Текст книги "Девять совсем незнакомых людей"

Глава 16

ДЖЕССИКА

Писательница Фрэнсис Уэлти, которая лежала на соседнем с Джессикой коврике, крепко спала. Она не храпела, но Джессика чувствовала по ее дыханию, что она спит. Джессика подумала, не толкнуть ли ее легонько ногой. Она ведь только что пропустила падающую звезду.

Но, поразмыслив, Джессика решила не будить ее. Ночь в самом разгаре. Людям ее возраста требуется сон. Если мать Джессики плохо спала ночью, то утром с мешками под глазами была похожа на персонажа из фильма ужасов, хотя и смеялась, когда Джессика пыталась научить ее пользоваться соответствующим косметическим средством. Не обязательно же иметь такой чудовищный вид. Просто глупо. И если отец Джессики оставил мать ради свой секретарши, то матери некого винить, кроме себя самой. Средство для замазывания синяков под глазами изобрели не просто так.

Джессика повернула голову и посмотрела на Бена, лежащего с другой стороны. Он смотрел на звезды остекленевшим взглядом, словно решал загадки дзен-буддистов, хотя на самом деле, вероятно, считал оставшиеся часы, по истечении которых он выберется отсюда и сядет за руль своей драгоценной машины.

Он повернул голову и подмигнул ей. Отчего-то ее сердце вспорхнуло, как у школьницы, которой на уроке подмигнул ее возлюбленный.

Бен снова перевел взгляд на звезды, а Джессика прикоснулась пальцами к лицу. Она подумала, не выглядит ли ее лицо плохо в лунном свете. Времени, чтобы положить на кожу основу, у нее не было. Их вытащили из кровати. Они вполне могли заниматься сексом, когда эта девица ворвалась в комнату, правда постучав тихонько, но не дождавшись разрешения войти. Она появилась с фонариком в руке и принялась светить им прямо в глаза.

Они не занимались сексом. Бен уже спал, а Джессика лежала в темноте рядом и не могла уснуть. Ей так не хватало ее телефона – словно ампутировали какой-то жизненно важный орган. Когда дома ее одолевала бессонница, она брала телефон, просматривая «Инстаграм» и «Пинтерест», пока усталость не брала свое.

Она посмотрела на алые ногти на пальцах ног в лунном свете. Будь с ней сейчас ее телефон, она бы сфотографировала свои ноги вместе с ногами Бена и затегала фото как-нибудь вроде #звездомедитация, #лечебныйпанс, #чтотакоекоан, #мывиделипадающуюзвезду, #какзвучитхлопокоднойрукой.

Благодаря последнему хэштегу она бы выглядела интеллектуальной и высокодуховной, подумала Джессика, а это хорошо, потому что нужно остерегаться, чтобы твой круг общения не посчитал тебя поверхностной.

Она не могла отделаться от чувства, что если не зафиксирует это мгновение на телефон, то на самом деле его вовсе и нет, оно не имеет значения, не является реальным. Она понимала, что это иррационально, но ничего не могла с собой поделать. Она в буквальном смысле чувствовала себя плохо без своего телефона. У нее явно зависимость. Ну, все же это лучше, чем зависимость от героина, хотя теперь никто толком не знает о последнем наркотическом предпочтении сестры Бена. Она любила смеси.

Джессика иногда спрашивала себя, не сводятся ли все их проблемы к сестре Бена. Она всегда присутствовала – большая черная туча на их голубом небе. Потому что, откровенно говоря, о чем им было еще беспокоиться, кроме Люси? Не о чем. Они были бы счастливы, как никто другой. Где они совершили ошибку?

Джессика с самого первого дня была так осторожна. Какую там глупость говорила ее мать? «Ах, Джессика, дорогая, такие вещи могут погубить человека».

Она сказала это, нахмурив лицо, в день, который должен был бы стать самым феерическим в ее жизни. Этот день расколол ее жизнь на две части.

Это случилось два года назад. Вечером в воскресенье.

Джессика забежала домой после работы только на минутку, потому что хотела успеть в 6:30 на занятия в велотренажерном зале. Она влетела на кухню с ее уродливыми виниловыми столешницами, собираясь набрать воды в бутылку, и увидела Бена – тот сидел на полу, прислонившись спиной к раковине и расставив ноги, и безвольно держал телефон в руке. Он был смертельно бледен, с остекленевшими глазами. Она присела на пол рядом с ним, едва дыша, едва в состоянии говорить. Первая мысль, которая пришла ей в голову, была: «Кто? Кто?» Первая ее мысль была, конечно, о Люси. Сестра Бена каждый день играла со смертью. Но что-то говорило ей: это не она. Бен казался слишком потрясенным, а смерть Люси ни для кого не стала бы шоком.

– Ты помнишь, как мама прислала нам эту открытку? – спросил он.

У Джессики сжалось сердце, потому что подумала, что умерла мать Бена, а она любила ее.

– Как? – сказала она. – Как это случилось?

Невозможно, чтобы Донна умерла. Она два раза в неделю играла в теннис. Да она была здоровее и в лучшей форме, чем Джессика. Возможно, причиной были ее переживания из-за Люси.

– Ты помнишь открытку, которую она прислала? – не слыша ее, проговорил Бен. – Потому что нас так расстроило это ограбление?

Бедняга Бен. Он явно сошел с ума от горя и почему-то цеплялся за это свое воспоминание.

– Я помню эту открытку, – тихо сказала она.

Ее принесли с почтой. Открытка с изображением щенка, изо рта которого вылетает облачко с фразой «Жаль, что у вас дурное настроение». Внутри лежал лотерейный билет. В записке Донны говорилось: «Вы двое заслуживаете немного удачи».

– Билет выиграл, – сказал Бен.

– Что случилось с твоей матерью? – спросила Джессика.

– Ничего. С ней все в порядке, – ответил Бен. – Я ей еще не сказал.

– Что не сказал? – Голова Джессики никак, казалось, не могла переварить слова, которые она слышала, и она вдруг разозлилась. – Бен, скажи мне, кто-то умер или что?

Бен улыбнулся:

– Все живы.

– Ты уверен?

– Все в добром здравии.

– Так, – сказала она. – Хорошо. Слава богу.

Адреналин схлынул, и она почувствовала вдруг крайнее изнеможение. Она поняла, что на велотренажер сегодня идти не в силах.

– Билет выиграл. Билет, который мама подарила нам после ограбления. Это из лотерейного офиса. Мы выиграли. Мы выиграли по первому разряду. Двадцать два миллиона долларов.

– Не валяй дурака. Ничего мы не выиграли, – сказала она.

Он посмотрел на нее, его глаза были красными, влажными и пугающими.

– Выиграли, – сказал он.

Если бы только знать заранее: завтра ты выиграешь в лотерею. Тогда они бы вели себя как настоящие счастливчики. Но чтобы этот факт утвердился в их мозгах, требовалось время. Джессика проверяла и перепроверяла цифры по Интернету. Она перезвонила в офис лотереи, чтобы убедиться окончательно.

С каждым звонком семье и друзьям этот факт становился все реальнее, и тогда они наконец принялись кричать, прыгать, плакать, смеяться, как это и подобает победителям лотереи, и всех пригласили отпраздновать самым дорогим шампанским, какое нашлось в винном магазине.

Они выпивали за этих идиотов-воров, потому что без того ограбления они бы никогда не выиграли в лотерею.

Мать Бена все никак не могла успокоиться.

– Мне бы прежде и в голову не пришло покупать лотерейный билет! Это первый лотерейный билет в жизни, который я купила. Мне пришлось спрашивать у киоскера, как это делается!

Донна, казалось, хотела, чтобы никто не забыл, что это она купила билет. Она не хотела делить выигрыш, хотя они, конечно, все же дали ей денег, она хотела, чтобы все знали о ее роли в этом славном событии.

Этот день был улучшенной версией свадьбы. Джессика чувствовала себя особенной. Центром внимания. Она столько улыбалась, что у нее щеки заболели. Деньги мгновенно сделали ее более умной, красивой и стильной. Люди стали относиться к ней по-другому, потому что она сама стала другой. Когда тем вечером она посмотрела на себя в зеркало, то сразу же увидела: ее лицо так и сияет деньгами. Мгновенно разбогатеть – это все равно что сделать лучшую пластическую операцию.

Но даже в тот первый вечер, даже когда Бен и его братья пьяно спорили о том, какую роскошную машину ему купить, Джессика видела, что Бен встревожен.

Потому что мать Джессики вела себя так, будто этот выигрыш – катастрофа.

– Ты должна быть очень осторожна, Джессика, – говорила она. – От таких денег у людей крыша съезжает.

Что и говорить, новая жизнь принесла новые трудности. Все эти заковыристые ситуации, которые они до сих пор пытались выправить. Потерянные дружбы. Одна семья расплевалась с ними. Вторая. Потом третья.

Двоюродный брат Бена, который считал, что Бен должен оплатить его ипотеку. Они купили ему машину. Джессика полагала, что это щедрый подарок. Бен любил брата, но до выигрыша почти с ним не общался. В конечном счете они выплатили за него ипотеку. Но «осадок остался». Бога ради!

Младшая сестра Джессики. Ей дали миллион долларов, но она просила еще и еще. Бен сказал: «Да дай ты ей», и они дали, а потом как-то раз Джессика пошла с ней пообедать и не предложила оплатить ее заказ. С тех пор они не разговаривали. Сердце у Джессики сжималось, когда она вспоминала об этом. Она всегда оплачивала счет. Всегда. Тот раз был единственный и предположительно непростительный.

Отчим Бена. Он работал финансовым советником и был убежден, что теперь, когда у них наконец появились финансы, управлять ими доверят ему. Но Бен считал своего отчима идиотом и не хотел подпускать его к деньгам, так что и тут ситуация стала затруднительной. Для отчима Бена могло бы навсегда остаться тайной мнение о нем пасынка, если бы не этот выигрыш в лотерею.

И конечно, сестра Бена. Как они могли дать ей деньги? Как они могли не дать ей денег? Бен и его мать мучительно размышляли, как быть. Они хотели сделать все по справедливости, но осторожно. Они учредили трастовый фонд. Денег в руки ей никогда не давали, но ей-то как раз нужны были только наличные. Она продавала все, что они ей дарили. Она отчаянно ругала Бена: «Ты, богатенький хрен с бугра, ты даже собственной семье не желаешь помочь». Они тратили многие тысячи на дорогие реабилитационные программы, о которых прежде мать Бена могла только мечтать, предполагая, что эти эксклюзивные программы помогут, если только найти на них деньги. Но когда деньги нашлись, выяснилось, что они не помогают. Только поглощают деньги. Джессика знала: решения нет. Люси не хочет, чтобы ей помогали.

И не только их семьи считали, что Бен и Джессика им должны. Каждый день находились давно потерявшиеся родственники и друзья, друзья друзей, просили «кредита», «протянуть руку помощи» или хотели, чтобы Бен и Джессика сделали пожертвование, поддержали их местную школу, футбольную команду их детишек. С ними связывались родственники, которых они не видели много лет. С ними связывались родственники, о существовании которых они и не подозревали. Просьбы обычно сопровождались с пассивно-агрессивной интонацией: «Для вас десять тысяч долларов, вероятно, мелочь, но для нас они были бы огромной суммой».

– Дай им. – Бен повторял это, как заезженная пластинка, но Джессика иногда становилась на дыбы. Какие же они наглые, эти люди!

Джессика недоумевала, что теперь, когда денег у них хватало, они стали прижимистее. Невозможно было даже представить, что они когда-то так расстраивались, получая неожиданные счета.

Стать богачами в мгновение ока было все равно что занять чреватую стрессами престижную должность, для которой у них нет ни квалификации, ни опыта, но и плюсов в ней немало. Вряд ли можно было сетовать на это. Нужды разрушать ее не было, хотя, кажется, это входило в намерения Бена.

Она иногда думала, что Бен предпочел бы не выигрывать ничего. Как-то раз он сказал ей, что тоскует без работы. «Тогда заведи собственный бизнес», – предложила она. Они могли позволить себе что угодно! Но он сказал, что не может конкурировать с Питом, своим прежним боссом.

Он сказал, что ему не нравятся их высокомерные новые соседи. Джессика ответила, что они даже не знакомы, и предложила пригласить кого-нибудь из них на выпивку. Они не то чтобы знали своих соседей по прежнему дому. Все работали от звонка до звонка и были замкнутыми.

Бену нравились их роскошные путешествия, но и путешествуя он не чувствовал себя счастливым. А ведь все было невероятно, великолепно. Как-то, купив себе офигительный браслет, она посмотрела на Бена, который, похоже, погрузился в какие-то глубокие раздумья. Тогда Джессика спросила, о чем он думает.

«О Люси, – ответил он. – Я помню, она хотела побывать на островах Греции».

Ей хотелось завизжать, потому что они могли себе позволить отправить Люси на Санторин, поселить в первоклассном отеле, но это было невозможно, потому что Люси предпочитала колоться. И что теперь, позволить ей погубить свою жизнь? Но почему она попутно должна погубить и их жизни тоже?

Единственное, чем его осчастливил выигрыш, – возможностью купить машину. Другие вещи его не волновали – ни прекрасный дом в лучшей части Турака, ни билеты на концерты, ни дизайнерские лейблы на одежде, ни путешествия. Только машина. Машина его мечты. Господи боже, как она ненавидела эту машину!

Джессика, вздрогнув, поняла, что люди встают, поправляя халаты и подавляя зевоту.

Она поднялась на ноги и в последний раз посмотрела на звездное небо, но ответов на нем не увидела.

Глава 17

ФРЭНСИС

Было всего восемь утра, а Фрэнсис уже отправилась на пешую прогулку.

Начинался еще один жаркий летний день, но в этот час температура была идеальна, кожу Фрэнсис ласкал шелково-мягкий ветерок. Стояла тишина, лишь изредка нарушаемая мелодичной трелью птицы-колокольчика да размеренным похрустыванием веточек и камней под ногами.

Ей казалось, что она не спит уже несколько часов. Впрочем, так оно и было.

Этот день, первый полный день в «Транквиллум-хаусе», начался до рассвета (до рассвета!) настойчивым стуком в ее дверь.

Фрэнсис вылезла из кровати, открыла – в коридоре никого, только на полу стоит серебряный поднос с ее утренним коктейлем и запечатанным конвертом с персональным распорядком дня.

Она вернулась в кровать, чтобы выпить коктейль сидя, опираясь на подушку, которую она подоткнула себе за спину, и читая распорядок дня с противоречивым чувством – удовольствия и ужаса одновременно:

РАСПОРЯДОК ДНЯ ДЛЯ ФРЭНСИС УЭЛТИ

Рассвет: занятия тайцзи в розовом саду.

7:00. Завтрак в столовой. (Пожалуйста, не забывайте соблюдать молчание.)

8:00. Прогулочная медитация. Встреча у подножия Холма спокойствия. (Это будет неторопливая, безмолвная прогулка, которая даст вам достаточно времени, чтобы останавливаться и созерцать великолепные пейзажи. Наслаждайтесь!)

10:00. Физические упражнения один на один. Ожидайте Далилу у спортивного зала.

11:00. Лечебный массаж с Джен в спа.

12:00. Ланч в столовой.

13:00. Сидячая медитация с инструктором в комнате йоги и медитации.

14:00–16:00. СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ.

17:00. Класс йоги в комнате йоги и медитации.

18:00. Обед в столовой.

19:00–21:00. СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ.

21:00. Выключение света.

Выключение света – это что, предложение или приказ? Фрэнсис только ребенком ложилась в девять часов.

Правда, может, к этому времени она будет валиться с ног от усталости.

Она зевала, не закрывая рта, во время занятий тайцзи в розовом саду с Яо, молча проглотила свой первый завтрак в столовой (отличный завтрак – яйца пашот и приготовленный на пару́ шпинат, хотя все это показалось ей в некотором роде бессмысленным без такого важного дополнения, как тост из ароматного хлеба и капучино), а теперь вместе с другими гостями участвовала в «прогулочной медитации», представлявшей собой главным образом неторопливый подъем по тропинке в буше на холм неподалеку от пансионата.

С ними были и два консультанта по велнессу, Яо и Далила. Далила шла впереди группы, Яо замыкал шествие. Скорость ходьбы, заданная Далилой, была черепашья, почти мучительно медленная, и если даже Фрэнсис казалось трудным идти в таком темпе, то Маркони – фанатики физических упражнений, по словам Зои, – наверное, просто сходили с ума.

Фрэнсис шла в середине группы, следом за Зои, глядя на ее глянцевые волосы, убранные в покачивающийся на ходу хвостик. Зои шла следом за отцом. Серийный убийца плелся за Фрэнсис, что не слишком ее радовало. По крайней мере, подумала Фрэнсис, он будет вынужден убивать ее вдумчиво, медленно, так что у нее хватит времени, чтобы сбежать.

Через произвольные интервалы группа останавливалась, и они должны были стоять, молча глазея на какую-то определенную точку на горизонте. Продолжительность глазения казалась невыносимой.

Фрэнсис не возражала против неторопливой прогулки со множеством остановок, чтобы насладиться пейзажем, но с такой скоростью им никогда не дойти до вершины.

Медленно, медленно, медленно поднимались они по тропе, и Фрэнсис медленно, медленно, медленно чувствовала, как ее разум и тело приспосабливаются к этой медлительности.

Эта медлительность определенно была… медленной… но еще и… довольно… приятной.

Она задумалась о темпе своей жизни. За последнее десятилетие мир двигался все быстрее и быстрее. Все куда-то торопились. Все были заняты. Все требовали вознаграждения немедленно. Это было заметно даже в редактировании книг. Темп! Джо начала вставлять свои язвительные замечания, тогда как прежде просто написала бы: «Мило!»

Фрэнсис казалось, что раньше у читателей было больше терпения, они не возражали против неспешного развития сюжета, против вставной главки, в которой ничего не случалось, кроме прогулки по прекрасному ландшафту да многозначительного переглядывания.

Тропинка стала круче, но они шли так медленно, что дыхание Фрэнсис оставалось ровным. Тропинка извивалась, осколки пейзажа вспыхивали между деревьями, как драгоценные камни. Они поднялись уже довольно высоко.

Конечно, Джо могла скатиться на несдержанный тон в ответ на падающие продажи книг Фрэнсис. Несомненно, Джо могла видеть зловещие предзнаменования, и это объясняло ее лихорадочные призывы: «Добавь какую-нибудь интригу в эту главу. Может, какой-нибудь отвлекающий маневр, чтобы сбить читателя с толку».

Фрэнсис игнорировала эти замечания, позволяя своей карьере медленно умирать, как старуха во сне. Она была идиоткой. Заблудшей дурой.

Она ускорила шаг. Фрэнсис пришло в голову, что она идет слишком быстро, в тот самый момент, когда она уткнулась носом в лопатки Зои.

Зои остановилась. Фрэнсис слышала, как девушка охнула.

Хизер зачем-то сошла с тропинки и оказалась на большом камне, нависавшем над крутым склоном холма. Земля резко обрывалась прямо перед ней. Еще один шаг, и она свалилась бы вниз.

Наполеон судорожным движением схватил жену за руку. Фрэнсис не могла сказать, отчего бледно его лицо – от ярости или ужаса, когда он схватил жену за тонкое плечо и вытащил назад на тропу.

Хизер не поблагодарила мужа, не улыбнулась, даже не посмотрела ему в глаза. Она раздраженным движением освободилась от его хватки и пошла дальше, поправляя рукав поношенной футболки. Наполеон обернулся к Зои, его грудь поднималась и опускалась в унисон с громким прерывистым дыханием дочери.

Через мгновение отец и дочь опустили головы и продолжили медленное движение по тропе, словно то, что произошло на глазах у Фрэнсис, не имело абсолютно никакого значения.

Глава 18

ТОНИ

Тони Хогберн едва вернулся в свою комнату после очередного дьявольского испытания – «сидячей медитации с инструктором». Сколько таких медитаций может вынести человек?

«Дышите так, как если бы вы дышали через соломинку». Господи Исусе, какая же все это херня!

Он испытал унижение, поняв, что его ноги болят после мучительно медленной прогулочной медитации, которой они предавались утром. Были времена, когда он мог пробежаться по такой тропинке без всяких проблем. Для разогрева. А теперь ноги у него стали как желе, и это после прогулки со скоростью, с какой и столетние не ходят.

Он сидел на балконе своей комнаты и страдал по холодному пиву, а еще ему страстно хотелось ощутить на коленях тяжелую голову его старого колли, погладить его шелковистую шерсть. Он должен был бы чувствовать легкое желание попить пивка и печалиться, что рядом нет любимой животины, но вместо этого испытывал мучительную жажду заблудившегося в пустыне и сильнейшую сердечную боль.

Тони уже двести раз направлялся к холодильнику за лекарством, но вот уже в двухсотый раз вспоминал, что никакого облегчения он там не найдет, как не найдет и самого холодильника. И кладовки. И телевизора, по которому можно посмотреть какую-нибудь отвлекающую документалку. Никакого Интернета, чтобы бесцельно побродить по его просторам. Никакой собаки, которую можно подозвать свистом и услышать быстрые послушные постукивания коготков по полу.

Банджо уже четырнадцать стукнуло. Неплохие года для колли. Тони должен был бы быть готов к неизбежному, но, казалось, никак не мог смириться. В первую неделю глубокая скорбь накатывала на него каждый раз, когда он вставлял ключ в замок своей двери. Такая сильная скорбь, что у него колени подгибались. Зазорно. Взрослый мужчина, которого собака поставила на колени.

У него и прежде умирали собаки. Трижды. Если ты владеешь собакой, то должен быть готов к этому. Он не понимал, почему смерть Банджо стала для него таким ударом. Да бога ради, ведь уже полгода прошло. Неужели он оплакивал смерть собаки сильнее, чем всех тех людей, которых потерял за годы своей жизни?

Да, не исключено.

Когда дети были маленькими, они подарили терьера на восьмилетие младшей, Мими. Пес убежал через задний двор, и его сбила машина. Мими была безутешна, она плакала на «похоронах», уткнувшись Тони в плечо. Тони тоже плакал и ужасно корил себя за то, что не заметил эту дыру в заборе, и переживал за глупую собачонку.

Его дочка была тогда такой милой малюткой с мягкими пухлыми щечками и косичками, так легко было любить ее.

Теперь Мими двадцать шесть, она зубной гигиенист и похожа на мать: тощая, с маленькой головой, говорит быстро, ходит быстро, и это утомляет Тони. Она теперь гигиенист – ой-ой-ой! – и занятой человек, их Мими, и любить ее уже не так просто, хотя он все же ее любит. Он бы умер за свою дочь. Но иногда он не отвечал на ее звонки. Мими была зубным гигиенистом, а это означало: Мими привыкла произносить монологи, не боясь, что ее прервут. С матерью она была ближе, чем с ним. И остальные двое детей тоже. Они редко его видели, когда росли. А потом они вдруг стали взрослыми, и у него иногда возникало ощущение, что они звонят или приезжают к нему только из чувства долга. Один раз Мими воркующим голоском наговорила на его телефон нежное послание, а в конце он услышал, как она совсем другим тоном говорит, еще не успев отключиться, кому-то: «Ну все, дело сделано, можно ехать!»

Сыновья не помнили дату его рождения, впрочем, он и не ждал от них этого, он сам едва ее помнил. А он не пропускал их дни рождения только потому, что Мими отправляла ему с утра напоминание. Джеймс жил в Сиднее и каждый месяц менял подружек, а его старший, Уилл, женился на голландке и уехал в Европу. У трех внучек Тони, которых он видел в реальной жизни лишь раз в пару лет и с которыми на Рождество разговаривал по скайпу, был голландский акцент. Они совершенно не чувствовали родства с ним. Его бывшая жена все время встречалась с ними, летала туда два раза в год, оставалась на две-три недели. Его старшая внучка с большим успехом танцевала ирландские танцы. Почему они в Голландии танцуют ирландские танцы? Да почему они вообще танцуют? Больше никому вроде это не казалось странным. По словам его бывшей жены, люди танцевали ирландские танцы по всему миру. Это было полезно для их спортивной формы и координации или еще для чего-то. Тони как-то посмотрел видео на ее телефоне. Его внучка танцевала в парике, да так, будто к ее спине клейкой лентой была прикручена гигантская линейка.

Когда-то Тони и представить себя не смог бы в роли такого дедушки: девочки с экрана говорили с ним со странным акцентом о вещах, которых он не понимал. Когда он думал о том, что значит быть дедом, то воображал маленькую потную ладошку в своей руке, неторопливую, медленную прогулку до магазина на углу, чтобы купить мороженое. Этого никогда не было, да и магазина на углу больше не было. Так что же с ним, черт побери, случилось?!

Он встал. Ему хотелось есть. От мыслей о внуках у него в животе образовалась пустота неприкаянности, которая могла заполниться только углеводами. Он бы поел сыра с тостом… Да что же это?! Ни хлеба. Ни сыра. Ни тостера. «Возможно, вы будете испытывать то, что называется „пищевая тревога“, – сказала, сверкая глазами, его консультант по велнессу Далила. – Не волнуйтесь, это пройдет».

Он снова уселся на стул и стал вспоминать день, когда подписался на этот ад. Момент временного помешательства. Его встреча с семейным врачом была назначена на одиннадцать. Он даже время запомнил.

Доктор сказал:

– Так вот. Тони. – (Пауза.) – Что касается результатов анализов.

Тони, вероятно, сидел, затаив дыхание, потому что после этих слов он непроизвольно глотнул воздуха. Доктор несколько минут разглядывал бумаги, потом снял очки, подался вперед, и в его глазах было что-то такое, что напомнило Тони лицо ветеринара, который сказал ему, что пора отпустить Банджо.

Тони никогда не забудет катастрофическую ясность следующего мгновения.

Последние двадцать лет он жил как в тумане – и вдруг проснулся. Он помнил, как метались его мысли по дороге домой. Как лихорадочно работал его мозг. Он должен был действовать. И немедленно. Он не может провести недолгое оставшееся ему время за работой и смотрением телевизора. Но что ему делать?

И он вбил в строке поиска: «Как изменить?..» «Гугл» закончил за него: «Как изменить мою жизнь». Ему выпал триллион предложений – от религии до книг по самопомощи. Тут он нашел и статью о лечебных пансионатах. Первым номером в списке стоял «Транквиллум-хаус».

Десятидневное очищение. Что может быть в этом такого уж трудного? Он много лет не брал отпуска. Он возглавлял консультационную фирму по маркетингу товаров для спорта и принял одно из нескольких удачных решений в жизни, когда взял на работу в качестве администратора Пиппу. Она была лучше, чем он, практически во всем.

Он сбросит вес. Возьмет себя в руки. Составит план действий. На пути из аэропорта он пребывал в оптимистическом настроении.

Если бы только в последний момент ему не пришло в голову пополнить аварийный запас. Тони уже свернул к «Транквиллум-хаусу», но все же повернул назад и поспешил в ближайший городок, где видел винный магазин, обслуживавший пассажиров в машинах. Он купил всего лишь упаковку из шести бутылок светлого пива, пакетик чипсов и крекеры. Что плохого в крекерах, черт побери?!

Если бы не этот идиотский маневр, он никогда не увидел бы психопатку на обочине дороги. Он решил, у нее что-то случилось. Иначе с какой стати стоять на обочине, вопить и молотить по кнопке гудка? Когда она открыла окно, Тони увидел ее лицо. Выглядела тетка серьезно нездоровой. Неужели менопауза доставляла ей столько хлопот? Или эта женщина просто страдала ипохондрией? Может, ипохондрия ее и доконала. Когда он выберется отсюда – спросит у сестры.

Теперь она выглядела совершенно нормальной и здоровой. Если бы Тони не видел ее на обочине, то решил бы, что она одна из тех супермамочек – живчик с горящими глазами, – которые скакали вокруг своих детей, как лабрадоры, в те времена, когда его дети учились в школе.

Она его как бы напугала. После разговора с ней Тони чувствовал себя полным идиотом. Она вызвала в памяти давно забытое воспоминание об унизительном происшествии в детстве. Он очень любил одну из своих старших сестер, и что-то случилось – он что-то сказал или сделал, теперь уже и не вспомнить толком, – но это было как-то связано с месячными и тампонами, что-то, чего он не понимал в свои тринадцать лет, что-то невинное и пустяшное, что, как тогда казалось, могло потрясти устои мира.

Теперь ему стукнуло пятьдесят шесть. Он стал дедом! Он три раза присутствовал при родах жены. Его уже ничуть не смущали темные тайны женского тела. Но психопатка на обочине вызвала у него ощущение, будто он снова стал мальчишкой.

Тони встал, взволнованно оттолкнув стул. До обеда оставалось еще два часа. Их требовалось чем-то заполнить. Дома часы между работой и сном проходили в пивном тумане, за едой и перед телевизором. А здесь он не знал, куда себя деть. Эта комната казалась слишком маленькой. Повсюду он натыкался на всевозможные глупые безделушки. Вчера он повернулся и сшиб с приставного столика вазу. Она разбилась, он громко выругался, и тот, кто находился в соседней комнате, мог его услышать. Тони надеялся, что ваза не старинная.

Он оперся на перила балкона и принялся разглядывать пейзаж. В тени дома он заметил двух кенгуру. Один из них прихорашивался, выворачивался очень по-человечески, чтобы почесаться. Другой стоял неподвижно, уши начеку. Казалось, он высечен из камня.

Тони увидел аквамариновое сияние громадного бассейна в форме почки. Может, пойти искупаться? Он не мог вспомнить, когда купался в последний раз. Когда дети были маленькими, пляж играл в его жизни огромную роль. Он много лет подряд по воскресеньям возил всех своих сорванцов учиться безопасному серфингу. А вот три его светлокожих внука, вероятно, никогда за свою грустную маленькую голландскую жизнь не ловили волну.

Он вытащил из сумки трусы, стараясь не думать о незнакомых руках, ощупывавших его одежду в поисках контрабанды, о глазах, которые видели его выцветшее нижнее белье. Давно пора было купить новое.

Раньше одежду ему покупала жена. Потом, годы спустя, когда они уже развелись, оказалось, что это одно из многих-многих дел, которые она делала, чувствуя, что он принимает его как должное. Он ни разу не поблагодарил ее. Да? Неужели так и было? Господи! А если и так, то зачем ждать двадцать два года, чтобы сказать ему об этом? Почему не сказать сразу же, что он неблагодарная свинья, чтобы он не чувствовал себя худшим из людей в мире, когда сидел напротив психолога на консультации для пар столько лет спустя? Тони стало так стыдно, что он в буквальном смысле не мог говорить. Как выяснилось, это один из примеров того, что он «замкнулся в себе», «эмоционально отдалился», «срал на все с высокой колокольни», – и все это продолжалось до тех пор, когда он уже вовсе не «срал», а, онемев, подписывал бумаги.

Какой фразой описывала его жена? Словно видела в этом что-то забавное? «Незрелое человеческое существо». Она даже сказала об этом консультанту.

Несколько месяцев спустя после того визита к психологу ему пришло в голову, что за время супружества он делал много всякого разного, и никто его за это не благодарил, не выражал признательности. Незрелое человеческое существо терпели ради того, чтобы заправлять ее машину. Он нередко спрашивал себя, уж не думает ли она, что у машины есть какой-то механизм самонаполнения. Он раз в год отвозил ее машину на сервис. Заполнял бумаги на возврат уплаченных ею налогов.