Текст книги "Меч карающий"

38

Хатч направил ялик «Плэйн Джейн» за Крэнберри-Нек в широкий медленный поток реки Пассабек. Подплывая к берегу, бросил взгляд через плечо; Бёрнт-Хэд в трёх милях за спиной – красноватое пятнышко на фоне южного горизонта. В утреннем летнем воздухе уже чувствовалась прохлада – туманное обещание зимы.

Малин не выключал старательно пыхтящий мотор, сосредоточенно думая ни о чём.

Вдали от моря река сузилась, её воды позеленели, стали спокойными. Теперь он проплывал мимо местечка, которое в детстве называл «домами миллионеров» – серии высоких «коттеджей» постройки девятнадцатого столетия, украшенных башенками, фронтонами и мансардными крышами. Ребёнок с жёлтым зонтиком, одетый в потрясающе несовременный передник, помахал ему с крыльца рукой, когда Хатч проплыл мимо.

Вдали от моря ландшафт стал мягче. Скалистые берега уступили место низким пляжам, усыпанным галькой, а лиственницы сменились покрытыми мхом дубами и вереницей берёз. Малин проплыл мимо полуразрушенного пирса, затем мимо рыбачьей хижины на сваях. Осталось недолго. Ещё один изгиб реки, и он на месте: пляж с галькой, который он так хорошо запомнил, заключённый между громадными, невероятными двадцатифутовыми башнями, сложенными из устричных раковин. Никого. Впрочем, он и так знал, что здесь никого не будет. Большую часть жителей Стормхавэна и Блэк-Харбора ничуть не интересуют ни стоянки доисторических индейцев, ни груды раковин, оставшихся после них. Большую, но не всех: именно сюда профессор Хорн вытащил их с братом одним прекрасным, ясным и погожим днём. Лишь за сутки до смерти Джонни.

Малин вытянул лодку на берег и вытащил из носовой части потрёпанный набор красок и складной стул. Осмотревшись, выбрал для себя место под одинокой берёзой, в тени, где краски не засохли бы в жаре от солнца. Доктор оставил краски и стул в тени дерева, после чего вернулся к лодке за сложенным мольбертом и папкой.

Подготовив всё к работе, снова посмотрел по сторонам, выбирая тему и наиболее удачный вид, мысленно группируя элементы ландшафта. Усевшись, посмотрел на пейзаж сквозь рамку, прищурился, чтобы точнее понять распределение цвета и массы. Светло-серые устричные столбы на переднем плане идеально контрастировали с далёкой пурпурной горой Маунт-Ловелл. Даже карандашный набросок был не нужен – Хатч мог сразу взяться за акварель.

Раскрыв папку, он бережно вытянул объёмный лист дорогой бумаги холодной прессовки. Малин прицепил её к мольберту, а затем оценивающе провёл кончиками пальцев по чистому полотну. Дико дорогая, она оправдывала себя до последнего пенни. Шершавая, отлично держала краску. На ней легче давались мелкие детали, даже если наносить мазки поверх краски – как он предпочитал.

Хатч снял с каждой кисти картонный колпачок. Внимательно посмотрел, что у него имеется: кисть с тупым концом, пара с круглыми, одна кисть из козлиных волос и одна старая плоская, в четверть дюйма – для работы над облаками на границе земли и неба. После этого Малин наполовину залил палитру водой. Вытянул из набора тюбик небесно-голубой краски, выдавил её в выемку и размешал, злясь на повреждённую руку, которая упрямо не желала заживать. Хатч увлажнил бумагу кусочком ваты, затем какое-то время смотрел на ландшафт. Наконец, глубоко вдохнув, опустил кисточку в краску и нанёс первый мазок – синюю горизонтальную черту над двумя третями листа.

Когда кисть коснулась бумаги и прочертила жирную широкую линию, Хатч почувствовал, как внутри словно подалась туго сжатая пружина. Какое же это облегчение – рисовать такой пейзаж; словно сам очищаешься! И ему показалось в каком-то роде уместным, что ли, снова сюда вернуться. За годы, что минули после смерти Джонни, он не мог заставить себя ещё раз побывать рядом с индейскими колоннами из ракушек. А теперь, вернувшись в Стормхавэн четверть века спустя – и, в особенности, сейчас, когда нашлось тело брата – Хатч почувствовал, что перешёл некий рубеж. Да, это больно, но с этим пришёл и конец боли. Кости брата найдены. Быть может – если он на то решится – их поднимут из земли, где они так долго лежали. Может статься, наступит время, и они смогут понять дьявольский механизм, умертвивший Джонни. Но даже это сейчас не так важно. Теперь Малин мог перевернуть страницу и двигаться дальше.

Хатч вернулся к рисунку – пришло время писать передний план. Каменные голыши пляжа чуть ли не один к одному совпадали с жёлтой охрой. А если смешать охру с тюбиком серого, ему удалось бы передать и цвет колонн из ракушек.

Потянувшись к другой кисти, Малин услышал звук моторки, идущей вверх по течению. Подняв голову, он увидел знакомую фигуру, осматривающую берега – загорелая кожа под широкополой соломенной шляпой. Бонтьер, увидев его, улыбнулась и махнула рукой, а затем не спеша повернула к берегу и выключила мотор.

– Изобель! – крикнул он.

Она упёрла лодку носом в пляж и направилась к нему, попутно снимая шляпу и отбрасывая за спину длинные волосы.

– Я шпионила за тобой с почты. У них там такая миленькая старая подзорная труба. Увидела, что ты заплыл в устье, и не смогла пересилить любопытство.

Значит, вот как она себя ведёт, – подумал он. Как всегда. Ни тебе сопереживаний, ни увлажнённых глаз, ни приторных замечаний о том, что случилось вчера. Малин почувствовал огромное облегчение.

Бонтьер указала большим пальцем вниз по течению.

– Ничего себе домики!

– Группа богатых нью-йоркских семей постоянно приезжали в Блэк-Харбор на лето, – ответил Малин. – Построили все эти дома. FDR проводил лето на острове Кампобелло, в десяти милях севернее.

– FDR? – нахмурившись, переспросила Бонтьер.

– Президент Рузвельт.

Она кивнула.

– Ах, да. Вы, американцы, обожаете лепить аббревиатуры на своих президентов. JFK. LBJ[51]51
  FDR – Франклин Делано Рузвельт; JFK – Джон Фитцджеральд Кеннеди; LBJ – Линдон Бэйнс Джонсон. – прим. пер.


[Закрыть], – заметила она и широко распахнула глаза. – Но что это? Ты рисуешь?! Monsieur le docteur, ну никак не ожидала от тебя такой выразительности.

– Погоди судить, дождись конечного результата, – откликнулся он, короткими мазками зарисовывая пляж. – Заинтересовался ещё в медицинской школе. Рисование помогало сбросить напряжение. И предпочитаю акварели – в особенности для таких пейзажей.

– И каков сам ландшафт! – воскликнула Бонтьер, указывая на индейские колонны. – Mon dieu, что за громадины!

– Ага. Предположительно, устричные раковины в самом низу насчитывают три тысячи лет, а сверху – всего четыреста. В начале семнадцатого века индейцев вынудили уйти, – поведал Хатч и жестом указал вверх по течению. – Вдоль реки рассыпаны доисторические индейские стоянки. Ещё одно интересное местечко – Микмак, на острове Рэкиташ.

Бонтьер вскарабкалась на усыпанный ракушками берег к подножию ближайшей колонны.

– Но почему они оставили здесь все эти ракушки? – крикнула она.

– Никто не знает. Это же чёртова уйма работы. Помню, как-то читал, что у них у них была для этого некие религиозные причины.

Бонтьер расхохоталась.

– Вот как. Религиозные. Мы, археологи, всегда так говорим, когда чего-то не понимаем.

Хатч поменял кисточку.

– Скажи-ка, Изобель, – спросил он. – Чем я обязан твоему визиту? Уверен на все сто – ты можешь провести воскресенье поинтереснее, чем в погонях за старыми медиками.

Лицо Бонтьер осветилось озорной улыбкой.

– Я хотела выяснить, почему ты не попросил меня о новом свидании.

– Почему, спрашиваешь? Я просто понял, что ты считаешь меня хилым камышом. Помнишь свои слова насчёт того, что у нас, северян, из костей ушла вся жизненная сила?

– Ах, да! Но я бы не назвала тебя хилым камышом, если правильно понимаю термин. Наверное, спичка – аналогия получше, non? Что тебе нужно, так это правильная женщина – она тебя воспламенит, – ответила она и беспечно запустила ракушкой в воду. – Но единственная проблема – убедиться, что ты не выгоришь слишком быстро.

Хатч вернулся к пейзажу. В разговорах такого плана Бонтьер непобедима.

Археолог снова подошла к нему.

– К тому же я опасалась, что ты встречаешься с другой женщиной.

Малин поднял голову.

– Да-да, как же её зовут? Жена пастора. Твоя давняя, давняя подруга.

– Она тем для меня и есть, – произнёс Хатч, чуть резче, чем намеревался. – Просто подруга.

Бонтьер с любопытством сверлила его взглядом, и он вздохнул.

– Она недвусмысленно дала мне понять.

– И ты разочарован, – изогнув брови, заметила археолог.

Хатч опустил кисть.

– По правде говоря, я даже не знал, чего ожидать от моего возвращения. Но она ясно дала понять, что наши отношения в прошлом. Написала в письме, если говорить начистоту. И это больно. Но – знаешь что? Она абсолютно права.

Бонтьер продолжила смотреть на него, на лице расцвела улыбка.

– Чему ты улыбаешься? – спросил Малин. – Доктор со своими любовными проблемами? У самой, поди, грешки водятся.

Бонтьер расхохоталась, отказываясь проглотить наживку.

– Я улыбаюсь с облегчением, monsieur. Но ты, очевидно, совершенно во мне не разобрался, – при этих словах она ласково провела пальцем по его запястью. – Я люблю эту игру, comprends? Но только правильному мужчине позволю себя поймать. Мамочка вырастила из меня ревностную католичку.

Хатч удивлённо воззрился на неё. Затем снова взялся за кисть.

– Я думал, ты сегодня запрёшься с Найдельманом, и вы будете сидеть за картами и диаграммами.

По её лицу промелькнула тень. Смена темы, видимо, пришлась ей не по вкусу.

– Нет, – ответила она. Хорошее настроение бесследно исчезло. – У капитана больше нет терпения заниматься археологией. Ему нужно быстрей, быстрей, vitement, и к чёрту всё остальное. Сейчас он в Колодце, готовится копать. Ни поисков артефактов, ни стратиграфического анализа… Для меня это невыносимо.

Не веря своим ушам, Хатч посмотрел на неё.

– Капитан работает сегодня?

Работа в воскресенье, когда в медпункте никого – грубое нарушение техники безопасности.

Бонтьер кивнула.

– Как только выяснили, что это шпиль, он стал одержим. Не думаю, что он за всю неделю вообще сомкнул глаз, настолько занят. Но, что интересно, несмотря на весь пыл, ему потребовалось два дня, чтобы попросить помощи у моего милого землекопа! Я снова и снова твердила ему, что Christophe, который столько знает об архитектуре – тот самый человек, который нужен для восстановления опор. Но он, казалось, пропускал всё мимо ушей, – сказала она и покачала головой. – Я никогда его не понимала, а сейчас, кажется, понимаю ещё меньше.

Какой-то миг Хатч раздумывал, не рассказать ли о тревоге Найдельмана насчёт саботажника, но решил, что не стоит. Хотел поделиться информацией о найденных им документах, но решил, что и это может обождать. Вообще всё может подождать. Пусть Найдельман копает в воскресенье, раз ему невтерпёж. Сегодня выходной, чёрт побери, и всё, что нужно ему, Малину, – закончить пейзаж!

– Пора браться за Маунт-Ловелл, – произнёс доктор, кивая на тёмную гору вдали.

Бонтьер смотрела, как он обмакивает кисть в серый цвет, примешивает толику кобальтовой сини и кладёт на бумагу толстый мазок, за границу между небом и землёй. Затем, сняв с мольберта доску, Малин перевернул рисунок вверх ногами, выжидая, покуда свежая краска не затечёт за горизонт. Лишь после этого он снова перевернул доску и вернул её на место.

– Mon dieu! Где ты этому научился?

– Во всём свои маленькие хитрости, – ответил Малин, промывая щетинки и складывая тюбики в коробку. Он поднялся на ноги. – Ей надо подсохнуть. Почему бы нам не слазить наверх?

Они вскарабкались на колонну повыше, под ногами захрустели ракушки. Оказавшись на вершине, Хатч бросил взгляд на реку, поверх лодок. В окрестной дубовой роще копошились птички, воздух был чистым и тёплым; если шторм и собирался, то явных признаков этого пока не было. Вверх по реке не было видно ни малейших следов человека, лишь изгибы синей воды и вершины деревьев, местами перемежающиеся лугами. Пейзаж протянулся вдаль, насколько хватало глаз.

– Magnifique,[52]52
  magnifique (фр.) – восхитительно. – прим. пер.


[Закрыть] – сказала Бонтьер. – Что за волшебное место!

– Я частенько бывал здесь с Джонни, – откликнулся Хатч. – Старый школьный учитель время от времени приводил нас сюда по воскресеньям. В последний раз мы с ним были тут за день до его смерти.

– Расскажи о нём, – бесхитростно попросила Бонтьер.

Хатч молча присел, и ракушки зашуршали и затрещали под его весом.

– Ну, – сказал он, – ему нравилось верховодить. В Стормхавэне было не так уж много детей, поэтому мы чуть ли не всё время были вместе. Думаю, мы были друзьями – по крайней мере, когда он переставал меня мутузить.

Бонтьер рассмеялась.

– Он обожал всё, связанное с природоведением – ещё больше, чем я. У него была потрясающая коллекция бабочек, камешков и окаменелостей. Он знал названия всех созвездий – даже собрал свой телескоп.

Малин откинулся на спину, опираясь на локти, и бросил взгляд в заросли деревьев.

– Джонни добился бы в жизни чего-нибудь совершенно невероятного. Думаю, это одна из причин, по которой я так много работал, закончил Медицинскую школу Гарварда, – чтобы хоть как-то восполнить случившееся.

– Что восполнить? – негромко переспросила Бонтьер.

– Это была моя идея – отправиться на остров Рэгид, – ответил Хатч.

Бонтьер и на этот раз не стала произносить избитые банальности, и Малин снова ощутил к ней прилив благодарности. Глубоко вдохнул, затем ещё, раз за разом медленно выдыхая. Казалось, с каждым вздохом из него выходит скрытый яд, накопившийся за долгие-долгие годы.

– Когда Джонни исчез в том туннеле, – продолжил Хатч, – мне потребовалось время, чтобы выбраться. Не помню, сколько я блуждал. Если честно, вообще почти ничего не помню. Я пытался восстановить ход событий, но всё равно какой-то отрезок времени совершенно пуст. Мы карабкались вниз по туннелю, Джонни зажёг очередную спичку… И после этого единственное, что помню отчётливо – как вернулся к пирсу родителей. Они только что вернулись домой с обеда или ещё откуда, и сразу же бросились на остров Рэгид. К ним присоединилось чуть ли не пол-города. Никогда не забуду лица отца, когда он выбрался из туннеля, покрытый кровью Джонни с ног до головы. Он вопил, колошматил по брёвнам, плакал.

Малин с минуту помолчал, проигрывая в памяти эту сцену.

– Им не удалось найти тело. Они пытались, старались пробить стены и потолок. Потом приехала Береговая охрана и горный инженер с прослушивающим оборудованием. Они тоже пытались вести раскопки, но почва была нестабильна, и им не удалось ничего сделать.

Бонтьер молча слушала.

– Они прилагали все усилия, чтобы найти Джонни – всю ночь, и на следующий день, и ещё на один. Затем, когда стало ясно, что обнаружить его живым не удастся, люди начали расходиться. Врач сказал, из Джонни вытекло столько крови, что он никак не может остаться в живых, но папа продолжал его искать. Наотрез отказался уйти с острова. Через неделю люди отказались от поисков, даже мама, но не отец. Трагедия повредила ему рассудок. Он исходил весь остров, спускался в шахты, копал киркой и лопатой. Кричал, пока не охрип настолько, что не мог говорить. Он всё не сдавался. Проходили неделя за неделей. Мама умоляла его уйти с острова, но он не мог на это пойти. И потом случилось так, что однажды она привезла ему обед, а его там не оказалось. Снова начались поиски, но на этот раз тело нашлось. Тело отца плавало в одной из шахт, он утонул. Никто нам ничего не сказал, но большинство решило, что это самоубийство.

Хатч не отрывал глаз от листьев, зеленеющих на фоне синего неба. Прежде он никому столько не рассказывал. Он и представить себе не мог, какое это облегчение – просто говорить. Это снимало ношу, которую он тащил за собой так долго, что позабыл, что она есть.

– Мы прожили в Стормхавэне ещё шесть лет. Думаю, мама надеялась, что разговоры утихнут сами собой, но этого не случилось. Мелкие городки вроде этого никогда ничего не забывают. Все были настолько… вежливы. Но разговоры за спиной так и не умолкали. Я нечасто слышал обрывки, но знал, что они ведутся, в сотый раз по замкнутому кругу обмывают косточки. Безостановочно. Видимо, причина в том, что тело Джонни так и не нашли. И, знаешь, некоторые семьи рыбаков верят в проклятие. Позже я узнал, что некоторые родители не разрешали детям со мной играть. Наконец, когда мне стукнуло шестнадцать, мама больше не могла этого вытерпеть. Она увезла меня в Бостон, на лето. Предполагалось, что мы пробудем там несколько месяцев, но потом наступил сентябрь, мне пришлось идти в школу. Так прошёл год, затем ещё один. Потом я поступил в колледж. И не возвращался – до сих пор.

Большая синяя цапля пролетела над рекой. Углядев в воде ветку, уселась на неё и выжидала.

– А что потом?

– Медицинская школа, медчасть, Medicins sans Frontiures, госпиталь Маунт-Оберна. А потом, в один прекрасный день, в моём офисе появился Найдельман. И вот я здесь, – сказал Малин и помолчал. – Знаешь, после того, как осушили Колодец и вычислили, где проходят подводные туннели, я молчал. Я не настаивал на том, чтобы их тотчас исследовали. Можно было подумать, я буду давить на капитана, стоять у него над душой, но нет. Дело в том, что теперь, когда мы подошли так близко, я испугался. И уже не был уверен, хочу ли я знать, что именно произошло с Джонни.

– Так ты жалеешь, что подписал соглашение с капитаном? – спросила Бонтьер.

– На самом деле, это он подписал соглашение со мной, – уточнил Хатч и помолчал. – Нет, не жалею. Если и сожалел, вчерашний день всё изменил.

– Через одну-две недели ты можешь бросить работу и стать одним из богатейших людей в Америке.

Хатч рассмеялся.

– Изобель, – ответил он. – Я решил, что отдам деньги в благотворительный фонд имени брата.

– Все?

– Да, – сказал Малин и в нерешительности помедлил. – Ну, я об этом ещё раздумываю.

Бонтьер поудобнее устроилась на ракушках и скептически уставилась на него.

– Я хорошо разбираюсь в людях, monsieur le docteur. Может быть, ты и передашь большую часть денег этому фонду. Но пусть с меня живьём сдерут кожу, если ты не оставишь для себя небольшую кругленькую сумму. Ведь иначе ты не был бы человеком. А я уверена – если бы ты им не был, то не нравился бы мне так сильно.

Хатч автоматически открыл рот, собираясь протестовать. Но затем снова расслабился.

– Как бы то ни было, ты просто святой, – сказала Бонтьер. – Мои планы на свою долю намного корыстнее. Например, взять себе крутейшую тачку – и, конечно, отправить крупную сумму на Мартинику, семье.

При этих словах археолог бросила на него взгляд, и Малин с удивлением понял, что она жаждет услышать его одобрение.

– Всё нормально, – сказал он. – Для тебя это – профессиональное. Для меня – личное.

– Вы с Джерардом Найдельманом – ну и парочка, – сказала Бонтьер. – Может быть, ты и изжил из себя бесов, но он всё ещё живёт со своими, n'est-ce pas? Сокровище острова Рэгид всегда его околдовывало. Но как он одержим Макалланом, c'est incroyable! Для него всё превратилось в подобие личного оскорбления, прямого вызова. Думаю, он не будет счастлив, пока не своротит шею древнему архитектору.

– Свернёт, – лениво поправил Хатч.

– Плевать, – сказала Бонтьер и поёрзала, пытаясь устроиться поудобнее. – «Чума возьми семейства оба их!»[53]53
  Чуть изменённая фраза из «Ромео и Джульетты» В. Шекспира. – прим. пер.


[Закрыть]

Они помолчали, устроившись на спинах в лучах позднего утреннего солнца. Из-за ветки над их головой выглянула белка. Она собирала жёлуди и тихо ими пощёлкивала. Хатч закрыл глаза. Он смутно понимал, что ему придётся рассказать Биллу Баннсу, редактору газеты, о том, что нашлось тело Джонни. Бонтьер продолжила ему что-то рассказывать, но он почувствовал себя слишком уставшим, чтобы вслушиваться в её слова. И затем незаметно погрузился в тихий сон без сновидений.

39

Сообщение от маркизы Хатч получил на следующий день.

В нижнем правом углу экрана появилась иконка в форме закрытого конверта, сигнализируя, что пришло новое письмо. Но когда Малин попытался его скачать, связь с интернетом внезапно прервалась. Решив устроить себе небольшой перерыв, Хатч направился к пирсу и снял «Плэйн Джейн» с якоря. Вдали от острова и вечно затуманенных берегов он вышел в сеть через мобильный телефон и без проблем скачал письмо на ноутбук. Что за чертовщина творится с компьютерами на острове? – в который раз подумал он.

Снова завёл мотор и вернул «Плэйн Джейн» к острову Рэгид. Нос лодки разрезал похожую на стекло воду, спугнув баклана, который исчез под водой. Птица вынырнула в нескольких дюжинах ярдов в стороне и бешено забила крыльями.

С треском проснулось радио, чтобы передать прогноз погоды. Атмосферные возмущения над Ньюфаундлендом развились в полноценный циклон, теперь он направлялся к северному побережью штата Мэн. Если направление не изменится, завтра в полдень могло быть объявлено штормовое предупреждение. Классический северо-восточник, – мрачно подумал Хатч.

По всему горизонту – исключительное множество лодок; рыбаки снимали сети. Может быть, готовились к шторму. А может, имелась и другая причина. Хотя Малин и не видел Клэр со встречи в Голубиной ложбине, Билл Баннс позвонил ему вчера вечером и сказал, что Вуди Клэй запланировал акцию протеста на последний день августа.

Вернувшись в офис, Хатч допил остатки кофе и вернулся к ноутбуку, сгорая от нетерпения узнать, что написала маркиза. Как обычно, безнравственная старая леди начала с рассказа о своей последней победе:

Он жутко застенчивый, но такой лапочка! И так старается мне понравиться, что я от него просто без ума. У него коричневые волосы, и чёлка на лбу идёт такими завитушками. Когда он старается, они от пота становятся чёрными. Это красноречиво говорит о его усердии, правда?

Дальше маркиза продолжила обсуждать бывших любовников и мужей, и перешла к более конкретным деталям анатомических предпочтений в мужчинах. Старая леди относится к электронной почте, словно та – средство для передачи легкомысленной болтовни и сплетен. Если маркиза не изменилась и по-прежнему верна форме, дальше речь пойдёт о хронической нехватке денег и родословной семьи, что тянется сквозь века к императорам Святой Римской империи, до самого Алариха I Визигота[54]54
  Аларих I – в 395-401 гг. правитель западноевропейского гос-ва вестготов (визиготов), что располагалось на территории современных Италии, Испании и южн. части Франции. – прим. пер.


[Закрыть]. Однако, на сей раз она с необычайной поспешностью перешла к информации, добытой в архивах Кафедрального собора города Кадис. Читая, а затем перечитывая текст, Хатч почувствовал, что по спине побежал холодок.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказал Хатч, щелчком мыши отправляя сообщение маркизы на печать.

Он поднял взгляд на рабочего, который показался в дверях, и обмер.

– Господи! – выдохнул Малин, вскакивая из-за стола. – Какого дьявола, что с вами стряслось?