Текст книги "Пофигист и записки рыжего Льва"

Записка двенадцатая «День выбора»

Немного погрустив в одиночестве, я решил, почитать записки Льва. На этот раз я нашел страничку с названием «День выбора». «Что за выбор такой, в госдуму что ли?» – несмотря на грусть, пошутил я.

«День выбора.

Жил у нас во дворе отчаянный парень Славка. Вечно пьяный и злой он ходил по двору и пугал детей и взрослых. Достаточно один раз глянуть в его пустые и мутные глаза, чтобы каждый раз при встрече обходить его стороной. Казалось, что сам он ничего не боится, никто ему не указ и закон не писан. Может отобрать у ребенка игрушку, толкнуть в спину прохожего, если тот не дал прикурить или просто не ответил на его вопрос, часто бесцеремонный и глупый. В общем, вел он себя нагло. Не было у него ни друзей, ни знакомых. Жил один, даже пил один. Никого не уважал, ни старого, ни малого. И все его боялись и между собой называли не Славкой, а Бесславкой.

Я часто думал, как же он мог дойти до такого состояния. Говорят, что рос он в семье хорошей, просто связался с какими-то оболтусами, и покатился вниз. Причем оболтусы эти где-то по пути остановились, свернули, а он спустился до самого дна. И вот, он на этом дне оказался никому не нужен, всеми презираем. Никто из окружающих ему не угрожал, не обзывал, боялись связываться, но все желали избавления от него. Но куда ему было деться, здесь был его дом. Иногда на несколько дней в полиции задержат, а потом опять выпустят. И он снова домой возвращался. Окружающим только и приходилось терпеть его, и по сторонам с опаской оглядываться.

Однажды через окно я увидел, как Бесславка вышел во двор, шатающей походкой сделал несколько шагов и упал на землю. Он встал на колени, одной рукой бил себя в грудь, а другой тянулся вверх, будто что-то просил. На лавочке сидели бабушки, в песочнице играли дети, чьи родители расположились неподалеку. Все презрительно глядели в его сторону, и никто не помышлял к нему приблизиться.

Мне вдруг пришла в голову мысль, что Бесславка этот, скорее всего, подавился. Я побежал на кухню, схватил бутылку с водой и спустился вниз. Я приблизился к несчастному и протянул бутылку. Дрожащей рукой он схватил ее и жадно поднес к губам. Он пытался вобрать в себя как можно больше воды, чтобы протолкнуть застрявший кусок, но ничего не получалось, вода выливалась и вымочила рубашку. Он пытался вздохнуть, но вместо вздоха получался глухой вопль. Я глянул ему в глаза. Там был ужас, вызванный ожиданием конца.

В бутылке оставалось совсем немного воды, когда, наконец, раздался долгожданный вздох, глубокий и хриплый. Потом Славка закашлялся. Я направился домой, проходя мимо лавочек, услышал сожаление одной бабушки.

– Зачем спас? Пусть бы уже перед Богом ответ держал. Нам бы все спокойнее было. А то, вот ты, молодым уйдешь, а он, еще, сколько землю топтать будет, и сколько пакостей еще наделает, – сказала она. После таких слов моя радость растаяла, мысли омрачились.

Я согласился, что действительно поступил неправильно, и теперь все зло, что он еще совершит, будет и на моей совести. Я был в отчаянии.

С тех пор Славку никто не видел и через несколько месяцев я узнал, что он устроился трудником при местном храме, где и стал проживать. А в его квартире поселились совсем другие люди – женщина и маленькая девочка. Говорят, что это были его сестра со своей дочкой. Тогда все мои сомнения развеялись, и я понял, что тогда сделал правильный выбор».

Прочитав это, я похвалил Льва, потому что знал, что сам так никогда бы не поступил. Я даже не знал, как помочь Машке. Я же видел, что для нее настали непростые времена.

На следующий день в школе я все-таки подловил Машу и спросил про день рождения. Она ответила, что все в силе. Тогда я успокоился и продолжал бегать по жизни со своим облачком. По вечерам я представлял, как классно мы проводим время у нее дома. Я был уверен, что после этого вечера мы станем парой.

Я понимал, что в гостях у Маши я должен быть безупречным, вести себя достойно и порядочно. Я безумно хотел произвести хорошее впечатление на нее и ее семью. Я мечтал, как Машка будет доверять мне, делиться своими переживаниями. И, наконец, перестанет страдать в одиночестве, ведь теперь у нее буду я, ее крепкое и надежное плечо.

Наконец-то наступила суббота. Я одевался три часа, даже мама устала отвечать на мои вопросы про сочетание цветов галстука, рубашки, глаз, носков, про допустимую степень прилизанность прически, про катышки, пылинки, складочки на брюках. В общем, сам на себя был не похож, потому что был не в себе.

При этом волновался я страшно, так что пришлось намахнуть валерьянки. И вот, прилично одетый, утешенный валерьянкой, надухаренный папиным парфюмом, я пустился в путь. Да, я же еще купил три букета цветов. Один предназначался для сестры, другой – для Машки, третий – для Машкиной мамы. Хоть Маша и говорила, что ничего не нужно было, подарок она уже подготовила, но я решил удивить. Я представлял, как сходу преподнесу им цветы и, считай, первый шаг к покорению женской половины Машкиной семьи уже сделан.

И вот я нарядный с букетами в руках пришел к Машке. Открыла дверь ее сестра, девица лет двадцати, высокая брюнетка, даже отдалено не напоминающая Машку.

– Это Вам! С днем рождения! – сами собой вылетели из меня слова.

– Ой, спасибо! Маша, иди сюда! – крикнула сестра и пригласила меня войти. Когда я оказался в прихожей, появилась Маша. С широкой улыбкой она подошла ко мне как-то необычно громко спросила:

– Это мне?

– Да. А это для вашей мамы, – поспешил обрадовать я ее и сестру, которая еще была здесь и очень внимательно исследовала меня взглядом.

– Как мило. Спасибо. Знакомься, это Митя. Я тебе про него говорила, – продолжая улыбаться, говорила Маша, глядя то на меня, то на сестру.

– Очень приятно. Александра, или просто Шура, – сказала сестра и предложила пройти в комнату.

Я в окружении двух сестер появился у входа в комнату, где стоял накрытый стол, за которым сидели гости. Среди них я заметил молодого человека. Приглядевшись, я узнал в нем того самого парня, с которым тогда так горячо встретилась Машка. Маша представила меня перед всеми присутствующими. Кроме этого парня там были еще ее родители.

– Заходи, чувствуй себя, как дома, – сказал отец Маши. Это был человек неброский, среднего роста, среднего телосложения, с темными волосами и усами. Лицо его казалось добродушным, и глаза излучали заботливую веселость.

– Спасибо за цветы, – сказала Машина мама. Женщина с пышными формами, но не толстая. Даже лицо ее казалось худым. Не было круглых щек и большого подбородка, как это бывает у пышных дам.

Мы расселись. Я сидел рядом с Машей, и ее отцом. Маша оказалась между мной и тем парнем, которого звали Павлом. Она была необычно оживлена и весела, много громко говорила и как-то нарочито смеялась. Я не придал этому особого значения, просто немного удивился.

Всем наполнили бокалы. Нам с Машей налили смородиновый морс, а остальным – шампанское. Павел первым вызвался говорить тост.

– Давайте, поднимем бокалы за мою любимую девушку Александру. Пусть через сто лет ты будешь так же прекрасна, как сегодня. Хочу, чтобы прожила ты эти годы счастливо и богато, вместе со мной, – сказал он и пригубил содержимое бокала. Весь тост я смотрел на Машу, и заметил, как она буквально вцепилась взглядом в этого Павлика, а когда он произносил последние слова, ее щеки резко вспыхнули. Мне показалось, что она волновалась. После тоста она нервно и резко подняла морс и залпом выпила. Потом Маша глянула на меня.

– Ты кушай, кушай, – быстро сказала она и отвела от меня взгляд.

Мы сидели, кушали, каждый говорил о чем-то о своем. Отец Маши увидел во мне смиренного слушателя и начал рассказывать о своих рыбаловных подвигах. Тогда я узнал о рыбалке все, несмотря на то, что слушал я его в пол уха. Другие мои полтора уха, и оба глаза были направлены на Машу. Она то и дело обращалась ко мне со словами: «Все хорошо?» или «Кушай еще». Большую часть времени, она оживленно болтала с сестрой и ее женихом. Иногда мне казалось, что она глаз не сводит с Павлика, будто ловит каждый его взгляд, внимает каждое его слово, хохочет над его несмешными шутками. В общем, в центре женского внимания был Павлик, а я чувствовал себя микрофоном, в который каждый нет-нет да что-нибудь и скажет.

Потом начались танцы. Павлик и Шура поднялись и, обнявшись, начали вальсировать на месте. Это вроде как был медляк. В этот же момент Маша повернулась ко мне и с бешеным взглядом приказала:

– Пойдем танцевать.

Я, конечно, покорился, да, и сопротивляться было бесполезно. Она схватила меня за руки, потянула на себя. Я еле успел подняться. Потом обхватила себя за талию моими руками. Мы были очень близко друг к другу. Я начал шагать на месте, так как других движений не знал. Маша ходила со мной, нервно хихикала в ухо, и все время смотрела на танцующую сестру и ее жениха. Наконец-то танец закончился, я снова уселся рядом с рыбаком, который сразу же продолжил свой рассказ, как только я очутился в поле его зрения.

В какой-то момент Павел вышел в коридор. Буквально через секунду за ним последовала Маша. Сестра оставалась за столом и спокойно жевала салат. Что нельзя было сказать обо мне, я беспокоился и нервно терзал кусок сыра зубами. Потом вернулся Павлик. Прошло еще некоторое время, но Маша не возвращалась. Я не выдержал и спросил у Павлика:

– А где Маша?

– Не знаю, – раздраженно ответил Павел и резко добавил:

– Иди, узнай.

Я спешно поднялся и вышел в коридор. Там никого не было. Я заглянул на кухню, там тоже было пусто. Тогда я осмелился, прошелся вдоль коридора. Я останавливался возле каждой двери и прислушивался. Из-за одной доносились странные звуки, вроде вопля, плача с приступами рыдания. Сердце забилось, от непонимания. Представлялось что-то ужасное, вроде травмы, несчастного случая. Я приоткрыл и заглянул внутрь. Это была небольшая комнатка, девчачья по всем признакам. Ажурные шторки с бантиками, кровать с розовым покрывалом, столик с круглым зеркалом, везде лежали мягкие игрушки. Маша сидела на стуле, одной рукой опиралась на стол, другой стирала слезы с щек. Она плакала, так страстно и заразительно, что если бы я был девчонкой, то точно бы сел рядом и пустился рыдать вместе с ней.

Она увидела меня и отвернулась, продолжая реветь, так как не могла остановиться. Мне Машка всегда казалась, такой сдержанной, сильной, а тут была совсем другой несчастной девчонкой. Значит, что-то очень серьезное и сильное происходило в ее душе. Я немного догадывался, откуда дула буря, но не хотел верить сам себе.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Все нормально, – тихо ответила она.

– Может, я могу чем-нибудь помочь? – снова спросил я.

– Уйди. Иди домой, – сказала она, и отвернулась.

Я вышел в коридор. На вешалке нащупал пиджак и стал медленно натягивать его на себя. Я нарочно тянул время, думал, что она опомниться, выйдет, скажет, что погорячилась и попросит остаться. Но этого не произошло. Уже одетый я немного потоптался у выхода. Потом открыл дверь и вышел в подъезд. Как в бреду я вышел на улицу. Холодный воздух освежил мой горячий лоб, я глубоко вздохнул и побрел домой.

В общем, облачко мое разразилось дождем и на душе стало сыро и холодно. С осенним настроением я пришел домой.

– Ну как все прошло? Что-то ты рано, – сходу начала любопытничать мама.

– Да, нормально все, – тихо сказал я, раздеваясь в прихожей.

– А что такой смурной? – настойчиво спросила мама.

– Да там мужики напились, стали ругаться, ну я и ушел, – начал сочинять я на ходу.

– А Маша что? – встревожилась мама.

– Ну, она и сказала, чтобы я уходил, – продолжал врать я.

– Ты не голодный? – спросила она.

– Ну, ты что нет, конечно. Все, я мыться и к себе, – сказал я и закрыл перед мамой дверь в комнату.

Я сбросил с себя парадный прикид, натянул любимые трикошки, футболку и упал на кровать.

«Вот ты какая, печалька сердечная» – подумал я. «А я-то себе нафантазировал, весть знает что. А вон как вышло. Не любит она меня, и сердце ее занято. А Павлик, похоже, ее не любит, и его сердце тоже занято. Вот тебе и треугольник любви. Хотя, почему треугольник, я же четвертый угол, так что это уже любовный четырехугольник получается. Грустно, а что делать? Я сделал все, что мог», – рассуждал я про себя.

Записка тринадцатая «Друзья навсегда»

Перед сном я решил почитать «Записки Льва». Там оставалось недочитанными буквально две страницы. На предпоследней был заголовок «Друзья навсегда»

«Друзья навсегда.

Я сижу дома, на улицу не выхожу. Школу я уже не посещаю. Несмотря на это грустить мне не приходится. Каждый вечер ко мне приходят Артем, Санек и Генка. Они наперебой рассказывают про то, как прошел день в школе. Я всегда жду их прихода с нетерпением. А когда они рассказывают, то внимательно слушаю каждое слово.

Мне было радостно от того, что мои друзья после школы бежали не домой, не в парк развлечений, а шли ко мне. И, кажется, что им это тоже доставляло радость. Если бы я только на минуту почувствовал, что эти беседы были для них втягость, я бы тотчас попросил бы не приходить так часто, а только раз в месяц, или еще реже. Но мои друзья были у меня каждый день по своей воле.

Мы болтали, хохотали от души, ели конфеты, пили чай. Потом друзья уходили, а я довольный и счастливый еще долго вспоминал все, о чем они мне только что говорили.

Наверное, скоро я все-таки попрошу их больше не приходить ко мне. Потому что так надо, потому что я их очень уважаю и ценю. Я знаю, что этот день когда-нибудь настанет, когда мне нужно будет остаться одному. Больше всего я не хочу, чтобы мои друзья страдали из-за меня, чтобы они жалели меня. В их памяти я хочу остаться здоровым и веселым».

«Хорошие у Левчика друзья, не дают ему грустить, поддерживают в трудную минуту. Прикольно было бы иметь хорошего друга, хотя бы одного», – с грустью подумал я.

Следующий день, воскресенье, я планировал провести в тоске и печали, истязая себя воспоминаниями о вчерашнем событии и мыслями о том, что Машку я все-таки потерял. Хотя где-то в закоулках сознания жила хилая надежда. Я понимал, что Павлик был явно не ее суженным. А Маша, наверняка, когда-нибудь поняла бы это и отказалась от него. В общем, еще была соломинка, за которую я крепко держался и поэтому страдал тихо, не от души.

За завтраком мне показалось странным поведение моих родителей. Мама как-то сурово смотрела на отца, и часто моргала на него одним глазом. В ответ он сжимал губы и что-то шепотом ей возражал. Казалось, что они ругались, только не словами, а жестами, переглядками, шипением. Отец, наконец, не выдержал и сказал:

– Да, дай ты спокойно поесть. Сейчас позавтракаю и поговорю, как обещал. К тому же я еще не готовился.

– А что тебе готовиться-то? – спросила мама и выпучила глаза на отца.

– Как что? Он хоть и здоровый, как лось, но еще детеныш как-никак. Я же не могу сходу ему все разом выложить. Надо слова подобрать, правильные, – сказал отец, и беспомощно развел руки по сторонам.

– Ты же тоже когда-то был лосем – детенышем. Вот и вспомни, как это было, – настаивала мама.

– Ну, когда это было, скажешь тоже, – несколько смущено сказал отец.

– Вы это про кого сейчас говорите? В зоопарк собрались что ли? – встрял я.

– Да нет, сына. Просто папа хочет с тобой поговорить на мужские темы. Вот сейчас после завтрака и поговорит. Да, папа? – в приказном тоне спросила мама.

– Ладно, ладно, – покорно согласился отец.

– Может тебе куда-то идти надо? – вдруг оживленно спросил отец и глянул на меня.

– Да нет. Можем спокойно поговорить, – ответил я.

– Да. Ну ладно, – как-то разочарованно сказал папа.

После завтрака отец зашел ко мне в комнату и начал свою беседу, правда, сильно издалека.

– Ну, сынок. Как дела у тебя. Чем занимаешься? – спросил он.

– Пап, давай, ближе к делу. Что там мама от тебя хотела? – решил выручить я отца.

– Да, вот понимаешь. Ты уже как бы взрослый, и вон девочка у тебя уже есть. Как бы так. Вот, – говорил он растянуто с большими паузами.

– У тебя возраст. Любовь, все такое. И между мальчиками и девочками в твоем возрасте такие чувства возникают, что хочется и за ручку взять, и в щечку поцеловать. Вы уже ходите за ручку? – неожиданно спросил отец.

Душа моя развеселилась, внутри все хохотало.

– Пап, не переживай, за ручку мы не ходим. И вообще мы расстались, – сказал я.

– Да? А ты как? Не сильно переживаешь? – спросил отец и глянул на меня оценивающим взглядом.

– Да нет, все нормально, – сказал я.

– Ну, другая девочка будет. Та, значит, не твоя была. Но в любом случае не торопись. Я понимаю, что гормоны, чувства. Все в свое время придет и чем позже, тем лучше. Я тебе по своему опыту говорю, – сказал отец. Последние слова он говорил почти шепотом, оглядываясь на дверь.

– Я понял, сначала учеба, профессия, а потом уже семья, – как мог серьезно, говорил я. Хотя хотелось хохотать как лось-детеныш.

– Ну ладно. Я вижу, ты парень серьезный, все понимаешь. Я за тебя спокоен. Я пошел, перед мамой отчитаюсь. И вот еще, если будут какие-то вопросы ну такого характера, ну такого сильно личного, ты не стесняйся, спрашивай, – сказал он и довольный направился к выходу.

Разговор с отцом вышел трогательным, и мне даже посветлело на душе, хоть все еще было грустно.

В понедельник я торопился в школу, желал увидеть Машу, заглянуть ей в глаза. Не знаю, что я там хотел увидеть. Но Маша не пришла в школу. Целую неделю она отсутствовала. Говорят, что заболела. Всю неделю я боролся с желанием навестить ее и страхом быть выгнанным. Я пытался звонить, но Маша трубку не поднимала. Я ждал звонка от нее, но все напрасно. И вдруг в вечер пятницы она все – таки позвонила мне. С трепещущим сердцем я поднял трубку.

– Митя, можно я приду к тебе сейчас? Ты не занят? – спросила Маша робко и тихо.

– Конечно. Может тебя встретить? – торопливо ответил я и был доволен, что догадался предложить встретить.

– Нет не надо, я сейчас подъеду на такси, – сказала Маша и бросила трубку.

Я засуетился, быстро раскидал вещи по углам, расчесался, поменял футболку, треники, даже зубы почистил и промочил подмышки эликсиром для полоскания рта. Короче, паниковал и периодически поглядывал в окно, в ожидании такси.

Она приехала, быстро поднялась по лестнице. Я еле успел открыть дверь, до того, как она нажала на дверной звонок.

Мы прошли в мою комнату. Маша выглядела уставшей. Глаза ее потускнели, лицо казалось немного опухшим. Она села на единственный стул и сказала:

– Ты, Митя, извини, что я так себя повела на дне рождении.

– Ничего страшного, ты была расстроена, – ответил я и уселся на кровать.

– Я не знаю, что мне делать, – стала говорить она и слезы потекли из глаз.

– Я их рассорила, – зарыдала она.

– Кого? – начал тупить я.

– Сестру и Пашу. Я сказала, что он приставал ко мне. Она его и выгнала, – сквозь слезы сказала Маша.

Я молчал. Что я мог ей сказать, да и не нужно было слов. Маша пришла высказаться, и я позволил ей это сделать.

– Я ничего не могу с собой поделать. Еще до Армии, он приходил к Шурке, они дружили. Он еще тогда мне нравился. Потом он ушел в Армию, Шурка его ждала. Я успокоилась. А теперь он вернулся, такой красивый, сильный, и я влюбилась еще сильнее, – говорила Маша. Я слушал, а сам думал, и что в нем красивого, какой-то пижон ушастый.

– И ведь он сам мне знаки внимания делал, и со школы меня встречал, за руку так нежно держал. Он ведь тоже меня любит, только не хочет в этом признаться, – продолжала Маша, потом вдруг, на мгновение перестала плакать, посмотрела на меня и спросила:

– Ты извини, что я тебе все это говорю. Просто я больше никому не доверяю. А ты хороший, ты не осудишь, и не будешь смеяться.

– Нет, что ты. Говори, я пойму. Если что-то нужно, все, что могу, сделаю, – стал хорохориться я.

– А что тут можно сделать? – обреченно спросила Маша.

– Я понимаю, что глупая, что сестру предаю. И самое главное, я не раскаиваюсь, что их рассорила. Я наоборот рада, что он не с ней, пусть не со мной, но и не с ней тоже. Мне почему-то хорошо, когда он один.

Я слушал ее и думал: «Вот это страсти. А я еще мамины мелодрамы обсмеивал, говорил, что таких глупых страданий не бывает. А вон, оно как, оказывается, бывает. Одним словом – девчонки».

Маша еще немного поревела, потом вскочила со словами:

– Ладно, мне пора. Увидимся в школе. В понедельник я уже выхожу. Так что до встречи.

– Может проводить? – спросил я.

– Нет, я договорилась с таксистом, он сейчас должен подъехать. Пока, – сказала Маша и юркнула в подъезд.

Я глянул в окно, там действительно уже стояла машина, на которой Маша приехала.

Я присел на стул. Мне нужно было время, чтобы опомниться и решить, что делать, смеяться или плакать. Она доверяет только мне – как этот факт льстил мне. Я прямо растолстел от такого знания. Но с другой стороны, я мечтал быть крепким плечом, а стал мокрой жилеткой. Ну, ладно, хоть так. Может, этот Павлик исчезнет из ее жизни, ну или жениться на сестре, и она успокоится.

В понедельник Маша была в школе. Увидев меня, она кивнула головой в знак приветствия и застенчиво спрятала глаза, будто чего-то стеснялась. Так бывает, когда разоткровенничаешься в чувствах, а потом стыдишься этого. Я смело смотрел ей в глаза, всем своим видом пытался показать, что я есть, был и остаюсь тем парнем, которому она может доверять без страха и упрека.

Оля тоже пришла в школу. Как и раньше она скромно села за последнюю парту. Я периодически присматривался к ней на уроке. Нескрываемый страх выражался во всем – в ее скованных движениях, в страдальческой гримасе на лице, в периодических непроизвольных вздрагиваниях. Я решил подойти к Оле на перемене, поздороваться лично, чтобы хоть как-то поддержать ее. Прозвенел звонок, все вышли в коридор, и только я хотел поравняться с Олей, как меня опередила Маша. До следующего кабинета они шли вместе, я плелся следом. Маша периодически оглядывалась на меня, потом что-то говорила Оле, которая изредка украдкой бросала на меня смущенный взгляд. После таинственных переглядов они, приостанавливались, начинали хихикать, при этом Маша по-дружески шутила насчет меня. То рыцарем меня называла, то телохранителем.

– Смотри, какой серьезный. А может он работает на КГБ? – сказала Маша и новоиспеченные подружки захихикали. Признаюсь, мне было приятно такое внимание. К тому же Оля тогда не казалась испуганной, и даже улыбалась. Потом мы зашли в кабинет, побросали сумки каждый на свою парту. Маша подсела к Оле, я повернулся к ним, и наша игра продолжилась.

После уроков Маша подошла ко мне с необычным предложением:

– Митя, мы тут с Олей посоветовались и решили просить тебя провожать нас каждый день со школы домой. Сначала мы все вместе идем до Олиного дома, потом ты провожаешь меня. Как тебе наша идея?

– Хорошо, – сказал я и даже забыл повыделиваться, как я это делал, когда меня о чем-нибудь просила мама.

В этот же день мы пошли до Оли. Маша много говорила, шутила. На улице Оля совсем расслабилась и сделалась более разговорчивой. Мы болтали о всякой ерунде, хихикали по поводу и без повода, и в этом было что-то приятное. Я был счастлив. Когда Оля скрылась в подъезде, Маша переменилась в лице.

– Пойдем, – грустно сказала она.

– Надо Олю поддержать, а то она совсем забилась в свой угол. Ты же поможешь мне? – спросила Маша. Я понял, что она по-прежнему в печали, и вся ее веселость была напускной.

– Конечно, – сказал я.

– Я уж подумал, что ты перестала печалиться, – добавил я. Я действительно так думал и решил открыться. Маша посмотрела на меня каким-то ласково-печальным взглядом и промолвила:

– Если бы. Мне нужно время. Хотя не знаю, смогу ли я его забыть.

Маша тяжело вздохнула.

– А может он не такой, как ты представляешь. Да и старше он тебя на пять лет, – начал я.

– Да хоть какой, Митя. Правильно говорят, сердцу не прикажешь, – сказала она. Я замолчал. Мы подошли к ее дому. На прощание Маша сказала:

– Ты хороший друг, Митя. Обещай мне, что бы ни случилось, мы останемся друзьями. И чтобы ни случилось, ты не оставишь Олю. Обещай, – потребовала Маша.

– Маша, ты меня пугаешь, – осторожно сказал я и пристально посмотрел ей в глаза, будто хотел узнать, что она задумала.

– Просто обещай, – просила Маша.

– Обещаю, – ответил я.

На следующий день я шел в школу с некоторым беспокойством. Но когда увидел Машу и Олю, на сердце отлегло.

Теперь в школу я хожу с удовольствием. На переменах мы дурачимся втроем, групповые занятия мы тоже делаем втроем, после школы выходим тоже втроем. Я даже стал замечать завистливые взгляды одноклассников, которые то и дело хвастались своими подвигами в покорении женских сердец, а на переменах ходили друг с другом.

Я каждый день провожал своих девчонок домой. Причем по дороге до Оли мы шли и хохотали, а по дороге до Маши я слушал ее откровения и секреты. Я уже знал, что она под чужим именем зашла на страничку этого Павлика, тайно следила за ним в интернете, пыталась узнать, где он жил. В общем, девчонка совсем с ума съехала на почве любви.

В один вечер мне вдруг стало так жалко Машу, и горячая ненависть к этому Павлику поднялась в сердце. Так мне вдруг захотелось вызвать его на кулачный разговор, что аж вспотел от представления, как бы я ему накостылял. А потом пришло понимание, что Павлик только после Армии пришел, а я только с дивана поднялся, и ставку на меня никто бы не поставил.

В тот момент мне непреодолимо захотелось стать сильным и спортивным. Я бросился на пол и начал отжиматься. После пятого поднятия закружилась голова, дыхание сбилось, сердце залихорадило. Я снова вернулся на кровать. После неудачной попытки стать сильным за пять минут, я начал искать упражнения, которые как-то скачивал, чтобы серьезно заняться собой. В очередной раз я пообещал себе, что с понедельника начну, правда, не определился с какого.

Однажды мы довели Олю до ее подъезда и услышали, как из окна первого этажа кричал дедушка:

– Оля, зови своих друзей в гости.

Оля оглянулась, потом обратилась к нам:

– Пойдемте ко мне. Я вас с дедушкой познакомлю.

Мы согласились. Олина квартира была на первом этаже. Дверь нам открыл старенький дедушка. Он вежливо попросил пройти.

– Мне Оля про вас много говорила. Да я и сам часто замечаю, как вы вместе приходите, а в гости ни разу Оля даже не пригласила. Я вот пирог с яблоками приготовил. Проходите. Оля, чаю налей! – говорил дед, пока мы раздевались в крохотной прихожей. Квартира у Оли небольшая, хоть и двухкомнатная. Из прихожей сразу налево был вход на кухню, дальше по сторонам – входы в комнаты и в ванную.

Все вчетвером мы разместились за большим кухонным столом. Кроме него на кухне было еще пара навесных шкафов, плита и раковина. Было довольно тесно, но места чудесным образом хватило всем.

Оля разлила чай, перед каждым поставила тарелку с куском пирога.

Дед суетился, видно, что старался угодить нам, будто мы – какие-то большие и важные гости. Это потом я понял, что мы действительно являлись для него таковыми.

– Меня зовут дед Артур, – сказал он.

– Какое редкое имя, – восхитилась Маша.

– Да мы же из немцев, – поспешил объяснить дед Артур. Кстати, имя ему это очень подходило. Он был коренастый, видимо, в юности отличался хорошей физической подготовкой и атлетической фигурой. И лицо, хоть и усыпано мелкими морщинками, но выражало бойцовский дух.

– Я рад, что у Оли появились друзья. Я же один ее воспитываю, аж с года, – сказал дед Артур и замолчал, будто хотел убедиться в нашей заинтересованности.

– А где родители? – осторожно спросила Маша. И этого вопроса было достаточно, чтобы услышать печальную историю семьи Оли.

– Мой сын с Олиной мамой, невесткой моей, жили в другом городе. А я с бабкой здесь, только в однокомнатной квартире из другого микрорайона. Они к нам иногда приезжали. А тут решили уехать в Германию на ПМЖ. Туда много наших родственников уехало тогда. К ним еще сестра невестки тоже присоединилась, тоже поехала. А Ольке всего годик был, ну они и попросили нас присмотреть за ней, пока они там устроятся, а потом ее заберут. Мы с бабкой не отказали. Только через некоторое время мне невестка сообщает, что у сына случился инсульт и он в больнице. А там, в больнице дорого лечиться, нужно было его в Россию доставить, здесь бесплатно лечили. По дороге сын скончался. Невестка очень горевала, и буквально через месяц у нее тоже инсульт случился. Она долго была в коме, и, не приходя в сознание, умерла. Так Оля осталась у нас на опеке. Через пять лет у моей бабки онкологию обнаружили. Через два года она отмучилась. Вот я у Оли один остался, – здесь дедушка замолчал, пытаясь сдержать нахлынувшие слезы. Видно было, что он человек был стойкий и волевой. Проглотив боль, он продолжил:

– Она же девочка. Подружек у нее не водилось. А я, как мог, баловал. И вот, ты Маша, можно же тебя попросить?

– Конечно, – ответила Маша.

– Я же ничего не понимаю в этих современных вещах. Я же как рассуждаю, чтобы тепло было и нигде не дуло. А Оля раньше ходила в том, что куплю, а сейчас вредничает. Говорит, что немодно. Ты вон, как хорошо одета, может, и моей Оле поможешь одеться? Деньги у меня есть. Нам Олина тетка из Германии каждый месяц присылает евро. Сколько нужно, я дам, – сказал дед и пристально взглянул на Машу.

– Никаких проблем. Мне самой давно хотелось по магазинам пройтись. Решено, в эти же выходные идем на шопинг, – радостно сказала Маша.

– Ну, вот и хорошо. Деньги я дам, все, как надо, – бросился уверять дедушка.

– Не беспокойтесь. Деньги пусть будут у Оли. Она сама будет ходить, покупать, а мы с Митей будем ей помогать, – стала объяснять Маша.

– А ты молодец, Митя, девчонок до дома провожаешь, – похвалил меня дед Артур.

Я промолчал, боялся потерять рыцарский шлем, который образовывается на мне каждый раз, когда меня хвалят.

От слова шопинг меня бросило в пот. Был у меня в жизни такой опыт. Еще мальчишкой я ненавидел ходить с мамой по хозяйственным и продуктовым магазинам. В тот момент я чувствовал себя каким-то заблудшим странником, мучившимися вопросами: «За что мне это? Зачем я здесь?» Особенно жутко было находиться рядом с мамой, когда она торговалась на рынке. Это был тот еще аттракцион. Мама придиралась к каждому пупырышку на овощах, чтобы хоть на рубль, но снизить цену. Но ради девчонок я был готов даже на шопинг.

После чаепития Оля провела нас к себе в комнату. Это была довольно просторная комната, с диваном, компьютерным столом, и отдельной кроватью. Видимо, комнатку поменьше дедушка определил для себя. Мы вольготно расселись на диван, Оля села на офисный стул с колесиками, который она придвинула к нам.