Текст книги "Девять совсем незнакомых людей"

Глава 39

ФРЭНСИС

Фрэнсис села на раскладушке, сняла наушники и стянула вниз маску с глаз.

– Спасибо, – сказала она Далиле, сидевшей рядом с ней и улыбавшейся улыбкой, которую, вообще-то, можно назвать снисходительной. – Мне понравилось. Будет что вспомнить. У меня такое чувство, что я многое узнала. Сколько я вам должна?

– Думаю, для вас это еще не конец, – ответила Далила.

Фрэнсис оглядела комнату.

Ларс и Тони расположились на раскладушках друг подле друга. Тони лежал, уронив голову набок, расставив ноги. А Ларс в профиль напоминал какого-то греческого бога, и его ноги были изящно скрещены в щиколотках, словно он дремал в поезде, слушая музыку.

Бен и Джессика в углу комнаты целовались, как начинающие любовники, которые только что открыли для себя поцелуи, а впереди их ждала еще целая жизнь. Их руки изучали тела друг друга с неторопливым страстным почтением.

– Боже мой! – воскликнула Фрэнсис. – Вот это здорово!

Она продолжила осматривать комнату.

Кармел разметала свои густые черные волосы, словно водоросли. Руки ее были подняты, она шевелила пальцами, словно пыталась увидеть их сквозь закрывающую глаза маску.

Наполеон, Хизер и Зои сидели рядком, спиной к стене, как молодые путешественники, застрявшие в аэропорту. Парень, сидящий напротив них, показывал Зои средний палец.

– Кто этот мальчишка? – спросила Фрэнсис. – Без рубашки.

– Там нет никакого мальчика, – возразила Далила, потянувшись к наушникам Фрэнсис.

– Он смеется. – Фрэнсис попыталась – и это ей не удалось – схватить Далилу за руку, чтобы та не надевала ей маску на глаза. – Я, пожалуй, пойду поприветствую их.

– Оставайтесь со мной, Фрэнсис, – попросила Далила.

Глава 40

ХИЗЕР

Хизер сосредоточилась на дыхании. Она была полна решимости сохранить хотя бы крохотную часть мозга в неприкосновенности, способной воспринимать воздействие псилоцибина и ЛСД, – одно ярко освещенное окно в темной офисной башне.

Она знала, например, что на самом деле ее сын сгнил в земле, что его не было здесь с ними. И в то же время он казался таким реальным. Когда она протянула руку, чтобы прикоснуться к нему, то почувствовала его плоть, твердую и гладкую, увидела загар. Он быстро загорал и категорически возражал против любых солнцезащитных средств, хотя она и донимала его.

– Не уходи, Зак. – Наполеон вскочил с места и протянул руки к сыну.

– Он не уходит, па, – сказала Зои, показывая на брата. – Он все еще здесь.

– Мой мальчик, – зарыдал Наполеон; его тело задергалось в конвульсиях. – Он ушел. – Наполеон рыдал, бесконтрольно издавая горловые звуки. – Мой мальчик, мой мальчик, мой мальчик.

– Прекрати! – велела Хизер.

Ни место, ни время для рыданий были неподходящие.

Это действие наркотиков. Все реагировали на них по-разному. Некоторые роженицы, вдохнув раз веселящего газа, становились пьяны в стельку. Другие кричали Хизер, что газ на них не действует.

Наполеон всегда был чувствителен к таким вещам. Даже кофе на него действовал. Одна большая чашка, и можно было подумать, что он принял какой-нибудь амфетамин. Безрецептурное болеутоляющее средство ударяло ему прямо в голову. Он принимал прописанный ему анестетик только раз, когда восстанавливал колено, за год до смерти Зака; по окончании курса приема у него наблюдалась плохая реакция, он до смерти напугал медсестру, когда наговорил какой-то белиберды, будто не по-нашему, про райский сад, хотя было неясно, как она поняла, что он наговорил, если не по-нашему. «Она, наверное, языки знает», – сказал Зак, и Зои рассмеялась. В жизни Хизер не было большего удовольствия, чем видеть, как ее дети смешат друг друга.

«Присматривай за мужем, – подумала она. – Наблюдай за ним». Она прищурилась и сжала зубы, чтобы оставаться в здравом уме, но чувствовала, что безнадежно, безвольно поплыла на волнах воспоминаний.

Она идет по улице, толкая двухместную коляску, и каждая старушка останавливается, чтобы выразить свое одобрение, а Хизер чувствует, что никогда не доберется до магазинов.

А вот она маленькая девочка, смотрящая на живот матери. Ей хочется, чтобы мать вырастила там ребеночка и у нее появился братик или сестричка, но желания остаются только желаниями, желания всегда остаются только желаниями, и когда она вырастет, то ни за что не будет иметь одного ребеночка, одинокого одного.

Она открывает дверь в спальню сына, потому что у нее сегодня большая стирка и она вполне может подобрать кое-что из тех завалов, лежащих на полу в его комнате, и все ее тело противится тому, что она видит, и она думает: у меня большая стирка, Зак, не делай этого, я хочу постирать белье, я хочу продлить эту жизнь, пожалуйста, пожалуйста, позволь мне продлить эту жизнь, но она слышит собственный крик, потому что понимает: слишком поздно, сделать ничего нельзя, то, что было живо секунду назад, уже мертво.

Она на похоронах сына, ее дочь произносит прощальное слово, а потом подходят люди, прикасаются к Хизер, столько прикосновений, все хотят полапать ее, это вызывает отвращение, а они все твердят: «Вы должны гордиться, Зои так красиво говорила», словно это какое-то школьное мероприятие, а не похороны ее сына. Неужели вы не видите, что моя дочь осталась одна, как она сможет жить без брата, она никогда не существовала без него, и что толку, что она красиво говорила, она даже стоять не может, отец ее поддерживает, моя дочь даже идти не может.

Она видит, как Зои делает первые шаги, ей всего одиннадцать месяцев, а Зак, который ни о чем таком даже и не думал, потрясен, он глазам своим не верит, сидит на ковре, выставив перед собой свои маленькие пухлые ножки, и смотрит на сестру удивленными глазами, и видно, что он думает: «Что это она ДЕЛАЕТ?» А Хизер и Наполеон смеются до слез, и, может быть, желания все же сбываются, потому что вот она – семья, то, чего у нее никогда не было, чего она никогда не знала, о чем никогда не мечтала, это мгновение такое идеальное и забавное, и это теперь ее жизнь, нанизанные на ниточку идеальные, забавные мгновения, одно за другим, словно бусины, и это будет продолжаться вечно.

Не будет.

Она одна в комнате Зака, плачет, она думает, что Наполеон и Зои тоже плачут где-то в доме, плачут в одиночестве в своих комнатах, и она думает, что семьи, вероятно, должны скорбеть вместе, но они делают это как-то неправильно, и она, чтобы отвлечься, в сотый раз подходит к комоду Зака, хотя и знает, что ничего там не найдет – ни записки, ни объяснения, она точно знает, что не найдет… Вот только в этот раз она и в самом деле находит.

Она вернулась.

Наполеон все еще покачивался и рыдал.

Сколько она отсутствовала – секунду, час, год? Она не знала.

– Как себя чувствует семейство Маркони? – Перед ними садится Маша. – Не подходящий ли сейчас момент провести сеанс семейной терапии по вашей утрате?

У Маши множество рук и множество ног, но Хизер отказывается это признавать, потому что это все не взаправду, у людей просто не может быть столько конечностей. Хизер никогда не принимала младенцев с таким числом конечностей. Ее на это не купишь.

– Когда вы говорите, что это ваша вина, Наполеон, вы имеете в виду Зака? – спросила Маша, эта ханжа.

Хизер услышала собственное шипение: «Врунья лицемерная».

Хизер превратилась в змею с длинным раздвоенным языком, она могла метнуть этот язык изо рта, пронзить кожу Маши, выстрелить ядом в ее кровь, отравить ее так, как Маша отравила ее семью. Не смей говорить про нашего сына. Ты ничего не знаешь про нашего сына!

– Моя вина, моя вина, моя вина. – Наполеон бился головой о стену.

Это могло закончиться сотрясением мозга.

Хизер собрала все свои силы, чтобы сосредоточиться, проползла на четвереньках, встала лицом к лицу с Наполеоном. Взяла его голову руками. Она чувствовала его уши под своими ладонями, тепло его поросшей щетиной кожи.

– Послушай меня, – сказала она громким, властным голосом, каким пресекала крики рожениц.

Взгляд Наполеона блуждал, глаза выпучились и налились кровью, как у испуганной лошади.

– Я нажал кнопку «разбудить позже» на моем будильнике. Я нажал кнопку «разбудить позже» на моем будильнике.

– Знаю, – сказала Хизер. – Ты мне об этом сто раз говорил, дорогой, но это ничего не изменило бы.

– Это была не твоя вина, папа, – сказала Зои, ее единственное и одинокое дитя, и Хизер показалось, что Зои говорит совсем как зомби, а не как студентка университета, что ее молодой прекрасный ум уже заражен, как яичница, шипит на сковородке, оброс хрустящей корочкой. – Это я виновата.

– Хорошо, – произнесла Маша-отравительница. – Это очень хорошо! Вы все говорите от сердца.

Хизер повернулась и заорала ей в лицо:

– Пошла в жопу!

Капелька слюны, описав дугу, попала Маше в глаз.

Маша улыбнулась. Протерла глаз.

– Отлично. Выпускайте из себя всю эту ярость. До последнего. – Она встала на свое множество ног, которые шевелились вокруг нее, как щупальца осьминога. – Я через секунду вернусь.

Хизер повернулась к своей семье:

– Послушайте! Послушайте меня.

Наполеон и Зои уставились на нее. Все трое оказались во временно́м воздушном кармане ясности. И это не могло длиться долго, Хизер должна была говорить быстро. Она открыла рот и начала вытаскивать оттуда, из самой глубины горла, бесконечной длины солитера, от этого она закашлялась, ее стало рвать, но она чувствовала и облегчение, потому что наконец-то вырвала из своего тела паразита.

Глава 41

ЗОИ

Стены перестали дышать. Цвета начали терять яркость. Зои казалось, она начинает приходить в себя. Такое же ощущение испытываешь в конце вечеринки, выходя из душного помещения на свежий воздух, и в голове все становится на свои места.

– Зак принимал лекарства от астмы, – сказала Зои матери.

Почему это так важно? Зои видела, что ее мать приготовилась к чему-то судьбоносному, хотя уже знала: то, что кажется судьбоносным ее родителям, совсем не кажется таковым ей, а то, что судьбоносно для нее, вовсе не является таковым для ее родителей.

– Мне нравится название «Теория судьбоносности Закарии», – произнес Зак, который все еще оставался с ними.

– Не рассказывай мне про свои теории. Я одна, я забочусь о родителях, – заявила Зои. – И это обременительная обязанность, чтобы ты знал, недоумок, потому что они оба съехали с катушек.

– Знаю, и мне жаль, ты, покоцанная, побитая жопа с ручкой.

– Зои, ты должна сосредоточиться, – велела мать.

– Я знаю, что он принимал лекарство от астмы, – сказал ее отец. – Превентивное. И что?

– Одним из побочных эффектов может быть депрессия, суицидальные мысли, – объяснила Хизер. – Я тебе сказала, что врач хочет прописать ему это лекарство, а ты спросил: «А побочные эффекты есть?», а я сказала… Я сказала «нет».

Сожаление исказило ее лицо десятком морщинок.

– Ты сказала «нет», – повторил отец.

– Я сказала «нет». – Глаза Хизер молили о прощении. – Я так виновата.

Перед Зои открылась бездна судьбоносности.

– Я даже не прочла описание, вложенное в упаковку, – добавила мать. – Я знала, доктор Чэн лучший из врачей, он не пропишет ничего, что может дать опасные побочные эффекты, я доверяла ему, поэтому и сказала: «Нет. Оно не опасно. Я проверяла». Но я солгала тебе, Наполеон, солгала.

Отец Зои моргнул.

Спустя какое-то время он неторопливо произнес:

– Я бы тоже ему поверил.

– Ты бы прочел описание. Ты бы тщательно исследовал его, вплоть до последнего слова, задавал бы мне вопросы, с ума бы меня сводил. Ведь я медик, но я даже не прочла его. Я считала в то время, что очень занята. Не помню, что мне казалось тогда таким уж важным занятием. – Мать потерла щеки ладонями, словно хотела уничтожить себя. – Я прочла описание месяцев через шесть после его смерти. Нашла в комоде.

– Ну что ж, дорогая, это ничего не изменило бы, – мрачно произнес отец. – Мы должны были контролировать его астму.

– Но если бы мы знали, что есть вероятность депрессии, мы наблюдали бы за ним. – Хизер отчаянно хотела, чтобы он в полную меру осознал ее вину. – Ты бы прочел, Наполеон, я знаю, ты бы прочел.

– Никаких признаков не было, – возразил отец. – Иногда нет никаких признаков. Абсолютно никаких. Он был абсолютно счастлив.

– Признаки были, – сказала Зои; родители посмотрели на нее; их лица напоминали лица клоунов в парке аттракционов: крутятся туда-сюда, разинув рты, и ждут, когда упадет мяч. – Я знала: его что-то гнетет.

Она помнила, как проходила мимо его спальни и отметила, что Зак лежит в кровати и не смотрит в свой телефон, не слушает музыку, не читает – просто лежит. Это было так не похоже на Зака. Зак никогда не лежал на кровати, просто глядя в потолок.

– Я думала, у него в школе какие-то проблемы, – сказала она родителям. – Но я на него злилась. Мы не разговаривали. Я не хотела первой мириться. – Зои закрыла глаза, чтобы не видеть боли и разочарования на лицах родителей, и прошептала: – Это было такое соревнование – кто заговорит первым.

– Ах, Зои, детка, – сказала мать откуда-то из далекого далека. – Это не твоя вина. Ты знаешь, это не твоя вина.

– Я собиралась заговорить в наш день рождения, – продолжила Зои. – Собиралась ему сказать: «С днем рождения, лузер».

– Ах, Зои, ах ты, дурочка, – произнес Зак.

Он обнял сестру за плечи. Они никогда не обнимались. Они были братом и сестрой из разного теста. Иногда, проходя мимо друг друга в коридоре, они толкались без всякой причины. Иногда довольно сильно. А теперь он обнимал ее, говорил ей на ухо, и это был он, Зак, это был стопроцентно он, от него пахло этим дурацким мылом «Линкс», которым он, по его собственным словам, пользовался ради прикола, а на самом деле потому, что действительно верил рекламе, – якобы девчонки будут думать: ах, какой крутой парень!

Зак притянул Зои к себе и прошептал ей на ухо:

– Это не имело никакого отношения к тебе. Я сделал это не для того, чтобы тебе навредить. – Он схватил ее за руку, чтобы до нее дошло. – Это был не я.

Глава 42

НАПОЛЕОН

Он сделал бы что угодно ради своих девочек, что угодно, а потому он выслушал страшные, тяжелые тайны, которые те носили в себе, и увидел облегчение, которое они испытали, освободившись, а теперь у него оставалась своя тайна, потому что он ни за что, никогда не скажет им, как взбесили его их тайны, никогда, никогда, никогда.

Стены продолжали пульсировать, оттого что его жена и дочь держались за руки, а он знал: этот кошмар будет продолжаться вечно.

Глава 43

МАША

Бен и Джессика сидели на подушках, скрестив ноги, лицом друг к другу. Они держались за руки, словно находились на канате и пытались сохранить равновесие. Смотреть на них было одно удовольствие. Бен говорил от души, Джессика внимала каждому слову с восторгом.

Маша направляла их, только если возникала необходимость. МДМА делал свое дело: разрушал преграды. Чтобы добиться таких результатов методом обычной терапии, потребовались бы месяцы. А они преодолели этот путь за считаные минуты.

– Мне не хватает твоего лица, – сказал Бен Джессике. – Твоего прекрасного лица. Я тебя не узнаю. Я не узнаю нас, я не узнаю ничего в наших жизнях. Мне не хватает нашего старого дома. Моей работы. Мне не хватает друзей, которых мы потеряли из-за этого. Но больше всего мне не хватает твоего лица.

Его слова были прозрачными, ясными. Не было никакой невнятицы. Никаких экивоков.

– Хорошо, – кивнула Маша. – Замечательно. Джессика, что вы хотите сказать?

– Я думаю, что Бен занимается бодишеймингом, – сказала Джессика. – Я осталась собой. Я все та же Джессика. Я все еще здесь! Ну и что, если я выгляжу немного по-другому. Это мода. Просто мода. Это не имеет значения.

– Для меня это важно, – сказал Бен. – Мне кажется, ты взяла что-то драгоценное и изгадила его.

– Но я чувствую себя прекрасно! – пылко возразила Джессика. – Я чувствую, что прежде была уродлива, а теперь красива. – Она подняла руки над головой, как балерина. – Вопрос в том, кто решает, красива я или нет? Я? Ты? Интернет?

Сейчас она и в самом деле была прекрасна.

Бен на секунду задумался.

– Лицо твое, – сказал он. – Так что, думаю, тебе решать.

– Но постой! Красота… – Джессика показала на свой глаз. – Красота – в глазах смотрящего.

Они с Беном принялись хохотать и никак не могли остановиться. Они схватили друг друга, повторяя снова и снова «красота – в глазах смотрящего», а Маша смотрела на них и неуверенно улыбалась. Почему это было забавно? Может быть, это была только им понятная шутка. Она начала испытывать нетерпение.

Наконец они перестали смеяться, Джессика села прямо и прикоснулась к нижней губе.

– Смотри. Я согласна. Наверное, я переборщила с губами в прошлый раз.

– Мне нравились твои прежние губы, – сказал Бен. – Я считал их красивыми.

– Да, я поняла, Бен, – вздохнула Джессика.

– Мне нравилась наша прежняя жизнь, – продолжил Бен.

– Дерьмовая была жизнь, – сказала Джессика. – Обычная дерьмовая жизнь.

– Не думаю, что дерьмовая, – возразил Бен.

– Мне кажется, ты свою машину любишь больше меня, – призналась Джессика. – Я ревную к твоей машине. Это я ее поцарапала. Это я сделала. Потому что мне кажется, что твоя машина – распутная девка, у которой роман с моим мужем, и я расцарапала ее поганое лицо.

– Ни фига себе! – воскликнул Бен, положив обе руки себе на затылок. – Ни фига себе! То есть… ни фига. Не могу поверить, что это ты.

Он, похоже, не был рассержен. Просто удивлен.

– Я люблю деньги, – сказала Джессика. – Я люблю быть богатой. Но я хочу, чтобы мы были богаты и при этом оставались собой.

– Деньги, – неторопливо произнес Бен, – похожи на собаку.

– Мм? – промычала Джессика.

– Здоровенная, огромная домашняя псина, не слушающая хозяев.

– Да, – сказала Джессика. – Да. Верно. – Она помолчала. – Почему собака?

– Потому что, представь: у нас как бы есть собака, и мы всегда хотели эту собаку, это собака нашей мечты, но она все изменила в нашей жизни. Она не дает нам покоя, лает ночи напролет, требуя нашего внимания, мешает спать, мы не можем сделать ничего, не приняв ее во внимание. Мы должны ее выгуливать, кормить, беспокоиться о ней, и… – Он поморщился, задумавшись. – Понимаешь, проблема с этой собакой в том, что она кусается. Она кусает нас, наших друзей и членов семьи, у этой собаки злобный характер.

– Но мы все же любим ее, – сказала Джессика. – Мы ее любим.

– Любим. Но я думаю, мы должны ее отдать, – сказал Бен. – Я думаю, эта собака нам не подходит.

– Мы могли бы взять лабрадора, – предложила Джессика. – Лабрадоры такие душки!

Маша напомнила себе, что Джессика очень молода.

– Думаю, Бен использует эту собаку как… пример, чтобы объяснить, насколько выигрыш повлиял на вашу жизнь, – пояснила Маша. – Это метафора.

Слово «метафора» пришло ей в голову на долю секунды позднее, чем ей хотелось бы.

– Да… – Джессика посмотрела на Машу озорным проницательным взглядом и сунула указательный палец в рот. – Если мы хотим завести собаку, то нужно это сделать до появления ребенка.

– Какого ребенка? – спросила Маша.

– Какого ребенка? – спросил Бен.

– Я беременна, – сказала Джессика.

– Правда? – переспросил Бен. – Но это же супер!

Маша пошатнулась:

– Но вы никогда…

– Вы давали моей беременной жене наркотики! – возмутился Бен.

– Да, и я просто на вас ужасно зла за это, – добавила Джессика. – Я типа думаю, вы за это должны сесть в тюрьму, и очень надолго.

Глава 44

ХИЗЕР

Хизер проснулась, но глаз не открыла.

Она лежала на боку, на чем-то тонком и мягком, подсунув руки под голову.

Ее биологические часы говорили ей, что сейчас утро. Может быть, часов семь.

Действие наркотика прошло. Ее мозг был чист. Она находилась в комнате йоги и медитации «Транквиллум-хауса». Сегодня была годовщина смерти Зака.

По прошествии нескольких лет тошноты она выблевала свою тайну, и теперь ее слегка трясло, она испытывала странную пустоту, но при этом чувствовала себя лучше. Она чувствовала себя очищенной, а именно это, как ни забавно, и обещал «Транквиллум-хаус». Хизер придется написать им жизнеутверждающую благодарность: «Я чувствую себя гораздо лучше после пребывания в „Транквиллум-хаусе“! В особенности мне понравился совместный трип с мужем и дочерью».

Они, безусловно, немедленно покинут это место. Они не будут ни есть, ни пить ничего, что предложит им Маша. Они отправятся прямо в свои комнаты, соберут вещи, сядут в машину и уедут. Может быть, доедут до кафе в ближайшем городе и закажут большой завтрак в честь Зака.

Хизер хотела провести эту годовщину с семьей, в разговорах о Заке, а завтра как-то отметить двадцать первый день рождения их детей так, чтобы не отдавать этот день стыду и скорби или делать вид, что они забыли о дне рождения Зои. Наполеон давно говорил об этом: мы должны отделить Зака от того способа, которым он решил завершить жизнь. Одно воспоминание не должно затмевать остальные. Но она не слушала. Хизер почему-то думала, что его неудовлетворенность в тот день перечеркивала все остальное, что он сделал в жизни.

Она вдруг поняла, что Наполеон был прав. Сегодня они отметят годовщину смерти Зака, обратившись к лучшим воспоминаниям о его восемнадцатилетней жизни, и скорбь будет невыносимой. Но Хизер, как никто другой, знала: невыносимое можно вынести. В течение последних трех лет она оплакивала самоубийство Зака. Теперь наконец пришло время оплакать его утрату. Утрату красивого, глупого, умного, порывистого мальчика.

Она надеялась, что его сестра выдержит этот день. Прекратит врать о том, что они не были так уж близки с Заком. Сердце Хизер болело за нее. Девочка восхищалась братом. Им было уже по десять лет, когда они перестали забираться в кровати друг к другу по ночам, если им снились кошмары. Хизер придется снова и снова повторять Зои, что она ни в чем не виновата. Это она, Хизер, допустила ошибку. Она не заметила, как изменилось поведение сына, она виновата в том, что не убедила никого, включая и Зака, поискать причины его состояния.

И еще они сегодня найдут время, чтобы сообщить о методах этой сумасшедшей женщины в полицию.

Хизер открыла глаза и увидела, что лежит на коврике для йоги лицом к лицу со спящей дочерью. Зои все еще спала, ее веки вспархивали. Хизер лежала достаточно близко, чтобы чувствовать дыхание Зои на своем лице. Она приложила ладонь к щеке девушки.