Текст книги "Венеция. Полная история города"

Надо ли говорить, что идея вскоре выродилась: избранные девицы жадничали и вымогали большие деньги, остальные завидовали и мстили, казна пустела. В конце концов стали делать двенадцать деревяных кукол и торжественно носить их в процессии вместо живых невест. Эти фигуры и назвали «марионетками» – звались-то они по-прежнему Мариями. Традицию «шествия Марий» возродили на карнавале, но, конечно, уже без приданого, а при поддержке спонсоров.

Глава пятая. Туризм: «Как печальна Венеция»

* * *

Солнце в Венеции можно увидеть не каждый день. Не сразу, нет. Сначала – туман. Пока бежишь спозаранку до утреннего кофе с корнетто, туман залезает в легкие, оседает влажной сеткой на волосах, прячет фонари.

Вода в виде Acqua Alta – это одно, она приходит под визг сирены, но рано или поздно уходит. Вода в виде тумана – это как огромный лоскут серого газа на лице города. Ждать, пока он слетит, бесполезно, нужно просто смириться. Венеция учит смирению и терпению. Туман может быть и опасен. В итальянском языке есть два слова для тумана: nebbia и foschia. В Венеции люди говорят caligo для описания местной разновидности тумана средней тяжести. Он больше похож на смог, которого, к счастью, здесь не бывает. Но он тоже серый.

Туман породил и выражение filar caligo – кружиться в тумане. Если вы одержимы чем-то, беспокойны, тревожитесь о чем-то, что нельзя исправить, сбиты с толку и так далее – это оно и есть. Это самое точное выражение для особо бессмысленной и грызущей тоски, от которой невозможно избавиться, ее не стряхнуть с себя, как и туман с города. Он может уйти только сам по себе, например, при перемене ветра.

У Шарля Азнавура есть песня под названием Que c’est triste Venise («Как печальна Венеция»). Она подтверждает расхожую мысль о том, что Венеция – меланхолический город. Лирическому герою здесь тоскливо: любовь ушла в туман, и он, взвалив на город свое настроение, пришел к выводу, что тот и сам опечалился. Впрочем, когда туман рассеивается, Венеция оказывается обычным городом, который тоже пытается прожить день без особых потерь. Хотя большинство посещающих ее иностранцев воспринимают Венецию как отстраненный, сонный и изолированный от привычного мира город-остров. Непокорный, оберегающий свой мир – фикцию, существующую по инерции.

Туман в Венеции

Для многих приезжающих сюда Венеция существует только как туристический штамп. «Романтический город», «атмосфера карнавала» и прочая ересь. Им трудно себе представить, что это место самодостаточно и существует для иных целей, кроме развлечения посторонних людей. В мировом общественном сознании крепко убеждение, что нет никакой реальной Венеции. Есть открытка с ее изображением, и цель массового туриста – поместить себя внутрь этой картинки, сфотографировавшись на фоне какого-нибудь известного здания.

Несмотря на то, что Венеция технически до сих пор настоящий город (у которого есть правительство, городские службы, некоторое количество жителей и даже университет), посетители часто не видят или игнорируют такие суетные детали.

Очевиднее всего эту двойственность Венеции понимаешь, глядя на ее бывший центр власти – Палаццо Дукале, Дворец дожей. Снаружи он светлый, воздушный: вот арочные галереи, где гуляет ветер, порфир и кружевные тени, золотой вечерний свет и тапёр в кафе Кьоджа. А внутри – пафос и власть, сила бывшей хозяйки половины известного мира. И никаких кружавчиков.

Парадные залы – это живописный эпос, славящий венецианскую геронтократию. Удивительно, как при здешнем влажном климате и общей средневековой антисанитарии венецианские дожи доживали до преклонных лет. Якопо Контарини, Энрико Дандоло, даже злосчастный Марино Фальер – всем им было далеко за 80. Тут они проходят вереницей – престарелые дожи, седая борода лопатой, парча и горностай, иногда к ним благосклонно склоняется Венеция в образе дебелой блондинки. Редко какой ослепленный золотым сиянием посетитель представит, как выживал в болотистой лагуне крохотный город-амфибия, как росли его амбиции, как строились корабли и вязались сети – торговые и политические.

Уважаемый турист, наслаждайтесь отдыхом, но знайте, что вы остановились там, где раньше был наш дом.

Это краткое изложение рукописных плакатов, которыми анонимные венецианцы время от времени украшают центральные районы Венеции. Своего рода открытое письмо гостям, в котором рассказывается о судьбе города, жители которого вынуждены уезжать из мест, где они родились.

Вьютон-от-Бенеттон

Отношение горожан к туристам и в целом к чужакам (куда входят в том числе римляне и прочие варвары) хорошо иллюстрирует история восстановления Немецкого подворья, Фондако деи Тедески.

Каналетто. Фондако деи Тедески (на левом берегу Большого канала). ок. 1750 года

Это одно из крупнейших и самых узнаваемых зданий в Венеции. Стоит на Канале Гранде напротив Рыбного рынка, торцом примыкая к мосту Риальто, торговому сердцу города. Венеция торговала с германскими землями еще со времен Карла Великого. Здесь, в коммерческой столице Европы, немецкие купцы держали свои склады, здесь же они и жили. Tedeschi по-итальянски значит «немцы». Слово fondaco (или вен. fontego) – нечто среднее между «складом», «магазином» и «постоялым двором» с просторным внутренним двором, ренессансным портиком на уровне канала и зубчатым карнизом.

Сенат Морской республики разрешил немецкоязычным купцам использовать здание в качестве резиденции в XIII веке. В 1508 году архитектор Иероним (или Джироламо) Спавенто по прозвищу «Немец» построил нынешнее здание на пожарище, оставшемся от сгоревшего предшественника. Фасад, выходящий на Канал Гранде, был расписан фресками Джорджоне, выходящий на улицу – украшен Тицианом. То немногое, что осталось от замечательного образца искусства эпохи Возрождения, хранится теперь в галерее Франкетти.

По мере того как уходила эпоха «венецианского купца», с постепенным опустошением города роль подворья уменьшалась. Уже при Наполеоне здесь была таможня, при Муссолини появилась почта. Наконец, в 2009 году Фондако деи Тедески купила семья Бенеттон, чтобы преобразовать 7000 квадратных метров здания в торговые площади. 54 миллиона евро заплатила компания Benetton за сделку, потрясшую город; 6 миллионов из них досталось Венеции в обмен на отмену ограничений на использование здания; по меньшей мере 40 миллионов потрачено на реабилитацию, восстановление и трансформацию Фондако деи Тедески в T Fondaco, на гонорар звездного архитектора Рема Кулхасса и т.д.

T Fondaco открыт для всех семь дней в неделю. По соглашению, подписанному с муниципалитетом Венеции, любой желающий должен иметь свободный доступ на выставки, во внутренний двор и на террасу на крыше, как и к туалетам на первом этаже (под них зарезервировано 200 квадратных метров площади – революция в венецианском санитарном деле). Здесь работают 450 сотрудников, в основном молодые женщины. Все говорят по-английски, многие – по-китайски, по-корейски и по-японски. Годовой оборот – 100 миллионов евро и около 2 миллионов посетителей на три этажа люкса.

У венецианцев этот проект вызвал резкое отторжение. Соцсети клокотали, газеты бессильно язвили. Поношения и ядовитые комментарии вызвали «7000 квадратных метров роскоши», где продаются вина за 2300 евро, мол, еще один «золотой дворец»: ткани Рубелли, красные эскалаторы, полированная латунь под видом золота и прочая нуворишеская пыль в глаза.

Опять, говорят жители, город перестраивают под туристов. Хуже того, туристов с Востока. Кто будет покупать весь этот вьютон-от-бенеттон? Конечно, китайцы. Еще больше китайцев повсюду. Когда Марко Поло прибыл ко двору Хубилай-хана, китайцы были в диковину. Теперь потомки Хубилая сами прибыли в Венецию, и город вздрогнул.

Серьезные претензии получила и компания «Бенеттон» – за коммерческий подход к культурному наследию, за собственный магазин между кампо Сан-Бартоломео и кампо Сан-Сальвадор, вписанный в историческое здание с деликатностью бульдозера – с использованием запретных стойматериалов (железобетон, цемент, стекло, лифты, эскалаторы – все это вызывает у true венецианцев стойкую идиосинкразию), за выселение за долги популярной Libreria Mondadori, за спекуляции с недвижимостью в 90-е. Но главное, и совершенно непереносимое оскорбление, нанесенное семейством Бенеттон и компанией DFS Group Венеции,– это вывеска у входа. На ней резцом по мрамору написано: Fondaco dei tedeschi. По-итальянски, т.е. на каком-то тосканском. По мнению венецианского сообщества, вывеска должна быть как минимум двуязычной, с обязательной надписью на местном диалекте: Fondego dei tedeschi. Как на дворце дожей: Palazzo Ducale и Pałaso Dogal. Припомнили тут же и бои за сохранение оригинальных венецианских уличных указателей. Городские власти регулярно тратятся на их обновление, и горожане с изумлением заметили, что вывески теперь тоже итальянские.

Дело о простынках

Топонимические боевые действия на берегах «лагуны Адрии зеленой» идут давно. Сражения разворачиваются на узких улицах-calli: язык Гольдони ополчился на язык Данте. А все дело в уличных указателях, на местном диалекте называемых nizioleti (от общеит. lenzuolini – «простынки»). В белых прямоугольниках – черные печатные буквы, выведенные прямо по штукатурке зданий. Ими помечены улицы, небольшие площади-кампо, приходы, мосты. Указатели давно превратились в сувенир, можно купить такой магнитик или фанерную табличку в натуральную величину. В городе таких указателей около четырех тысяч.

Есть еще желтые указатели со стрелкой – они вроде путеводной нити для туристов. 90 % этих указателей отправляют только в трех направлениях: per Piazzale Roma, alla Ferrovia, Toilett. Ferrovia – это железнодорожный вокзал; на пьяццале Рома находится автовокзал. Так гостеприимные венецианцы указывают туристам, где выход из их города.

Сотопортего Тамосси напоминает о «колдунье» Бьянке Капелло, будущей жене великого герцога тосканского.

А вот чтение nizioleti очень полезно, в них содержится поучительный обзор истории Венеции, но не большой истории Серениссимы, не великих сражений и дипломатических каверз, а истории мелкой, бытовой, насыщенной событиями приходского масштаба. Многие из названий – отражение народного красноречия, местной легенды или анекдота. Вот мост Мараведжи в Дорсодуро недалеко от Галереи Академии – в народной памяти запечатлелось, что здесь, в палаццо семьи Мараведжи, жили семь сестер редкой красоты. Набережная Сетте Мартири (Riva dei Sette Martiri) – в 1944 году немецкое командование для устрашения жителей Венеции расстреляло семерых заключенных из тюрьмы Санта-Мария Маджоре. Калле (улица) дель Марангон (Calle del Marangon) названа в честь самого большого и мощного колокола на кампаниле Сан-Марко, звон которого определял ритм города и помогал местным жителям идти в ногу со временем. Современное его название идет от слова marangoni – плотники Арсенала, которые по басовитому сигналу с Сан-Марко начинали и заканчивали смену. А вот сотопортего Тамосси (Sotoportego dei Tamossi) напоминает не только о семье банкиров Тамосси, чье дело сначала процветало, а потом угасло. Тамосси также арендовали палаццо, где в XVI веке жил Пьетро Бонавентури, соблазнитель «колдуньи» Бьянки Каппелло, будущей жены великого герцога Тосканского.

За двести лет существования nizioleti стали визитной карточкой города и для венецианцев, и для туристов. Однако краска с них быстро облезает – влажный воздух, агрессивная среда,– и таблички приходится часто обновлять. Коммунальные маляры, как оказалось, «простынки» не только восстанавливали, но и переписывали, иногда с ошибками, местами – на странной смеси итальянского и венецианского (суржик, суржик). Процесс иногда застревал где-то между двумя языками, создавая уродливые гибриды.

Вот пример nizioleto на безупречном венецианском. По-итальянски надпись следовало бы читать как «Parrocchia di S. Moise» и «Campo Sant'Angelo».

Такие языковые чудища вызывали возмущение многих граждан. Активисты даже создали группу для общественного давления на городской Совет. Они требовали восстановления табличек в достойном великого города виде. Самые горячечные энтузиасты требовали привести их в соответствие с Catastico 1786 года, последним письменным земельным кадастром республики. Муниципалитет гражданскую инициативу подхватил: создали совет, набрали советников, которым было поручено выработать некий общий критерий правописания топонимов. Подключили университет, лингвистов, историков, архивариусов. Все было бы хорошо, если бы не одно но: для многих венецианцев подход совета к восстановлению nizioleti оказался неприемлемым. Потому что на стенах венецианских домов стали появляться таблички, говорившие с прохожими на общепринятом итальянском, а не на местном диалекте: Sottoportego della Madonnetta, например. Эта ползучая, зловещая экспансия двойных согласных вызвала в обществе раскол. По ночам в город стали выходить летучие партизанские отряды, вооруженные баллончиками с краской. Они закрашивали двойные буквы, приводя надписи в соответствие с венецианским диалектом. И какой-нибудь Ponte della Parrucchetta к утру превращался в Ponte del Parucheta. А campo dell’Abbazia в campo de l’Abazia.

Двойные согласные были преданы анафеме как проявление «итальянизации». В этом коварном удвоении мерещилась и двойная обида – подрыв культурной самоидентификации, покушение на традиции, насмешка над ностальгией. Мол, мы ничего не имеем против языка божественного Данте, но и венецианцам есть что предъявить, когда дело доходит до претензий на древность.

У идеи переписать названия улиц по-итальянски тоже были свои сторонники. Наследники Чиприани[31]31
  Джузеппе Чиприани – знаменитый итальянский ресторатор, придумавший известное далеко за пределами Венеции блюдо карпаччо и коктейль беллини.


[Закрыть], например, заявили, что итальянские названия улиц легче поймут туристы (странная концепция: для облегчения жизни туристов проще было бы перевести и переписать все названия на английском языке). Сторонники пуристического подхода утверждали, что венецианский диалект существует, он до сих пор используется ежедневно большинством венецианцев любого социального ранга и сохраняет их память и культуру. Но, скорее всего, «вопросы языкознания» отразили более глубокое и мощное желание предотвратить еще одно изменение в венецианской жизни, помешать приспособлению города под нужды туристов, сохранить то, что осталось от разоренной культуры республики. Ветшающие указатели в этой картине мира – это стертые знаки истории, которые в Венеции пытаются восстановить.

Туризм в промышленных масштабах

По утрам, буквально с рассветом, на пьяццу Сан-Марко к титульной базилике приходит специальный служитель со шлангом. Сильной струей воды он смывает голубиный помет со ступеней базилики, с подножия колонн – отовсюду, куда может дотянуться. Хорошее напоминание тем, кто любит во время аква альты пройтись босиком по пьяцце. Пусть знают, из чего состоит вода лагуны. Потому что это туристы вопреки административным запретам и штрафам снова приманили голубей на самую красивую площадь мира. Голуби активно кормятся с рук туристов и так же активно гадят на древние мраморы. В познавательной американской книжке про массовый туризм в Венеции Venice, the Tourist Maze. A Cultural Critique of the World’s Most Touristed City («Венеция, туристический лабиринт. Культурная критика самого “отуристиченного” города в мире») авторы описывают разнообразные последствия столкновения «туризма в промышленных масштабах» с древней и хрупкой культурой города.

В Венецию ежедневно приезжают 60 тысяч туристов – при сопоставимом количестве населения (сегодня в лагуне живет не больше 55 тысяч человек). «Туристы стекаются сюда тысячами каждый год»,– хвалится популярный путеводитель по городу, и он не преувеличивает, а сильно преуменьшает ситуацию. Они приезжают сюда в поисках уже сложившегося образа, образа Венеции из проморолика про «самый романтический город в мире», и город должен исполнить приписываемую ему роль. Для большей части мира Венеция – не настоящий город, с настоящими жителями и принятыми ограничениями, но фон и сцена для выдуманных эмоций и страстей.

Романтическим фантомом Венеция была не всегда. Это был город, известный своей практичностью. Приезжие и тогда восхищались Венецией, но скорее ее нахальным богатством, всепроникающей коммерческой экспансией, военной силой и космополитизмом. Ситуация изменилась в конце 1600-х годов, когда Венеция стала увядать, а слава ее клониться к закату. Пускать пыль в глаза Лондону или Парижу Венеция уже не могла, но иностранцы продолжали прибывать в город. К моменту краха Serenissima Repubblica в 1797 году Венеция уже жила за счет иностранцев, искавших здесь то, что было сравнительной редкостью в других странах: проституцию обоих полов, азартные игры, всяческие перверсии.

Морис Б. Прендергаст. Набережная, Венеции. Ок. 1899 год

Венецианцы всегда умели продавать свой город богатым гостям как «город для особых случаев». Но когда появился новый формат туризма – пакетные туры для скромных, но многочисленных представителей среднего класса, – железная дорога, самолеты, круизные лайнеры ежедневно стали наводнять ее десятками тысяч посетителей. О Венеции перестали снимать фильмы и начали делать рекламные ролики. Можно сказать, что теперь это постмодернистский город, который не производит и не продает ничего, кроме самого себя и своих многочисленных изображений.

Сильная привязанность, которую Венеция вызывает у мировой общественности, имеет, однако, высокую цену. Сюда приезжают от тринадцати до четырнадцати миллионов туристов в год. В среднем на каждых сто венецианцев приходится 90 туристов. Это самое высокое соотношение числа туристов к числу резидентов в Европе, в девять раз выше, чем, скажем, во Флоренции.

Конечно, вся эта кочующая человеческая масса не живет в городе постоянно, каждый турист занимает венецианское пространство лишь на короткое время. Но все же с точки зрения качества человеческой жизни, использования городской инфраструктуры и, конечно, с точки зрения жителя, в раздражении выглядывающего из-под опущенных жалюзи, туристы в городе присутствуют постоянно и повсюду. Венецианцы уже не интересуются, кто они и откуда приехали. Они видят только гомогенную толпу, «стадо», саранчу. Около 40 % венецианцев заняты тем, что продают приезжим маски, мороженое или тарелки с фритто мисто. Однако остальные горожане живут вопреки, а не благодаря массовому туристическому присутствию, и чувствуют себя как на Голгофе, когда шестьдесят, а иногда даже сто тысяч иностранцев одновременно пытаются втиснуться в довольно маленький город.

Площадь Сан-Марко в 6 часов вечера, после того, как схлынули туристы

В то же время венецианцы, которые в массе своей становятся все старше и которых становится все меньше, продолжают борьбу за свой город, где они теперь чувствуют себя чужаками. Они бесконечно жалуются в газетах и соцсетях: на распад сообщества, на дискомфорт сосуществования с туристами, на трудности передвижения в толпе; на мусор, который оставляют после себя туристы; на неуважение и невежество, с которыми венецианцы сталкиваются каждый день. Некоторые из них научились просто смотреть сквозь туристов, избегать «горячих» районов города (хотя те разрастаются каждый год) и жить своей жизнью рано утром и по ночам.

Венеция как Диснейленд

Часть жителей Венеции – тех, что не заняты обслуживанием туристов, – заняты сизифовым трудом: они составляют свод норм и правил цивилизованного поведения для приезжающих сюда туристов. Какие-то правила писаные, мэрия их уже ввела, другие – неформальные. Город хрупок, его инфраструктура, подточенная морской водой, не выдерживает массового туризма. Вывоз мусора, общественный транспорт, санитарные службы не рассчитаны на многократные перегрузки. Но это только одна сторона дела. Другая – Венеция все больше превращается в Диснейленд. Туристы, вторгающиеся в Венецию, считают ее городом-призраком, брошенным жителями. Многие из них уверены, что обслуживающие их торговцы, официанты и гондольеры живут в гетто типа Местре и Маргеры, а в Венецию приезжают на работу в магазинах и гостиницах. Для тысяч туристов это анонимный город, расположенный посреди нигде, без лица, без истории. Им трудно представить себе, что кто-то может буднично жить в окружении такой красоты. А когда внезапно оказывается, что Венеция – город, населенный людьми, эти туристы сердятся.

Массовый туризм начался в 1960-х годах, и многие венецианцы помнят, какой была жизнь, когда город принадлежал только им. Они помнят времена, когда на Большом канале было всего пять остановок вапоретто – никому не нужно было далеко ехать, все было у дома. Сейчас на Канале Гранде 18 остановок, и если горожанину нужно купить что-то полезное, часто приходится совершать настоящее паломничество в пригороды.

Горожане жалуются, что по пути на работу или на важную встречу им повсеместно приходится преодолевать сопротивление толпы чужаков, не считающихся с их удобством: увешанных фотокамерами и рюкзаками, создающих заторы на улицах и т.п. Улиц в Венеции более трех тысяч, и большинство из них – длинные и узкие. Нет ничего проще, чем попасть в них в «пробку» из-за удушающего количества людей в выходные или в дни карнавала. То же касается и мостов – бывает, что на всех ступенях вповалку лежат люди, уставшие от осмотра достопримечательностей. На частые permesso («позвольте») туристы не реагируют. Возможно, они просто не воспринимают обычный темп жизни горожан. Это венецианцы, бывает, спешат, а туристы-то в отпуске, они ходят неспешно, нога за ногу, с мороженым в руке на отлете. Для туриста проблема пешего с препятствиями передвижения по Венеции имеет и положительную сторону. Избегая толпы, можно отыскать места, неизвестные прежде. Но для венецианцев, особенно пожилых, вечные пробки на улицах – большая проблема.

Большинство туристов одного дня проводят время в городе в поисках копеечных сувениров и дешевой еды навынос. Их редко интересуют музеи, церкви или венецианская кухня, народная или высокая – все равно. Многие места, куда стоило бы заглянуть, не разглядеть за вечно движущейся людской массой. Городу, его инфраструктуре от этих туристов прибыли тоже немного. Самая раздражающая однодневок трата – необходимость платить за посещение общественного туалета. Некоторые ее считают проявлением венецианской жадности и справляют нужду прямо в каналы. А потом их последователи жалуются, что в Венеции каналы «дурно пахнут».