Текст книги "Гопакиада"

Хорошую религию придумали индусы

Авот теперь сложно. Несколько раз принимался писать и несколько раз стирал уже написанное. Ибо о личности и деятельности графа Романа Александра Мария Шептицкого можно писать очень долго, и все равно не уложишься. А потому ограничусь малым, для начала сказав, что был он, насколько можно судить, не просто хорошим и порядочным, а очень хорошим человеком, блестяще и многогранно образованным, гуманистом в высшем смысле слова, совершенно не знавшим страха, когда речь шла о принципах. Уже то, что в разгар «дела Бейлиса» он оказался одним из немногих князей Церкви, бескомпромиссно и публично опровергнувшим «кровавый навет», а в годы оккупации Львова прятал в монастырских подвалах более сотни евреев, говорит само за себя. Будь я индуистом, я бы даже не предположил, а утверждал бы без опасения обмануться, что граф Шептицкий был реинкарнацией Петра Скарги, того самого, который «совесть Польши». Однако, поскольку речь идет не просто о человеке, а о личности, сыгравшей, безо всяких преувеличений, колоссальную роль в истории «украинизации» Галиции, ограничиться констатацией очевидного не получится. Вопросы неизбежны, и отвечать необходимо.

С какой стати и почему отпрыск старинного «русского» рода, давшего, кроме прочего, несколько высших униатских иерархов, но к концу XVIII века уже полностью, на 200% полонизированного, католик по крещению и воспитанию, избрав духовную карьеру (понятно и почтенно), вдруг, вопреки непониманию и недовольству родителей, перешел во «второсортные» греко-католики? Ради быстрой карьеры? Вряд ли. Да, он всего за десяток лет прошел путь от монаха аж до митрополита, но с его происхождением, его связями и его талантами не меньшего успеха он достиг бы в Ватикане. Можно, конечно, строить гипотезы о внезапно пробудившейся генетической памяти, о присущем лучшей части потомственной аристократии чувстве долга по отношению к слабейшим и угнетенным, но это уведет нас в столь глухие дебри, что, думается, не стоит нарушать принцип Оккама, умножая сущности сверх необходимых. Вполне достаточно вспомнить о длительных контактах молодого графа с иезуитами накануне принятия судьбоносного решения. А если учесть к тому же поездку по итогам этих консультаций в Рим, на личный прием к папе Льву XIII (многих ли даже графов удостаивал такой чести понтифик?), то возникает мысль, что речь идет не о «пробуждении генетической памяти» и «долге перед слабейшими», а о переходе из одного подразделения Костела в другое, имеющее формально автономный статус, с вполне конкретной целью. Ну, скажем, как в СССР успешного секретаря среднерусского райкома «перебрасывали на усиление» в ЦК КП какой-нибудь новоучрежденной союзной республики типа Киргизии или Молдавии. Иными словами, очень похоже на то, что когда «угодова линия» Сембратовича провалилась и возникла настоятельная потребность спасать ситуацию, лучшие молодые резервы Церкви типа графа Романа получили предложения, от которых невозможно было отказаться, тем паче что это совпадало с их взглядами и политическими убеждениями. Ad, так сказать, majorem Dei gloriam. Отсюда, кстати, вытекает и наипростейшее объяснение его упорной работе в области «украиноориентированного просвещения» при очевидном небрежении сугубо религиозными делами. Поскольку – факт точный и бесспорный – Андрей Шептицкий за все время, когда был митрополитом, кажется, не построил ни одной церкви, зато чрезвычайно щедро выделял деньги на музеи, образовательные учреждения, лечебницы, учредил заповедник в одном из своих имений, несколько лет содержал тайный украинский университет во Львове и украинскую женскую гимназию, выплачивал стипендии сотне человек в год.

Перечитайте и задумайтесь.

Церковь есть церковь. Место отправления культа и строительство новых храмов есть первейшая забота любого иерарха высокого уровня; все прочее (школы, лечебницы, заповедники, музеи) нужно, да, но идет далее по списку. Если же иерарх за многие десятилетия правления огромной епархией находит время для строительства необходимых пастве, но все же светских объектов, вовсе не уделяя внимания возведению Домов Божьих, значит…

Нет, первая, совершенно естественная едва ли верна. Митрополит Андрей (бывший граф Роман Александр Мария), судя по всему, по переписке, по массе написанных книг, не был холодным рационалистом, работавшим с религией, как патологоанатом с трупом. Он, и это, по крайней мере для меня, несомненно, был искренне верующим человеком. Вот только до организации, им возглавляемой, ему, истовому католику, скорее всего, было мало дела. Просто именно он, граф Шептицкий, по всем анкетным данным и личным качествам идеально подходил на роль «духовного лидера», способного обуздать вышедшую из повиновения ГКЦ и вновь приспособить ее к обслуживанию интересов Костела, убедив этих упрямых «русских», что такие же русские, живущие на востоке, не братья им, а совсем наоборот. То есть, называя вещи своими именами, выполнить важнейшую часть разработанной польскими эмигрантами в Австрии и – 100% – не раз и не два обсуждавшейся под сводами родительского дома программы «Если не нам, то и не России». Но, в конце-то концов, ведь именно для этого и была когда-то придумана уния…

Глава XV
Под черным орлом

Нехорошее Возрождение

Бывают даты, о которых не следует забывать. А если забыли, но кто-то напомнил, напомнившего следует благодарить. Так что спасибо от души некоему Ющенко В.А., в свое время президенту Украины, издававшему указ о чествовании 7 марта подвига «сечевых стрельцов» – солдат и офицеров австро-венгерской армии, призванных со Львовщины, каковые, по его мнению, во время Первой мировой «героически победили москалей» на горке Маковка. Неважно, о чем думал он при этом, главное, что, как говаривал старина Гэндальф, и от Голлума может быть польза…

Так вот, согласно подсчетам специалистов, к началу XX века русинов, подданных австро-венгерской короны, говоривших по-русски и считавших себя русскими, насчитывалось от 3,1 (минимальная оценка) до 4,5 миллиона душ. Много веков подряд забитые и бесправные, они в это время начинают, что называется, «национально пробуждаться», однако вовсе не в том ключе, в каком хотелось бы Вене. Большая часть новорожденной галицко-русской интеллигенции осознавала процесс Возрождения, в котором активно участвовала, как возврат к общерусской культуре, осознание своей принадлежности к единому русскому народу, от которого так долго была оторвана. «В руках москвофилов, – без всякого удовольствия пишет Грушевский, – находились все национальные организации и в Галиции и на Буковине, не говоря уже о закарпатской Украине, а народовство 1860-х и 1870-х годов представлено было лишь небольшими кружками, бедными и материальными средствами и культурными силами». Между прочим: ярлычок «москвофилы», указывающий на как бы политическую ориентацию, возник и прижился с подачи польской, немецкой и «украинофильской» прессы. Сами они издавна называли себя «старорусами», и это определение много лучше, потому что подавляющее большинство их, заявляя о себе как о «русских», ни о какой политике не задумывалось. «Наша партия, – писал Осип Мончаловский, один из основателей Русской Народной партии, автор ее программы, – исповедует, на основании науки, действительной жизни и глубокого убеждения, национальное и культурное единство всего русского народа… Принимая во внимание принадлежность русского населения Галичины к малорусскому племени русского народа, а также местные условия, русско-народная партия признает целесообразным просвещать русское население Галичины на его собственном, галицко-русском наречии. Не отказываясь,однако, от помощи, какую русскому народу в Австрии могут принести и действительно приносят общерусский язык и общерусская литература».

Находили ли такие взгляды и принципы поддержку в обществе, можно судить по сухой электоральной цифири. При полном неодобрении и отсутствии поддержки со стороны властей, на выборах в Галицкий сейм РНП много лет подряд собирала абсолютное большинство мандатов, но даже на «провальных» выборах 1908 года сумела провести 8 своих депутатов, тогда как победители-«украинофилы» (десяток партий от ультралевых до крайне правых) отвоевали всего лишь 12 депутатских мандатов на всех. Да и в рейхстаге Австро-Венгрии накануне Великой Войны 5 депутатов-галичан представляли именно ее. А до того случалось и больше.

Такая тенденция неимоверно бесила власти, считавшие – и вполне справедливо – Россию наиболее вероятным противником в предстоящей (в этом не сомневался никто) войне. Когда в 1907-м Дмитрий Марков, депутат рейхстага от РНП, с трибуны парламента заявил об «ущемлениях прав русского народа», да еще и на нормальном русском языке, пресса обвинила парламентария в «измене короне», а полиция даже провела расследование его контактов, быстро сошедшее на нет, поскольку никаких порочащих связей у Маркова не обнаружилось. Как, впрочем, не обнаруживалось их и у многократно попадавшего под арест Мончаловского. И тот, и другой были лояльными из лояльных подданными кайзера. Ничуть не экстремистами. Напротив, довольно умеренными и осторожными просветителями народнического толка, а своим главным, принципиальным противником считали пропагандистов новомодной и активно пропагандируемой сверху «украинской» идеи. «Украинствовать, – утверждал Мончаловский в издании «Червонная Русь», – значит: отказываться от своего прошлого, стыдиться принадлежности к русскому народу, даже названий «Русь», «русский», отказываться от преданий истории, тщательно стирать с себя все общерусские своеобразные черты и стараться подделаться под областную «украинскую» самобытность. Украинство – это отступление от вековых, всеми ветвями русского народа и народным гением выработанных языка и культуры, самопревращение в междуплеменной обносок, в обтирку то польских, то немецких сапогов». Однако обратите внимание: и здесь, выражаясь более чем резко, на грани фола, Мончаловский говорит все же не о политике; его беспокоит, тревожит, злит культурная проблема, проблема, так сказать, забвения народом национальных и культурных корней. Похоже, он даже не сознает, что дело как раз в политике. Если еще 20–30 лет назад (помните, что писал Грушевский?) «народовцы», предшественники оппонентов РНП, были «небольшими кружками, бедными и материальными средствами и культурными силами», то в начале века, назвавшись «украинцами», они получили и финансовую, и политическую поддержку свыше, и зеленый свет в политическую жизнь вплоть до парламента. Ибо позиционировать себя как «украинца» стало равнозначно признанию «чуждости» России и всех остальных русских, а это – в рамках общей политики Габсбургов – дорогого стоило.

Проблема заключалась только в одном. Молодых и борзых карьеристов, готовых ради быстрого продвижения и соответствующих материальных преференций хоть чалму натянуть, хоть пейсы отрастить, хоть украинцами назваться, во все века и в любом месте на пятак сотня. Но все их пресс-конференции, декларации и прочие ужимки и прыжки в глазах власти ничто, если они не представляют реальную силу. А вот как раз силы-то, во всяком случае реальной, невзирая на все «спортивно-просветительские» общества, десятки газет и фольк-шоу, «украинцы», как мы уже видели по электоральным цифрам, не имели. Зато имелся карт-бланш. Типа, все, что делает предъявитель сего…

И примерно с 1908 года, аккурат после «возмутительной» речи Маркова, в компетентные органы империи десятками, сотнями, а затем и тысячами пошли доносы «верноподданных». Часто даже подписанные. Мол, такой-то поп и такая-то семья, а еще такой-то кузнец (список прилагается), очень на то похоже, шпионят в пользу «одной из соседних держав», так что надо было бы обратить внимание. Иногда обвинения выходили далеко за рамки обычного абсурда, нередко информаторы, помимо патриотических соображений, старались с помощью власти решить проблемы с недружественными соседями. Все сигналы такого рода рассматривались быстро и с обвинительным уклоном, поначалу – в венгерской части империи, элита которой с 1849 года считала Россию, не позволившую венграм уйти из-под власти Габсбургов, кровниками, затем и в австрийской. Уже в 1910-м было закрыто большинство русинских организаций, не желающих «украинизироваться», то есть практически все, а в 1913-м общественность удивляют «2-м Мармарош-Сигетским процессом», на котором 32 обвиняемых получили на всех 39,5 лет каторги. За переход в православие. Притом, что свобода вероисповедания гарантировалась законами Австро-Венгрии, а венское общество за пару лет до того вовсю жалело «бедняжку Бейлиса, гонимого в варварской России». Впрочем, бывало и круче. В начале 1914 года «львовский процесс» против «шпионов» – православных священников Игнатия Гудимы и Максима Сандовича, крестьянина Бендасюка и студента-юриста Колдры, отсидевших в крепости три года предварительного заключения, завершился оправданием подсудимых, поскольку полиция так и не смогла в итоге представить суду хоть какое-то связное обвинение. Это, однако, были еще цветочки мирного, вегетарианского времени.

От Бомбея до Лондона

Первые же выстрелы Великой Войны дали старт массовым, прекрасно подготовленным репрессиям против «политически неблагонадежных».

Естественно, рыбу начали чистить с головы, и под «официальную» раздачу сразу же попали самые заметные. В августе 1914 года были задержаны, а в июне–августе 1915 года на 1-м Венском процессе предстали перед судом по обвинению в «шпионаже и государственной измене» русинские депутаты рейхстага (Марков и остальные), ведущие русинские публицисты (Янчевецкий), общественные деятели (Курылович, Богатырец, Цурканович). Никаких реальных улик и доказательств предъявлено не было, однако всем было понятно, да официозная пресса этого и не скрывала, что «явной изменой» является сама идея единства русского народа и русского литературного языка. В качестве свидетелей обвинения выступала элита «политических украинофилов» во главе с Евгеном Петрушевичем, чье имя – дайте время – еще будет повод вспомнить. Популярного оппонента коллеги топили от души, не за страх, а за совесть, так что в итоге большинству подсудимых, в том числе и Маркову, судьи присудили повешение. Правда, учитывая десятки ходатайств о снисхождении, поступавших отовсюду, вплоть до Ватикана, «старый добрый кайзер» заменил петлю пожизненным заключением. Аналогичные процессы, уровнем чуть ниже, прошли и в следующем, 1916 году.

Но если в столице политес хоть как-то соблюдался, то на местном уровне все было куда менее куртуазно. Там власти – как гражданские, так и военные – в своих действиях начиная с мая 1915 года руководствовались инструкцией коменданта Львова генерала Римля: (а) галицкие русские «делятся на две группы», русофилов и украинофилов, (б) первые «все без исключения» государственные изменники, в связи с чем (3) их «следует беспощадно уничтожать».

Собственно, и до мая 1915 года работа шла в том же ключе. Видимо, интуитивно. Людей брали сотнями, по уже готовым спискам, за решеткой оказалась почти вся русинская интеллигенция и тысячи крестьян, как правило, по указке местных «украинофилов». В селе Полоничная, например, «галицкие украинофилы пустили ложные и нелепые слухи о том, что война вызвана «москвофилами», написавшими к русскому царю прошение… На людей русских убеждений посыпались со всех сторон угрозы и доносы, которые встретили весьма благоприятную почву, так как жандармским постом заведовал у нас в то время заядлый украинофил Иван Чех. На четвертый день войны он арестовал целую толпу односельчан, имевших книги на русском языке, избил несколько женщин, конфисковал домашнюю библиотеку у одного из задержанных и всех отправил в лагерь. Ни возраст, ни пол не могли служить оправданием». Мало? Продолжим. «В Каменке Струмиловой один священник расстрелян, один арестован, повешено и расстреляно 10 крестьян, арестовано свыше 120 крестьян, – все по доносу униатского священника Михаила Цегельского, дважды без успеха ходившего на выборы… В Загради по доносу расстрелян священник, повешено пятеро, – на всех указал Роман Гойда, как на русских шпионов». И таких доброхотов насчитывались десятки, тем паче что доносчикам полагалось официальное вознаграждение: за учителя – столько-то, за священника – побольше, за крестьянина – цена пониже. Доносить можно было о чем угодно. У священника Илью Лаголы жандармы снесли дом в поисках «царского портрета и бомбы», согласно доносу, «привезенных русским аэропланом». Нашли, правда, только портрет Льва Толстого, но и это оказалось неопровержимой уликой; старого попа тут же отправили в львовскую тюрьму, вместе с коллегой, отцом Григором Полянским, у которого в кабинете обнаружился самодельный глобус.

Впрочем, попавшим в тюрьму еще повезло. Часто «русофилов» вешали тут же, в рамках «военной целесообразности». Вешали, если на ответ, русский или поляк, назвался русским. Вешали, если назвался поляком, но не может прочитать три польские молитвы. Вешали, если в разговоре сказал что-то не то о России, а если кто-то просил пощадить обреченного, заступника(-цу) вешали рядом, до пары. А бывало и совсем просто, как 15 сентября 1914 года, когда венгерские гонведы, «поленившись сопровождать колонну», перекололи штыками 47 мужчин и женщин.

Всех, однако, не перевешаешь и не переколешь, кого-то и доставляли по месту назначения. Поскольку же тюрьмы не резиновые, а задержанных только во Львове к 28 августа 1914 года оказалось свыше 2000 голов, по приказу Вены были созданы первые в Европе концентрационные лагеря – «перевалочный» Терезин (Чехия) и «лютейший застенок» Талергоф (Штирия) – пустырь, огражденный колючей проволокой, куда переправляли самых «неисправимых». А таких было много. Если первая партия «русофилов», пригнанная в Талергоф 4 сентября 1914 года, составляла 70 голов, то уже 9 ноября, согласно рапорту фельдмаршала Шлеера, в лагере находились 5700 заключенных в возрасте от 7 до 84 лет. Около полугода не строили даже бараков, люди лежали на земле под открытым небом в дождь и мороз, десятками в день вымирая от голода и болезней. Когда «старого доброго кайзера» уже не было на свете, а лагеря были закрыты по распоряжению молодого, не чуждого гуманизма кайзера Карла, депутат рейхстага Юрий Стршибрны 14 июня 1917 года доложил коллегам, что в лагере умерло более 15% от общего числа «превентивно задержанных». Позже – в марте 1918 года – депутат Сигизмунд Лясоцкий, имевший поручение проверить эту информацию, заявил, что цифра еще и занижена, а в «Галиции нет ни единой семьи, не имеющей родню хотя бы в Терезине».

Любопытно, кстати, что именно на австрийский опыт ссылался известный младотурецкий идеолог доктор Назым, разъясняя причины геноцида армян. «Мы не совершили ничего, противоречащего законам цивилизации, – говорил он в 1915-м. – Аресты интеллигенции в Стамбуле были копией арестов в Вене, упрощенные суды над изменниками в Анатолии – копия таких же в Галиции, а Дейр-Зор – наш Талергоф».

В целом, по мнению историков, через Талергоф и Терезин (те же яйца, только всмятку) прошло не меньше 100 тысяч человек. О степени их, а равно и тысяч повешенных, расстрелянных и запоротых шомполами, вины перед Австро-Венгрией можно судить по рескрипту от 7 мая 1917 года, согласно которому все арестованные, включая осужденных по делу Дмитрия Маркова и 2-му Венскому процессу, подлежали немедленному освобождению. «Все без исключения арестованные русские невиновны, – извещал верноподданных молодой и либеральный кайзер Карл, – но были арестованы, чтобы не стать виновными. О прочих будем скорбеть и молить Господа».

Глава XVI
Реве та стогне

Театр теней

Вернемся на восток, в Россию. Февральская смута, а затем и отречение Государя вынудило власть на местах крутиться. Везде. И в Киеве тоже.

Уже 17 марта 1917 года, собравшись в городской думе, лидеры киевских партий создали из самих себя Исполнительный Комитет. Никаких национальных лозунгов; единственная организация с этнопривкусом, «Товариство Украiнських Поступовцiв» (ТПУ), вела себя тихо и прилично. Однако очень скоро из общероссийских партий выделился «национальный актив», тоже желающий рулить. А поскольку солидные люди их и на порог Исполкома не пускали, возникло нечто параллельное, под названием Центральная Рада. Очень, надо сказать, умеренное и осторожное: в первом «обращении к украинскому народу» даже о скромной автономии, не то что о «самостийности», не было и речи. Сам идеолог «Украины-Руси» Грушевский, срочно примчавшийся из Москвы, изъяснялся сплошь неясными словесами.

При этом, что забавно, 600 членов ЦР, именуя себя аж «представителями Украинского Народа», по сути никого не представляли. «Никаких выборов нигде не было, – вспоминал позже член ЦР В.М. Левитский. – Депутаты из армии заседали на основании удостоверений, что такой-то командируется в Киев для получения в интендантском складе партии сапог; для отдачи в починку пулеметов; для денежных расчетов; для лечения; и т. п. Депутаты «тыла» имели частные письма на имя Грушевского, приблизительно такого содержания: «посылаем, известного нам»». Такой вот уровень легитимности. По сути, ЦР выражала волю неких «национально-сознательных украинцев», но кого и в каком числе, неведомо.

Более того, из анализа чуть позже прошедших выборов в органы местного самоуправления, проделанного видным историком-эмигрантом Д. Дорошенко, однозначно следует: «национально сознательных» избиратели полностью прокатили, и «Только там, где украинцы выступали в блоке с русскими социалистами, они получали более значительную часть мандатов». Для любителей цифр: в думы городов еще не «Украины» общероссийские партии провели 870 депутатов, автономисты всех оттенков 128, сепаратисты – ни одного. Это был щелчок. Однако «национально сознательные», живя в своем мире, не унывали.

Вполне возможно, экзальтированный, в большинстве молодой-зеленый и в абсолютном большинстве не слишком грамотный «национальный актив» и проиграл бы в пух и прах серьезным управленцам из Исполкома, но нашлись наставники. Именно в это время в Киеве чертиком из бутылки вынырнула масса галичан, тех самых «сечевых стрельцов». Даром, что австрийские подданные, они умножались в числе ежедневно – кто проникая через полуразрушенный фронт, кто возвращаясь из лагерей для военнопленных (именно так впервые объявились в малороссийской политике австрийский полковник Мельник и капитан Коновалец).

Эти хлопцы, имевшие достаточное образование и считавшие себя носителями «национального духа», подмяв местных невежд, растолковали им, что прежде всего необходима «украинизация», а все прочее приложится. Тот факт, что местные пришельцев крайне не любили и их новациями брезговали (в первую гимназию с украинским языком обучения записалось 107 человек из миллионного населения Киева и даже «фавелы» типа Куреневки, заселенные вчерашними селянами, бойкотировали начальные школы с «малороссийским языком обучения»), в счет не шел. Зато именно с их подачи ЦР заявила о формировании «национального украинского войска». Благо после событий в Петрограде с фронтов хлынули неисчислимые массы дезертиров, объяснявших свое бегство «желанием служить в родной армии». С «идейной» точки зрения сия биомасса равнялась нулю, зато у нее были винтовки, некоторые боевые навыки и готовность на все, лишь бы опять не оказаться в до чертиков надоевших окопах. В итоге, когда 30 апреля тысячи дезертиров на шумном митинге объявили себя «национальной армией», потребовав постановки на «все виды довольствия», ЦР, откровенно шантажируя Исполком, выдавила из него это самое довольствие, после чего «национальная армия» возлюбила Раду, что называется, страшным любом. Боеспособнее, правда, от этого не став ни на йоту. «Реальной пользы от этой «украинизации», – печально пишет тот же эмигрант Дорошенко, – было немного: солдаты разбегались, не доехавши до фронта, а у себя в казармах ничего не делали. Только митинговали, а в действительности, не хотели даже пальцем шевельнуть, чтобы помочь Украине».

Впрочем, фронты Центральную Раду опять-таки волновали менее всего. Куда актуальнее для «активистов» было хоть как-то утвердить себя. В связи с чем главой Военного Комитета Рады оказался не генерал царской армии Кондратович, сумевший привести орду дезертиров в хоть какой-то порядок, а никогда в армии не служивший театральный критик и публицист Симон Петлюра. Что до прочего, то, пока Исполком занимался элементарной социалкой и прочими скучными глупостями, Рада активно суетилась в народе, обещая всем, все и сразу. Благо состояла почти на 100% из профессиональных болтунов-социалистов. В июне был созван «Всеукраинский Крестьянский Съезд» (вернее, не всеукраинский, а только эсеровский, но кого это интересовало?), решивший отменять частную собственность на землю и делить ее как можно скорее. После чего на селе начались поджоги, а у Рады наконец-то появилась хоть какая-то поддержка, кроме толпы дезертиров.

Однако, учитывая горький опыт, вопросов о «национальном пробуждении» и отделении от России благоразумно не касались, а когда особо тупые на эту тему все же заикались, старшие товарищи их одергивали. «Украинцы не имеют намерение отрывать Украину от России, – заявлял Грушевский. – Если бы они имели такое намерение, выступили бы искренно и открыто с таким лозунгом. Ведь теперь за это они ничем бы не рисковали». И тем не менее аккуратненькие шаги делались: 23 июня был оглашен «Первый Универсал Центральной Рады», где указывалось, что «Украина не отделяется от всей России и не разрывает с Державой Российской, но (…) украинцы отныне сами будут создавать свою жизнь». А пару дней спустя возникло и правительство – Генеральный Секретариат.