Текст книги "Девять совсем незнакомых людей"

Глава 61

НАПОЛЕОН

Кто выключил свет?

Это был самый сердитый его учительский тон – от такого даже самые непослушные дети садились и затыкали рот. Они же договорились, что свет останется.

– Не я.

– Не я.

– Не я.

Голоса доносились со всех сторон комнаты.

Темнота была такая, что Наполеон тут же потерял ориентацию в пространстве. Он слепо выставил перед собой руки, как делал это утром.

– Это ты? – раздался голос Хизер.

Она, когда горел свет, сидела рядом с ним. Он почувствовал, как ее рука схватила его.

– Да. Где Зои?

– Я здесь, папа, – донесся из другого конца комнаты ее голос.

– Никто из нас не стоял рядом с выключателем, – подытожил Тони.

Наполеон почувствовал, как участилось биение его сердца, и собственный страх доставил ему удовольствие. Он был спасением от того ощущения серости, которое охватило его утром, в момент пробуждения. Густой туман поглотил тогда его мозг, сердце, тело, надавил тяжелым грузом так, что Наполеон с трудом мог говорить, поднять голову, преодолеть несколько шагов. Он пытался делать вид, что все прекрасно. Он боролся с туманом, вкладывая в борьбу все свои силы, пытался вести себя нормально, прибегнуть к самообману, заставить себя поверить, что его самочувствие улучшается. Наверное, это дело преходящее, убеждал он себя. Как похмелье. Завтра он проснется и снова будет самим собой.

– Может быть, Маша дает нам понять, что пора ложиться? – сказала Фрэнсис.

Наполеон узнал ее по голосу – легкомысленному, суховатому. До прошлой ночи Наполеон полагал, что они с Фрэнсис похожи тем, что обладают неким базовым уровнем оптимизма, теперь ему так уже не казалось. Теперь все надежды оставили его, унеслись прочь, испарились.

– Я не устал, – произнес Ларс. Или, может, Бен.

– Жопа какая-то. – А это голос Бена. Или Ларса.

– Мне кажется, Маша что-то задумала, – уверенно заявила Джессика. В темноте, когда ее лицо оставалось невидимым, ее голос казался голосом умного человека.

Наступило несколько секунд тишины. Наполеон ждал, когда его глаза приспособятся к темноте, но они не приспосабливались. Никаких очертаний не появлялось. Темнота казалась еще более темной.

– Страшновато как-то, – сказала Зои с дрожью в голосе, и Наполеон с Хизер рефлекторно дернулись, словно могли в темноте найти ее.

– Просто здесь темно. Мы все на своих местах. Вы в безопасности.

Это явно говорил Улыбчивый Хогберн, утешал Зои.

Наполеону хотелось бы сказать кому-нибудь, что он вроде как играл в футбол с Улыбчивым Хогберном. Но тут он понял: тот, кому он хочет об этом сказать, был он сам – то его «я», которое перестало существовать.

Темнота прочно обосновалась в комнате.

Это и в самом деле было страшновато.

– Может быть, Ларс споет? – предложила Фрэнсис.

– Наконец хоть какое-то признание моих талантов, – отозвался Ларс.

– Мы все должны спеть, – сказала Кармел.

– Нет уж, спасибо, – раздался голос Джессики.

– Вы и я, Кармел, – сказал Ларс.

Он начал петь «Я вижу теперь яснее», и Кармел к нему присоединилась. Она замечательно пела. Какая неожиданность – услышать вот так ее голос в темноте, с таким изяществом выводящий мелодию. Сколько же неожиданностей в людях!

Проснувшись поутру, Наполеон подумал: вероятно, то чувство, которое поселилось в нем, называется злостью. Он имел право злиться на жену за то, что она скрывала от него, и за то, что сообщила об этом в самой кошмарной обстановке, какую можно придумать, а его ум тем временем пытался отделить жуткий вымысел от реальности. Теперь, когда его организм освободился от наркотиков, он четко ощущал границу между тем, что случилось и чего никогда не было. Ночью ему снился Зак, но откровения Хизер были реальностью.

Он не помнил, спрашивал ли Хизер когда-нибудь о побочных эффектах лекарства от астмы, но мог точно представить, как она ответила бы: с нескрываемым раздражением, потому что именно она отвечала в семье за все решения, связанные со здоровьем. Хизер получила медицинскую подготовку, а он работал учителем. Он отвечал за работы по дому. Она – за лечение. Она гордилась тем, что не оспаривает его решений касательно образования, хотя он с радостью бы воспринял ее сомнения, он всегда был готов к диалогу, но ей хотелось просто поставить галочку в списке поручений. Ей нравилось думать, что она очень эффективна, без глупостей, в их отношениях. Что она добивается результатов.

Ну и посмотри, что ты наделала, Хизер.

Хизер была права, когда сказала, что, будь у него такая возможность, он прочел бы инструкцию к лекарству. И да, он наблюдал бы за состоянием Зака. А Зак сказал бы отцу, если бы почувствовал что-то неладное. И Наполеон ответил бы ему: «Это может влиять на твое настроение, Зак, ты должен наблюдать за собой. Если что, сообщи мне». Зак закатил бы глаза и ответил: «У меня никогда не будет никаких побочных эффектов, па».

Он сумел бы, он сделал бы, ему следовало бы, он мог бы его спасти.

Каждый день в течение трех лет Наполеон просыпался утром и думал: «Почему?» А Хизер знала почему или могла сделать обоснованное предположение, но преднамеренно отказывала ему в утешении, потому что чувствовала свою вину. Неужели она не доверяла его любви? Неужели думала, что он будет винить ее, бросит ее?

И не только это: им следовало предать случившееся огласке. Господи боже, может, от этого погибают и другие дети! Они обязаны известить общество о том, что к побочным эффектам этого лекарства нужно относиться со всей серьезностью. Со стороны Хизер было невероятным эгоизмом держать это в тайне, защищать себя, рискуя жизнями других людей. Как только они выберутся отсюда, он позвонит доктору Чэн.

А Зои. Его дорогая девочка. Единственная, кто мог заметить, что происходит что-то непонятное, потому что она лучше всех знала Зака. Ей только и нужно было сказать: «Папа, с Заком что-то происходит», и Наполеон предпринял бы что-нибудь, потому что знал, насколько уязвимы могут быть чувства подростка.

Он сумел бы, он сделал бы, ему следовало бы, он мог бы его спасти.

За обеденным столом нередко велись разговоры о депрессии. Наполеон знал, как нужно разговаривать с детьми, и не забывал разговаривать: не помещайте сведений о себе в Интернете, никогда не садитесь в машину с выпившим водителем, звоните нам в любое время дня и ночи, рассказывайте, как вы себя чувствуете, сообщайте об угрозах, мы обещаем решить ваши проблемы.

«Злюсь ли я?» Он весь день задавал себе этот вопрос. Он думал, не является ли туман в его мозгу злостью, рядящейся под что-то другое, но то чувство, которое проникло в каждую клеточку его тела, было гораздо большим и гораздо меньшим, чем злость. Оно являло собой некое ничто, пустоту, тяжелую, с текстурой влажного цемента.

Он сидел, потерявшийся в темноте, слушал пение Кармел. Ларс понизил голос, теперь она вела партию. И Наполеону вдруг пришло в голову: может быть, такое же чувство овладело тогда Заком?

То ли оно было вызвано лекарством от астмы, то ли подростковые гормоны нагнали на него страху, то ли это было сочетанием того и другого, но именно это он чувствовал: как его разум, тело и душу обволакивает туман. Ни в чем нет никакого смысла. Вроде ты можешь вести себя и выглядеть точно так, как прежде, но внутри у тебя все изменилось.

Ах, мальчик, ты был совсем еще дитя, а я мужчина, и у меня это длится меньше суток, а я уже хочу положить всему конец.

Он увидел лицо сына. Первые намеки на будущую бороду на лице, выражение лица, когда он смотрит вниз, избегая глазного контакта. Он никогда не мог смотреть в глаза отцу, если сделал что-то не то. Он ненавидел неприятности, но всегда попадал в них, бедняга. Зои была умнее. Она могла так развернуть свое объяснение, что получалось, будто она-то вела себя совершенно правильно.

Впечатление было такое, что девчонками управляют чувства, тогда как на самом деле верно прямо противоположное. Девчонки прекрасно умеют контролировать свои чувства. Крутят ими, как хотят: Сейчас я плачу! Сейчас я смеюсь! Кто знает, что я буду делать через секунду? Уж не ты! А эмоции парней похожи на бейсбольную биту – они огорошивают.

В то утро три года назад Зак не сделал плохой выбор. Он сделал то, что казалось ему единственным выбором. А что еще ты можешь, если чувствуешь нечто подобное? Все равно как уговаривать людей, прыгавших из горящих башен в Нью-Йорке, не делать этого. Что ты еще можешь делать, если не в состоянии дышать? Ты сделаешь что угодно, чтобы вздохнуть. Абсолютно что угодно. Конечно же, ты выпрыгнешь. А как иначе?

Он увидел своего мальчика. Зак смотрел на него, и в его взгляде читалась мольба: пойми меня.

Зак был таким хорошим парнем. Конечно, Наполеон не принял бы и не одобрил его решения (решение неверное, глупое, худшее из всех возможных), но он впервые почувствовал, что мог бы понять, как мальчик пришел к тому, что сделал.

Он представил, как посадил бы его себе на колени, как сделал это как-то, когда Зак был совсем маленьким, прижал бы к себе, прошептал на ухо.

Да никаких неприятностей у тебя нет, Зак. Извини, что накричал на тебя. Я теперь понимаю, сынок. Никаких неприятностей, дружище.

Никаких неприятностей.

Никаких неприятностей.

– Наполеон? – сказала Хизер. Он слишком сильно сжал ее руку и теперь ослабил хватку.

На экране над их головами появилось черно-белое изображение. Кармел перестала петь.

– Какого черта? – сказал Ларс.

Голос Маши зазвучал так громко, что барабанным перепонкам в ушах Наполеона стало больно. Ее лицо заполнило экран. Она улыбалась им, она вся светилась от любви.

– Добрый вечер, мои милые, мои лапочки.

– Бог ты мой, – вполголоса сказала Хизер.

Глава 62

ФРЭНСИС

Она сумасшедшая. Она свихнулась. Чокнулась. Слетела с катушек.

Прежде все было шуткой. Вообще-то, Фрэнсис имела в виду, что Маша странная, другая, глубокая, очень заумная и экзотичная, ни в чем не похожая на саму Фрэнсис. На самом деле она не ставила под сомнение психическое состояние Маши. И даже задавалась вопросом: не гений ли она? Разве все гении не казались сумасшедшими простым смертным?

Даже наркотики, если честно, не очень взволновали Фрэнсис. Да что говорить, если бы Маша спросила: «Не хотите попробовать фруктовый коктейль с ЛСД?», Фрэнсис, вероятно, ответила бы: «Конечно хочу. Почему нет?» Разговор об «исследованиях» произвел бы на нее впечатление, медицинское образование Яо и его опыт работы парамедиком сняли бы тревогу, а возможность получить трансцендентный опыт заинтриговала. В особенности на ее согласие повлияло бы, если бы кто-нибудь другой первым сказал «да». Когда Фрэнсис была подростком, мать как-то спросила у нее: «Если бы все твои друзья прыгнули со скалы, ты тоже прыгнула бы?» Фрэнсис, не лукавя, ответила: «Конечно».

Но сейчас, когда она сидела в темноте и смотрела на экран, она понимала: Маша не вполне права. Ее зеленые глаза горели фанатическим огнем, который не согласовывался ни с логикой, ни со здравым смыслом.

– Мои поздравления всем вам! – сказала Маша. – Я так рада вашему прогрессу. Вы проделали огромный путь со дня своего появления здесь! – Она сложила руки вместе, как актриса, получившая «Оскар». – Ваше путешествие почти завершено.

Сияние экрана наполнило комнату призрачными бликами, и Фрэнсис увидела все лица, обращенные к Маше.

– Вы должны выпустить нас отсюда! – прокричала Джессика.

– Она может нас слышать? – неуверенно спросила Кармел.

– Нет нужды кричать, Джессика. Привет, Кармел. Я вас вижу. Я вас слышу. Волшебство технологии. Разве это не удивительно?! – Ее глаза смотрели мимо камеры, и когда она не смотрела прямо на них, не поддаться на ее безумие было легче. – Я была так счастлива, когда вы разгадали загадку и нашли матрешку.

– Ничего мы не нашли! – воскликнула Фрэнсис. Она лично была оскорблена этим. – Мы по-прежнему здесь. Никакого кода там не было.

– Именно, – сказала Маша. – Именно.

– Что? – переспросила Фрэнсис.

– Вы работали как одна команда, хотя и не совсем так, как я рассчитывала. Я думала, вы построите пирамиду, чтобы достать пакет, – вы, все вместе! – а не станете играть в футбол. – Ее губы искривились в ухмылке, когда она произнесла слово «футбол», и Фрэнсис почувствовала обиду за Тони. – Когда я училась в школе в Серове, много лет назад, мы, бывало, строили такую пирамиду. Просто здорово! Я этого никогда не забуду. – Ее взгляд на миг переместился куда-то далеко, но тут же вернулся к ним. – Но это не имеет значения, в конечном счете вы достали пакет, нашли куклу – и вот мы здесь.

– Эта кукла ничего нам не сказала, – проговорила Джессика. – Она была пустой.

– Вы правы, Джессика, – терпеливо сказала Маша, как будто обращалась к малому ребенку, который не знает, как устроен мир.

– Говорит какую-то ерунду, – пробормотал себе под нос Бен.

– Настоящим преображением для меня сейчас стал бы долгий горячий душ. – Ларс улыбнулся Маше, включив на полную мощность свое обаяние, – к экрану словно поднесли световой меч.

Фрэнсис не сомневалась: эта улыбка когда-то открыла немало дверей.

Но не эту. Маша улыбнулась ему в ответ. На их глазах происходила эпическая битва красоты и харизмы.

Ларс держался сколько мог, но в конце концов сдался. Его улыбка погасла.

– Бога ради, я хочу выйти отсюда, Маша.

– Ах, Ларс, – ответила ему Маша, – вы должны запомнить слова Будды: «Ничто не вечно, кроме перемен».

– Это уже начинает ощущаться как вечность, Маша.

– Я знаю, вы ищете уединения, Ларс, – усмехнулась Маша. – Трудно целый день провести в обществе незнакомых людей, верно?

– Все здесь очень милые люди, – ответил Ларс. – Дело вовсе не в этом.

– Мы просто хотим вернуться в наши комнаты, – произнесла Хизер, казавшаяся довольно безропотной и разумной. – Психоделическая терапия была великолепна, спасибо, но…

– Она была великолепна, да? Значит, вы изменили свое мнение, Хизер? – В интонации Маши чувствовалась тоненькая ниточка агрессии. – Надеюсь, вы говорите от сердца. Я слышала разговоры о том, чтобы пожаловаться на меня в полицию! Должна признаться, мне было обидно.

– Я была расстроена, – сказала Хизер. – Вы знаете, сегодня годовщина смерти моего сына. У меня в голове все спуталось. Теперь я понимаю. – Она посмотрела на экран с выражением полной покорности. Это воодушевляло. – Мы все понимаем. Мы вам так благодарны за то, что вы для нас сделали. В нашей обычной жизни у нас никогда не появилось бы такой возможности. Но сейчас мы хотим вернуться в наши комнаты и насладиться отдыхом.

Фрэнсис попыталась поставить себя на место Маши. Ей пришло в голову, что Маша считала себя актрисой и, как любая актриса, страстно жаждала похвалы. Она просто искала признания, уважения, восторженных отзывов, благодарности…

– Я думаю, все согласятся со мной, – начала Фрэнсис. – Мы пережили невероятный опыт…

Но ее прервал Тони:

– Там у вас за спиной, кажется, Яо? – Тони стоял, вперив взгляд в экран. – С ним все в порядке?

– Да, Яо здесь, – сказала Маша.

Она сместилась в сторону и благосклонно вытянула руку, как модель в компьютерной игре, указывающая на приз.

Этим призом был Яо.

Он сидел ссутулившись в кресле Маши – уснул или лежал без сознания, уронив голову на стол, приплюснув щеку и вытянув руки.

– Он дышит? Что с ним случилось? – Хизер тоже встала и подошла к экрану телевизора. Она оставила напускное смирение. – Что он принял? Что вы ему дали?

– Он жив? – в панике спросила Фрэнсис.

– Он просто дремлет, – сказала Маша. – Он очень устал. Всю ночь глаз не сомкнул, работая ради вас! – Она погладила волосы Яо и показала на что-то невидимое на его голове. – Это родимое пятно Яо. – Она улыбнулась, прямо в камеру, и Фрэнсис пробрала дрожь. – Я видела его, когда лицом к лицу столкнулась с собственной недолговечностью. Это было замечательно и незабываемо. – Ее глаза горели. – Сегодня вечером вы тоже встретитесь с собственной недолговечностью. Как это ни печально, но я не могу побаловать вас возможностью заглянуть в глаза смерти, но я дам вам шанс одним глазком, на мгновение увидеть, что это такое! Незабываемое зрелище, которое… – Она подыскивала нужное слово, наконец с явным удовольствием нашла его. – Интегрирует все вами пережитое на сегодня: молчание, психоделическую терапию, загадку замка.

– Что-то непохоже, что он спит, – заявила Хизер. – Вы что-то дали ему?

– Ах, Хизер, – сказала Маша, – вы ведь практически доктор, верно? Но я могу вас заверить: Яо просто спит.

– А где Далила? – спросил Бен.

– Далила ушла от нас, – ответила Маша.

– Что вы имеете в виду, говоря «ушла»? – снова спросил Бен. – Это что значит?

– Оставила нас, – беззаботно произнесла Маша.

– По собственной воле? – поинтересовалась Фрэнсис.

Она подумала об остальном персонале «Транквиллум-хауса». Привлекательная улыбчивая шеф-повар, которая приносила еду. Джен с ее волшебными руками целителя. Где они были, пока гости сидели взаперти, а Яо без сознания лежал лицом на столе Маши?

– Мне нужно, чтобы вы все внимательно меня выслушали, – сказала Маша, игнорируя вопрос Фрэнсис про Далилу. Она опять подошла к камере, заслонив собой Яо. – Мы сейчас сыграем в одну забавную игру, чтобы растопить лед!

– Я чувствую, что лед и так уже достаточно подтоплен, – заявил Ларс.

– Будда сказал, что мы должны «излучать безграничную любовь ко всему миру», в этом и будет состоять наше упражнение. Оно о любви. О страсти. Об узнавании друг друга, – сказала Маша. – Я называю его «Смертный приговор»!

Она обвела их выжидающим взглядом, словно надеялась на восторженный поток вопросов и замечаний.

Никто не шелохнулся.

– Вам понравилось название? – спросила Маша, потупившись и смущенно подняв глаза, чуть ли не заигрывая с ними.

– Мне это название не нравится, – сказал Наполеон.

– Ах, Наполеон, вы мне нравитесь. Вы честный человек. А теперь я вам объясню, как это работает, – сказала Маша. – Представьте вот что: вас приговорили к смерти! Вы в камере смертников! Может, это название будет получше? «Камера смертников». – Маша нахмурилась и продолжила: – Думаю, лучше. Будем называть это «Камерой смертников».

Кармел начала тихо плакать. Фрэнсис прикоснулась к ее руке.

– Так как играют в «Камеру смертников»? Я вам объясню. Что происходит, если вы приговорены к смерти? Вам нужен кто-то, кто защищал бы вас от вашего имени, верно? Просил о милосердии, об отсрочке казни. Очевидно, что этот человек – ваш… – Маша подняла брови, поощряя их мыслительную деятельность.

– Адвокат, – закончила Джессика.

– Да! – воскликнула Маша. – Ваш адвокат, который защитит вас! Человек, который говорит судье: «Нет, этот человек не заслуживает смерти! Он хороший человек, ваша честь! Выдающийся член общества, который может принести много пользы!» Вы понимаете, о чем я говорю? Так вот, вы все адвокаты и у каждого из вас есть клиент. Вы понимаете? – (Никто не произнес ни слова.) – Я всем назначила клиентов. Позвольте зачитать имена. – Она взяла в руки лист бумаги и прочла: – Фрэнсис защищает Ларса. Ларс защищает Бена. – Она посмотрела на них. – Вы слушаете? Я зачитаю это только раз.

– Мы слушаем, – сказал Наполеон.

– Хизер защищает Фрэнсис, Тони защищает Кармел, Кармел защищает Зои. Зои защищает Джессику, Джессика защищает Хизер, Бен защищает Наполеона… – Она преувеличенно громко вздохнула. – …А Наполеон защищает Тони! Уф! Все! – Маша оторвала взгляд от листка. – Вы все запомнили, кого защищаете? – (Никто не ответил. Все тупо смотрели на экран.) – Тони, вы кого защищаете? – спросила Маша.

– Кармел, – ровным голосом ответил Тони.

– А вы, Зои, кого?

– Я защищаю Джессику, – сказала Зои. – Только я не понимаю, какое она совершила преступление.

– Преступление не имеет отношения к делу. Мы все совершали преступления, Зои, – сказала Маша. – Я думаю, вы это знаете. Невиновных нет.

– Вы психопатка…

– Значит, вы здесь судья, Маша? – громко заговорил Наполеон, заглушая голос жены.

– Верно! Я буду судьей! – сказала Маша. – У вас будет по пять минут на защиту вашего клиента. Это немного, но вполне достаточно. Не тратьте время на пустые слова! Пусть каждое бьет в цель. – Она сжала руку в кулак. – У вас будет на подготовку вся ночь. Процесс начнется на рассвете. Вы должны спросить себя: «Почему мой клиент заслуживает жизни?»

– Потому что каждый заслуживает жизни, – буркнул Тони.

– Но почему ваш клиент в особенности? Скажем, что остался всего один парашют. Всего одно место в спасательной шлюпке! Почему предпочтение должно быть оказано вашему клиенту, почему он должен спастись? – объяснила Маша.

– Тогда первые женщины и дети, – сказал Тони.

– Но если все одного пола? Одного возраста? Кто остается жить? Кто умрет? – спросила Маша.

– Так эта игра теперь называется «Последний парашют»? – На лице Ларса появилась горько-насмешливая гримаса. – Значит, мы все сядем кружком и будем обсуждать этические дилеммы, как студенты-первогодки с философского факультета, пока Яо в коматозном состоянии лежит у вас на столе? Замечательно. Все это очень преобразит нас.

– Осторожнее, – сказал ему вполголоса Тони.

– Это важное упражнение! – прокричала Маша. Связки на ее шее натянулись от ярости.

Фрэнсис стало нехорошо. Она точно проиграет. Она всегда плохо выступала во время подобных «тренингов», к тому же ее «клиент» уже настроил судью против себя.

Тут заговорил Бен, голос его звучал миротворчески:

– Маша, не могли бы вы объяснить, что произойдет, если вы, наш судья, решите, что защита клиента была неубедительной?

Маша глубоко втянула воздух ноздрями.

– Ну, очевидно, что обычно мы не казним наших гостей! Это нехорошо для бизнеса! – Она весело рассмеялась.

– Значит, все это… гипотетически? – поинтересовался Бен.

– Хватит вопросов! – воскликнула Маша так громко, что Кармел сделала шаг назад и больно наступила на ногу Фрэнсис.

– Это совершенная неле… – начала Хизер, но Наполеон схватил ее за руку.

– Мы все примем участие в этом упражнении, Маша, – громко сказал он. – Это кажется очень… мотивирующим.

Маша снисходительно кивнула:

– Хорошо. Вы увидите, насколько оно будет преображающим, Наполеон. Воистину увидите. А теперь я должна дать вам свет для этого просветляющего упражнения! – Она протянула руку, и в комнате вспыхнули лампы.

Все заморгали, ошеломленно разглядывая друг друга.

– Когда мы защитим наших «клиентов», вы нас выпустите? – спросила Кармел хриплым голосом, потирая глаза.

– Вы задаете неправильные вопросы, Кармел, – сказала Маша. – Освободить себя можете только вы сами. Помните, несколько дней назад я говорила с вами о мимолетности. Ничто не продолжается вечно. Не цепляйтесь за счастье или страдание.

– Я хочу немедленно уехать домой, – сказала Кармел.

Маша сочувственно хмыкнула:

– Духовное пробуждение редко бывает легким, Кармел.

Фрэнсис подняла руку:

– Мне нужна ручка. Я не могу приготовить выступление, если не запишу его. – Она похлопала по пустым карманам своего тренировочного костюма. – Мне нечем писать!

Маша повела себя так, будто Фрэнсис ничего не говорила.

– А теперь, мои солнышки, я желаю вам удачи. Я вернусь на рассвете. Соберитесь с мыслями. Задавайте правильные вопросы своим клиентам и слушайте сердцем. Убедите меня в том, что каждый из вас заслуживает жизни. – Она с любовью посмотрела на Яо, как на своего спящего ребенка, погладила его по голове, потом перевела взгляд на экран. – Позвольте оставить вас с этими словами: «Со всем усердием делай сегодня то, что должно. Кто знает? Завтра может прийти смерть». Так сказал Будда. – Она молитвенно сложила ладони и опустила голову. – Намасте.