом к художественной литературе вообще.) Если «других» нет и никогда не будет, какой смысл играть в них?

Играть рано или поздно надоедает. Даже в собственные мысли и чувства.

Давеча подумалось: что нужно для счастья? Две вещи всего. Скромно жить и много трудиться. И всё.

Целых пятнадцать секунд счастлив был.

А потом вспомнил: вот эти женщины, что присылают письма с просьбами о помощи на сайт «Русская берёза», чьи дети голодны и больны, чьи мужья работают скотниками в вымерзающих деревнях за пятьсот рублей в месяц, вот им это скажи. Что нужно скромно жить и много работать.

И сразу опять скрутило.

Может быть, для счастья дети нужны. Конечно, нужны дети. Я же помню, как счастлив был, когда Глеб родился. Просыпался с улыбкой, из кровати как пружиной подбрасывало. По улице потом не шёл, а летел. Ног не чувствовал. Счастье – в химически чистом виде.

Но и опять. Скажи, что для счастья дети нужны, той женщине, про которую недавно прочёл – спряталась в сарай ненужного ребёнка тайком рожать, а у неё попереченое предстояние было, ручкой вперёд малыш пошёл, застрял в ней. Она эту ручку оторвала ему… Сама умерла или нет, не помню, разве важно теперь?

Боже мой, что ж так страшно-то по-настоящему жить? И что ж так мелко, когда не страшно. Бешенство небитой, пересидевшей в девках души.

Как-то оно ведь, на самом деле, не на словах всё. Есть – хорошо. Нет – плохо. В полиэтиленовых пакетах колбаса задыхается и покрывается скользкой микробной плёнкой, а если в бумаге – нет. Вот и всё, что об этом необходимо знать, но не для счастья, нет. Просто чтобы жить дальше.

Wednesday, 31st

Ладно. Попробуем сгрести в кучку все эти старательные подходцы. Досадно, что писать правду не получается. Всё только «вытаптывание окружности», всё вокруг да около. А правду сказать – боюсь. Засмеют. Или, может, сам не знаю её, а лишь, как собачка, чувствую. И хочется, чтоб читатель почувствовал тоже, а для этого – задурить его, затуманить голову, купить на «интонацию» – складную, доверительную, заморочить словами, как напёрсточник, влево, вправо – а где смысл?..

Ну, где-то вот.

Мне кажется (я интуитивно чувствую), что «быть бедным» – для меня хорошо. Это как возвращение домой. Родители мои были бедны, и их родители были бедны. Под бедностью, наверное, я понимаю простоту. Под простотой – привычку.

О том, что такое простота, замечательно сказал Константин Сутягин, художник и писатель: вот, говорит он, допустим, бабушка деревенская, «простой человек», яблочком на улице угостила. Конечно, возьмёшь, особенно если сам прост. А если то же самое сделает городской житель, человек интеллигентный и непростой, – насторожишься, сто раз подумаешь. Если и возьмёшь, то десять раз помоешь с мылом, прежде чем есть.

Вот как-то так.

А привычка – ну это жить, как родители твои жили. Как в детстве жил. В детстве мы все просто живём, потому что ничего из головы не придумываем – делаем «что положено». Отсюда мой традиционализм, отсюда ностальгические оглядки на прошлое.

Казалось бы, и живи. Но есть трудность. Я боюсь быть бедным сам по себе, один. Мне обязательно с собой побольше людей утянуть нужно. Чтобы там, во всеобщей бедности, не чересчур бедствовать. Чтобы как все, короче.

Быть не как все – это не только очень ответственно, но и неправильно. Зачем граф Толстой не хотел быть как все? Зачем заставлял быть не как все своих детей, жену, мучил их? Во имя чего мучил? Чтобы хорошо было «всем»? Или только ему?

Ну это враньё, конечно, подтыкаться Толстым.

С тех пор, с тех пенопластовых крошечек, год прошёл. Ясно уже, что бедность – вымирающий вид. Не потому, что «скоро бедных не будет», а потому, что скоро им всё труднее выжить. Бедных выдавливают на обочину жизни, оттесняют от медицинского обслуживания, от образования, от «информационного поля».

«Хотеть быть бедным» становится всё чудовее и чудовее.

Wednesday, 31st

Впору задуматься – этого ли я хочу?

Я же просто рая хотел, чтобы всё просто было (просто давалось), а бедности и страха, и незащищённости, и бесправия, и голода, и болезней, и страданий близких своих – не хочу, нет. Хочу «социального государства». Чтобы кто-то мне этот рай обеспечивал. И не мне лично, а (так надёжнее) мне в числе всех.

Вот и начинается агитация, идеология. «Публицистика».

«А давайте, братцы, вместе?.. Вы будете работать (честно жить и много трудиться), а я вам буду статьи писать». Так что ль?

Нет, самоуничижение паче гордости.

Самокритика – разновидность самодовольства.

«Личные мотивы» имеют значение, когда для себя говоришь. А когда для других, им, другим, плевать на личные мотивы твои. У них свои есть. И, значит, нет никакой нравственной проблемы в том, что ты желаешь всем того, чего желаешь себе. Если всем не нужно – они не возьмут.

Saturday, 25th

Бывает так: слов мало, смысла тоже, а есть что-то.

Мало, но важное оно. А много важного не бывает.

Когда много важного, это, шут его знает, не то совсем.

Ну как водки – когда много, не то совсем.

Не та радость.

Но и не в этом смысле. А просто,

когда на странице или холсте – мало,

то там, где художник,

и тут, где ты

(в общем, не на холсте), становится много.

И этим живёшь, дышишь.

Мне всегда нравились «бедные», «плохие» певцы.

Билли Холидей, Алёша Димитриевич,

потом эта, как её… не важно.

А хорошие певцы с голосами вызывали

недоумение и скуку – про что они?

Зачем поют. В какие дали,

в какие голубые города.

«Большие голоса» слишком тужатся

выполнить техническое задание

и, по-моему, в силу этого

(огромное физическое и нервное напряжение)

редко слышат, о чём поют.

Так же наши писатели – отбывают задание:

вот тут красиво надо сказать,

вот тут надо умно, стоп-стоп, а давно ли

я говорил красиво?! на какой странице?

Скорей побежал считать…

Натужная лёгкость,

лёгкость письма, мысли – тоже задание (скажем,

зачем я пишу это в столбик?)

Saturday, 25th

…Ведь выходит не по-настоящему всё, игрушечно.

Я вот, знаете, мечтаю вести дневник. Не в Интернете, а настоящий. Чтобы можно было писать его для себя, а не для других, то есть – не заботясь о форме, которая (в моём случае) всегда приводит к игрушечности. Не для литературы дневник, а полезный. С указанием дат, чтобы – полез через год, посмотрел, когда было то-то и то-то. А не «о чём я думал в не важно каком году». Это и впрямь не важно, о чём ты думал. Важно – что в это время помимо тебя было. (Сделал открытие.)

Monday, 10th

В Коломне хорошо. Катки бесплатные, горки для детей ледяные, деревянные и всякоразные (для взрослых тоже), прочая пошлая ужасная совковая чушь, будь она неладна, не понимаю, как можно кататься с горки, когда томится в заточении Ходорковский, не понимаю. Будьте прокляты. Пьяных не видел.

Нет, наверное, они были. Наверняка были. Наверняка все эти люди были свински, мертвецки пьяны, но я не видел. Видимо, потому что сам был ужрат в зюзю, русские ж много пьют.

Милиционеров тоже не видел. Может, двух или трёх. То есть – грабь, убивай, поджигай-манежничай, русский народ!

За три дня единственное неприятное впечатление: мальчик лет десяти в шапочке и шарфике команды «Зенит». Остальное всё хорошо.

Ещё там был ледяной слон с сеном внутри и в него можно было засовывать детей. Засунул в слона, выпил «сбитню» и пошёл бесплатно кататься с гор.

Парадокс, что делает с человеком промытое путиноидами сознание! Вот ведь выпивающих видел (с собой приносили из дому мужики, а то постоянно пузырь полный со «сбитню»), а пьяных – нет! Не иначе гипноз. И советская пошлость всюду: дед-морозы, снегурочки, песни-частушки, ряженые, казёнщина, ненавижу. Покуда Ходорковский томится. Дети русские – все дебилы, жирные, в чирьях вместо очков, топчутся ногами-сосиками: утя-тю! В то время как наши дети…

Даже телевизор в гостинице показался не таким отвратительным, как в позате разы. Там показали уморительный фильм «Моральные ценности семейки Адамсов», раньше я не смотрел, знал, конечно, что есть такой, но не смотрел. Понравилось. Смешно. Дома посмотрели в интернетах первую часть. Очень похоже на фильм «Аватар». Просто каждые десять лет чуть освежают концепцию, а так об одном и том же.

Единственное, что хорошо в Коломне – кафе-макдоналдс, и все в нём сидят. Ну не все, человек восемьдесят. Остальные на катках и с гор катаются, но лучшие люди, Совесть Коломны, сидят в кафе и ненавидит тех, этих. Других дешёвых кафе нет. Нет ли тут параллели с совестью Ходорковского?

Туристов водят, показывают городового в будке, новую мостовую, якобы кремль. Рядом в ста метрах – домики покосившиеся, резные наличники, крашенные масляной красочкой столько миллионов раз, что почти и не видно их, единственные на свете, последние, аутентик. Нет, ходят смотрят на мостовую. Ну да ничего, по-другому не может быть, мостовая от наличников отвлекает, чтобы не расхватали, чтобы на подольше хватило.

Похожие оконные рамы, «ещё с дореволюции», замаскированные масляной половой красочкой, есть в Москве на Ильинке, метрах в ста от Красной площади. Да и вообще их полно везде. Жизнь полна, вымирания нет, – не больше, чем тридцать, семьдесят или триста лет назад. Люди поют частушки. Сами поют. Сочиняют слова и поют. Водку пили, а пьяных нет. Милиции не было. Никого не убили. Детей много. И даже все три дня был неплохой мороз.

Я очень не люблю оттепель.