Текст книги "Пофигист и записки рыжего Льва"

– Крыса!!!

Кто-то имел наглость выкрикнуть:

– Крыса свою подружку в школу принесла.

Началась суета. Учительница грозно приказала:

– Что такое Мор? Сядь на место.

Оля еще какое-то время стояла, будто столбняком пораженная, потом обмякла и без сил упала на пол. Мне хотелось подбежать и схватить ее, тем более, что я предчувствовал это падение. Но я струсил, в тот момент меня волновало только, что подумают другие, что потом будут говорить обо мне. Хотя в глубине сердца мне было ровным счетом наплевать на чужое мнение, нужно было спасать жизнь человека. Но, видимо, голос совести был слабее, голоса эгоизма, и я остался сидеть на месте. Оля упала неудачно, она ударилась головой о парту. На полу разлилась лужица крови. Кто-то увидел это и начал истерично орать:

– Кровь!!!Убилась!!!

Потом приехала скорая. Олю погрузили на носилки и вынесли. Меня мучил вопрос: «Жива?» Никто конкретно ничего не знал, все только делились догадками. Кто-то уже даже похоронил ее. Вместе с врачами из класса вышла учительница по литре. Когда она вернулась, то с ходу заявила:

– Оля без сознания, но жива. Врачи ничего не обещают. Кто-нибудь мне объяснит, что произошло?

Она, видимо, даже не догадывалась в чем причина Олиного страха. Кстати, крыса, которую подложили Оле в сумку, куда-то таинственным образом испарилась. На вопрос литераторши никто не ответил. Тогда она повторила его снова.

– Да, кто ее знает. Встала, давай орать. Может ей показалось что-то? – вдруг проговорил Петька.

Я сидел и молчал, как трус дважды, нет трижды, который в очередной раз, поджав хвост, боялся сказать правду или сделать что-то правильно.

Учительница снова начала вести урок. Этот день тянулся как анаконда, долго и бесконечно. На душе было противно, как в какой-то канализации, куда спускается все самое вонючее и отвратное. Все разговоры вокруг только и были о случившемся с Олей. И что самое неприятное, в них не было и доли сочувствия. Эти разговоры больше были похожи на бабкины сплетни, где кроме извращенного любопытства ничего не прослеживалось.

Мне хотелось поскорее забыть все это, но никак не получалось. Вроде бы это была не моя проблема, но почему-то я чувствовал себя виноватым. Тут я вспомнил историю Левичка, где он не заступился за пацана, и потом терзался совестью.

«Нет, это не моя история, завтра я все забуду», – подумал тогда я. Пришло завтра и послезавтра, и даже неделя проползла, но я так и не смог забыть и успокоиться. Зато почти совсем не думал про Машу. Я думал про Олю. Ее в школе не было, она лежала в больнице с сотрясением мозга. Мои одноклассники продолжали меня удивлять. Даже сейчас, когда Оли не было рядом, они умудрялись оскорблять ее и шутить по поводу ее болезни.

– Может мозги вправятся, – изрек наглупочайшую мысль великий глупец всех времен и народов Петька.

Я не выдержал и сказал:

– Что она тебе сделала? Что ты привязался к ней? Ты совсем не чувствуешь своей вины?

Я так-то спокойный паренек, но, когда вижу и слышу откровенную и через край льющуюся наглость, то превращаюсь в Халка. Правда, Халк просыпается только внутри, а снаружи я все такой же худой глистоподобный сучок с выпученными от возмущения глазами.

Петька ничего не ответил на мою батарею вопросов. Он-то ждал одобрения и всеобщего восторга от своего изречения, а в ответ услышал мои вопросы, на которые у него не было ответов. Если бы Петька кинулся со мной спорить, то мой Халк заставил бы мое тело приподняться и танком направиться на наглеца. Но Петька притих, сжался в стул, всем своим видом показывая, что не собирался развивать эту тему. «А знает, кошка, чье сало съела», – подумал я. Это значит, что Петька все-таки чувствовал свою вину. Своего Халка мне пришлось снова усыпить, и сидеть, словно разбуженный сурок, дожидаясь конца уроков.

Вечером, обдумывая свой непродолжительный разговор с Петькой, я вдруг почувствовал какое-то облегчение, будто маленькая искра света зародилась в тумане грусти и тоски. Тогда я понял, что наконец-то поступил правильно.

Странное ощущение охватило меня. Вдруг захотелось сделать что-то еще для Оли, как-то помочь ей. Что-то внутри спрашивало: «Зачем тебе это нужно, какое тебе есть дело до незнакомой девчонки?» И оно же отвечало на свои же вопросы: «Да нет никакого дела, она незнакомая. Мало что ли таких девчонок, над которыми издеваются. Я же не издеваюсь. Но Оля не где-нибудь, а в моем классе, и все происходит на моих глазах. А я как последний трус, сижу и смотрю, и молчу. Хоть мог предотвратить беду, мог заступиться. Мне это ничего не стоило. Петька еще трусливее меня, он мне ничего не сделал бы. Я ему пару вопросов задал, он и заткнулся».

Вдруг я почувствовал, как проникся жалостью к новенькой, но не знал, что мог сделать еще. Ведь, уже ничего нельзя было изменить.

Тут за дверью послышался голос мамы.

– Митя, выйди на минуту.

Я соскочил и через минуту был в коридоре. Мама удивлено глянула на меня и спросила:

– У тебя все в порядке?

– Да, – ответил я. Мне показалось странным, что мама задала такой вопрос.

– С чего ты взяла? – решил уточнить я, а то мало ли что.

– Да. Обычно тебя не дозовешься, а тут не успела позвать, ты уже тут как тут, – стала объяснять мама.

– Ну, тебе не угодишь, – зачем-то сказал я.

– Я на улице встретила маму Вити, твоего одноклассника. Она мне какую-то странную историю рассказала.

– Какую? – спросил я, а сам частичкой своего ума понимал, о чем сейчас пойдет речь.

– Про девочку Олю, твою одноклассницу. Что с ней? Как такое могло произойти? – стала закидывать меня вопросами мама, глядя возмущенными и одновременно удивленными глазами.

– Да, новенькая, упала и ударилась головой, Приехала скорая, увезли в больницу, – неохотно объяснил я и хотел уже вернуться на свой шесток. Но мама только начала допрос. Она вошла на кухню и позвала меня за собой. Мама стала разбирать сумки, с купленными по пути домой с работы продуктами, и одновременно спросила:

– Так, а где она сейчас, что с ней?

– Наверное, в больнице, – нехотя ответил я, стоя у входа на кухню, готовый к быстрому уходу при удобном случае. Мне совсем не хотелось обсуждать с мамой произошедшее с Олей. Мама это быстро поняла, она вытащила из пакета большой апельсин и вручила мне с улыбкой и со словами:

– На, покушай витаминчиков.

Когда я взял апельсин, то вынужден был сесть за стол, чтобы снять кожицу. В предвкушении наслаждения от сочной ароматной мякоти апельсина я чуть не захлебнулся слюной. Мама вдруг переменилась в тоне и возмущенно выдала:

– Как это, наверное? Ты, что не знаешь, где находится твоя одноклассница?

– А я причем? – удивленно спросил я, и на миг перевел внимание с апельсина на маму.

– Как причем? Это твоя одноклассница. Да вы всем классом уже не один раз должны были сходить, проведать, принести вкусненького, поинтересоваться самочувствием, помощь свою предложить, – начала мама крутить свою шарманку про нравственность и доброе отношение. Я молчал, ибо рот мой был занят, он пережевывал кусочки апельсина.

Мама с удовольствием заполнила повисшую паузу и сказала:

– Так, я позвоню в больницу и спрошу, когда можно навещать больных. Завтра пойдешь навещать Олю. Ей сейчас нужна поддержка. Возьми еще кого-нибудь с собой из одноклассников.

– Да никто не пойдет, – поспешил сказать я.

– Значит, пойдешь один. Я пакетик с фруктами тебе приготовлю, – не задумываясь, решила мама.

– Да не пойду я никуда, – так же быстро отверг я мамино решение. Я почему-то всегда отвергал любые мамины предложения. У меня словно выработался какой-то рефлекс. Как только услышу ее приказы, тут же отказываюсь выполнять, это как командир и противоречивый подчиненный. И в этот раз я наотрез отказался идти в больницу к Оле, хотя что-то внутри подсказывало мне, что именно это и есть то, чем я мог бы хоть как-то сгладить свою вину.

Доев апельсин, я ушел к себе в комнату. Вслед мама крикнула:

– Ну, хотя бы спроси в классе, может, кто пойдет, пусть к нам зайдет, я гостинцев передам.

Уже в своей комнате я допустил до себя мысль о посещении Оли в больнице. Потом представил, что придется после школы вместо того, чтобы полеживать на кровати с сытым пузом, идти в больницу, которая, между прочим, совсем не близко расположена. Было невыносимо тяжело преодолеть себя и решиться на что-то ради кого-то, переступив через свою неохоту. Эта идея показалась мне непосильным бременем, и я окончательно отказался от нее.

На следующий день в школе я вспомнил предложение мамы и решил все-таки поинтересоваться у одноклассников. Вдруг кто-то из них давно мечтал совершить доброе дело, да не знал какое, а тут я со своим предложением. Я ждал подходящего момента, когда в классе соберется как можно больше народа. Но как назло каждую перемену с первыми трелями звонка всех будто ветром сдувало из класса. Я уж было отчаялся. Но когда в начале последнего урока после звонка учителя еще какое-то время не было, я решился.

– Народ! Кто хочет навестить Мор в больнице?

На мгновение галдеж затих, и установилась задумчивая тишина. Видимо, для всех мое предложение явилось как гром среди ясного неба, и каждому присутствующему мозгу нужно было какое-то время, чтобы понять, осознать и принять решение.

– А зачем ее навещать? – вдруг спросил Петька, видимо, пытаясь помешать остальным, принять верное решение.

– Ну, когда ты на физре ногу подвернул, и неделю в школу не ходил, мы так-то тебя навещали. Домашку таскали. Или забыл? – освежил я Петькину память.

Но где я, а где Мор! – с восхищением сказал Петька. И восхищение это было от чувства собственного превосходства. Петька, видимо, жил по принципу «Себя не похвалишь, никто не заметит». От Петькиных слов во мне вдруг закипела кровь. «Да кто он такой, да он преступник после всего того, что сделал». Мне вдруг так захотелось сказать это ему в лицо, и еще от себя добавить несколько нецензурных словечек, потому что только они могли передать мое отношение. Мой разум решил одолеть эмоции, и я спокойно ответил:

– Да, тебе до нее далеко. Так кто-нибудь пойдет?

Мельком я заметил на Петькином лице гримасу дикого недовольства. Он немного приподнялся и что-то прошипел. Но из-за небольшого хохота, раздавшегося после моих слов, Петькино шипение никто не услышал.

Неожиданно до меня донесся знакомый голос:

– Я пойду.

Я повернулся и увидел Машку. Она сидела и смотрела на меня в упор. Я немного опешил, мурашки смущения снова активизировались, поползли по телу, но я взял себя в руки и промолвил:

– Сегодня после школы зайдем ко мне, заберем пакет с фруктами и пойдем.

– Хорошо, – сказала Машка и быстро отвернулась к своему телефону, который лежал на столе. Она набирала кому-то смску.

Я медленно спустился на стул. С этого момента я уже ничего не слышал и не видел, даже не заметил, когда пришел опоздавший учитель, который дал задание и снова спешно куда-то удалился. За время урока он выходил из кабинета несколько раз, и, в конце концов, отпустил нас домой раньше звонка. Никто даже не обратил внимания на поведение нашего учителя истории, не поинтересовался причиной его уходов. Мы все были слишком заняты своими мыслями и желаниями, у нас у всех было много целей, достижимых и нереальных, мечтаний, пустых, но приятных. И такая мелочь, как несостоявшийся урок истории никого не волновала, может, только немного радовала, потому что можно было пораньше уйти с уроков.

Маша поравнялась со мной в коридоре по дороге к выходу из школы.

– Ну что пойдем? Может, зайдем по дороге в магазин? – спросила она.

– Нет, не нужно. Мама приготовила целый пакет для Оли, – спешно ответил я.

– Ну ладно, – ответила Маша и уставилась в свой смартфон. Она набрала чей-то номер и, прислонив телефон к уху, терпеливо ждала ответа. Абонент не отвечал, от чего на лице Маши появилось беспокойство. Она стала снова набирать номер, и опять тишина. Так Маша пыталась дозвониться несколько раз, но все было безуспешно. В очередную попытку Машин абонент сбросил вызов, и потом сбрасывал каждый раз, когда она звонила. Я не понимал, что происходило, у меня не было ни одной версии происходящего.

– Что-то случилось? – осторожно поинтересовался я.

– Нет, все нормально, – ответила Маша и убрала телефон в карман.

До моего дома было совсем недалеко, и поэтому дошли мы быстро.

– Все пришли, – сказал я.

– Я тебя здесь подожду, – ответила Маша с нескрываемым недовольством и плохим настроением.

– Пойдем! Чаю попьем, – предложил я.

Маша вдруг глянула на меня, и мгновение пристально смотрела мне в глаза, но будто и не видела меня вовсе, а смотрела сквозь меня. Потом сказала с каким-то необычным рвением:

– А пойдем.

Мы поднялись ко мне. Дома была мама. Я сходу сообщил ей:

– Мы с Машей идем навещать Ольгу.

Мама прошлась взглядов по Маше, потом сказала:

– Заходите, покушайте перед дорогой.

– Да мы только чай попьем, – выкрикнула Маша вслед маме, уходящей на кухню.

– Покушаете, а потом чай, – донеслось из кухни.

– С ней лучше не спорить, все равно накормит, – тихо сообщил я Маше, при этом прикрыл рот рукой, будто раскрывал страшную тайну. Но тайный агент из меня никакой и это доказывали мамины слова:

– Да, да, Митя правильно говорит.

Мы зашли на кухню, на столе уже стояли тарелки с супом.

– Пока ешьте супчик, потом я вам пюре с котлетами положу горяченькие.

Я начал уплетать все, что ставила передо мной мама. Во мне вдруг проснулся зверский аппетит. С последними событиями я уже и забыл, когда так хорошо кушал. После решения идти и навестить Олю я вдруг почувствовал душевный покой, а тут еще Маша была рядом, словно награда за правильный поступок. Правда, Маша ела медленно и неохотно, она будто заставляла себя проглатывать каждую ложку, при этом чуть ли не каждую минуту поглядывала на телефон.

– Если суп не хочешь, я второе положу, – предложил я на правах хозяина.

– Нет, спасибо. Я уже наелась, больше не хочу, – вежливо отказалась Маша. Но мама все равно поставила перед ней тарелку с пюре и котлетой.

– Давай, давай, кушай, Вон худенькая какая.

Маша промолчала, только мило улыбнулась натянутой улыбкой, которая не гармонировала с ее грустными глазами. Мама снова ушла.

– Хочешь, чаю налью с конфетами? – спросил я.

– Давай, – тихо ответила Маша. Она сидела рядом, с отрешенным взглядом, и казалось, мысли ее находились далеко отсюда. Будто что-то сильно заботило ее, занимало все ее внимание.

Когда мы стали пить чай с конфетами, я спросил Машу:

– Ты наелась, не голодная?

– Да, спасибо, все очень вкусно. Ну что пойдем? – сказала Маша и стремительно поднялась. Я последовал за ней.

– Мам, мы пошли! – крикнул я в коридор. Из зала вышла мама.

– Сейчас, подождите, я пакет собрала для Оли.

Мама быстро сходила на кухню и вышла с большим пакетом полным чего-то увесистого и объемного.

– Я тут фруктов собрала, передайте девочке. Там спросите, что еще нужно. Я узнала, что Оля сирота, ее воспитывает один дедушка и тот, как узнал, что Оля в больнице, так сам слег. Поэтому нужно помочь девочке, – сообщила мама.

Я когда услышал мамины слова, так на мгновение обомлел. Даже Маша на минуту забыла про свой телефон и внимала мамины слова.

– Да вы что? – произнесла Маша.

– Да. Я сегодня разговаривала с вашей классной руководительницей, – продолжала мама.

– Так что вы молодцы, что девочку идете навещать. Вы там поддержите ее.

Немного ошарашенные мы вышли на улицу. Всю дорогу до больницы мы молчали. Маша изредка поглядывала на телефон. Я нес пакет и думал об Оле. Как все-таки странно виляет судьба. Я иду рядом с Машей, а думаю об Оле. Правда мысли эти связаны с жалостью к Оле и гневом на себя за свою трусость и нерасторопность. Девчонка практически одинокая, слабая, беспомощная, с вечно испуганными глазами, повидавшими немало искореженных рож издевателей. Мысленно я ругал себя за то, что сомневался идти в больницу. Успокаивало только то, что благодаря Маше, я все-таки решился.

Наконец, я увидел перед собой большое серое здание городской больницы. Я и Маша вошло внутрь. Мы ненадолго остановились, чтобы оглядеться. Возле регистратуры толпились люди, ясно, что пробираться сквозь них к окошкам было бесполезно. Маша пошла вперед, я последовал за ней. Она подошла к женщине в синем халате, неторопливо возившей тряпку по полу, очевидно, выполнявшей свои трудовые обязанности.

– Здравствуйте, не подскажите, как пройти к стационару?

– Это вам надо выйти на улицу, пройти вдоль здания к другому выходу и там подняться по лестнице на четвертый этаж, – ответила женщина, оценивающе разглядывая нас.

– Спасибо, – сказала Маша, и мы направились к выходу.

На улице мы немного прошли вперед, и я приметил другой вход. Маша тоже его сразу увидела и направилась туда. Когда мы почти достигли цели, из дверей другого выхода вышел наш учитель истории, который недавно отпустил нас пораньше со своего урока. Он не заметил нас, так как смотрел вниз под ноги, будто находился в какой-то глубокой задумчивости. Маша, как и я, удивилась встречи с историком, но ничего не сказала, да и я предпочел промолчать.

Мы зашли внутрь, и в глубине коридора увидели лестницу. Мы стали подниматься. На четвертом этажа оказались возле двери, над которой висела надпись «Стационарное отделение», а ниже прилагались расписание и правила нахождения в стационаре. Маша открыла дверь, и мы очутились в начале длинного коридора, вдоль которого по сторонам было много дверей. Где-то посередине коридора вдоль свободной стены стоял стол, за которым сидела медсестра. Она, завидев нас, подошла ближе и спросила:

– Посетители?

– Да, нам нужно увидеть Ольгу Мор, – уточнила Маша.

– Наденьте бахилы и халаты, – сказала медсестра и указала в угол. Там были два ящика. В одном из них были новые бахилы. Рядом словно елка стояла вешалка, обвешанная полупрозрачными халатами. Я и Маша выполнили указания медсестры, и последовали за ней. Она подошла к палате, открыла дверь и сходу объявила:

– Оленька, к тебе пришли.

Медсестра повернулась к нам, приглашая войти внутрь. Мы вошли, медсестра вышла и закрыла дверь.

Олина палата казалась крошечной, там помещалась только кровать, тумбочка и один стул. Маша взяла этот стул и поставила совсем близко к кровати, где лежала Оля. Оля немного привстала, лицо ее было бледным, а губы едва розовыми. Голова была обмотана бинтами. Она смотрела на нас удивленными глазами, будто пыталась вспомнить кто мы такие, и понять, что мы тут делаем. Маша поняла это и сказала:

– Я Маша, а это Митя. Мы твои одноклассники, помнишь?

– Да, – тихо сказала Оля.

– Мы пришли тебя навестить. Вот фрукты принесли, – продолжала говорить Маша, при этом тон у нее был ласковый, а голос тихий. Так обычно говорят маленькому ребенку, когда боятся его напугать.

– Спасибо, просто я не ожидала, – тихо ответила Оля, глаза ее заблестели, а голос сорвался, будто она собиралась заплакать.

– Тихо, успокойся, тебе расстраиваться нельзя, – решила успокоить Олю Маша.

– Вообще-то мы думали, что ты обрадуешься, а ты расстроилась, – вставил и я свое словцо.

– Так и есть, – поспешила ответить Оля.

– Просто, я думала, что меня все ненавидят. Вы же не будете надо мной шутить, издеваться? – вдруг спросила Оля и посмотрела на нас настороженным взглядом.

– Бедная девочка, – вдруг сказала Маша и погладила Олину руку. В этот момент на Машином лице отразилось сильное сострадание и жалость.

– Ну что ты, что ты. Я теперь никому не позволю тебя обижать, не волнуйся, – заверила Маша Олю.

– И я не позволю, – решил добавить я.

Оля хоть и научилась бояться людей, и ждала от них только плохое, и все же по-прежнему оставалась доверчивой и наивной. Она быстро поверила нам и облегченно вздохнула.

Выйдя из больницы, я напросился проводить Машу до дома. Правда, она продолжала терзать свой телефон, бесконечно смотрела в него, но, видимо, не видела того, что хотела, отчего делалась хмурой и раздражительной. Я шел рядом и боялся промолвить хоть слово. Возле Машкиного дома я уже хотел прощаться, как она спросила:

– Митя, ты не занят на ближайших выходных?

– Нет, – молниеносно выпалил я.

– У моей сестры будет день рождения. Она сказала, что я могу привести своего парня. Не мог бы ты прийти со мной, ну как мой парень? – спросила Маша. Непонятная обида просквозила в ее словах.

– Да, конечно, – сказал я и замлел. Мои губы невольно расползлись в улыбку, глаза засияли, щеки запылали, как две зари на закате. Нахлынуло радостное волнение, и я почему-то начал нервно чесать затолок.

Казалось, что Машка не замечала происходящие со мной странные метаморфозы, она спокойно сказала:

– Ну, тогда в субботу в 5 часов вечера я тебя жду.

Машка ушла и скрылась в подъезде. Я еще немного постоял на одном месте, в голове слышались слова: «Мой парень». Потом мне вдруг захотелось сказать проходившей мимо меня бабушке:

– Она назвала меня своим парнем.

Нет, не только этой бабушке, всем вокруг. Если бы в тот момент в моей руке был рупор, то я непременно бы крикнул в него:

– Я ее парень!

Но рупора у меня не оказалось, и бабушка как-то спешно прошла мимо. А я, продолжая ликовать внутри, пошел домой.

В этот день я летал, словно какое-то облачко поселилось внутри и таскало меня за собой в свои заоблачные дали. Даже дома не мог усидеть на одном месте, метался от одной комнаты в другую и приставал к родителям с разными вопросами типа:

– Как дела? Чего новенького?

Мама сначала подозрительно глядела на меня, но потом допустила, что, возможно, я взрослею и начинаю избавляться от вида юного мудреца, все знающего, которого ничем не удивишь, от чего всегда мрачного. Отец сходу спросил:

– Ты что влюбился?

– А если и так, – ответил я.

– Ну, тогда понятно, откуда такая милая улыбочка на твоем лице, – сказал он и тоже заулыбался.

Я не стал спорить, отпираться, как я обычно это делал. В этот день я всех любил и прощал, так было хорошо. Душа хотела петь и танцевать, но так как я не знал ни песен, ни танцев, то получалось только мычать и вилять копчиком. В общем, я был на седьмом небе.

На следующее утро в школу я прибежал раньше всех, чего не бывало ни разу за всю мою школьную жизнь. Так что можно сказать, это был особенный день. Я знал, что Маша приходит раньше других, чтобы зайти в библиотеку или просто посидеть в классе и почитать, поэтому я и примчался так рано. Мне хотелось встретить ее в дверях, помочь раздеться, проводить до класса, ну и что там еще делали влюбленные парни.

В итоге я встретил всех своих одноклассников. А Машка опоздала на первый урок, чего не было ни разу за всю ее школьную жизнь. Короче, день особенный во всех отношениях.

Маша казалась чем-то расстроенной и оттого была молчалива и грустна. Она ни с кем не разговаривала, на вопросы отвечала коротко и без интереса. На одной перемене я все-таки подошел к ней.

– Привет, Маша, – осторожно сказал я.

– Привет, Митя, – тяжело вздохнув, сказала она.

– Ты какая-то грустная в последнее время. Что-то случилось? – спросил я более смело.

– Да нет, все нормально. У моей сестры просто небольшие неприятности. Но это все поправимо. Я за нее волнуюсь. А, как известно, за родных больше беспокоишься, чем за себя, – сказала она и посмотрела на меня взглядом, полным тоски и печали.

– Ты хорошая сестра, – тихо сказал я.

– Да, – со странной ухмылкой на лице ответила Маша.

Прозвенел звонок, мы расселись по партам. Я продолжал наблюдать за ней. Потом как молнией мелькнула мысль:

– А день рождения состоится или как? Вдруг неприятности чего-то изменили.

После уроков я бросился следом за Машкой, хотел проводить, поговорить, но нигде ее не нашел. Либо она как-то быстро ушла, либо не выходила совсем. Я потоптался в коридоре, полчаса натягивал куртку, поправлял шапку. Охранник начал подозрительно поглядывать на меня и, в конце концов, попросил удалиться. На улице было сыро, я еще немного подождал, продрог и побрел домой.