Текст книги "Очки для секса. Побег первый, столичный. «Уйти, чтобы…»"

Аня нащупала в кармане зажигалку, крепко сжала ее в кулаке. Через пару секунд отпустила и достала бумажный носовой платок и ручку. Написала номер своего телефона. И продолжила смотреть в окно. Перекресток уже был виден. Сейчас будет остановка. Машина стала тормозить. Журавлик уже поднялся. Аня протянула ему платок. Он не понял, в чем дело, но обрадовался и постарался как взрослый радости не выдать. Еще он не знал: выходить ему или остаться. Но всё-таки вышел из маршрутки. Машина тронулась. Следующая остановка была Анютина. Она попросила остановить раньше остановки, за светофором. И стала с улыбкой считать про себя: «Раз, два, три, четыре, пять». Зазвонил телефон. Она этому не удивилась. Номер был из неизвестных ей.

– Алё, – Аня была уверена, что это Журавлик.

– Ты можешь вернуться? – голос был бы очень взрослым и серьезным, если бы не был таким взволнованным. Такими волнительно мужественными бывают мужчины лет до двадцати пяти.

Аня прикрыла трубку рукой и попросила остановить маршрутку. А в трубку спросила:

– Зачем?

– Ты вышла?

– Да. Я уже почти дома. Так зачем возвращаться?

– Выходи за меня замуж.

Ей захотелось съязвить, что, может, лучше усыновить? Но сдержалась. Рука уже голосовала. Она еще тянула время какими-то глупыми вопросами и приколами. Вышла из машины. Он ее не видел. Было так смешно, как он сосредоточен на телефоне и ловит каждое ее слово. Она нажала кнопку. У него на лице – ужас. Он нажал повтор вызова. Она сбросила. Он помедлил и опять попытался позвонить. Она опять сбросила. Он никого не видел вокруг. Она за его спиной сказала:

– Гав!

Ей сейчас тоже было примерно двадцать.

Они гуляли. Он рассказывал, что работает, что у него большие планы. Он охранник, но, конечно, не рядовой, а самый старший среди самых младших начальников.

Он рассказывал о прекрасном будущем, потому что в этом возрасте у незолотых мальчиков настоящее непрезентабельно, а прошлого еще нет. Почти нет. А такого прошлого и настоящего, чтобы с гордостью рассказать о нем тридцатилетней женщине – нет совсем. Есть только будущее. Мечты о будущем, которые воспринимаются реальнее прошлого и настоящего вместе взятых. Очень искренне они, эти мечты о будущем, воспринимаются.

Так они стали встречаться. Он хотел ее видеть каждый день. Поэтому звонил каждый час. Поэтому через день они виделись. Видеться с Журавликом было приятно, потому что минимум дважды за свидание он делал ей предложение. Конечно, абсолютно серьезно. Кратно предложениям он признавался ей в любви. Средняя скорость – одно предложение-признание в час. Потому что больше двух часов на встречу она ему подарить не могла. Да и гулять дольше становилось совсем холодно.

Надо отдать Журавлику должное, он не настаивал на долгих пеших прогулках. Он звал ее на дискотеку и в кафе, но Аня боялась встретить там знакомых. Поэтому они дышали свежим воздухом и смотрели на звезды. Потом шли в кафешку. Аня узнала, какие заведения дешевые, и тянула Журавлика туда. Во-первых, опять же из соображений конспирации. А во-вторых, и так ясно почему. Было очень трудно придумывать поводы, чтобы не есть совсем или почти не есть. Когда Аня просила чай с лимоном, он приносил чай с лимоном и пять круасанов. Это было так трогательно. Аня ела, но ей было стыдно, не понятно за что. Однажды она попыталась заплатить за себя. Он обиделся. Сильно обиделся, а как объяснить, что обижаться не надо, и при этом еще сильнее не обидеть – Аня не знала. Вот. А ужинать хотелось. Она пила с Журавликом чай, иногда ела круасаны, а потом уходила. Журавлик просил ее остаться. Но голодная женщина очень убедительна в аргументации, почему ей надо уйти.

Еще было очень трудно его убедить не звонить после десяти вечера и не присылать ночью сообщений. Пришлось приучиться отключать телефон. И придумать уже для комфортного мужчины объяснение, почему вдруг возникла необходимость отключать телефон на ночь. Паранойя с телефоном приобрела жуткие до комизма масштабы: Аня доставала симку из телефона, чтобы быть уверенной, что ее мальчики не свяжутся друг с другом через ее телефон.

И вот Журавлика собрались отправить в какую-то командировку. Неожиданную и непонятную. И на целый месяц. Ане было трудно представить, как она будет целый месяц без признаний-предложений. Надо было как-то ими запастись… Фантазии хватило только на логическое продолжение поцелуев. Для Журавлика это оказалось какое-то неожиданное счастье. Когда он уже опять обрел дар речи, спросил:

– Ты будешь скучать?

Она молчала. Одинаково глупо было и ответить ему, и промолчать. Молчать было честнее. Аня уткнулась в плечо Журавлика. У нее было чувство, что они больше не увидятся.

– Я приеду, как только смогу, – он был уверен, что именно это его обещание ее сейчас осчастливит.

– Хорошо, – Аня сказала это вслух, а сама подумала: «Зачем?»

Он примчался через три недели. Она уже забыла это странное прощание. И им было очень весело, и радость была. А потом опять вспомнились те странные драматические переживания при прошлом расставании.

Показалось, что всё вернулось на круги своя. И скорость та же. И то же ощущение себя как центра мироздания. Журавлик приехал на три дня. Потом ему надо было уехать еще на неделю. Он всё рассчитал: у них будет три свидания. Три настоящих свидания, точнее, три дня вместе. Потом он уедет. Потом приедет, и они поженятся. Но Аня отправила его в первый же вечер домой, к родителям, потому что надо же и маму порадовать. Но наутро опять возникло это странное ощущение жизни после жизни. И Аня отказалась от встречи. И на третий день тоже. Перед отъездом Журавлик позвонил:

– Я люблю тебя! Когда мы увидимся? Я так соскучился! Можно я сейчас приеду?

– Но не нужно, – Аня заваривала зеленый чай.

– Почему? – он спрашивал так, будто от ее ответа зависело, жить ему или нет.

– По кочану, да по капусте, – она посмотрела в зеркало.

– Я не понимаю, – он говорил уже очень тихо.

– И слава Богу. Я сама тебе позвоню, хорошо?

– Ты хочешь, чтобы мы расстались?

– А мы уже расстались, ты разве не помнишь?

– Когда?!

– Тогда.

– Послушай, – Журавлик играл в мужчину, – я вернусь через неделю, и ты мне всё расскажешь. Если я виноват – я всё исправлю. И если не виноват, я тоже всё исправлю. Я тебя люблю и хочу, чтобы ты была со мной. Всегда.

– У нас было «всегда», дважды. Третьего «всегда» не наступает.

Когда через неделю по возвращении Журавлик ей позвонил, она не ответила. Она вертела в руках зажигалку и смотрела на телефон. И не выпускала зажигалку из рук. Телефон звонил долго. Потом снова звонил долго. Потом была пауза. Аня не стала перезванивать. Потом опять был долгий звонок. Она отключила телефон. А на следующий день поменяла номер.

На какое-то время «тишина и покой воцарились в Муми-доле». «Старое» комфортное счастье приобрело какую-то новую остроту. А потом Аню стали посещать странные мысли.

Раньше молодые мальчики в ее жизни появлялись часто. Молодым мальчикам очень нравятся еще молодые, но уже самостоятельные женщины. Ведь это рядом с мужчиной-комфортом она была маленькой, глупенькой и финансово ослабленной. Хотя машина у нее была своя, квартира тоже была (от родителей), и даже дважды в год отдохнуть она могла на свои. Поэтому для мальчиков Аня была вполне самодостаточной и очень привлекательной особой. И они появлялись часто. А после «журавлика» почему-то иссякли. Или замечать их Аня перестала. И в комфорте стало как-то тоскливо. Появилась привычка гулять пешком одной по вечерним улицам. Сидеть одной в кафе и ужинать в полном одиночестве. Зайти одной в кино. После работы поехать к себе, сказав, что устала. Из-за любви к «журавлику»? Аня много думала об этом. Поняла, что нет. «Журавлик» был только поводом. Даже купила себе диск Берлиоза «Гарольд в Италии». Приходила домой и слушала. В общем, в один момент всё это и было выложено Майе. После паузы Майя написала: «Приезжай!» Аня испугалась, поблагодарила и сказала, что подумает. Обязательно подумает. Завтра.

Сейчас будет очень смешной момент. Потому что решение ехать в Москву Аня приняла вдруг, когда поняла, что хочет поработать дворником. Но не в родном, конечно, городе, а в Москве. За служебное жилье (чтобы не снимать квартиру). Так бывает. Вдруг захочется уставать физически. Работать руками. И на свежем воздухе. И стоило об этом подумать и написать Майе, как появилась возможность. Майя потрудилась и добыла Ане место дворника в тихом центре столицы. Сборы были стремительны, потому что такое место ждать не будет. В общем, в пятницу вечером образовалась вакансия, а в понедельник утром Аня должна была на нее трудоустроиться, и она-таки шла на нее трудоустраиваться.

III
МММ и другие

МММ – это Майя и мэрия московская. Мэрия – на Тверской. Майя – в мэрии. А чудес на свете не бывает. В этом была уверенность. И вдруг. Этот двор. Почти в самом центре. Тихом центре Москвы. Здесь почти не было старых москвичей. В числе жителей, имеется в виду. Зато было много пластиковых окон. Иногда встречались даже дерево-алюминиевые. Домофоны. И другие прочие атрибуты быта молодых успешных людей. В основном, из «понаехавших» в Москву лет несколько назад.

Служебная комната напоминала конуру. Инвентарская по размеру была примерно такая же, как жилая. Анька была в восторге. Это была не просто квартира, а настоящее служебное жилье московского дворника. Что-то вроде полуподвала. Окна ближе к потолку. Обе комнаты быстро были вычищены до блеска. На всё про всё ушло три часа времени, ведро, резиновые перчатки и несколько флаконов с достижениями бытовых химиков. Когда Аня окинула взглядом этот шестиметровый шик-блеск – поняла: смело могла бы ехать в Америку. В карьере уборщицы у нее могли быть большие успехи. Побывавший в деле подсобный инструмент для наведения чистоты складывать было негде – инвентарская тоже светилась от чистоты. Поэтому, всё «б/у» было решено отнести на помойку. Вот тут наступило удивление. Помойки в этом тихом дворе не было. Вообще. Каждый метр приспособлен под стоянку. И мешки с мусором вывозились в багажниках разных хороших машин. По утрам или в другое время – кто как. В данный конкретный момент очень хотелось, чтобы помойка была. Но тут же проснулось профессиональное сознание дворника и стало очевидно, как чудесно убирать двор, в котором нет помойки!

Ане очень захотелось чаю. Уже почти вечер. А про еду пока не вспоминалось. Она пошла искать зеленый чай, чайник и плошки, чтобы устроить чайную церемонию вместо новоселья. Тем более, скоро должна была нагрянуть Майя.

По дороге в магазин Аня размышляла: как добыть кружки? Стоит ли их покупать или попытаться спереть из какой-нибудь кофейни? Очень не хотелось тратить деньги. Но одна чашка – это слишком приметно. Как изловчиться и спереть единственную чашку незаметно? Подсесть к кому-то? Так могут сдать – люди ж чужие. В общем, пришлось признать, что купить – это единственная возможность сегодня вечером обзавестись чайным инвентарем.

У себя в городе Аня знала, где купить чайный набор из правильной глины. И хороший чай. Здесь, пройдя пару магазинов, поняла, что без звонка другу не обойтись. Майя назвала ближайший из нужных адресов. Глина была как надо – синяя. Чай – зеленый, руками скрученный. Аню в этой схеме устраивало всё, но всегда мучил один вопрос: насколько чистыми были те руки, что крутили этот правильный чай…

Домой в дворницкую Аня двинулась через Патриаршие. Их она открыла в один из прошлых приездов в Москву. Не в первый. Но именно в этот приезд Москва открылась, и возникла к ней любовь. Здесь на Патриарших время течет по-особенному. Его чувствуешь физически. Точнее, глупость суеты чувствуешь физически. Чувствуешь, насколько до фонаря эти твои метания для Патриарших – все твои муки и терзания меньше, чем один опавший листок. Даже посещение Воланда никак не сказалось на ПП, что уж говорить о тебе? И, что характерно, должно бы быть неприятно, если не трагично, ощутить крайнюю собственную незначительность. Но почему-то на душе хорошо – покой и умиротворение. Может быть, через ощущение собственной малости приходит другое ощущение – причастности к мировой гармонии и вечности. Сегодня ты – Аня, завтра – листок, потом – что по карме будет положено, в том обличии и заглянешь на Патриаршие. Ты как капля воды в море, в которой всё море, только в малом количестве. И с этим наполнившим до ушей чувством спокойствия и величия Аня пошла работать дворником. Шутка. Пошла заваривать чай. Правильный чай в правильном глиняном чайнике. С правильным настроением.

Сначала Майя ужаснулась. Потом рассмеялась. Потом, когда прикинула, как в духе минимализма можно обустроить эту конуру, ей даже понравилось. Майя оказалась редким не разочарованием из аськи. Возникал вопрос, как такое очарование так стабильно остается незамеченным. Только представьте… Волос на голове копна – даже завидно. Еще и в мелкую природную кудряшку. Еще и слегка рыжие. Красивые серые глаза. Формы – что надо, не формы глаз, конечно. Одета, будто только что со съемок «Снимите это немедленно!». И при всем при этом природном богатстве абсолютно свободные вечера.

– Я рада, что ты приехала, – Майя была какой-то тихой. – Знаешь, Ань, даже загадала: если приедешь – что-то в жизни обязательно изменится, не приедешь – это уже участь!

– Еще не участь, только тенденция! – Ане бодрости пока было не занимать.

– Слушай, как ты жить собираешься в Москве на дворницкую зарплату? Спонсоры в очередь не стоят. А у меня планы на активную совместную светскую жизнь.

– Май, дай мне хоть в себя прийти! Чаю попить. Двор пару раз подмести. Понять, что к чему. Я вот утром думала: от тебя пойду фитнес-зал искать, а сейчас чувствую – ни фига я не пойду его искать. Буду гулять по городу вместо фитнеса. Да и работа заменит многие тренажеры.

– И нечего искать – я тебя отведу куда надо. Гулять – это гулять, работа – это работа, а спортзал – это часть светской жизни.

– Так я от этой светской жизни сюда и сбежала!

– Это ты от «светской жизни без меня» сбежала, а со мной – это совсем другое! Вот подожди, через неделю-две сама запросишься!

– Золотые слова! Давай дождемся, пока запрошусь?

Наступило утро номер два в Москве. Фронт работ даже начинающему дворнику оценить было нетрудно. План действий ясен, как пень. Двор – небольшой. Это не приблизительная прикидка, а самый точный из возможных вариантов ответа о размере. С глазомером у Ани всегда проблемы были. Всего восемь подъездов по периметру. Пространство замкнутое. Въезд один. Он же – выезд. Земли почти нет – сплошной асфальт. Поэтому грязи тоже почти нет. Деревья есть, но и они уже не в изобилии. В общем, не двор – а мечта дворника.

Сейчас сентябрь. Основная задача – мести листья. А зимой – тоже всё понятно. Надо будет ходить в церковь и молиться, чтобы выпало мало снега.

Работа дворника – это раннее утро. Тишина. В городе ее так мало. А в Москве – почти не бывает. Видно солнце и слышно птиц. Откуда они – непонятно, но ранним утром они есть. Потом днем уже ничего нет: ни солнца, ни неба, ни птиц. Как только проехали две машины с интервалом в четверть минуты – всё, природа прячется до следующего утра. Где прячется? Уму непостижимо. Но ее нет! Весь день и всю ночь, пока не заснет последний отдыхающий или снимающий стресс обитатель столичного аквариума. И вот с первыми лучами солнца и до первых двух подряд проехавших машин – на 2—3 часа летом и на минуты зимой из убежища выходит Природа. И это время дворника. Общение с рассветом плюс физические упражнения.

Работа дворника приносит много положительных эмоций, но очень мало денег. Хотя денег особо и не нужно. В первую неделю жизни в Москве. Вечером чашка кефира. Обычного русского кефира. Утром чуть-чуть творога. Чай с лимоном. После работы и душа – гулять. По пути купить какие-то продукты на рынке. Хотя покупать вовсе не обязательно и воровать не нужно, многое можно получить в подарок. Потому что Ане нужно было всего одно яблоко или один гранат. А человеку с яблоками или гранатами надо поговорить, почувствовать, что он кому-то интересен.

– Какие у Вас яблоки красивые! – Аня научилась даже зубочистку делать поводом к общению.

– Бери, красавица, самые лучшие отдам! – на вид торговец был русский, но говорил с акцентом.

– Откуда яблочки? – Аня взяла небольшое яблоко и попыталась распознать его аромат.

– С Казахстану, – продавцу нравилось, что покупательница не спешит и со знанием дела присматривается к товару.

– А сами Вы тоже из Казахии?

– Я с Казахстану, дочка, пять лет, как уехал, жить нехорошо там стало.

– Верю, что жить там плохо стало, а вот что яблоки оттуда – сомневаюсь. На апорт они мало похожи…

– Права, дочка, не казахские они. Хорошие, но не казахские.

– Я помню казахские. Мама привозила в детстве – огромные и очень вкусные. Ни с чем не спутать.

– Да, дочка, – говорит человек почти со слезой, – яблоки из детства и с родины ни с чем не спутать… Тебя как, дочка, зовут?

– Аня, а Вас?

– Тычбеком зови, и не выкай. Я старше, но простоту люблю. Хорошее у тебя имя, девочка, – Тычбек стал перебирать яблоки, – возьми вот яблочко – угощаю. Пусть не казахское, всё равно витамин в нем есть. И за слова хорошие тебе спасибо. Еще приходи, Аня. Для тебя завсегда гостинец будет! Хоть яблочко, хоть другая фрукта, что буду торговать – такой гостинец и будет!

– Смотри, не пожалей, Тычбек! – Аня смеялась. – Я буду часто приходить!

– Да хоть каждый день ходи! Если меня здесь нет – скажи, что Тычбек прислал, что уговор у нас – и гостинец тебе будет, – Тычбек был горд, что с его словом здесь считаются.

Одно яблоко гораздо вкуснее, чем когда их много. А подаренное яблоко не сравнить по вкусу с купленным, хотя, конечно, уступает скраденному… Всё было, как сказал Тычбек. Когда его не было за прилавком, то заменявший его душевный соотечественник спрашивал: «Ты Аня?» И, получив утвердительный кивок, выдавал Ане фрукты. Так была налажена регулярная благотворительная витаминизация. А по ее завершении Аня отправлялась бродить дальше.

Еще у Ани не было никакого желания оригинальничать. Как туристка первого-второго дня, она шла одними и теми же маршрутами. То на Патриаршие, то на Арбат. Потом могла сделать круг, прогуляться новым маршрутом, но на следующий день опять шла или на Патриаршие, или на Арбат.

На Патриаршие можно ходить разными дорогами. В одну из первых прогулок она пошла по Малой Бронной. Шла-шла и наткнулась глазами на «Окно в Париж». Она здесь уже была. И не одна. Подумала: «Зайти – не зайти?» Потянуло зайти. В магазине всё та же узнаваемая красота. Вещицы, без которых, кажется, жить невозможно. И купить их надо обязательно все. Показалось даже, что вещи и сегодня всё те же, что были тогда.

Они забрели сюда с Глебом. Это для нее он был Мистер Комфорт, а все знали его под именем Глеб. Ей милостиво выделили 10 минут на осмотр достопримечательностей магазина. Они спешили в ресторан. Спорить было бесполезно, да ей и самой хотелось есть. Поэтому Аня понеслась по залу, ахая и охая. И вдруг остолбенела. На стуле как-то случайно висела оранжевая тряпичная сумочка. С большим оранжевым цветком. Она ничего не сказала, даже не посмотрела на Глеба. А он молча уже шел к кассе. Ему не надо было объяснять, что значит этот внезапный приступ столбняка. Дешевле просто купить – это было выяснено опытным путем. Пока она активно двигалась и лепетала, можно было быть спокойным. Особенно если в магазине был диван и приносили напитки. Но внезапный приступ столбняка и немоты значил только одно: Аня не уйдет отсюда без этой вещи. Ни за что. И лучше не обсуждать и не спорить. Однажды ему удалось увести ее без покупки при аналогичных обстоятельствах, но наутро он поехал к самому открытию магазина, потому что… Ну, просто ему захотелось сделать Ане приятное. Сюрприз, так сказать. Ему было непонятно, но очевидно, что с некоторыми предметами у нее возникает какая-то кармическая связь, прочность которой лучше не испытывать. В общем, они вышли из «Окна» с песней. Пела, конечно, Аня. Ей почему-то вспомнился мотив песенки «Коричневая пуговка лежала на дороге». Аня смеялась и пела: «Коралловая тряпочка, и на ней цветочек – это любимая сумочка моя…»

– Как ребенок, – Глеб не мог согласиться, что и ему тоже весело, и песенка смешная, и сумочка очень даже подходит Ане, поэтому решил изобразить, что журит ее.

– Ты только посмотри: сколько позитива и витамина С в цветочке, не говоря про всю сумочку! – Аня уже боготворила эту оранжевую тряпочку.

– Надеюсь, съесть ты мне ее не предложишь, – Глеб озирался по сторонам и пытался понять, туда ли они идут, – когда я попрошу передать апельсин.

– Трудно сказать, – Аня сделала вид, что задумалась, – обещать тебе ничего не могу… Да, извини, дорогой, обещать не могу…

Он всегда любовался, когда она была такая странная. Ему очень хотелось заглянуть в ее голову и понять, что там происходит, почему она так говорит, так думает… Как она думает? Как? Это же не мысли! Это вообще непонятно что… Но это так его заводит…

Утром Глеб подарил Ане кораллы. Яркие бусы и браслет – точь-в-точь к ее новой любимой тряпочке-сумочке.

– Глебушка, – Аня потянулась под одеялом, – спасибо, дорогой, они – волшебные. Теперь я точно не стану тебя принуждать есть сумочку… Одну… А только вместе с бусиками и браслетиком! – Аня прыгнула на Глеба, как кошка. И очень нежно поцеловала.

Эти ее прыжки и резкие переходы от безумия к нежности он тоже любил.

Так было тогда, а сейчас Аня пришла сюда и всё это вспомнила. Ходила, смотрела на вещи. Увидела стул, но сумочки с цветком на нем не было. И тут ее осенило: оранжевая радость осталась у Глеба. И другую такую купить уже нельзя. Настроение испортилось. Она вышла из магазина. Мозг менеджера еще по привычке пытался решить задачу, операция получила название «Спасти рядового Сумочку-Цветочкина», даже был намечен план действий. Но тут она вышла к пруду. Увидела людей, деревья и поняла, что рядовой Сумочка-Цветочкин ей не нужен. Пусть вещица, богатая витамином С, будет там, где она есть. Надо, по возможности, оставлять после себя воспоминания, богатые витаминами.

И она пошла прочь от воспоминаний. Туда, где картины, – на Арбат. Да-да-да! Эти картины ей нравились. Особенно у одного художника, который часто оставался дольше других. Размытые силуэты Москвы. Очень светлые и прозрачные. Очень хотелось купить. А если начистоту – очень хотелось получить в подарок. Хотя бы маленькую – самую маленькую картину!

Когда Аня остановилась в третий раз, он, художник, заговорил:

– Понять не могу, то ли с работы этим путем ходишь, то ли специально заруливаешь?

– Специально. Нравится мне тут.

– Так уж нет почти никого!

– А мне Ваши нравятся. Светлые картины и прозрачные. Весна в них живет. И улыбка.

– Угадала! Какой я – такие и картины выходят. А берут их мало почему-то. Может, улыбок людям и без моих хватает. Или ни к чему они. Я складываюсь уже, помоги до мастерской донести?

Художника звали Петр. Внешне он на художника походил мало. В нем ощущалась не тонкая нервная энергия, а энергичность крепкого хозяйственника. Причем хозяйственника не только в переносном, но и в прямом смысле. Внешне он очень был похож на завхоза или на прораба – невысокий и плотный до полноты. Круглое лицо, торчащие уши и маленькие светлые глаза – это то, что бросалось в глаза. А еще в глаза бросалось, что он старательно прячет руки. И тем самым только притягивает к ним взгляд. Хотелось сказать: «Ну и что! Подумаешь пальцы-сардельки! Есть пианисты с такими пальцами – и ничего! Играют, да еще как! А для художника – это вообще не важно… Ну, смешные чуть-чуть такие пальцы-сардельки. Они же не выбиваются из облика, они очень даже органичны – и пузику, и вообще». Аня даже хотела у него спросить, чьи это картины он продает. Потому что очень они были разные: Петр и его картины.

– Вам говорили, что Вы на Санчо Панса похожи?

– И она туда же! Да что вам этот Панса дался! Вот с детства этого Сервантеса ненавижу!

– Ну, простите, – Аня еле сдержалась от смеха, – в душе Вы же Дон Кихот!

– Думаешь?

– Конечно! Такие картины может писать только человек с душой Дон Кихота. Дон Кихот-то Вам нравится?

– Нравится, – Петр задумался. – Знаешь, я никогда не смотрел на себя с этой точки зрения. Сервантес тебя не забудет! Ты нас с ним помирила, а этой вражде уже лет двадцать пять. Как звать?

– Анна, – ей хотелось добавить «королева Франции», но равновесие в настроении Петра было таким зыбким, что она удержалась.

Они шли по Арбату. Потом шли какими-то тропами по дворам.

– Пришли, могу чаем угостить, – Петр делал вид, что ему всё равно.

Аня поняла, что ему хочется поговорить. Он производил впечатление человека, который всё время оказывается в роли «младшего» или «ведомого». И в общении на равных у него всегда был дефицит. Так бывает, когда человеку с детства не дают самостоятельно найти свою точку опоры, и потом не дают, и позже опять не дают. А еще чуть-чуть времени спустя, говорят, что у него нет этой самой точки опоры. И окружают уже бессрочной опекой. И человек больше не стремится к каким-то исканиям, но томление на него иногда находит. Вот как сейчас.

В мастерской было тесно. Когда-то это была квартира. Однокомнатная квартира в центре. Наступил момент, когда пришлось выбирать: либо она будет жильем, либо – мастерской. На помойку были вынесены стены и вся мебель, кроме маленького стола и дивана. Жены дома не было. Когда она вернулась, то сказала, что это он не вещи, а ее саму вынес на помойку.

– Прощай, Петр, – сказала жена.

– Может, чаю выпьем? – спросил Петр жену.

Он и сейчас наливал чай. Только Ане.

– Так и сказал? – Аня понимала, что глупость сморозила, но сдержаться не могла.

– Ага, думал, выпьем чаю – помиримся.

– А она?

– Ушла. Не стала пить.

– Может, хоть кухню надо было оставить?

– Я большое полотно писал – нельзя было. Надо было все стены убрать. Сейчас уже отказался от больших форм. Сейчас бы не стал убирать, а тогда – никак нельзя было стены оставить! Ну должна же жена художника такие элементарные вещи понимать! Или я не прав?

– Прав.

– Вот видишь, ты – не жена художника, а понимаешь.

– Можно я буду приходить иногда, чаю попить и поговорить?

– Приходи, конечно. На Арбат заходи вечером – картины всё ловчее вдвоем нести. А хочешь, возьму тебя с собой по городу ходить? Картины искать?

– Конечно, хочу!

– Только рано надо идти, а ты, поди, спать подолгу любишь?

– Люблю, но встаю рано – дворник я!

– Чего?

– Правда.

– Руки покажи! – как-то резко изменился тон Петра.

– Вот, – протянула Аня руки.

– Ага! Руки – ухоженные, лицо – ухоженное, сумка с очками – денег стоят немалых. Это ты-то дворничиха? Я художник, а не лопух!

– Петр, честное слово, дворник я! Просто я совсем недавно дворник! Из начинающих! Раньше никогда дворником не работала, а маникюр делала регулярно. Привычка еще не прошла. До сих пор каждую неделю делаю. Ну не вру я. Пошли! Двор и инвентарскую покажу. И завтра утром приходи в полпятого – мести буду. Сам во всем убедишься!

– Пошли, – прозвучало очень серьезно и решительно.

Ему было важно убедиться, что Аня не врет. Почему так важно? Непонятно. Но важно. Петр молчал, пока не переступил порог дворницкой.

– Ага. Уже почти поверил. Завтра рано приду, еще проверю. Если не врешь – буду писать твой двор. И картину тебе подарю. Если врешь – даже за деньги ни одну не продам! – звучало еще грозно, но гораздо теплее.

– Идет. Завтра в полпятого здесь!

Так у Ани появилась картина ее мечты. Патриаршие, как их увидел Петр. И картина – момент истины, на которой она метет двор, а кругом – начинается осень.