Текст книги "Полное собрание сочинений. Том 33. Воскресение. Черновые редакции и варианты"

Священникъ же въ это время сталъ у средняго стола зa перегородкой и началъ надъ этимъ столомъ, не смотря на то что парчевый мѣшокъ мѣшалъ этому, какъ бы дѣлая гимнастику, разводить руками. А потомъ дѣлалъ туже гимнастику для ногъ и поясницы, нѣсколько разъ опускаясь на колѣни и поднимаясь и для чего то цѣлуя столъ и то, что было на немъ. Послѣ этого священникъ перешелъ къ маленькому столу, взялъ съ него въ одну руку блюдце съ кусочками, покрытое салфеткой, а въ другую чашку съ виномъ и съ этими вещами въ рукахъ вышелъ изъ боковой двери слѣва и на ходу еще началъ называть великаго государя императора Николая Александровича, потомъ жену его, великую государыню Александру Федоровну, потомъ просто государя наслѣдника его, потомъ мать и всѣхъ родныхъ царя, потомъ синодъ и всѣхъ архіереевъ и спеціально архіерея той эпархіи, въ которой былъ острогъ, потомъ помахалъ руками съ кусочками въ видѣ креста и ушелъ въ большія среднія двери.

Во все время, когда онъ, держа въ рукахъ блюдце и чашку, поминалъ разныя лица, всѣ бывшіе въ церкви опустили головы, какъ бы не чувствуя себя достойными даже взглянуть на кусочки, которые были подъ салфеткой. Послѣ этого священникъ задернулъ занавѣсъ большой двери и опять началъ читать прошенія: о мирѣ всего міра, о благосостояніи церкви, о плавающихъ, путешествующихъ и плѣненныхъ и въ особенности о государѣ Николаѣ Александровичѣ, его супругѣ, матери, наслѣдникѣ и родственникахъ,²⁹⁹299
  В подлиннике: родственниковъ


[Закрыть] потомъ чтобы этотъ государь побѣдилъ себѣ подъ ноги всѣхъ враговъ.

Послѣ этого священникъ отдернулъ занавѣску, и хоръ запѣлъ что то, а священникъ взялъ обѣими руками салфетку и сталъ равномѣрно махать ею надъ блюдцемъ и золотой чашкой, съ тѣмъ чтобы хлѣбъ сдѣлался не хлѣбомъ, а мясомъ человѣческимъ, а вино сдѣлалось бы не виномъ, а кровью человѣческой. Потомъ, послѣ многихъ непонятныхъ словъ и поминаній царя и его родственниковъ, священникъ изъ за перегородки закричалъ что-то изрядно о пресвятой, пречистой богородицѣ, и хоръ запѣлъ о томъ, что очень хорошо прославлять родившую Христа дѣвицу Марію, которая удостоена большей чести, чѣмъ какіе то херувимы, и большей славы, чѣмъ какіе-то серафимы, и, опять задернувъ занавѣску, снялъ салфетки съ блюдца, разрѣзалъ серединный кусочекъ на четверо и положилъ его въ вино и теплую воду и тотчась же съѣлъ одинъ кусочекъ и выпилъ нѣсколько вина изъ чашки, воображая, что онъ съѣлъ кусочекъ человѣческаго мяса и выпилъ нѣсколько глотковъ человѣческой крови. Въ это время пѣвчіе громко пѣли непонятную пѣсню. Потомъ священникъ вышелъ съ золоченой чашкой, въ которой были оставшіеся кусочки хлѣба въ винѣ, и смотритель, а за нимъ и всѣ опять низко опустили головы. Но тутъ священникъ уже не поминалъ царя и царицу, а пригласилъ желающихъ поесть тѣла и крови человѣческой, которыя предполагалъ, что находятся подъ салфеткой.

Желающихъ ѣсть это воображаемое тѣло и пить воображаемую кровь оказалось только нѣсколько дѣтей. Женщина, шедшая за мужемъ въ каторгу, вынесла свою дѣвочку, и священникъ далъ ей изъ ложечки въ ротъ кусочекъ хлѣба и ложечку вина, которое она проглотила съ болышимъ удовольствіемъ, никакъ не подозрѣвая того, что она ѣла. Послѣ этого также дали и другимъ дѣтямъ по ложечкѣ окрошки, и, старательно отеревъ имъ рты, священникъ унесъ окрошку за перегородку и допилъ тамъ все вино изъ чашки и, съѣвъ всѣ кусочки, въ самомъ веселомъ настроеніи духа вышелъ изъ за перегородки и сталъ передъ изображеніемъ мущины съ чернымъ лицомъ и руками въ золоченой одеждѣ. Прочтя нѣкоторыя обыкновенныя молитвы, священникъ, какъ бы собираясь съ силами, на минуту остановился и потомъ началъ фальшивымъ голосомъ не то пѣть, не то говорить слѣдующія слова.

Были такіе, которые считали все это поповскимъ мошенствомъ, но для начальства дѣлали видъ, что они вѣрятъ во все это. Эти особенно усердно крестились и кланялись, стоя на колѣняхъ и отпуская другъ другу матерныя ругательства; но такихъ было немного. Большинство же не то что не вѣрило въ ту вѣру, которая требовалась при этомъ богослуженіи (тутъ собственно нечему было вѣрить), но вѣрило въ то, что то, что происходило тутъ передъ ними, было выраженіе единой истинной вѣры, въ которую надо вѣрить,³⁰⁰300
  Зачеркнуто: потому что вѣритъ начальство. Такъ вѣрило большинство. Но были и такіе, которые, хотя не вѣрили въ это, знали, что все это пустяки, выдуманные господами и начальствомъ.


[Закрыть] которая для чего то нужна и ко времени можетъ пригодиться, и что если вѣрить и молиться, (подъ молитвою разумѣя маханіе руками и поклоны), то будетъ хорошо, если же не молиться или не вѣрить, то можетъ случиться что нибудь дурное. Такъ вѣрило большинство, но были и такіе, которые совершенно не вѣрили даже въ то, что надо вѣрить, а только находили нѣкоторое удовольствіе въ томъ, чтобы стоять въ новомъ мѣстѣ, слушать пѣніе, смотрѣть людей, переговариваться. Къ этому³⁰¹301
  Зач.: самому большому


[Закрыть] разряду принадлежала и Маслова. Сначала ей было развлекательно войти въ церковь, слушать пѣніе, смотрѣть жесты священника, одежду смотрителевой жены и новую шляпку на его дочери, но потомъ, когда все было осмотрено, стало очень скучно и захотѣлось или спать или чай пить. Она обрадовалась, когда все кончилось и священникъ сунулъ ей поцѣловать крестъ и свою руку, стянутую поручемъ, и испытала то чувство удовольствія прекращенія безсмысленнаго занятія, которое многими принимается за религіозное чувство успокоенія послѣ молитвы.

– Маслову въ посѣтительскую, – сказалъ надзиратель, когда они проходили по коридору.

«Вотъ на», подумала Маслова, радуясь предстоящему новому развлеченію. Предполагая, что это была Клара, ея подруга изъ дома Розанова, Маслова пошла за надзирателемъ въ посѣтительскую.

<А послѣ повѣрки въ мужскомъ коридорѣ раздалось пѣніе хоромъ молитвы: «Спаси, Господи, люди твоя, благослови достояніе твое, побѣду благовѣрному Императору нашему Александру Александровичу на супротивныя даруяй» и т. п. Оказывалось, что арестанты просили Бога даже не о томъ, чего желали ихъ сердца, а о томъ, что нужно было тѣмъ, которые держали ихъ взаперти. И послѣ. этого не прощенные, а наказываемые люди пропѣли еще молитву «Отче нашъ», въ которой говорится о томъ, что для того чтобы Отецъ небесный простилъ намъ наши грѣхи, и мы прощаемъ всѣмъ грѣхи ихъ. Молитву эту по славянски пѣли басами и тенорами, заботясь, главное, о томъ, чтобы ладить и вмѣстѣ вытягивать на извѣстныхъ мѣстахъ и вмѣстѣ произносить слова то скороговоркой, то въ растяжку. Никто, разумѣется, никогда и не думалъ, о чемъ просилось въ молитвахъ и что означали произносимыя слова: думали только о томъ, какъ бы громче рявкнуть и вѣрнѣе оборвать гдѣ надо и какъ бы поскорѣе кончить.>

Нехлюдовъ пріѣхалъ нынче на свиданіе не съ утра, со всею свѣжестью мысли и чувства, какъ тотъ разъ, a послѣ бесѣды съ адвокатомъ, посѣщенія квартиры смотрителя и теперь видѣлся съ ней послѣ тѣхъ странныхъ впечатлѣній, которыя онъ получилъ въ этой комнатѣ и въ условіяхъ, еще болѣе неудобныхъ, чѣмъ въ первый разъ. Онъ надѣялся, что при видѣ ея онъ испытаетъ вновь то чувство умиленія, которое онъ испыталъ въ первое свиданіе, но ничего подобнаго онъ не испытывалъ. Онъ не видѣлъ уже въ ней теперь ту Катюшу, которую онъ зналъ: чистую, любящую его одного дѣвушку, a видѣлъ передъ собой чуждую себѣ проститутку, которая не понимаетъ, не хочетъ или не можетъ понять его и, хуже всего, какъ будто хочетъ прельстить его собою. Онъ стоялъ съ ней рядомъ и такъ близко, что ему видны³⁰²302
  В подлиннике: видно


[Закрыть] были всѣ подробности этого оскверненнаго, развращеннаго лица съ подпухшими глазами. И въ немъ вмѣсто прежняго чувства умиленія поднялось чувство отвращенія, неловкости и стыда. Чувство это особенно усиливалось еще тѣмъ, что онъ только что говорилъ съ той стриженной дѣвушкой, на лицѣ которой не было ни одной морщинки и все существо которой дышало такимъ противуположнымъ характеру Масловой духомъ естественнаго, прирожденнаго цѣломудрія. Усиливалось это чувство и тѣмъ, что онъ чувствовалъ, что обращаетъ на себя вниманіе.

«Да вѣдь мнѣ не себя, мнѣ Бога нужно», подумалъ онъ.

Глава XLII.

Когда Нехлюдовъ въ первый разъ ѣхалъ въ острогъ, онъ готовился къ свиданью съ ней и, увидавъ ее, боролся съ чувствомъ отвращенія къ ней. Нынче онъ не готовился, не думалъ о томъ, какъ и что онъ скажетъ ей, и вдругъ, какъ только онъ увидалъ ее въ арестантскомъ одѣяніи, со страхомъ и готовностью остановившуюся среди комнаты, чувство умилительной жалости къ ней охватило его, наполнило всю его душу и исключило всѣ другія. Онъ сѣлъ съ ней рядомъ, и такъ близко, что ему въ первый разъ видны были всѣ подробности этого оскверненнаго, развращеннаго, когда то милаго лица. Кромѣ того, всѣ морщинки припухлаго лица и искусственно выпущенные кудряшки были особенно замѣтны ему нынче, послѣ того какъ онъ только что смотрѣлъ въ лицо той румяной дѣвушки съ бараньими глазами, на которомъ не было ни одной морщинки и лежала печать такого чистаго цѣломудрія. Но, удивительное дѣло, чѣмъ замѣтнѣе были на ея лицѣ слѣды ея прошедшей жизни, тѣмъ отвратительнѣе она казалась ему, тѣмъ больше онъ жалѣлъ и любилъ ее тою любовью, которую онъ въ первый разъ испыталъ въ тотъ разъ, когда онъ на минуту усумнился было и потомъ, вспомнивъ о Богѣ, почувствовалъ Его въ себѣ. Онъ чувствовалъ теперь, что онъ именно такою, какъ она есть, и любилъ ее, ея душу, которую онъ же загрязнилъ и онъ же постарается разбудить и вызвать.....

Чувство это было такъ сильно, что то, что онъ, очевидно, обращалъ на себя вниманіе, и многіе изъ бывшихъ въ комнатѣ, прекративъ разговоры, смотрѣли на него, не смущало его. Не смущало его и то, что изо рта у нея пахло виномъ и что, сѣвши съ нимъ рядомъ, она кокетливо улыбалась ему, какъ то особенно поджимая губы. Онъ видѣлъ это, но не смущался этимъ и еще болѣе именно за все это жалѣлъ ее, какъ естественно жалѣть человѣка съ изувѣченными членами, особенно когда зналъ его цѣльнымъ. Все, что было въ ней теперь нехорошаго и отталкивающаго, только усиливали въ немъ жалость, а жалость усиливала любовь. Въ душѣ его открылся ключъ воды живой, и онъ нынче въ первый разъ чувствовалъ его проявленіе.³⁰³303
  Зачеркнуто: Зрѣлище горя тѣхъ людей, которые были въ этой комнатѣ, еще болѣе размягчило его, слезы были у него на глазахъ во все время, какъ онъ говорилъ съ ней.


[Закрыть]

Облокотившись на ручку дивана, такъ чтобы быть слышаннымъ одною ею, онъ сказалъ:

– Если прошеніе это не выйдетъ, то подадимъ на высочайшее имя, и я сдѣлаю все, что могу.

– Вотъ это хорошо, – сказала она, ненатурально вертя головой и улыбаясь, не распуская губъ.

Нынче въ ней не было совсѣмъ того враждебнаго отношенія, которое она выразила въ первое свиданіе, но не было и ничего сближающаго, искренняго, серьезнаго. Она, очевидно, смотрѣла на Нехлюдова не какъ на человѣка, котораго она знала и любила, который считалъ себя виноватымъ передъ ней и хотѣлъ загладить вину, а какъ на такого же человѣка, какъ и всѣ, которому она нравилась и который поэтому готовъ сдѣлать для нея пріятное.

– Но если бы и это не удалось, я поѣду съ вами, куда бы вы не поѣхали.

– Зачѣмъ же вамъ-то ѣхать?

– Чтобы служить вамъ, загладить свою вину.

Онъ помолчалъ, ожидая того, что она скажетъ. Она молчала.

– Вы не вѣрите мнѣ, – сказалъ онъ, глядя на³⁰⁴304
  Зачеркнуто: улыбающееся


[Закрыть] лицо ея, ставшее вдругъ серьезнымъ.

– Отчего же не вѣрить.

– Ну такъ скажите мнѣ что нибудь.

– Что же сказать… Все сказано. Я говорить больше не умѣю, – сказала она, оглядываясь вокругъ себя.

И лицо ея сдѣлалось нетолько серьезно, но строго, какъ и въ первое свиданіе.

Они помолчали.

– Вамъ дурно, я думаю, въ общей, – сказалъ Нехлюдовъ. – Я думаю, нехорошія женщины съ вами.

– Да, есть, – сказала она, – но есть очень хорошія, очень хорошія есть, такъ же какъ я, ни за что сидятъ. А можно васъ попросить, – сказала она, доставая что то маленькое, завернутое въ бумажкѣ, изъ за пазухи.

– Непремѣнно все сдѣлаю, – сказалъ Нехлюдовъ, ожидая чего нибудь важнаго и радуясь этому.

– Вотъ что, – сказала она, вертя головой и улыбаясь, но такъ, чтобы не распустить губы, – у меня зубъ выскочилъ, и я вставила, а крючекъ сломался. Такъ вотъ починить, пожалуйста, если можно. Это можетъ всякій дантистъ сдѣлать.

– Зачѣмъ это? – сказалъ онъ.

– А не хорошо, самимъ не понравится беззубая, – сказала она опять съ той же улыбкой, не распускающей губъ.

Нехлюдовъ только теперь замѣтилъ недостатокъ глазного зуба съ правой стороны.

– Вотъ благодарна буду, – сказала она, и Нехлюдовъ почувствовалъ опять запахъ вина.

– И у меня къ вамъ просьба, – сказалъ онъ рѣшительно.

– Что-же я могу здѣсь для васъ сдѣлать? – сказала она, улыбаясь и очевидно что-то подозрѣвая.

– Вы, пожалуйста, не обидьтесь на меня, a сдѣлайте, что я васъ прошу. Прежде отвѣтьте, что я спрошу.

– Ну, хорошо.

– Вы пьете вино?

Она нахмурилась.

– Ну что-жъ коли пью?

– Не пейте, пожалуйста.³⁰⁵305
  Зачеркнуто: Мнѣ совѣстно учить васъ, но я прошу – не пейте.


[Закрыть] Вѣдь это ужасно вредно во всѣхъ отношеніяхъ.

– Немножко ничего; вотъ если напиться, ну такъ....

– Нѣтъ, вы, пожалуйста, не пейте. Обѣщайте мнѣ.

Она помолчала.

– Вѣдь скучно очень, – сказала она, – а тутъ развеселишься.

– Ну, обѣщаете?

– Что-жъ, я пообѣщаю, да не сдержу.

– Но все таки постарайтесь.

– Постараюсь, хорошо.

– А вотъ еще что: я спрашивалъ здѣсь, нельзя ли книгъ передавать вамъ. Мнѣ сказали, что нельзя, а что можно только одно Евангеліе. Я бы вамъ посовѣтывалъ почитать Евангеліе.

– Я читала, я знаю все, – недовольно проговорила она.

– Нельзя все знать. Эту книгу читать – всегда все новое.

Опять у нее сдѣдалось испуганное лицо, и она, какъ улитка, ушла въ себя. Онъ хотѣлъ еще многое сказать, но, увидавъ это выраженіе, замолчалъ. Нехлюдовъ чувствовалъ, что въ ней есть кто то прямо враждебный ему, защищающій ее такою, какою она теперь, и мѣшающій ему проникнуть до ея сердца. A кромѣ того, онъ чувствовалъ, что всѣ тѣ хорошія слова, которыя онъ говорилъ, выходили холодны и глупы; что такія холодныя и глупыя слова не могли тронуть ее.

Опять они замолчали. Молчаніе это было прервано.

– Вотъ вы все говорите: что сдѣлать? Вотъ я бы попросила, если можно, васъ похлопотать.

– Что такое?

– Со мной одна женщина сидитъ,³⁰⁶306
  Зач.: совсѣмъ больная, чахоточная. И ни за что сидитъ, ее въ больницу не берутъ.
  – Какъ зовутъ? Я попробую, – радуясь этому проявленію доброты въ ней, сказалъ Нехлюдовъ.
  – Каверина Анна, она ни за что сидитъ.


[Закрыть] – продолжала она, и лицо ея приняло простое, пріятное выраженіе, – и такъ жалко. Это крестьяночка одна. Ее отдали замужъ 15 лѣтъ. Мужъ сталъ ей такъ противенъ, что она хотѣла отравить его, а потомъ помирились. А теперь ее на каторгу ссылаютъ, а мужъ ее любитъ такъ, что съ ней идти хочетъ. Такая милая женщина. Нельзя ли ей помочь? Говорили, что царицу просить надо.

– Какъ ее зовутъ?

Маслова сказала. Нехлюдовъ записалъ. Въ это время смотритель всталъ.

– Пора, господа, пора расходиться, – сказалъ онъ, глядя на часы.

Маслова испуганно вскочила.

– Такъ до свиданія, – сказалъ Нехлюдовъ, протягивая ей руку.

– Такъ пожалуйста, о чемъ я просила, – сказала она.

– О чемъ?

– Объ обѣихъ, – сказала она, удерживая улыбку.

– Сдѣлаю это. Если успѣю, привезу завтра, – сказалъ Нехлюдовъ, указывая на карманъ, въ который онъ положилъ зубъ.

– Завтра нельзя будетъ, – сказалъ смотритель, слышавшій послѣднія слова Нехлюдова. – Завтра контора занята будетъ. До четверга.

– Ну такъ до четверга. А вы сдѣлаете, о чемъ я васъ просилъ? – прибавилъ онъ.

Она ничего не отвѣтила, и опять лицо ея стало холодно и сурово. Очевидно, ей не хотѣлось именно того, чего хотѣлъ отъ нея Нехлюдовъ.

По немногу стали выходить изъ первой въ другую комнату и спускаться по лѣстницѣ. Молодой человѣкъ въ короткой жакеткѣ шелъ рядомъ съ Нехлюдовымъ, какъ бы ожидая чего.

– Тутъ моя сестра. Она провожаетъ… – сказалъ онъ.

– Тоже отправляется? – спросилъ Нехлюдовъ.

– Нѣтъ, она еще остается, она провожающихъ провожаетъ. Она тоже ссылается, но не съ этой партіей. Ея дѣло все еще не разобрано. Вотъ уже 8-ой мѣсяцъ сидитъ. Вотъ и она, – сказалъ онъ, указыая на ту самую румяную дѣвушку съ бараньими глазами, которая большими шагами возвращалась съ площадки лѣстницы. Мальчикъ, родившійся въ острогѣ, бѣжалъ за ней.

– Ну, прощай Маша, – сказалъ молодой человѣкъ.

Она подошла къ нему и что то стала говорить. Нехлюдовъ отошелъ, но не уходилъ, дожидаясь смотрителя.

– Марья Павловна, пожалуйста, – говорилъ смотритель.

– Иду, иду, – улыбаясь отвѣчала румяная дѣвушка съ бараньими глазами и, кивнувъ головой Нехлюдову, какъ старому знакомому, ушла съ мальчикомъ и присоединившимся къ ней молодымъ человѣкомъ въ курткѣ въ противоположную дверь, въ тюрьму, такъ же спокойно и жизнерадостно, какъ будто она шла изъ гостиной въ спальню.

– Да-съ, удивительные порядки, – какъ бы продолжалъ прерванный разговоръ молодой человѣкъ въ жакеткѣ, подходя къ Нехлюдову и спускаясь съ нимъ вмѣстѣ съ лѣстницы. – Спасибо еще капитанъ, – такъ смотрителя называли, – добрый человѣкъ.

– Какъ же можетъ добрый человѣкъ служить въ такой ужасной должности?

– Спасибо, что служитъ, а то было бы хуже.

Они сошли внизъ въ сѣни. Въ то время, какъ они надѣвали пальто, къ нимъ подошелъ съ усталымъ видомъ смотритель. Два надзирателя вытянулись, приложивъ руки къ козырькамъ.

– Такъ вы будьте такъ добры, представьте отъ его превосходительства разрѣшеніе, – сказалъ онъ Нехлюдову, махая на надзирателей рукою, чтобы они приняли свои пальцы отъ козырьковъ.

– Я завтра же доставлю, – сказалъ Нехлюдовъ, глядя на арестанта, которой съ чайникомъ, согнувшись при видѣ начальства, спускался съ лѣстницы.

– А то вѣдь я могу отвѣтить зa послабленіе, – сказалъ смотритель, направляя взглядъ туда же, куда смотрѣлъ Нехлюдовъ. – Куда? – проговорилъ онъ и, мотнувъ головой назадъ, продолжалъ говорить съ Нехлюдовымъ о своей отвѣтственности.

Арестантъ, еще болѣе согнувшись, поворотилъ и, какъ вышколенное животное, блеснувъ глазами, вернулся назадъ.

– Мое почтеніе, – сказалъ Нехлюдовъ и поспѣшилъ выдти.

Онъ испытывалъ теперь, какъ и тотъ разъ при входѣ въ острогъ и посѣтительскую, кромѣ жалости, еще и чувство недоумѣнія и какой то нравственной тошноты при мысли о томъ, что всѣ эти страданія могли бы не быть, что всѣ они налагаются одними людьми на другихъ по какимъ то смутнымъ, неяснымъ причинамъ. Молодой человѣкъ ждалъ его за дверью, и они пошли вмѣстѣ.

– А какой ужасъ, какой ужасъ, – говорилъ Нехлюдовъ, довольный тѣмъ, что было кому высказаться.

– А что?

– Да все ужасно. Какъ ни страшно было въ конторѣ, эти уголовные для меня еще жальче.

– Ну, не знаю, тамъ нервы другіе.

Молодой человѣкъ разсказалъ дорогой Нехлюдову всю свою исторію и исторію своей сестры. Онъ былъ молодой ученый, оставленный при университетѣ зоологъ, не интересуюшійся политикой. Сестра же его, кончившая на курсахъ, принадлежала, какъ онъ говорилъ, по убѣжденіямъ къ революціонной партіи, но къ революціи мирной, посредствомъ измѣненія общественнаго мнѣнія, просвѣщенія народа. Преступленіе ея состояло въ томъ, что, когда полиція пришла съ обыскомъ въ квартиру, гдѣ были запрещенныя книги и брошюры, кто-то потушилъ огонь и въ темнотѣ выстрѣлилъ и ранилъ полицейскаго. Она знала, кто стрѣлялъ, но при допросѣ она заявила, что и потушила огонь и стрѣляла она, хотя она никогда въ жизни не брала въ руки пистолета и во время обыска собирала бумаги и передавала ихъ одному изъ товарищей, успѣвшему убѣжать заднимъ ходомъ.

– Они всѣ знаютъ, что стрѣляла не она, но она стоитъ на своемъ и спасаетъ того, кто стрѣлялъ.

– Что же ей будетъ?

– Вѣроятно, каторга.

Разсказавъ еще много ужаснаго, усилившаго въ Нехлюдовѣ нравственную тошноту, молодой человѣкъ простился, какъ съ знакомымъ, съ Нехлюдовымъ, и они разошлись въ разныя стороны.

Вернувшись въ контору, онъ засталъ Маслову въ оживленномъ разговорѣ съ Марьей Павловной и Вильгельмсономъ, но онъ не обратилъ на это никакого вниманія и, услыхавъ отъ смотрителя, что время расходиться, молча простился съ Масловой и пошелъ съ Марьей Павловной.

– А вы знаете, – сказала Марья Павловна, – ваша знакомая разсказала намъ, что нынче тутъ была казнь. Сѣкли двухъ людей. Не могу безъ ужаса теперь смотрѣть на этого человѣка, – сказала она, указывая глазами на смотрителя.

– Страсть жестоко наказывали, – подтвердила Маслова.

Нехлюдовъ вспомнилъ все то, что онъ видѣлъ въ сѣняхъ, и догадался, что наказаніе происходило именно въ то время, какъ онъ дожидался.³⁰⁷307
  Зачеркнуто: – Прощайте пока. Хлопочите, – сказала Марья Павловна, пожавъ руки остающимся.
  – Прекрасная барышня, простая и хорошая – все понимаетъ, – сказала Маслова, прощаясь съ Нехлюдовымъ.
  И на него нашло это чувство головокруженія до такой степени, что ему прямо стало тошно.
  «Что за ужасъ, что за ужасъ, – твердилъ Нехлюдовъ, оставшись одинъ. – Что это такое, зачѣмъ все это? И я, я виноватъ въ этомъ».
  Главное чувство, не оставлявшее Нехлюдова все время, было страстное желаніе исправить то, что онъ считалъ, что онъ сдѣлалъ, – поднять Катюшу, вернуть ее къ тому, что она была. Но чѣмъ больше онъ общался съ этимъ міромъ, тѣмъ больше онъ узнавалъ новаго, неожиданнаго, поражавшаго и какъ будто обвинявшаго его.
  Начавъ обвинять себя въ томъ, что было съ Масловой, онъ обвинялъ себя и во всѣхъ тѣхъ жестокостяхъ, которыя, онъ узнавалъ теперь, совершались въ этомъ домѣ и во всѣхъ тѣхъ домахъ въ Россiи, гдѣ одни люди мучали другихъ подъ какой то туманной благовидной цѣлью.


[Закрыть]

Въ то время, какъ Нехлюдовъ выходилъ изъ главной двери, къ ней подъѣхала и остановилась противъ него великолѣпная рыжая пара съ пристяжкой, въ новенькой, блестѣвшей чистотой пролеткѣ на шинахъ. И лошади, и сбруя, и кучеръ съ широкимъ задомъ и черной расчесанной глянцовитой бородой, и въ особенности сѣдокъ-офицеръ, въ новенькой, съ голубымъ отливомъ шинели, съ блестящими погонами и синей фуражкой, надѣтой немного на бокъ на черные, густые волоса, – все говорило о порядкѣ, правильности, благообразіи и благоденствіи.

Это былъ тотъ самый жандармскій сыщикъ, про котораго разсказывала Марья Павловна и про хитрость, безжалостность и безнравственность котораго слыхалъ и Нехлюдовъ. Жандармскій начальникъ этотъ покосился на Нехлюдова и, покручивая одной рукой нафабренный и завитой усъ, а другой поддерживая саблю, сошелъ съ пролетки. Надзиратель выскочилъ и, отворяя дверь, вытягивался передъ нимъ.

«Что за ужасъ, что за ужасъ, – говорилъ себѣ Нехлюдовъ, направляясь къ дому. – И зачѣмъ все это?»

И на него съ необыкновенной новой силой нашло и прежде испытанное чувство головокруженія, доходящее до тошноты. Главное, ему тяжело и мучительно было то, что онъ чувствовалъ себя виноватымъ, участникомъ во всѣхъ этихъ ужасахъ. Вопросъ былъ ясенъ: что это такое? Необходимое условіе жизни или большое общественное злодѣяніе?