Текст книги "Гопакиада"

Красотки кабаре

Кто и каким образом в такой обстановке мог считаться «законно избранным депутатом трудового народа», понять было сложно. И тем не менее 23 января 1919 года, когда уже почти вся Украина была под властью УСНК, а части Таращанской и Богунской дивизий действовали на подходах к столице, Конгресс начал свою работу, первым делом направив в Москву протест против «военного вторжения». В ответ Москва вежливо сообщила, что воюет с Директорией не Советская Россия, а украинское Советское Правительство, с которым у нее, Москвы, договор о взаимопомощи (что было правдой), армия которого состоит только из граждан Украины (что тоже было правдой). Относительно же претензий по поводу помощи Харьковскому правительству было разъяснено, что помощь и в самом деле оказывается, однако в намного меньших объемах, нежели совсем недавно Центральная Рада получала для борьбы с законным Харьковским Правительством от немцев и австрийцев, которые, кстати, вообще за нее и вместо нее воевали. И это было до такой степени правдой, что Директория, получив такой ответ, запретила печатать его в газетах, вопреки собственному запрету на все виды цензуры. Поскольку, как отмечал тот же Мазепа, «Большевики были правы, Украину они освоили не столько вооруженной силой, как силою своей пропаганды (…) против украинского фронта действовали украинские формирования, как Богунская, Таращанская дивизии. Русские здесь помочь не могли, они были вполне сосредоточены на южном фронте – против армии Деникина». Отдадим должное пану Мазепе: в отличие от многих своих коллег, он не боялся быть честным.

Как и следовало ожидать, Трудовой Конгресс, «выразитель воли украинского народа», оказался опереткой. Из 10 дней, выделенных ему Историей на существование, около недели ушло только на формирование президиума и утверждение повестки дня. Из сколько-то серьезных решений он успел только подтвердить заключенный еще в декабре между Директорией и правительством Западно-Украинской Народной Республики (такая тоже имелась) «Акт злуки» – объединения двух «государств» в «Соборную Украину». Увы, и этот успех попахивал музыкой Имре Кальмана, поскольку к моменту голосования Западно-Украинской Народной Республики уже фактически не существовало (ее остатки с увлечением догрызали поляки), а ратификация документа так и не состоялась, в связи с чем аж до последнего акта в событиях участвовали два правительства, каждое со своими политическими амбициями, дипломатиями и вооруженными силами. «Выразители же воли украинского народа», совершив сие судьбоносное действо, по деликатному выражению И. Мазепы, «разъехались». Вернее, как более точно указал один из делегатов, «сумели раствориться в массах». Навсегда. С концами. И лишь самые-самые не желающие уходить в никуда решились остаться при Директории. Директория же, утратив интерес к происходящему, уже готовила вагоны. Вариантов защищать столицу не было. Энтузиазма не проявляли даже галичане; по свидетельству И. Мазепы, их упрямый и волевой командир Евген Коновалец в частной беседе признал, что «особенно тяжело влияет на настроение наших стрельцов неблагожелательное отношение населения к нам». В общем, 2 февраля началась, как красиво выразился еще один историк, Гребинка, «колесная эпоха».

Попрыгунчики

И вновь – длиннющая цитата. Много позже, пытаясь честно ответить на вопрос, почему «лидерам нации» так и не удалось удержаться у руля, С. Шелухин, сенатор и министр самостийной Украины, не поступившийся принципами до конца жизни, пришел к выводу, что главная проблема заключалась в «господствующей демагогической части украинской интеллигенции». «Работа этой части интеллигенции, – писал он, – хотя и незначительной, но благодаря духовной дефективности и патологической жажде власти над народом и всем была разрушительной. На деле они показали себя бездарной и разрушительной силой, лишенной от природы конструктивного мышления. Я два раза, по необходимости, был министром юстиции и оба раза отказался, после попытки работать продуктивно в составе неспособного партийного большинства. Проявив жажду власти, эти люди создавали негодные правительства, какие уничтожали свободу нации и не выявляли ни малейшей способности к конструктивной работе. Узость понимания, свойство думать по трафарету, недостаток критики, самохвальство, нетерпимость к инакомыслящим, упрямство, неспособность разобраться в фактах, непригодность предвидеть и делать выводы из собственных поступков, неустойчивость и недостаток чувства настоящей ответственности за работу – их отличительные свойства». Впрочем, как уже говорилось, понимание этого пришло много позже, и не ко всем.

Директория же, удрав из Киева, на какое-то время задержалась в Виннице, печально наблюдая за тем, как «регулярная армия» лечится от тоски погромами, которые «лидеры нации», будучи людьми просвещенными, не одобряли, но и пресекать не пытались, боясь оказаться вообще без вооруженных сил. Попытались выйти на контакт с высадившимися в Одессе французами; те не отказали, но, как вспоминает участник встречи генерал Греков, вели себя с украинскими представителями так, «как будто были не на Украине, а в какой-то африканской колонии, с неграми», прямо предложили стать протекторатом la belle France и приказав избавиться от Петлюры, чье имя после череды погромов (хотя и без его личной вины) стало синонимом слова «бандит». Поскольку Петлюру второе условие не устроило категорически, попробовали связаться с Москвой. Там не хамили, а, напротив, изъявили готовность стать посредниками в примирении с «харьковчанами». Однако, учитывая, что у «харьковчан» набор вождей укомплектован под завязку, решили все же иметь дело с французами, согласившись на все, кроме, конечно, отставки Петлюры.

Увы, пока размышляли, атаманская вольница напугала сынов прекрасной Франции, вынудив их покинуть Одессу, а большевики уже шли к Виннице, защищать которую по доброй традиции было некому. «Почти все надднепровские формирования, – вспоминает И. Мазепа, – в это время таяли как снег от дезертирства, а те из солдат, которые остались в армии Директории, панически отступали перед совсем немногочисленным врагом (…) даже «сечевые стрельцы», наиболее дисциплинированная часть, не слушали приказов высшей команды, оставили фронт и ушли в тыл. Фактически украинская армия как целое уже не существовала». Побежали опять. Сперва в зачищенный от евреев Проскуров, оттуда, разделившись надвое, в Каменец и Ровно. «Авторитет Директории и Правительства пал так, как никогда. Все это усилило почву для расширения советофильских настроений среди эвакуированных чиновников». В переполненном лидерами, атаманами и просто беженцами Каменце дело чуть не дошло до гражданской войнушки, и слегка пришли в себя лишь тогда, когда стало ясно, что большевики на Каменец пока не идут.

Тем временем в Ровно, фактически упразднив Директорию, всю власть взял на себя Петлюра, у которого, в отличие от коллег, были «гайдамаки». Указы «головного отамана» день ото дня становились все более «левыми», уже мало чем отличаясь от декретов УСНК, тоже, кстати, не брезговавшего «национально сознательной» риторикой. «Армия» переставала понимать, за что воюет, в связи с чем молодой удачливый атаман Владимир Оскилко даже попытался устроить путч, дабы покончить с социалистами раз и навсегда. Мероприятие, правда, сорвалось в связи с нежеланием путчиста быть кровожадным, но фронт, вернее, то, что фронтом считалось, рухнул окончательно.

Снова побежали, на сей раз в Галицию, по ходу дела пытаясь по умным книжкам (читал Петлюра, не скроем, много) хоть как-то реформировать «армию», что в итоге, кроме косметики, вылилось в учреждении (по примеру большевиков) института комиссаров – «державных инспекторов», имевших право «следить за политически-национальной благонадежностью армии и принимать широкие меры». Увы, это похвальное нововведение никак не оправдало себя, когда начались стычки с поляками, уже ликвидировавшими ЗУНР и приступившими к «освобождению» Волыни. Луцк был отдан «ляхам», без боя же сдалась отборная «Холмская группа войск», переход на сторону Речи Посполитой наиболее надежных полков и дивизий принял характер эпидемии, как и сдача армейских складов. На мольбу о перемирии поляки не реагировали. Честный И. Мазепа, называя причины обвала, винит во всем «малороссов», не желающих воевать за «дивную идею Украинской Нации». Что, безусловно, правда. «Малороссов» сия идея вдохновляла, мягко говоря, не сильно, в результате чего Петлюра побежал дальше, на Красное и Тарнополь, не зная, как пишет И. Мазепа, «к кому попадем в плен: к полякам или к большевикам».

Братушки

В какой-то момент, правда, повезло. С невероятным напряжением сил захватив небольшой город Волочиск с округой, «головной отаман» вновь оказался хозяином пусть и крохотной, но собственной территории. Вагоны были разгружены, армия получила передышку, но ни поляки, ни «харьковчане» никуда не делись, и вопрос стоял по-прежнему: что делать? Для начала порешали кадровые вопросы, поставив к стенке опасно популярного командира «запорожцев» Бовбачана, обвиненного (возможно, не совсем без оснований) в нелюбви к трудовому народу и симпатиях к Добрармии, после чего пришли к выводу, что «если в течение 2–3 дней не придет помощь от Галицкой армии, ликвидация фронта – неизбежна».

И тут повезло опять. Галицкая армия, вместе с правительством уже не существующей ЗУНР убегавшая от поляков, таки явилась в районе Каменца, и хотя «Соборную Украину» никто объявлять не пожелал (амбиции, а кроме того, галичане на дух не переносили социалистов), возникший «тяни-толкай» уже был похож на что-то, а не на непонятно что. Естественно, много говорили. Естественно, делили портфели (именно тогда и стал премьером Исаак Мазепа, 27-летний отставной клерк и убежденный левый социал-демократ, считавший себя «национальным большевиком»). Естественно, самым-самым главнокомандующим по праву хозяина территории стал Петлюра, хотя галицкие части обязались подчиняться ему только с санкции своего «президента» Петрушкевича. И, осуществив все это, решили двигаться на «освобождение Украины», поскольку как раз в этот момент «харьковчане» бросили все силы на борьбу с наступающим Деникиным, так что освобождать беззащитное Правобережье не казалось сложным.

Так и случилось. С первых дней августа петлюровцы шли победным маршем, один за другим беря города, не имеющие гарнизонов. Было их много, тысяч 50, но назвать их «петлюровцами» можно лишь с очень большой натяжкой, ибо силы «головного отамана» (учитывая местных добровольцев – до 10 тысяч штыков) тонули в массе галичан, наступавших на киевском направлении, взяв с собой «запорожцев», но нахально, чуть ли не с улыбочкой отказавшись брать собственного «главнокомандующего».

Согласно мемуарам генерала Курмановича, видного петлюровского штабиста, помощника начальника, командир ударной галицийской группировки генерал Кравс просто пригрозил подать в отставку, если ему будут навязывать «полтавского цыганенка, из которого даже попа не вышло». Все верно, Петлюра был и сыном цыгана, и в семинарии не удержался. Но, думаю, его превосходительство как культурный человек был все же выше таких предрассудков. Куда вероятнее, сыграло роль то, что галичане – как рядовые, так и комсостав вплоть до высшего – считали Добрармию не только «достойным противником», но и, невзирая на все, «естественным союзником».

Удивляться чему, между прочим, не стоит. В те времена очень многие галичане, хотя уже изрядно замороченные своими политиками и запуганные австрийцами, все еще ощущали себя русинами, в русских врагов не видели, а вот в поляках очень даже, и к тому же не ощущали «малороссийские проблемы» полностью своими, зато, как дети зажиточных сельских хозяев, не любили социалистов. Даже в случае победы Деникина уроженцы Галичины, в состав России никогда не входившей, ничего не теряли. В отличие от «лидеров нации», сознававших, что в случае этой самой победы они теряют все – в первую очередь посты, погоны и портфели. А потому готовых скорее говорить с большевиками, чем с Деникиным, и не делавших этого, в основном опасаясь галичан. Ну и, конечно, сознавая, что большевикам на фиг не нужны. Сомневаясь.

Как бы то ни было, оставленное генералом Кравсом за ненадобностью на правом берегу, в районе Бирзулы, войско «головного отамана» почти откровенно бездельничало, позволив красной дивизии Якира, уже, казалось, безнадежно окруженной, прорваться на север, соединиться с 12-й армией Советов, ведущей упорные бои с Деникиным. Почему – неведомо. Возможно, демонстрируя обиду, а возможно и из каких-то более серьезных соображений. Кто его знает…

Не брат ты мне

Галичане и Добрармия вступили в оставленный красными Киев в один и тот же день, с двух сторон, и встреча, как ни странно, оказалась вполне корректной. Ровно до тех пор, пока «генеральному представителю головного отамана», прикрепленному к штабу Кравса, не примстилось публично сорвать и потоптать бело-сине-красную «москальську ганчирку», нагло реющую в добровольческой зоне. После чего несчастный патриот едва спасся на резвых ногах, а командование Добрармии предложило «украинскому войску» покинуть город и отойти куда душе угодно, но не ближе чем на 30 км. Что и было исполнено под бурные аплодисменты прохожих зевак, причем галичане подчинились требованию без сопротивления, с молчаливым пониманием, а что до «запорожцев», то, как вскоре выяснилось, их ряды поредели более чем наполовину; большая часть перешла под ту самую «москальську ганчирку». Как, между прочим, и множество киевлян. «Чужой и всегда враждебный нам Киев, – сетовал Исаак Мазепа, – деникинцам поспешил дать всякую помощь, начиная от обычных информаций и кончая вооруженными отрядами местных добровольцев».

Более того, резко меняются и настроения галичан. «От того дня, – вспоминает петлюровский премьер, – даже члены нашего правительства фактически были лишены возможности посещать Галицкую Армию (…) так что Петлюре пришлось просить Президента ЗУНР повлиять на галицких офицеров, которые неосмотрительно разговаривают на темы безосновательного контакта с Деникиным и тем разлагают общественность и войско». Но тщетно. Приказа от пана Петрушевича так до окончания военных действий и не поступило, а петлюровских комиссаров, приезжавших в части без спроса, галичане просто били.

Состояние «ни мира, ни войны» в какой-то момент стало столь унизительным, что крупный военачальник Петлюра не нашел ничего более умного, кроме как спровоцировать конфликт с Деникиным. И на свою голову преуспел. В середине сентября несколько гайдамацких «загонов», подчиненных лично «головному отаману», атаковали позиции добровольцев и, естественно, были побиты, после чего Петлюра, формально объявив «москалям» войну, немедленно отправил в Москву предложение о союзе (через случившегося проездом личного друга Ленина Фридриха Платтена). Излишне говорить, что настроения галичанам такой фокус не улучшил и военного задора не прибавил. В связи с чем уже 15 октября поредевшее «украинское войско» беспорядочно драпало к бывшей австрийской, а ныне польской границе, – уже, однако, без Галицкой Армии, с разрешения своего правительства «отдавшей себя в полном составе в полное распоряжение Главного Командования Вооруженных Сил Юга России».

А к концу ноября все кончилось. Немногие подразделения, еще что-то из себя представлявшие, были прижаты вплотную к кордонам. В местечке Любар, очередной «столице УНР», «гайдамаки» лихо били морды собственным генералам. Потом дело дошло и до массовой потасовки на предмет «хто винен?», после которой две трети «украинского войска», в том числе и «личная охорона головного отамана» в полном составе, ушли сдаваться красным. Оставшиеся же побрели вслед за своим кумиром и вождем в совсем уж дикую Новую Чарторыю, целых 3 дня бывшую последней «столицей УНР».

Вот там-то, назначив на 6 декабря «генеральное совещание», кумир и вождь в назначенный срок не явился, прислав вместо себя теплое письмо, гласящее, что, дескать, убыл «искать пути к спасению украинского дела». В связи с чем собравшимся осталось только последовать его примеру. Издав напоследок длиннейшее, крайне путаное воззвание о «продолжении борьбы за нашу государственность» и воодушевив еще не «самораспустившиеся» части сообщением, что ничего страшного не случилось и «война идет по разработанному плану», «лидеры нации» отдали обрадованным фанатам идеи приказ «начать победное наступление на восток и поднять Украину». А сами попросили политического убежища в Польше.

Глава XIX
Тени исчезают в полдень

Детское время

Ну что, опять на Запад. И на два года назад.

Летом 1918 года, когда Австро-Венгрия уже признала УНР, галицийские политики, все как один, разумеется, «украинцы», сознавая, что «распад монархии особенно сильно прогрессирует на протяжении последних трех месяцев», пребывали в приятном возбуждении. Когда же в октябре по умирающей империи прошла волна массовых забастовок, началось формирование Национальных советов – местных органов власти, призванных обеспечить права аборигенов. Возбуждение начало зашкаливать.

Однако в бочке сала явственно просматривался ушат дегтя. Еще 7 октября варшавский Регентский совет заявил, что Польша непременно будет восстановлена, а 9 октября последовало уточнение польских депутатов венского рейхстага: не просто восстановлена, а в границах 1772 года. Начиная с Галиции. Где, правда, поляков меньшинство, миллиона полтора из 5,4 миллиона населения в целом, но какая разница?

В ответ уже 10 октября сильно взволнованная «украинская» фракция во главе с Евгением Петрушевичем (помните такого?.. да-да, ключевой свидетель на «процессе Маркова») решила созвать во Львове альтернативный Украинский национальный совет – парламент «украинцев» Австро-Венгрии. Что и сделала 18 октября галицийская делегация Совета во главе с Костем Левицким (еще один ключевой свидетель на том же процессе). Совет декларировал создание украинского государства на землях Галиции, Буковины и Закарпатья и подчинил себе «сечевых стрельцов». Поляки, однако, уже намеревались ехать из Кракова и объявлять аншлюс. В связи с чем в ночь на 1 ноября «сечевые стрельцы» без всякого сопротивления со стороны уже плюнувшего на все губернатора взяли под контроль Львов, Станислав, Тернополь и все остальные сколько-нибудь значительные города. Губернатор с наслаждением сдал власть ставленнику УНС, 3 ноября издавшему манифест о независимости Галиции. 13 ноября была провозглашена ЗУНР. «Сечевые стрельцы» стали костяком Галицкой Армии.

Гладко, однако, было только на бумаге. Пока депутаты грезили, народ на местах действовал. Вернее, народы. Буковинские румыны, например, заявили, что украинцы им не указ, а их вековая мечта – влиться в Romania Mare, и уже 11 ноября доблестные части королевской армии парадным маршем вошли в Черновцы, не дав «Краевому комитету УНС» порадоваться жизни и неделю. В Закарпатье, что называется, своя своих не познаша: там вооруженные люди активно выясняли отношения на предмет, с кем быть – с Чехословакией, Венгрией, Россией (были и такие) или все же идти под руку УНС, причем «украинствующие» оказались в меньшинстве, а «русофилы» наоборот. Даже в самой Галиции единства мнений по этому поводу не наблюдалось. Если Республика Команча, образованная в краях, населенных лемками, заявила о том, что считает себя естественной частью ЗУНР, то соседняя с ней Русская народная республика лемков, наоборот, постановила войти в состав России, а пока это невозможно, просить о защите от «украинцев» Прагу. Однако все это были пустяки, потому что имелась еще и такая радость, как поляки, считавшие, что у «галицийского вопроса» есть одно решение, и притом, как говорилось в старых учебниках математики, только одно.

Уже 1 ноября в Перемышле начались столкновения между спонтанно возникшим польским ополчением и отрядами новоявленной «украинской власти». Имея больше оружия, опыта, да и численно превосходящие, сторонники ЗУНР неприятный эксцесс уладили за три дня, однако еще через неделю к Перемышлю подошли польские войска, быстро разъяснившие ситуацию и развернувшие наступление на Львов, где с 3 ноября и без того шли ожесточенные уличные бои.

Ситуация в столице пока еще провинции была, надо сказать, сюрреалистическая. Украинских формирований там было, естественно, больше, чем где-нибудь, вооружены они были очень хорошо, так что УНС ничуть не сомневался в быстром и успешном подавлении «беспорядков». Однако всего через три дня после старта польское ополчение, имевшее две винтовки на пятерых-семерых и на треть состоявшее из «орлят»-тинейджеров, уже овладело половиной города. Спешно подброшенные подкрепления «сечевых стрельцов» делали грозный вид ровно два дня, а затем плотно сосредоточились на хотя бы защите от «орлят» центра. К слову, ежели кого-то шокирует тон изложения, скажу сразу: все, конечно, было серьезнее, поскольку во Львове, в отличие от Крут, детей на растерзание не бросали. Говорить никто ни с кем не хотел, да и не о чем было говорить, вопрос о Львове был принципиальным, и это понимали даже «орлята», 12 ноября попытавшиеся решить вопрос сами и окончательно, но, о радость, отброшенные взрослыми сечевыми дядями под командованием даровитого командира Григория Коссака. После чего вдохновленный «великой победой» УНС провозгласил создание Западно-Украинской Народной Республики и был рад. Аж до 15 ноября, когда поляки, наругав «орлят» за излишек инициативы, восстановили status quo, вынудив «законную власть» просить перемирия. На время замирившись, и те, и другие стали ждать помощи, однако появившиеся первыми крестьяне из окрестных сел изменить что-либо не смогли, зато к полякам подошла помощь из Перемышля. Так что и «орлята», и их папы с мамами могли спокойно расходиться по домам, доверив дальнейшую работу профессионалам. По домам, однако, не разошелся никто. Напротив. И в ночь на 22 ноября, после спешного убытия «законной власти» в направлении Тернополя, «украинские войска» ушли вслед за руководством, а польские заняли, наконец, центр города. Параллельно устроив солидный еврейский погром – не из пресловутого даже антисемитизма, а в связи с тем, что львовские евреи, ослушавшись своих лидеров, защищали дело ЗУНР даже тогда, когда на улицах не осталось ни одного «сечевика».