Текст книги "Большой прыжок"

Стенли выстрелил в него сверкающим взглядом и обратился к Сидне:

– Опять штучки женщины с куриными мозгами? Когда ты повзрослеешь, Сидна? К концу мира?

– Ну, Билли! – Она поглядела на него с изумлением невинности. – Я сделал что-то не так?

Лицо Стенли стало теперь совершенно белым.

– Нет, – сказал он, отвечая себе, а не ей, – даже к концу мира этого не будет. И ты еще стараешься произвести впечатление на каждого своим умом. Но а не думаю, что кто-нибудь посчитает это хотя бы чуть-чуть забавным. – Он мотнул головой на Комина. – Кругом. Вы возвращаетесь на Землю.

Сидна улыбалась, глаза ее вновь стали лучистыми, какими их помнил Комин. Она казалась очень заинтересованной.

– Повтори, пожалуйста, последние слова.

Стенли медленно повторил:

– Я сказал, что этот человек возвращается на Землю.

Сидна кивнула.

– Ты стремишься стать отличным, Билли, но все еще недостаточно хорош.

– Недостаточно хорош для чего?

– Чтобы отдавать приказы, как Кохран. – Она повернулась к нему спиной, не оскорбительно, но словно его здесь и не было.

Когда Стенли заговорил, в его голосе звучало беспокойство:

– Это мы еще посмотрим.

Он быстро вышел. Сидна не взглянула ему вслед. Не Глядела она и на Комина. Он не забыл о Стенли уже через минуту. «Мне кажется… мне кажется, что это Баллантайн». Сколько же это может продолжаться?..

Он хрипло спросил:

– Так что ты пытаешься мне сказать?

– Это трудно принять, не так ли? Может, теперь ты понял, зачем я приехала в Нью-Йорк?

– Послушай, – сказал Комин, – я был с Баллантайном. Его сердце остановилось. Его пытались оживить, но напрасно. Я видел его. Он мертв.

– Да, – сказала Сидна, – я знаю. Из-за этот все так трудно. Сердце его не бьется. Он мертв, но не совсем.

Комин грубо выругался, чувствуя наползающий ужас.

– Как человек может быть мертв не… Откуда ты знаешь? Ты же сказала, что тебя не пускают к нему. Отку…

– Она подслушивала у двери, – прозвучал новый голос. Через холл к ним шел человек, его каблуки сердито стучали по каменному полу. – Подслушивала, – сказал он, – а затем разболтала. Ты так и не можешь научиться держать рот на замке? Ты не можешь прекратить причинять неприятности?

Лицо его, бывшее лицом Сидны во всем, кроме красоты, было высокоскулым и мрачным. В глазах его был тот же блеск, но он казался жестоким, а у губ копились морщины. Он выглядел так, словно хотел схватить Сидну и разорвать на части.

Она на уступила ему.

– Раздражением ничего не изменишь, Пит. – Глаза ее пылали, а губы упрямо сжались. – Комин, это Питер Кохран, мой брат. Пит, это…

Жестокие черные глаза быстро сверкнули на Комина.

– Знаю, я видел его раньше. – Он обратил все свое внимание на Сидну. Откуда-то издалека послышался голос Стенли, требующий, чтобы Комина отослали. Никто не отреагировал. Комин сказал:

– Где?

– На Марсе. Вы не помните, вы были без сознания в то время.

Смутное воспоминание голоса, говорившего из густого красного тумана, вернулось к Комину.

– Так это вы прекратили развлечение?

– Парни немного перестарались. Вы бы скорее умерли, чем заговорили. – Он поглядел на Комина. – А теперь вы готовы говорить?

Комин шагнул к нему.

– Баллантайн мертв?

Питер Кохран заколебался. Взгляд его стал глубже, на скулах заходили желваки.

– Это ты со своим длинным языком, – пробормотал он Сидне. – Ты…

– Ну, знаешь, – яростно сказала она, – ты сумасшедший. Ты и все племя Кохранов ничего здесь не добьетесь, и ты это знаешь. Я думала, у Комина может быть ответ.

Комин повторил:

– Баллантайн мертв?

Секунду спустя Питер сказал:

– Я не знаю.

Комин стиснул кулаки и глубоко вздохнул.

– Тогда давайте по-другому. Мертвого или живого, я хочу его видеть.

– Нет, нет, вы не… вы не представляете последствий. – Он изучал Комина тяжелым, пронизывающим взглядом. – Чего вы ищите, Комин? Возможности вмешаться?

Комин указал на Стенли:

– Я уже говорил ему. Я говорил вашим парням на Марсе. Я хочу узнать, что случилось с Паулем Роджерсом.

– Из-за благородной сентиментальной дружбы? Слишком слабо, Комин.

– Не только из-за дружбы, – сказал Комин. – Пауль Роджерс однажды спас мою шею. Я уже не раз говорил вам это. Я хочу заплатить свой долг. Я хочу узнать о нем, несмотря на всех Кохранов.

– Это вам не удастся. Может, я займусь этим как Кохран?

Комин грубо сказал:

– Кто? Вы? Вы хотите открыть правду, отфутболивая Баллантайна, как мяч, захватив его корабль, спрятав вахтенные журналы, пытаясь превратить Большой Прыжок – величайшее дело, когда-либо совершенное человеком – в обыкновенные дешевые мошеннические делишки.

– Давайте говорить прямо, – резко прервал его Питер. – Корабль и звездный двигатель принадлежат нам. А журнал уничтожен, как мы и говорили. И мы привезли сюда Баллантайна, пытаясь что-то сделать для него… – Он прервал себя, лицо его передернулось, словно от какого-то шокирующего воспоминания.

Комин почувствовал призрачный холод в эмоциях своего собеседника, но снова спросил:

– Позволите вы мне увидеть его?

– Почему я? Почему вы считаете, что я не отправлю вас на Землю?

– Потому что, – мрачно сказал Комин, – вам известно, что я кое-что знаю, и вы тоже хотите узнать это.

– Он ничего не знает! – выкрикнул Стенли Питеру. – Откуда? Баллантайн был в коме и не мог говорить. Он блефует, пытаясь нас одурачить.

– Может быть, – сказал Питер Кохран. – Мы это узнаем. Ладно, Комин, вы убедили меня, что знаете нечто и вы можете увидеть Баллантайна. Но я не буду иметь с вами дело после этого. Я только один из Кохранов, а это касается всех нас. Других здесь не будет до вечера по земному времени, и тогда мы можем сразиться. Достаточно честно?

– Достаточно, – кивнул Комин.

– Тогда что вы знаете?

– Не много, – сказал Комин. Настало время достать единственный маленький козырь, и он должен сыграть им так, чтобы подумали, что козырей у него полные руки. – Не много. Но я знаю, что начнется волнение, если людям станет известно, что существует трансурановая планета.

На секунду наступило молчание. Выражение лица Питера Кохрана не изменилось, но с лица Стенли сошла краска и оно посерело. Затем Сидна сказала в полной тишине:

– Он знает. И поэтому кто-то пытался убить его.

Питер Кохран резко взглянул на нее.

– Это нелепо. Мертвый он никому не нужен.

– Теперь я могу видеть Баллантайна? – потребовал Комин.

Кохран резко повернулся.

– Да. Для этого вас сюда пригласили. Сидна, ты останешься здесь. На сегодня ты наделала предостаточно неприятностей.

– Я и сама собираюсь остаться здесь, потому что мне нужно выпить! – сказала она.

Комин последовал за Питером Кохраном по коридору. Стенли пошел с ними. В конце коридора была скользящая металлическая дверь, а за ней лифт, который, медленно шипя, стал спускаться вглубь лунной скалы. Комин начал потеть, рубашка прилипла к телу, по спине опять бежал холодок. Сердце стучало бешено, нервно, стало трудно дышать. Морщины на лице Питера Кохрана били глубокими. Он выглядел так, словно долго не спал. Стенли стоял в стороне от них, погруженный в свои мысли. Глаза его медленно переходили с Комина на Питера Кохрана и обратно. На скулах вздулись желваки.

Лифт остановился, и они вышли. Не было ничего таинственного в этих подвалах под замком Кохрана. Они содержали установки для воздуха и воды, генераторы, горы припасов, необходимых для поддержания жизни и удобств в этом искусственном пузыре на поверхности Луны. Скалистый пол, по которому они шли, вибрировал от пульсирующей работы насосов.

Кохран шел как человек, которого заставили быть свидетелем казни. Комин подумал, что он, вероятно, ходил здесь очень часто, и он уловил тончайшую эманацию страха, исходящую от загорелого, породистого лица. Стенли тащился за ними, шаркая подошвами по гладкому полу.

Питер Кохран задержался перед дверью. Не глядя ни на кого, он сказал:

– Почему бы тебе не остаться здесь, Билл?

– Нет, – сказал Стенли.

У Комина пересохло во рту. На языке появился резкий привкус, нервы были напряжены.

Питер Кохран все еще колебался, хмуро уставившись на свою руку, положенную на дверь.

Комин сказал:

– Дальше, дальше! – и голос его прозвучал хрипло, не громче шепота.

Кохран толкнул дверь.

За ней была вырезанная в скале комната. Она была поспешно очищена от большинства припасов и так же поспешно наполнена вещами, делавшими ее отчасти госпиталем, отчасти лабораторией, отчасти камерой. Сильные лампы заливали ее голым безжалостным светом. Здесь были два человека и что-то еще.

Комин узнал молодого врача из госпиталя на Марсе. Он, казалось, теперь стал гораздо старше. Другой человек был Комину не знаком, но у него был такой же напряженный, испуганный вид. Они быстро повернулись к входящим. Молодой врач взглянул на Комина, и глаза его расширились.

– Опять вы, – сказал он. – Как вы…

– Не обращайте внимания, – быстро сказал Кохран. Он смотрел на врача, на пол, куда угодно, только не на белую кровать с ограждением по бокам. – Есть какие-нибудь перемены?

И все исчезло для Комина. Он сделал несколько шагов вперед и сразу забыл о своих спутниках, аппаратах и лабораторных приспособлениях. Свет был яркий, очень яркий. Он был сфокусирован прямо на кровати, и за пределами его круга все, казалось, исчезало: люди, голоса, эмоции.

Словно с другой планеты, донесся голос врача:

– Никаких перемен. Мы с Ротом закончили.

«Нет. Это было достаточно плохо на Марсе, – подумал Комин. Я слышал его крик, видел, как он умирает, и это было достаточно плохо. Никто не должен видеть подобное».

Донесся еще один голос:

– Я уже говорил вам о своих находках. Я проверил их, насколько это в человеческих возможностях. Нужно ждать появления совершенно новой науки, – возбуждение в голосе было сильнее страха, сильнее чего бы то ни было.

– Я знаю, Рот. Я знаю это.

Голоса, люди, напряжение, страх – все кружилось быстрее и быстрее, растворяясь в туманном полумраке вокруг единственного овала света. Комин поднял руки, не сознавая, что делает, и схватился за прохладное ограждение кровати. Все тепло и сила покинули его, внутри остался лишь ужас.

Существо, лежащее на кровати с ограждением, было Баллантайном. Это был Баллантайн, и он был мертв, совершенно мертв. Не было ничего, чтобы скрыть его мертвость: ни поднимающихся от дыхания ребер, ни бьющегося где-то под прозрачной кожей пульса, и следы вен были темные, а лицо…

Мертвый. И, однако, оно… шевелилось.

Слабые, неописуемые судороги и потягивания тела, которое помнил Комин, когда Баллантайн был еще жив, увеличивались и брали верх теперь, когда он умер. Это было так, словно какая-то новая, ужасная форма жизни заняла пустую оболочку, когда Баллантайн покинул ее, безмозглая, слепая, бесчувственная жизнь, умевшая только шевелиться, двигаться и подергивать мускулами, что поднимала и опускала члены скелета, что заставляла пальцы сжиматься и разжиматься, а голову – медленно поворачиваться из стороны в сторону.

Это было движение беспричинное, беззвучное, не считая шуршания простыни; Движение, что клало свою богохульную длань даже на лицо, в котором не было больше ни единой мысли.

Комин услышал хриплый отдаленный звук. Это была его собственная неудачная попытка заговорить. Он отошел от кровати. Он не видел и не слышал ничего, пока не ударился обо что-то твердое, и удар вернул ему чувства. Он стоял, весь трясясь, с клокочущим в горле дыханием. Постепенно комната перестала расплываться перед глазами, и к нему вернулась способность мыслить.

Питер Кохран сказал:

– Вы сами хотели прийти.

Комин не ответил. Как можно быстрее он поспешил отойти дальше от кровати и повернулся к ней спиной. Он еще слышал сухое, смутное, непрекращающееся шуршание.

Кохран обратился к врачу:

– Вот что я хочу знать наверняка. Сможет ли Баллантайн когда-нибудь… когда-нибудь снова ожить? Как Баллантайн, я имею в виду. Как человеческое существо.

Врач сделал решительный жест.

– Нет. Баллантайн мертв, умер от сердечной недостаточности в результате истощения. Он мертв по всем обычным физиологическим стандартам. Его мозг уже портится. Но его тело имеет в остатке некую странную новую физиологическую активность… я с трудом могу назвать ее жизнью.

– Что за активность? Мы не ученые, доктор.

Врач заколебался.

– Обычный процесс метаболизма в клетках тела Баллантайна прекратился, когда он умер. Но этот рецидивный процесс продолжается. Это что-то новенькое. Это поток низкого уровня энергии в клетках, не генерируемый обычным химическим метаболизмом, но медленным распадом определенных трансурановых элементов.

Комин резко поднял взгляд.

– Вы имеете в виду, – медленно сказал Кохран, – что он подвергся какому-то радиоактивному заражению?

Врач покачал головой, а Рот твердо сказал:

– Нет, это определенно не токсическая радиоактивность. Элементы, что абсорбировали клетки тела Баллантайна, выходят за рамки нашей химии, даже трансурановой химии, которой занимаются наши лаборатории. Они не испускают радиации, но освобождают энергию.

Они невольно взглянули на кровать, и Кохран мрачно сказал:

– Значит, его… движения – просто механические рефлексы?

Врач кивнул.

– Да. Цитоплазма сжимающихся клеток, таких как мускульные ткани, постоянно активна от притока энергии.

– Но он действительно мертв?

– Да. Он мертв.

Стенли нарушил наступившее за этим молчание:

– Что вы собираетесь делать с ним? Мы не можем показать его людям. Возникнет шумиха, исследования и это помчится на всех парах!

– Да, мы не можем показать его людям, – медленно подтвердил Кохран и через секунду сказал Стенли: – Позвоните на Землю службам новостей. Сообщите, что мы собираемся организовать Баллантайну похороны, которые он заслужил, и что вся Земля может увидеть их.

– Вся Земля? Пит, вы сошли с ума!

– Я? Может быть. Во всяком случае, у Баллантайна нет близких родственников, так что никто не сможет остановить нас. Велите им наблюдать через час за северо-западным краем Моря Дождей.

Тогда Комин понял. Он испустил длинный вздох. Кохран быстро взглянул на него, затем еще раз на кровать.

– Я знаю, что вы чувствуете, – сказал он. – Но, кроме всего прочего, он долго был в пути. Он заслужил отдых.

Затем они вышли, вернулись к свету, прохладному и свежему воздуху, запаху цветов, доносящихся из пышных садов. И в голове Комина все время звучал голос, шепчущий: «О, боже, почему это трансураниды…» И ему было плохо от мысли, которая не оставит его, пока он жив.

Сидна ждала. Кохран и Стенли были заняты своей идеей и едва ли заметили, что она взяла Комина под руку и увела на террасу над садами, где свирепо лился приглушенный фильтрами солнечный свет, выпаривающий смертельный холод из его тела. Она вложила ему в руку стакан и ждала, пока он заметит ее и заговорит.

– Не говори мне об этом, – наконец резко сказала она. – Не надо.

Через секунду она пододвинулась к нему и пробормотала:

– Не вздрагивай и не удивляйся. За нами могут наблюдать из окон. Комин, ты хочешь улететь отсюда? Я еще могу помочь тебе?

Он опустил на нее взгляд.

– В чем дело?

– Вы были внизу довольно долго. Семейство начинает съезжаться. Комин…

– У тебя и так уже есть неприятности.

– Я хочу еще больше! Послушай, я впутала тебя в это. Я проболталась о Баллантайне и привезла тебя сюда. Я попытаюсь увезти тебя, пока еще могу.

Его взгляд помрачнел.

– Боишься, что я попробую примазаться к доходам?

– Дурак! Ты не знаешь нас, Кохранов. Это крупное дело, и, значит, они пойдут на все. Так ты летишь?

Комин покачал головой.

– Я не могу.

Она посмотрела на него, прищурившись, а затем безжалостно сказала:

– Ты уверен, что хочешь найти своего друга Пауля Роджерса?

Комин был рад, что не пришлось отвечать на этот вопрос. Они увидели ровную, мурлыкающую, воздухонепроницаемую платформу, выплывшую из особняка и направляющуюся к люку.

Они смотрели, как она покидает купол и спускается по выступам на огромную лунную равнину. Она прошла так далеко на равнину, что превратилась в точку. На секунду она остановилась и пошла назад.

Затем для них и для всех наблюдателей с Земли на Море Дождей расцвел ослепительный цветок атомного пламени – сверкающий, бурлящий и угасающий. Погребальный костер героя со всей планетой в качестве зрителей. Комин расцепил руки, и Сидна вложила что-то в одну из них.

Это был шокер, еще теплый от ее тела. Она сказала:

– Ладно, идем, встретишься с моей семьей.

5

Это была самая нелепая комната, которую он когда-либо видел, относительно маленькая и обставленная по моде трехвековой давности. В ней был длинный низкий диван, глыбы кресел и маленьких столиков. Одна стена была стеклянным фильтром, но другие покрывали бумажные обои с цветочками. И здесь был камин с доской над ним – камин в суперсовременном замке на Луне!

В комнате находились шесть или семь человек, и когда Комин с Сидной вошли, они перестали разговаривать и уставились на него. Он почувствовал себя так, словно наткнулся на вражескую засаду. Стенли сидел в углу рядом с одной из круглолицых девушек, которые рано или поздно появляются в каждой семье. За ним у камина было низкое кресло в стиле Морриса. Фигура, сидевшая в нем, являлась фокусом всей комнаты.

– Вот этот человек, дедушка, – сказал Питер Кохран. Взрыв атомной энергии в Море Дождей, казалось, выжег в нем что-то. Он выглядел измученным, словно пытался преодолеть невозможное.

С древнего кресла в стиле Моррис послышался голос:

– Подойдите сюда.

Комин подошел и опустил взгляд на очень древнего старика, сидящего в кресле и глядящего на него напоминающими темные тлеющие угли глазами.

Он сказал:

– Вы Джон Кохран.

Лицо старика, изборожденное складками, ссохшееся, морщинистое, плотно обтягивало характерные выдающиеся скулы и носило отпечаток мудрости, приобретенной за долгую жизнь, но не святости. Только лицо позволяло узнать в этом древнем старике, завернутом в поношенный шерстяной халат и обсыпанном сигаретным пеплом, хитрого и безжалостного интригана прежних дней, заграбаставшего лучшее место для своей семьи в великой игре кораблей и планет.

На каменной доске над его головой среди прочих памятных безделушек – детская обувь, залитая для сохранения в бронзу, модели первых флагманских кораблей Кохранов, выцветшие фотографии прозаических домов и людей Среднего Запада – лицо Джона Кохрана поразительно повторяла отлично выполненная миниатюра вождя индейцев племени Сиу.

– Это Старик-Боявшийся-Своих-Лошадей, – с гордостью сказал Джон. – Я его прямой потомок по материнской линии. – Он продолжал ничуть не изменившимся тоном: – Я не люблю ничьего вмешательства, особенно любителей. Они непредсказуемы. Вы доставили нам массу хлопот, Комин.

– Столь много, – тихо сказал Комин, – что вы решили убить меня.

Глаза Джона сощурились и стали очень яркими.

– Убийства для дураков, – сказал он. – Я никогда не предавался этому. О чем вы говорите?

Комин рассказал ему все.

Джон подался вперед, глядя мимо Комина.

– Кто из вас ответственен за это? Питер?

Питер отрезал:

– Конечно, нет. Я был в Ханнеу.

Он вышел. К этому моменту вошли еще два человека, два других брата Сидны: один очень похож на Питера, но без его железной твердости, другой светлее и более круглолицый, с веселым, не привыкшим отказывать себе ни в чем видом. Здесь был и седовласый человек со ртом, похожим на железную полосу, и видом больного хронической болезнью, и Комин понял, что это наставник двух сыновей Джона. Он мог угадать причину его угрюмого характера. Старый Джон живет слишком долго.

Здесь были также представители третьего поколения Кохранов, мужчины и женщины, включая девочку, сидящую со Стенли, переводящую взгляд с него на остальных со смутной тревогой и украдкой бросающую взгляды на Комина, словно он мог взорваться, как бомба. Это была кузина Сидны. Стенли, казалось, не чувствовал облегчения после похорон Баллантайна. Он сидел, уставившись себе под ноги, временами огрызаясь, когда жена что-то шептала ему.

За ним сидела среднего возраста женщина, похожая на Старика-Который-Боялся-Своих-Лошадей больше, чем Джон, не считая того, что у вождя Сиу было очень доброе лицо.

Она бросила нетерпеливый взгляд и резко сказала:

– Стен, почему мы тратим время на этого человека? Я прилетела сюда обсудить дела и не вижу причины…

– Конечно, не видишь, – колко сказал Джон. – Ты дура. И всегда была дурой, Салли. Так что сиди и не раздражай меня.

Кто-то хихикнул. Дочь Джона вскочила.

– Отец ты мне или нет, я не желаю разговаривать в таком тоне! И не буду. Я…

Джон, игнорируя ее вопли, трясущимися руками закурил сигарету. Все остальные, казалось, забавлялись, кроме круглолицей, которая выглядела огорченной.

– Не обращай внимания, мама, – робко прошептала она.

Джон оглядел их обоих с большой скукой.

– Женщины, – сказал он.

Вернулся Питер Кохран.

– Ну, Комин, Хенней сказал, что вы оглушили его и заперли в туалете, это все, что он знает. Он не видел никого, кто бы следил за вами, и не видел никакого нападения.

Комин пожал плечами.

– Не видел. Он был без сознания. А другой парень – гораздо лучший сыщик, чем Хенней.

Стенли сказал:

– У нас есть только слова Комина, что было какое-то нападение.

– И еще, Комин, – сказал Питер Кохран, – вы не пытались сторговаться ни с кем, чтобы кто-то мог захотеть заставить вас замолчать? У вас могут быть какие-то личные враги…

– Конечно, – сказал Комин, – но этот не из них. Никто не ненавидит меня так сильно.

Стенли пожал плечами.

– Откуда вы знаете? Во всяком случае, я считаю, что это не настолько важно, разве что для вас.

– О, но это было, – тихо сказал старый Джон. – Ты тоже дурак, Стенли, иначе бы понял. Если он говорит правду, это значит, что кто-то не желает, чтобы он поговорил с Кохранами. Кто-то предпочел потерять известные Комину сведения, лишь бы они не были переданы нам. И это значит… – Он замолчал, проницательно глядя на Комина. – Вы смелы, но это дешевая добродетель. Смелость ничего не стоит без ума. У вас есть ум? Можете вы закончить мою причинную цепочку?

– С легкостью, – ответил Комин. – Вы намекаете на кого-то в вашем лагере, работающего на две стороны.

Ответом был гам голосов. Седоволосый сын Джона вскочил на ноги, повернулся к Комину и закричал:

– Это заявление разоблачает вас как лжеца! Ни один Кохран не продается!

Комин в ответ рассмеялся.

Взгляд Питера стал мрачным и свирепым.

– Боюсь, я согласен с дядей Джорджем. Комин подразумевает особое знание у предателя – он что-то знает, чего не знаем мы, и боится, что Комизм может рассказать нам. Но нет никаких особых знаний. Я исследовал корабль Баллантайна, журнал, все. Со мной был Стенли, а дядя Джордж и Симон пришли почти сразу же.

– Верно, – подтвердил веселый молодой человек, брат Питера, который был теперь более веселым, чем должен быть в любом случае. – Мы все были вместе. И на борту не было никого, кроме нас. Ни у кого нет особых знаний. Никаких. Я ручаюсь за старого Пита. Кроме того, это глупо. Все Кохраны участвуют в этом деле. – Он окинул Комина медленным скользящим взглядом, и Комин заметил, что молодой Симон Кохран не только весел, но и умеет держать язык за зубами.

– Лично меня, – сказал Комин, – ничто это не интересует. Мне нужно только узнать, жив ли Пауль Роджерс, и если жив, вернуть его на Землю. – Он прямо взглянул на старого Джона. – Готовится второй Большой Прыжок. Я хочу участвовать в нем.

Все было сказано. Странно, подумал он, как крепко держится в голове сумасшедшая идея. Вы уговариваете себя, что это безумие, что вы и не думаете делать так, и внезапно говорите: «Я хочу участвовать в этом» и понимаете, что все время планировали это сделать.

Питер Кохран сердито сказал:

– Вы? Вы что, Комин, – Белый Рыцарь? Если Роджерс или любой из троих жив, мы доставим их на Землю.

Комин покачал головой.

– Не надо. Кохранам всегда нравилось чистое поле, а это слишком легко очистить. Грубо говоря, я не доверяю вам.

Снова поднялся гул голосов, и все перекрыл пронзительный негодующий крик Салли Кохран. Старый Джон поднял руку.

– Тихо, – сказал он. – Все тихо! Он взглянул в лицо Комину очень яркими, очень твердыми и очень безжалостными глазами. – Вы оплатите ваше желание, Комин. Плата высока.

– Да.

В комнате стало совершенно тихо. Отчетливо послышалось щелканье браслетов, когда Салли Кохран подалась вперед. И все подались вперед, уставившись на Комина и старика, ловя каждое их слово.

Джон сказал:

– Баллантайн заговорил перед смертью?

– Заговорил.

– Но что он сказал, Комин? Что? Трансурановых недостаточно. – Джон выпрямился в кресле. – И не пытайтесь шантажировать меня, Комин. Не угрожайте мне Торговым Союзом или кем бы то ни было. Вы на Луне в стеклянном пузыре и никуда не убежите. Вы понимаете это? Вы здесь пробудете столько, сколько мне нужно, и ни с кем не сумеете переговорить. Это место уже служило для подобных вещей прежде. Теперь продолжайте.

В комнате стояла тишина – тишина затаенного дыхания, покрасневших, внимательных лиц. Ладони Комина вспотели. Он шел по тонкой проволоке, и было достаточно одного неверного шага.

– Да, – медленно сказал он, – трансурановых недостаточно. Об этом вы узнали из клеток тела Баллантайна. Но есть кое-что еще.

Молчание. Он в кольце взглядов, пылающих и голодных, нетерпеливых и жестоких.

– Пауль Роджерс был жив, когда Баллантайн расстался с ним. Думаю, остальные могут быть живы тоже. Он умолял Пауля не покидать его, говорил, что не может вернуться один.

Старик облизнул тонкие губы.

– Значит, он делал попытку. Мы поняли, что он садился, когда обнаружили в его теле трансурановые элементы. Дальше, дальше!

– Звук дрели, которой сверлили дверь, я думаю, привел Баллантайна в сознание. Этот звук заставил его вспомнить другое. Он заговорил о выходе… там, должно быть, ад. И затем…

Комин содрогнулся, вспомнив голос Баллантайна, его лицо и взгляд.

– Кто-то или что-то звало Пауля, и Баллантайн умолял его не слушать.

Джон хрипло спросил:

– Кто? Что?

– Что-то, что он назвал трансуранидами. Он боялся их. Я думаю, остальные ушли к ним, и Пауль, уходил тоже. Баллантайн боялся их. Он закричал.

– И это было все, – сказал Джон. Глаза его подернулись странной пленкой, как полупрозрачной оконной занавеской. – Он кричал, пока не умер.

Голос Комина был совершенно естественным, когда он сказал:

– О, нет. Это еще не все.

Молчание. Он ждал. Джон ждал. Комину казалось, что его сердце стучит громко, как литавры. Он был уверен, что все навостренные уши Кохранов слышат этот звук и знают, что он лжет. Внезапно он возненавидел их личной ненавистью. Они были слишком большие, слишком сильные, слишком самоуверенные. Они хотели слишком многого. Даже если бы в этот момент они узнали, что Пауль Роджерс и все остальные мертвы и им ничем нельзя помочь, он продолжал бы войну с Кохранами, только чтобы нарушить их планы. Они слишком уж хорошо использовали других людей.

И он был уверен, что один из них пытался убить его.

Джон ждал.

Комин усмехнулся.

– Остальное я расскажу, – заявил он, – когда буду у звезды Барнарда.

Стенли взорвался.

– Блеф! Наглый глупый блеф. Велите ему убраться ко всем чертям.

Дядя Джордж что-то сердито заговорил, и Питер тоже попытался вставить слово, но старик успокоил их одним жестом.

– Минутку. – Его глаза остановились на лице Комина. – Минутку, это надо обдумать. Если он не блефует, то может быть очень ценен. Если он сказал правду, то, может быть, лучше взять его в экспедицию.

Все задумались. Казалось, это всем понравилось. Всем, кроме Стенли.

Комин взглянул на Джона и тихо сказал:

– Вы исповедуете древнее «или-или»?

Джон хихикнул.

– Хотите вы или нет полететь к звезде Барнарда?

Комин процедил сквозь зубы:

– Да, я покупаю полет.

– Тогда, – сказал Джон, – вы сейчас не вернетесь на Землю. – Он оглядел всех присутствующих. – Это касается всех вас, кроме Джорджа. Все вы останетесь здесь, на Луне, пока не улетит второй корабль.

Стенли запротестовал.

– Но как же суды? Союз и «Межпланетное» уже распускают антимонии насчет своих прав на двигатель. Если они заставят нас присоединиться…

– Не заставят, – сказал Джон. – Джордж и наши законники смогут удержать их. Питер, можешь начинать. Ты будешь отвечать за все. – Старик устало прикрыл глаза. – Теперь все могут быть свободны. Я устал.

Комин вышел с остальными в большой холл. Их отпустили, подумал он, как школьников.

Но остальные не уделяли ему внимания. Они разговаривали повышенными голосами. Стенли все еще возражал, тетя Салли пронзительно жаловалась, пока властный голос Питера Кохрана не оборвал шум.

– Нам лучше бы заняться делом. Поскольку работы будут вестись здесь, нам нужен полный парк обслуживающих машин и технический персонал. Нильсон и Филдер могут справиться с этим. Вызовите их сюда, Билл.

– Но установить двигатель Баллантайна на новом корабле невозможно здесь… – начал Стенли.

Питер оборвал его.

– Это будет сделано. На одном из наших новых кораблей класса «Паллас». Здесь будут установлены шлюзы. Идемте, нужно браться за дело.

Комин повернулся и пошел от шумной спорящей группы. Он не обернулся, услышав, что Сидна зовет его. Сейчас с него было довольно Кохранов. Связавшись с Кохранами, он попал в нечто слишком большое для него. И теперь погряз в этом деле по уши.

Коридор был высокий и пустой, и пока он шел, слышалось эхо его шагов. Он мог идти куда хотел – через комнаты и залы, через террасы, окружающие пышно цветущие сады – но все же оставался под стеклянным колпаком на Луне. И смерть была за его плечами. Кто бы там ни был, он будет пытаться снова, он удвоит и утроит усилия, и Арч Комин с его длинным языком не доживет до того, чтобы увидеть звезду Барнарда.

А если доживет, чтобы добраться туда, его спросят: «Где планета Баллантайна?» Что он ответит?

Этого он не знал.