Текст книги "Сквозь века. Первая часть. Занятие «не хуже других»"

– Что?! Коня?!!! Откуда Вы знаете!!! – Харрада перепугался: он готов был поверить, что старик умеет слышать мысли. Тот, казалось, развлекается:

– Знаю, малыш, знаю! Сам был молод, хоть и давно. Тебе очень повезло с другом – наверное, Бог тебя любит.

– Честно говоря, барон, – признался Михаэль: – мы с Мигелем, хоть и друзья, но едва знакомы. Не понимаю, почему он возится со мной. Если уж начистоту, так я виноват перед ним больше Вашего – то, как я с ним обошёлся!.. Не могу я прикрываться его именем – нечестно было бы. Вы должны взять с меня плату, доктор. Мне-то Вы ничего не должны?

Старик с сомнением покачал головой:

– Едва знакомы! – переспросил тоном: «не рассказывайте сказок». – Не знаю, что там между вами произошло, сынок, но можешь быть уверен – твой друг обиды на тебя не держит. Не сейчас. Слово-то какое нашёл – «Возится»! Да он коня своего загнал. А ты – «во-озится»!

Наш лошадник, похолодев, зажмурился так крепко, как будто это могло помочь, могло изменить совершившееся. Переспросил шёпотом:

– Кого? – надеялся услышать, что хотя бы Баярда.

– Сипа.

– Господи!

– Лежи! Лежи смирно! – Сатториус уж раскаялся, что сказал. – Живой твой Сип, живой, успокойся! Отлежится, отдышится. Он крепкий. Встанет. Ну, немножко будет с запалом.

– Господи! – Харрада чуть не заплакал: – Запален. Он же негоден теперь ни на что. Мигель так дорожил им, так берёг! Ноги ему всегда бинтовал.

– Верно, так и валяется у меня под воротами – с забинтованными ногами. И непохоже, чтобы друг твой сожалел о нём: не сейчас. Забота у него сейчас другая. Я еле заставил его подпруги отстегнуть да одеяло на коня набросить.

– Как же он Сипа заменит?! – горевал Харрада. – Лошадей таких больше нету! Я такой сроду не видал, ни у одного вельможи, да он ещё и учёный был. Боже мой! Мигель теперь без боевого коня. Из-за меня! Почему, ну почему я ему сразу всё не рассказал?! Он бы тогда так не гнал! Из-за меня! Господи, какой был жеребец!

Но и это оказалось не всё. Снадобье из перстня стоило четырёх таких Сипов. Мигель для себя его берёг – на самый крайний случай. Он уж как-то применял нечто подобное, выручая товарища, и получил за это очень большие неприятности. Как снова решился?! Это о чём-нибудь да говорит? Сатториус от него такого точно не ожидал. Больной отвлёкся от Сипа:

– Что за неприятности?

– Расскажу как-нибудь, после, когда поправишься. Зачем же ты так расстроился? – врач погладил его по голове. – Не горюй, сынок. Кое-что для своего друга ты сделать можешь.

– Что?!

– Останься жив. Просто останься жив. Похоже, сейчас это всё, что ему нужно.

Харрада не знал, что и сказать. Возразил:

– Тут уж как получится. Не от меня зависит, скорее от Вас…

– Боже, какая тонкая лесть. Не старайся: я и так делаю, что могу, всё возможное. А невозможное зависит уже только от тебя. Вот скажи мне, например: ты жить хочешь?

Бедокур растерялся и отвечал честно:

– Право, доктор, не знаю. Никогда об этом не думал.

– А теперь – придётся, – велел старик: – Ты! Должен! Очень! Хотеть! Жить! Если хочешь выжить. Очень хотеть! Понял?

– Не совсем. Но я постараюсь.

– Постарайся, сынок. Сделай это для своего друга, он заслужил. А вот, кстати, и он сам. – Дверь палатки приотворилась, заглянул Мигель. Он словно бы не решался войти:

– Уже можно?..

Михаэль дёрнул врача за рукав и прошипел:

– Вот видите, что Вы наделали!

Тот сам поспешил к выходу и ввёл Мареса, по-простому, по-отцовски обняв за плечи:

– Мальчик мой, зачем же спрашивать? Я в самом деле так обидел Вас? Вы сердиты на меня?

Гарсиа лишь отмахнулся – не до того:

– Как он?

– Неплохо, совсем неплохо, не волнуйтесь. Уж дважды мне за Вас выговорил, насилу-то я его успокоил. Отчего Вы так задержались?

– Пошёл пешком, чтоб не загнать Вашу лошадь. Вернулся на своей. Вы нашли пулю? Хватило времени?

– Господи, дон Мигель, Вы действительно обиделись. Я не должен был так с Вами обращаться, хоть время и поджимало. Ваш друг прав: я очень виноват перед Вами. Вы простите меня?

Мигелю было не до реверансов:

– Так нашли Вы её?!

– Разумеется, коллега, разумеется. Вон она, – хирург с лукавой усмешкой эдак небрежно махнул рукой в сторону стола. Марес бросился в указанном направлении и, действительно, пуля спокойненько лежала себе на тарелочке рядом с окровавленными щипцами. И вторая там.

– Слава богу! Доктор! Какое облегчение! – Мигель быстрым движением поднёс руку к глазам. Барон бодро рапортовал по-латыни, мол, то-то там, и то-то – цело, проверено. Кровотечение не открывалось. Какие-то «пути», «восстановлены», и что-то там ещё «восстанавливается на глазах». И про сам эликсир: невероятно. Такого просто не может быть. Давно хотелось увидеть в действии. Волшебно, волшебно.

– Это Вы – волшебник, – сказал Мигель и повторил: – Какое облегчение.

– Ага! – не преминул вставить Михаэль. – У младенчика был запор, и доктор сделал ему облегчение.

Мигель с хирургом расхохотались.

– Ну и выражения! – лекарь вытирал слёзы. – Ваш приятель неподражаем. Теперь-то Вы простили меня, мой мальчик?

– Конечно, барон, конечно. О чём Вы? Я так Вам благодарен! Это уж Вы меня простите. – Мигель присел возле Харрады и взял его руку. – Теперь всё будет хорошо. – Они смотрели друг на друга: глаза в глаза – и что-то произошло между ними: необъяснимое чувство единения, словно они были братьями. Повеса не мог понять, отчего этот необыкновенный человек так дорог ему. Уж точно не за то, что испортил Сипа. Этот взгляд! Он знал его всегда, всегда помнил, но – убей бог – откуда?! Он словно бы смотрел в глаза – самому себе. Да, перед Михаэлем был именно он сам – только не такой, как сейчас, а каким хотел бы быть: лучше, серьёзнее, старше… Мудрее. Умеющий владеть собой. Признанный эксперт в вопросах долга, чести и совести. Способный, не раздумывая, загнать такого дорогого коня, если нужно. И всё отдать, не жалея.

– Всё хорошо, – повторил Харрада вслед за «самим собой». Наваждение рассеялось, оставив тёплое чувство родства. Он увидел, как измотан Мигель: – Отдохнуть бы Вам.

– Не надейся, – отрезал тот: – Я не уйду. Дважды ты выпроводил меня отсюда – больше не выйдет. Как бы ты ни старался, я тебя не оставлю.

Рыжий Чёрт был тронут.

– Ты такой же упрямый, как я, – сказал он, вполне довольный тем, что нашёл сходство, и с чувством пожал руку человека, единственного, чьё мнение для него что-то значило.

– Вот это да! – воскликнул тот с восхищением. – Ну и силища. Не руки, а клещи. Сколько ж в тебе силы, когда ты здоров?

– Лошадь за заднюю ногу поймать могу. Жеребца, с галопа: я проверял. И вести за гриву мшу, даже могу нести. А подкову ломаю одной рукой.

Мигель встал.

– Доктор, что Вы с ним сделали? У него совсем другие глаза.

– Не вижу разницы, – отшутился тот: – как были синими – так синими и остались. – И взял тихонько под локоть: – Давайте-ка отойдём, коллега, на два слова. Не спешите радоваться. Всё настолько серьёзно, что, не будь он Михаэль де Ла Харрада, о котором я премного наслышан, да ещё Ваш друг, за которого Вы так хлопочете, не решился бы я вмешаться в естественный ход событий. Он выживет теперь, конечно, и с очень большой вероятностью, но Вы понимаете, о чём я.

Разговор, как это принято у людей науки, вёлся на латыни. А Харрада латынь знал лишь наполовину. Те самые пол-языка, что он себе присчитывал. Он мог уловить лишь несколько слов. Решил, что латынь надо бы «подогнать».

– Что видел слуга? – уточнял Сатториус у Мигеля.

– Я не настолько глуп.

– И то ладно. Опасайтесь хотя бы его. Ох, доведёшь ты меня до костра, мой мальчик. Ну да что с вами поделаешь! Будем спасать твоего друга и дальше, с Божьей помощью. Даст Бог, всё обойдётся. Закатывайте рукава – и за дело. Работы нам предстоит ещё много.

Действие волшебного средства заканчивалось, Харрада соображал уже совсем не очень, но всё же уловил из дальнейших разговоров «между делом», что Гарсиа сможет каким-то образом восполнить запас своих волшебных кристаллов. Хоть это и сопряжено со значительными сложностями. А Сатториус на прощание сказал Мигелю: «Моя лаборатория всегда к Вашим услугам».

4. В глубине веков
(небольшое отступление)

Лет примерно на семьсот раньше…

Над аравийской пустыней разлилось расплавленное золото заката. Над восточной стороной горизонта проблёскивает первая звезда.

На западе – одно прозрачное облачко, очень красиво подсвеченное заходящим солнцем.

Колышется знойное марево. Знойный воздух наполнен стрекотанием цикад. Дремлет, мечтая о влаге, иссохшая щетина бывшей травы.

Высокий худой старик стоит в отдалении от своей землянки и смотрит на закат. Смотреть он может бесконечно. Закат красив, а он очень ценит красоту во всём.

Как его звать? Он не помнит: это не нужно. Когда-то давно его звали Абрахам, но уже более сорока лет его не зовут никак. Звать его некому. Он давным-давно пережил всех своих родных, друзей, врагов… И ушёл от мира и от людей в пустынь. Здесь он свободен, здесь он сам себе хозяин.

Пустынник. Отшельник. Таково его служение.

Он не знает никого старше себя. Он стар, как мир. Ему то ли семьдесят три, толи больше…

Был ли он молод? Был конечно. Давно: так давно, что словно и не был… Но молодость была, и была она бурной: объездчик лошадей; потом – восстание… Что помнит он обо всём этом? Сон! Просто – бурный сон. Бурный – и во многом страшный. Хорошо, что почти перестал сниться.

Сейчас в его жизни есть только Бог, молитвы, – и его бескрайняя пустынь с закатами, восходами, солнцем, звёздным небом… Он любит смотреть на звёзды.

Что он там видит? Он видит там вечность.

Он здоров и очень крепок, и проживёт ещё очень, очень долго…

Он устал… Но он терпелив и умеет не роптать.

Знает ли он, что он – лишь странник в вечности. Что живёт на этой Земле не в первый раз – и не в последний? Отозвалось бы в его душе чем-то смутно знакомым одно из прежних его имён: Таргий? Или Леонелла? Знает ли Абрахам, зачем живёт?

Он не знает. Думал (он умеет думать, было время научиться). Он много думал – но не понял, и смысла не нашёл. Но всё же он достаточно мудр, чтобы знать: даже если смысла не видно – это не значит, что смысла нет. Земные глаза видят не всё. Зачем-то его служение нужно.

Однажды весенним утром старик стоял у землянки. Он, как всегда, смотрел на небо, на солнце… И благодарил Бога, и славил Его. Угодна лишь благодарственная молитва, другие – пусты и не нужны.

И вдруг краем глаза заметил метнувшуюся в его сторону узкую тень. Перевёл взгляд в направлении этого движения – и встретился глазами со змеёй. Он часто видит здесь змей. Змеи всегда нравились ему: они красивы, – но они всегда убегают. А эта позволяла себя рассматривать, и сама смотрела прямо на него. Удивительно красивое создание. Небольшая, изящная, почти чёрная, блестит – отливает солнечными бликами, а на точёной головке и на спине – яркий, праздничный оранжево-красный рисунок.

Старик знал, что красавица эта пришла неспроста: змейка пришла к нему, за ним! Это – посыльный. Вестник богов. Значит, его служение окончено. Свободен.

От этого гостья нравилась ему ещё больше. Он осторожно опустился перед змеёй на землю, сел удобно, скрестив ноги, и с улыбкой закрыл глаза. Пора!

Ещё на тысячу лет назад. Античные времена

Она не слишком молода – уже полных семнадцать лет. В этом возрасте женщине пора быть замужем, иметь детей. Но её замуж не выдали.

На улицах Коринфа людно и жарко. Она любит жару.

Она миловидна, в меру смугла, худощава.

Шелковистые светло-каштановые волосы схвачены тоненьким обручем.

Мягкий взгляд золотисто-карих глаз, осенённых густыми ресницами, устремлён, как положено, в землю.

Короткая лёгкая туника цвета слоновой кости не прикрывает стройных колен. На левой руке – медный браслет с именем хозяина.

Леонелла – хорошая рабыня, и ошейник на неё не надевают. А браслет даже красив.

Она всегда тиха, покорна, её и не наказывают почти никогда. Отпускают одну в город! За водой.

Ходить к фонтану за водой – лучшее развлечение в её жизни.

Захотеть стать свободной – такой как она это и в голову не придёт!

Она всю жизнь живёт в богатом доме, сколько себя помнит – и так и должно быть. Находится в подчинении у старших рабынь. Хозяин – большой человек. Леонелла его и не видела никогда. Да и хозяин едва ли знает о её существовании. В доме сотни рабов.

Она – младшая рабыня при кухне. Так было всегда и, наверное, всегда так будет.

Зачем она родилась, зачем живёт, что будет с ней дальше… Да что велят – то и будет. Не должна она ни о чём думать и ничего решать! Нет у неё ни свободы, ни права, ни выбора, ни своей воли… Жалеет ли она об этом? Кто знает?

Хорошая рабыня: тихая, кроткая, послушная. Всегда в ровном настроении и всем довольна.

Очень хорошая жизнь. Не надо принимать решения. И развлекаться можно почти каждый день: кувшин на голову – и к фонтану за водой. Поточить лясы с подружками, пока набирается кувшин…

Совсем давно: так давно, что даже неизвестно, когда. У начала времён

Они сидели у походного костра.

Оба хорошо одеты. Одежда из хороших шкур. Они – хорошие охотники, и недостатка в шкурах нет. Зима кончилась, скоро будет совсем тепло. Скоро будет таять снег. Снег и теперь уже кое-где покрыт корой, от того, что подтаивает почти каждый день.

– Шаман сказал, ты должен взять женщину. – Таргий подбрасывает в весёлый костерок хворост из принесённой с собой вязанки. Апокай намного младше него – на много-много лун: почти на два солнца. Апокай младше, но он – умнее. Апокай очень умный. Умеет сотворить огонь! Поэтому у них есть костёр.

Таргий тоже умный – но ум у него другой, и другое умение. Он умеет возвращаться. Он не делает заметки и зарубки, ему не надо запоминать дорогу. Ему неважно, как далеко их пещера. Неважно, видны ли родные горы. Таргий всегда знает, куда надо идти, чтобы прийти домой. А ещё Таргий – старше, чем Апокай. И он сильнее. Он может содрать шкуру с лося, даже когда нет ножа. И он убил пещерного медведя копьём, одним ударом. Как дал прямо в затылок! И медведь сразу умер, и не убил Апокая.

Любой сильный охотник может убить медведя, но только Таргий может сделать это за один удар.

Чего Таргий не может – так это сделать огонь.

Апокай может делать огонь.

Апокай не может один убить медведя. Зато он может медведя нарисовать! Такого не может больше никто. Такого не может даже шаман. Апокай делает краску из глины, и рисует лося, оленя, медведя. Охотников. В оленя летит стрела, или его поражает копьё. Охотники рады, они танцуют! Апокай рисует – и охота будет удачной! Всегда.

Апокай не может один убить медведя. Он это знает. Но когда медведь набросился на Таргия, Апокай закричал так страшно, как очень сильный охотник, и швырнул в медведя копьё. И копьё стукнуло медведя по спине, и медведь повернул на Апокая, и Таргия не убил. Это Таргий убил медведя, за один удар!

С тех пор они с Апокаем – братья. Давно. Очень давно…

Апокай иногда странный. Он умеет смотреть на звёзды. Таргий не умеет смотреть на звёзды: он не видит там ничего кроме звёзд. Это скучно. Но он умеет не мешать Апокаю. Им хорошо вдвоём.

Таргий любит Апокая. Апокая надо беречь. Апокай умеет думать. Таргий – не умеет. Но он умеет беречь Апокая.

Таргий знает, что Апокай любит Нию.

– Шаман говорит, нужны дети. Ты должен взять женщину, Апокай. А то скоро будешь совсем старый. Шаман говорит.

У Таргия дети уже есть – даже двое. У Таргия большие дети: младшей почти три солнца, и она может скрести шкуру, а старший – такой большой, что умеет сам поймать рыбу. А ещё его старший, как и сам Таргий, всегда знает, в какой стороне дом – неважно, видно дом или не видно. Совсем большой: уже не заблудится. Двое детей. Даже почти трое: третий – у его Нии в животе.

Таргий любит Нию.

И Апокай любит Нию. Таргий знает.

Ние трудно было выбирать. Ния любит Апокая. И любит Таргия.

Она выбрала Таргия, потому что Таргий старше, и Таргий умеет убить медведя и ободрать шкуру без ножа.

Апокай до сих пор не взял себе женщину.

Около костра тепло. От костра тепло даже внутри – он греет через взгляд. На огонь смотреть хорошо. Но Таргий смотрит на огонь – и видит только огонь. А Апокай видит то, чего никто больше видеть не может. Он видит душу вещей. И душу звёзд, и душу огня…

– Шаман говорит…

Апокай слушает, что скажет Таргий. Он никогда не перебивает и не спорит. Апокай мало говорит. Много думает.

Апокай отвлекается от костра и с улыбкой смотрит на Таргия. У Апокая улыбка особенная – немножко грустная. Глаза – звёзды, а взгляд – огонь. Таргий любит брата.

Когда Таргий вымок в реке, он не дошёл бы домой. Но Апокай умеет сделать огонь, и Таргий не замёрз.

Апокай умеет смотреть на траву. Что он там видит? Он пытался объяснить, но Таргий не понял, хоть и старался понять. И трава ему что-то говорит.

И Апокай умеет видеть следы. Таргий тоже умеет – как все, – следы может видеть любой охотник, но то что видит по следам Апокай! Этого никто не может. Он видит всё! Когда Апокай идёт на охоту – охота всегда удачна. И он знает травы. Травы любят Апокая.

– …здесь недалеко живёт семья, – продолжает Таргий: – Если выйти на новую луну, то к старой луне будем уже у них. К новой луне вернёмся назад. Пойдём, Апокай! Рядом совсем: всего-то одна луна.

Апокай смотрит, как танцует огонь. Он чуть-чуть улыбается и слушает Таргия.

– Шаман говорит, наших женщин не берёшь: нужна женщина из другой семьи. Или должны быть дети – или ты будешь шаман. Сходим, Апокай!

Апокай снова смотрит на брата:

– Сходим. Только Нию предупреди.

Обоим и в голову не придёт, что один может пойти без другого. Они всегда вместе. Уже давно. Они – совсем братья.

Вокруг есть ещё семьи, – так говорит шаман, но эта семья – ближе всех.

– Отнесём лося – и сходим, – соглашается Апокай.

Таргий рад, что Апокай согласен. Если он наконец возьмёт себе жену – хорошо. А жена из другой семьи – совсем хорошо. Так говорит шаман. Шаман умный, он тоже умеет смотреть на звёзды и слышит траву. Если Апокай не возьмёт себе жену – он должен стать шаманом… А шаман никому не может быть братом! Шаман всегда один. Таргий не хочет, чтоб Апокай был один: как тогда его беречь?!

Надо отнести домой лося – тогда не страшно будет уйти на целую луну. Надо добыть и отнести лося. Апокай говорит, лось рядом, можно добыть сегодня. Он знает.

Таргий иногда смотрит на Апокая – и ему кажется, что Апокай – это он сам, только такой, который умеет смотреть на звёзды – и видеть там что-то кроме самих звёзд…

Братья доели то, что оставалось у них от печёного зайца. Хворост догорел, и костёр погас. Ничего! Им незачем беречь огонь: когда будет нужно, Таргий найдёт новый хворост, и Апокай разожжёт новый костёр. Таргий много раз старался сделать всё так же, как Апокай, но костёр у него всё равно пока не получается. Апокай говорит, это ничего, получится. Он будет показывать ещё.

Лето ещё не наступило, снега много. Следы видны хорошо. Холодно. Таргий и Апокай одеты в тёплые зимние шкуры – в том числе и в шкуру того самого горного медведя. Поделили её тогда по-братски. Хорошая шкура, до сих пор можно носить.

У Таргия с собой два тяжёлых копья, один маленький нож и один большой. У Апокая – лёгкое копьё, лук со стрелами и один маленький нож. Они очень хорошо вооружены.

– Туда! – указывает Апокай.

Надо перейти снежную равнину и по каменным уступам подняться в верхний лес. Лоси сейчас там. Если добыть лося не сейчас, а после, через несколько дней, – они его не смогут принести. Будет мало снега, и волокуши не дотащить. А оставить тушу и уйти звать ещё мужчин семьи – нельзя. Пока вернёшься, всё съедят росомахи.

Надо добыть и унести сегодня. Ние нельзя быть голодной.

Уступы растянулись далеко. Лес большой. Всё выше…

Апокай внезапно останавливается и говорит:

– Там что-то не так! Нельзя подходить. Надо уйти.

Таргий знает, что Апокай не скажет зря. Брат видит то, чего не видят другие, и знает то, чего никто не знает. Он младше, но его надо слушать! Таргий знает, но говорит:

– Там лось. Я его видел.

– Я тоже видел. Но сегодня – нельзя. Пусть сойдёт снег. Мы можем пойти в другой лес, там тоже кто-нибудь есть.

– Но если мы не запасём сейчас мяса, – говорит Таргий, – то не сможем уйти на целую луну!

– Пусть. Мы сходим потом. Мы не добудем сегодня лося. Я знаю. Уйдём!

Апокай всегда говорит правду.

Таргий верит Апокаю. Но очень не хочет бросить лося. Добыча уже рядом! Как можно не забрать?! Апокай может сказать, но не может решать: решать должен Таргий, потому что Таргий – старше.

– Я пойду посмотрю, – решает Таргий, – и сразу вернусь.

– Тогда я пойду с тобой, – говорит Апокай.

Они сделали всего несколько шагов, как вдруг слежавшийся снег под ногами Таргия чуть осел – и сразу весь провалился, и провалился снег рядом, и ещё рядом, и ещё! Вскрылся участок большой подземной реки. Апокаю повезло больше – его ноги остались на твёрдой породе. Таргий рухнул в узкую расщелину вместе с обваливающейся в неё снего-ледяной коркой; ссыпалось несколько камней. Этой расщелины здесь раньше не было! Её здесь не было никогда. Её не было совсем недавно! А теперь она – есть, и проявилась, и дна ей нет! И Таргий повис на краю, успев уцепиться в последний момент одной только левой рукой, не имея опоры под ногами, так как страшная эта яма уходит под карниз. И правая рука до края не достаёт, а левая быстро съезжает, соскальзывает по обледенелым голым камням.

Хорошо, что Апокай – быстрый! Он не такой сильный, как брат – но очень быстрый. Он успел ухватить Таргия за руку – выше кисти – и держит очень надёжно. Держит так, как будто он очень сильный. Сейчас он даже сильнее Таргия, сильнее всех на свете, и удержит. Ни за что не разожмёт руку Апокай. Он вытащит брата. Таргий тоже изо всех сил вцепился в руку Апокая: держаться ему больше не за что, и другой надежды ему нет.

Таргий пытается ухватиться правой рукой за край – но край уже далеко, и рука его ловит пустоту. Апокай уже свешивается немного вниз, чтоб держать его. Ногам опоры нет. Таргий пытается подтянуться – нет, край слишком далеко, правая рука всё равно не достаёт. Ноги не находят опоры. Апокай держит его очень крепко, надёжно. Апокай изо всех сил старается втащить его к себе, но они только медленно сползают вместе по скользким обледенелым камням.

– Держись за меня, Таргий! – кричит ему Апокай. – Крепко держись! – Всё время кричит: – Держись! – и сам держит. И сползает вместе с ним. Ещё немного – и они расшибутся оба. – Я тебя сейчас втащу!

Но Апокаю не за что ухватиться… Таргий всё понял. Сказал:

– Останься с Нией, – это и просьба, и объяснение того, что он делает: – Останься. – и руку разжал. Он не будет держаться за брата, не утащит его за собой. Но не разжал руку Апокай. Апокай удерживает его один! Таргий знает, что упадёт. Он видит, что упасть ему – неизбежно. Надо сберечь хотя бы Апокая.

– Брось! – кричит он брату. – Пусти! Пусти руку! Брось! Нельзя двоим пропадать! Хоть ты останешься! Пусти!

Кричит: пусти, – и видит, что Апокай не пустит. На этот раз он не намерен слушаться. Он всё решил сам и будет держать! И сам упадёт.

Таргию уже всё равно – его судьба совершилась, он знает. Апокаю падать – не обязательно. Но он держит. И сползает. И тоже обязательно упадёт.

– Брось, говорю! Незачем обоим! Ты останешься! Ты останешься с Нией!

Времени на уговоры нет: Апокай уже слишком сполз. У Таргия за поясом большой нож, почти топор. Нож уже у него в правой руке. Они ещё немного сползли…

– Руку тебе отрублю! Брось! Двоим не надо! Хватит одного! Брось тебе говорю!!!

Но Апокай отвечает:

– Нет! Держись. Я закреплюсь! Я закреплюсь сейчас! Я вытащу тебя! Держись!

Таргий даже замахнулся на Апокая своим ножом. Он испугается и бросит. Он бросит. Но Апокай не испугался и держит! Нельзя утащить с собой Апокая. Времени на уговоры нет! И Таргий наносит страшной силы удар. Тому, кто будет жив, рука нужнее, чем тому, кто всё равно должен сорваться. Тому кто разбился будет всё равно, есть ли у него рука.

И большой нож, почти топор, зажатый в правой руке Таргия, тяжело опустился на его же левую руку, и второй раз, и третий! Таргий в отчаянии рубит ещё и ещё. Другого выхода нет. Пусть Апокай будет жив.

Апокай дрогнул на один только краткий миг. Может, ему представилось, как он будет сейчас держать одну только руку от Таргия – без всего остального? Брызнувшая кровь успела залить пространство между ладонью Апокая и запястьем Таргия, которое Апокай до того момента с нечеловеческой силой сжимал. Он сжимает и теперь, но теперь рука скользит.

Таргий успел сказать:

– Прости! – И – выскользнул…